Умерла за «направление»

«В одно утро в дворницкую того дома, где лежала умирающая Аксинья Васильевна, раздался резкий, оглушительный звонок, который заставил дворника тотчас же впопыхах выскочить на улицу. Здесь не то городовой, не то околодочный второпях и на ходу резким голосом сказал ему несколько слов, вследствие которых дворник тоже опрометью бросился в квартиру старухи, у которой я жил, и, подойдя к старухе, без дальних разговоров возопил: «В часть требуют! Собирайся!» Случилось же это следующим образом и по следующим причинам. Вам уж известно, что, благодаря просвещенному содействию капиталиста иностранца и непосредственной восприимчивости седенькой бородки, постановлено было ходатайствовать о том, чтобы ввиду распространения тифа были приняты меры, указанные моим приятелем в реферате, и к осуществлению их на практике оказано законное и возможное содействие. Бумага об этом, отправленная комиссиею, как всякий из вас понимает, именно ввиду того, чтобы достигнуть какого-нибудь результата, то есть добиться какого-нибудь содействия, не могла входить в общие рассуждения, а непременно должна была с точностью указать на существенную причину, объясняющую просимое содействие. Поэтому на первом плане явился тиф, а потом уже две или три «меры», также самых существенных и по возможности осуществимых. Бумага была принята благосклонно. Но вы поймете, что ведомство, предписывающее мероприятия, имея дело с людьми, которых главная обязанность исполнять то-то и то-то, почему они и называются подчиненными, должно было совершенно выкинуть все самые слабые остатки общих взглядов на сущность просимых мероприятий, а прямо предписать эти мероприятия по пунктам. «Предписывается вам первое, второе, третье…» Те лица, которые получили эти предписания, обязаны были при исполнении этих пунктов иметь дело с людьми, которым уже в обязанность ставилось «не рассуждать», да кроме того люди эти за множеством подлежавших исполнению их собственными руками дел не могли и подумать о том, чтобы уделить время на какие-то еще рассуждения. Мероприятия поэтому излагались для них еще в более сжатой форме в двух словах. Таким образом дело, начатое в самых широких размерах, потребовавшее многолетних трудов, усилий, жертв, тысячи существеннейших обязательств, постепенно суживаясь по мере того как оно с вершин спускалось к народной массе, превратилось пред Аксиньей Васильевной в дворника, который стоял над ее смертным одром и требовал ее в часть, так как держать «таких» «не велено». Нет никакого сомнения, что в изустно передаваемых мероприятиях, от околодочных к городовым, от городовых к подчаскам, а от сих последних к дворникам, было немало всевозможных ошибок, путаницы и всякого вранья. Впоследствии я положительно узнал, что на Загородном проспекте близ Технологического института городовой самым энергическим образом приставал к шедшим на лекции студентам, прося их «честью» разойтись, так как сейчас должен проехать новый генерал из немцев, по фамилии «Гигиен», – но спрашивается, как иначе и могло быть? Разве все это они понимают? И разве у них, то есть у этого механизма, на руках не масса дела? И разве вся эта масса дел не обязывает их к тому, чтобы не рассуждать о ней? Ничего нет поэтому странного, что самое благое намерение, самая прекрасная цель, одушевлявшая моего приятеля во имя народного блага, достигнув до этого самого народа, превратилась в «божеское наказание». Подумал ли мой приятель, работавший над своим сочинением, добивавшийся реферата в думе и т. д., что из всего этого в конце концов не выйдет ничего другого кроме дворника, которому ничего не будет известно ни об этих трудах, ни об реферате, кроме того что за это «ответит» он, дворник, которому уже надоело, до смерти надоело «отвечать»? – «Вставай! Собирайся! – вопиял он над старухой: – небось я отвечать-то буду за тебя…»

«Вот от этого-то от самого Аксинья Васильевна и умерла без покаяния и причастия… Дело было так: старуху-барыню вызвала какая-то приятельница в Гатчину на какие-то похороны, и ее дома поэтому не было; как на грех и мне в этот несчастный день надобно было уйти из дому рано. Оставалась дома старуха и Варюшка. В это-то время и раздался вышеупомянутый звонок. «Направление» добиралось до старухи. «Не держать больных, которые опасны… сейчас вон!» – второпях объявила составная частица великого механизма и побежала далее, предупредив о том, что дворник «ответит» штрафом. Так как дворник и без того насчитывал очень много таких случаев в ряду своих обязанностей, по которым ему приходится «отвечать» – паспорта, несколотый снег и т. д., – то, разумеется, он немедленно же приступил к выполнению новой гигиенической обязанности и потребовал старуху в часть, в полицейскую больницу… Но беспомощный вид старухи тронул его: «что тут делать?» думал он, стоя над ее смертным одром, и наконец, вспомнив, что у старухи есть племянник в фруктовом магазине на Невском, решил немедленно пригласить последнего к участию в этом деле.

«Он тотчас же побежал в магазин, объявил племяннику, что старуха помирает, что «не велено», что «штраф», и говорил, чтобы он сейчас брал свою тетку с рук на руки. Была страстная суббота, и помимо хлопот, суетни, наполнявшей фруктовый магазин, у племянника как на беду в этот день предстояло важное дело: в семь часов вечера он получал от хозяина расчет и переходил в трактир «Золотой лев» буфетчиком. В восемь часов вечера ему необходимо было принимать в «Золотом льве» буфет и посуду… Не было никакой возможности манкировать этим местом, так как место хорошее, жалованье достаточное, и, стало быть, надо дорожить им. Что же скажет хозяин, когда на первых же порах придется оказать себя неаккуратным? Дворник, как человек, «знавший нужду», конечно понимал все это очень хорошо, но именно поэтому-то не мог принять на себя материального ущерба, которым угрожала смерть старухи, и волей-неволей потащил племянника к тетке, и здесь у ее смертного одра произошла такая сцена:

«– Бери, – говорит дворник: – нам не велено держать! Как помрет, так кто отвечать будет?

«– Освободи ты меня до завтрашнего числа! Дай буфет принять – сделай милость! Ведь, братец ты мой, из деревни пишут… а ведь это место, скоро ли его найдешь?

«– Где ей до завтрева прожить?.. Эва, она уж икает!

«– Ей-богу, проживет – она живуща! Это ты не гляди, что икает… Ей-ей, проживет!

«Оба они, без всякого сомнения, были люди, а не звери; но что же делать, если разные «меры», дойдя до народа, резюмируются только выражением: «ответишь!» Все это я узнал от Варюшки, возвратившись домой часу в седьмом вечера. Она объявила мне, что сейчас только увезли в часть Аксинью Васильевну. Пришли племянник с дворником, долго разговаривали около нее и увезли в часть. Что такое, думаю? Немедленно же я отправился в часть – и застал там такую сцену. Дворник и племянник держали почти бездыханную Аксинью Васильевну под руки и – ни много, ни мало – слезно упрашивали полицейского врача выдать теперь же, то есть когда она еще была жива, свидетельство на ее погребение. Дворник говорил, что раз это свидетельство будет у него в кармане, он не только не побеспокоит Аксинью Васильевну, но и похлопочет, чтобы она померла честь-честью, то есть причастит и исповедует. Буфетчик слезно молил оказать ему эту услугу, так как от этого зависит все его будущее, что он и его родители люди бедные, и неужели ж он захочет его разорить? Что, ежели новый хозяин откажет, а старый не примет?

«– Да ведь она жива еще! – с изумлением слушая эти мольбы, возразил было врач.

«– Умрет-с! – в один голос произнесли и дворник и буфетчик.

«– Она до утра не доживет-с, извольте поглядеть… нос… Она уж утре икала! – прибавил дворник…

«А когда старуха, все время безжизненно висевшая на дюжих локтях своих спутников, приподняла голову и каким-то басистым шопотом произнесла: «Жжи-в-ва!», то буфетчик прижал ее руку локтем и нетерпеливо шепнул:

«– Да будет вам, – кажется, можно и помолчать покуда.

«Сцена была достойная внимания! Я прервал ее и взял старуху на свою ответственность. Впрочем, по дороге из части домой она отдала богу душу…

«В тот же вечер заглянул я и к моему приятелю. Застал его; сидит, пишет письмо.

«– Вот, – говорит, – извещаю одного моего заграничного друга о моем успехе.

«– О каком это? – спрашиваю.

«– А приказ-то о мерах? все-таки начало!

«– Ну, – говорю, – не знаю, точно ли это успех, – и рассказал ему про Аксинью Васильевну.

«Задумался мой парень, крепко задумался. А успех точно от всего этого был, только совсем не там, где бы следовало. А именно: изволите вы помнить этих двух лиц – просвещенного иностранца и непосредственного человека, – которые поддержали в думе пользу мер? Помните? Ну, так вот они и получили! Иностранец фабрикант, изволите видеть, выстроил при фабрике помещение для рабочих и назначил за комнату два рубля в месяц. Рабочие не шли, потому что привыкли жить артелями, человек по двенадцати, и платить за квартиру так рублей шесть, всего, стало быть, по полтиннику, и притом со стиркой. При заработке рублей в пятнадцать это большой расчет! Вот иностранец-то и поналег на кубическую сажень воздуха… Что же касается непосредственного человека, то он выкинул другой фортель. По Шлиссельбургскому тракту у него было пустопорожнее место, не приносившее ему никакого дохода. Услыхав в реферате про «навоз» и про «вред», он энергически настаивал на штрафах, говорил, что без этого ничего не поделаешь, и в особенности напирал на то, что хорошо бы штрафовать содержателей хлебных амбаров за нечистоту, делаемую голубями и прочей птицей: птичные дворы также предполагал он обложить штрафами за несвоз нечистот. И всех этих мер он добился. Теперь на Шлиссельбургской дороге вы можете встретить такую вывеску: «Оптовая продажа удобрений, а также голубиных и птичьих пометов». Пуд стоит иногда до двадцати пяти копеек. Кроме того, эта седая бородка целое лето торгует льдом, который, как известно, долго не тает под мусором и навозом…

«Так вот, изволите видеть, какой оборот-то вышел? То есть дело выгорело совершенно в другую сторону, вовсе не туда, куда хороший человек метил».

Максим Иваныч замолк.

– Все? – спросили его.

– Все, больше ничего нет.

– Но к чему же вы все это говорили?

– Как к чему? Да просто так сказал… Потому сказал, что поглядишь, поглядишь и не знаешь – что такое творится на белом свете. Вот почему. – Тоска!

Примечания

Впервые опубликовано в журнале «Отечественные записки», 1879, № 9, под названием «Вокруг да около. Очерки и рассказы. 1. Без покаяния, без причастия». Подпись: Г. Иванов.

Сохранился рукописный отрывок черновой редакции рассказа, не вошедший в печатный текст.

В конце 70-х годов в связи с нарастанием революционных настроений оживилось земское либеральное движение. «…либералы опять начинают все с той же «тактичности»: «не раздражать» правительство! добиваться «мирными средствами», каковые мирные средства так блистательно доказали свое ничтожество в 60-ые годы!» – писал Ленин о соглашательской и трусливой тактике либералов в этот период (В. И. Ленин. Сочинения, т. 5, стр. 36). Успенский в рассказе «Умерла за «направление», созданном в то же время, обращается к эпохе первого демократического натиска, к 60-м годам, когда «стало открываться это самое направление», то есть выступили либералы с их пропагандой реформ «сверху» и резко отрицательным отношением к революционным, «незаконным» методам.

Своим рассказом писатель обличает соглашательскую и антинародную сущность политики либеральных деятелей, проповедующих мирные реформы «сверху», «законные пути» как средство достижения «народного блага».

Вводный эпизод о безуспешной попытке героя увидать Чернышевского («личность такая, что положительно на всю Россию одна…») на пути следования из Петропавловской крепости на место гражданской казни – Мытнинскую площадь 19 мая 1864 г. подчеркивает глубочайшее уважение и любовь писателя к вождю революционной демократии, идеологу крестьянской революции.

В письме к В. А. Гольцеву (декабрь 1888 года) Успенский вспоминал свое идейное одиночество и тяжелое душевное состояние в первые годы литературной деятельности. «Хороших руководящих личностей не было, – писал он. – В 1861 г. в ноябре я видел Добролюбова в первый раз – в гробу. В 1863 г. увезли Чернышевского в Сибирь…» Возможно, что эпизод, описанный в рассказе, носит автобиографический характер, так как во время гражданской казни Чернышевского Успенский находился в Петербурге.

Немногочисленные известные нам факты характеризуют отношение Успенского к личности и деятельности Чернышевского. Так, в библиотеке Успенского находились сочинения Чернышевского. В начале 1875 года он принял участие в хлопотах о написании и помещении во французской республиканской газете «Le rappe» большой статьи о Чернышевском. В 1875–1876 годах Успенский сблизился с революционером-народовольцем Г. А. Лопатиным, предпринявшим в 1870 году неудачную попытку освободить Чернышевского. Ему он передал список написанного в Сибири романа Чернышевского «Пролог, ч. 1. Пролог пролога», который получил от революционера М. Д. Муравского, отбывавшего каторгу вместе с Чернышевским. По этому списку роман был издан П. А. Лавровым в 1877 году в Лондоне.

Сноски

1

…именно, последней войны… – Имеется в виду русско-турецкая война 1877–1878 годов, окончившаяся победой России и заключением Сан-Стефанского (19 февраля 1878 года), а затем Берлинского (1 июля 1878 года) договоров. Договоры предоставляли ряд преимуществ славянским народам, боровшимся за политическую независимость. Одним из пунктов этих договоров было образование Болгарского княжества. Англия и Австро-Венгрия занимали враждебную России и крайне агрессивную позицию в балканском вопросе.