Ледяной дом
Один из мужиков, в которых мы узнаем конюхов Бирона, перекрестился и сказал:
– Помяни, господи, раба твоего во царствии своем!
Другой сделал то же. После чего оба вздохнули и замолкли.
Они уж съехали на Неву. Во многих местах по реке сделаны были проруби, которые от колыхания воды казались живыми пастями, движущимися, как бы готовясь поглотить жертвы, к ним привозимые.
– Экой погост! – произнес один из конюхов, стараясь попасть духом на веселый лад. – Не надобно копать могилок! поделали добрые люди про всякой обиход на весь приход! Ну, матушка Нева, кормишь ты нас добрыми сигами, да мы не уреживаем пускать в тебя долгоперых ершей.
Тут правивший лошадью остановил ее у ближнего проруба.
– Некстати тешиться, Агафоныч, – сказал другой, слезая сзади дровней. – Вот этак раз… Да что за чудо?.. посмотри-ка по набережной… Сердце так и упало.
– Словно сани летят!
– Не погоня ли?
– Вот уж спускаются на реку. Эка небывальщина.
– Не послал ли сам приглядеть за нами?
– Поскорей бы концы в воду!
– У меня и руки отнялись.
– Трус! подержи коня, а я спущу мертвеца с дровень да возьмусь за дубинку: нечего зевать!
Между тем как эти слова приводились в исполнение, сани въехали на Неву и стали шагах в пятидесяти от конюхов. Из этих саней выползло что-то маленькое, похожее на человека и обезьяну; но вдруг малютка вырос на несколько аршин. Гигант начал отмеривать реку огромными, саженными шагами. При этом появлении наши конюхи, ни живы ни мертвы, бросились на дровни, взвизгнули и были таковы.
Великан, потеряв их из виду, опять сделался крошкою. К нему присоединялся кто-то, вышедший вслед за ним из саней. Свет месяца осветил лицо араба Волынского. Малютка был Зуда. Ходули помогли ему исполински вырасти в один миг и испугать кого нужно было.
Они во всю ночь караулили похоронный выезд из конюшен бироновских.
Куль распороли, и пред ними засияла ледяная безобразная глыба. Только всемогущая мысль могла проникнуть сквозь эту грубую скорлупу и разобрать под ней человека, некогда сердцевину живого мира. Этот кусок льду, облекший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, – если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Осмотрев ледяную статую, Зуда и араб похоронили ее в снежном сугробе на берегу Невы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Язык
Но знаешь? эта черная телегаИмеет право всюду разъезжать;Мы пропускать должны.[70]Утром вышли наши цыганы с постоялых дворов, где отведена им была квартира вместе с другими товарищами, привезенными на игрище.
Дворец, государыня, золотые кареты, прекрасная, разряженная княжна – все это еще кружилось радужным вихрем пред глазами цыганки. Сердце ее росло от восторга; она шла наравне с палатами; она мечтала, что с Мариорицей весь Петербург, весь народ русский принадлежит ей и что ее слово, если она захочет, будет указом. Но как мало надобно, чтобы эти восторги, это счастие и величие уронить в прах! Для этого стоит ей только вспомнить слова камерлакея: «Не тронь ее, братец! видишь, как она похожа на молдаванскую княжну; точно мать ее или старшая сестра!»
«Вдруг из княжон в цыганки! Каково так упасть?» – повторяет про себя Мариула и просит вновь своего товарища, слугу и друга помочь ее горю. Только ему одному поверила она частью свою тайну: душа его для тайны Мариулы, как крыша гробовая – раз заколоченная, не открывается ни для кого.
Товарищ уж со вчерашнего дня думал, гадал, прилаживал мысленно, как бы исполнить слово и утешить свою благодетельницу; наконец, придумал способ.
Надо знать, что Василий был некогда русским матросом. По цыганской своей породе, любя волю более всего, бежал из службы, таскался несколько лет по всем захолустьям России, по Бессарабии и Молдавии, коновалил, покупал, крал и продавал лошадей, обманывал кого и где мог и попал было под гвоздь хотинского кадия[71]. Случись при этой беде Мариула, знававшая его прежде и бывшая в милости у хотинского паши, и Мариула спасла его. Обязанный ей своею волей и благосостоянием, он с тех пор не покидал ее и с нею-то попал в Петербург. Возвратиться ему туда не было опасно: в тучном старике не могли узнать прежнего молодца.
Статистика низших рядов общества, от полатей до подклета, в городе и в округе, была ему известна, как его карманы. Со времени его бегства она не могла много измениться, и потому в услуге, которую Василий хотел оказать своей куконе, метил он на пособие одной задушевной приятельницы. Это была крестьянка в Рыбачьей слободе, которой отец передал искусство врачевания. Выведав, что она еще здравствует, он повел к ней Мариулу.
Вот повернули цыганы на большую прешпективу. Такое громкое название дано было улице, которая тянулась, с перехватами пустырей, от Луговой линии к Аничковой слободе. Тогда Петров город переводился с острова этого имени большою частью на Адмиралтейскую сторону, и потому прешпектива застраивалась нарочитыми домами. А каковы были эти нарочитые дома, можно судить по лучшему из них, комедиантскому театральному дому, деревянному и с крышею из дерну, воздвигнутому, как сказал древний описатель Петербурга, для отправления трагедий, комедий и опер. Образчик этого великолепного храма Талии, Мельпомены[72], и прочих, и прочих существовал еще несколько лет тому назад в подмосковном селе Кускове. Другие домы, более скромной наружности, выбегали, однако ж, по вызову правительства на большую прешпективу и своими новенькими, черепичными или гонтовыми крышами[73] свидетельствовали, что и они достойны показаться в большом свете и стать в указанную линию. Деревянный Гостиный двор в два яруса, с бесчисленными мелкими арками, как стойлами, отстраивался на том месте, где стоит нынешний. Он примыкал еще тогда к березовой роще, уступившей ему часть своего достояния, но сохранившей другую, большую часть к стороне Аничковской слободы, как бы убегая от наступчивых, бойких горожан к жителям более спокойным. Но и тут людкость столицы (не дала долго отдыхать утесненным гамадриадам[74], завела рынок посреди рощи и в скором времени святотатственно посягнула на последние, кое-где мелькавшие деревья, осенявшие хижину старого инвалида морских баталионов. Где теперь и Аничкова слобода, и гордый комедиантский дом, и домики, чопорно выходившие на большую прешпективу, чтобы похвастаться своими черепичными кровлями, как набеленные и разрумяненные купчихи выходят в праздничный день к своим воротам, на людей посмотреть, а более себя показать? Где все, о чем теперь говорили! Ряды огромных камней, классически вытянутых по шнуру, классически уравненных, стали на пепелище первобытного Петербурга, как холодные, великолепные памятники, воздвигнутые наследственною обязанностью над прахом любимых народных поэтов.
Люблю воображать себе этот первобытный Петербург, но только летом, когда закат солнечный набрасывает на него фантасмагорический отлив. Живописно красуется он с своими палатами, важно поглядывающими свысока, и толпою мазанок, постепенно пробивающихся в знать; с своими полуголландскими, полурусскими домиками, над которыми строители истощили независимые, безотчетные затеи, как бы хотели ими сказать: «Всякий молодец на свой образец». Одни кровли домов – уж богатая жатва для взора, любящего везде отыскивать поэзию. С какою негою раскидывается солнышко по мураве их, на которой время подобрало оттенки зеленого, желтого, ржавого и дикого цветов! Последние лучи как хорошо графят розовые черепичные крыши (кое-где в два-три этажа, словно две-три шляпы треугольные, одна на другую нахлобученные, кое-где стрельчатые, минаретные или наподобие голубятен)! Как поигрывает солнечный луч в яблоке адмиралтейского шпица, будто в золотом шарике, который вертится поверх скачущего водомета! Как искрится в крестах божиих храмов, большею частью деревянных, и выбивает огненный сноп о луженое железо высоких палат! А крыльца разнохарактерные то прячутся на двор, то чванливо подбоченили здания или выступают на улицу; а кораблики с веющими флагами на воротах; а мельницы с вычурными колпаками и ходулями на берегу Васильевского острова, кивающие Зимнему дворцу и смотрящиеся вместе с ним и Меншиковыми палатами в одно зеркало Невы; а подле этих палат свита мазанок, ставшая в ранжир под именем Французской слободы; а Нева без мостов, которую то и дело снует флотилия раскрашенных лодок или из которой вырастают мачты, как частый тростник на озере, и, наконец, рощи и луга посреди этого города: все это разве не живопись, не поэзия?..
Но зимой, и особенно зимой 1739/40 года, не желал бы я быть в первобытном Петербурге. Это Голландия и Сибирь вместе, одна призванная, другая оседлая, с изумлением сошедшиеся у Финского залива; они косятся друг на дружку и силятся выжить одна другую. Разумеется, что в морозы наша русачка берет верх. Даже и на именитой прешпективе она является самовластною. Множество пустырей; домы, будто госпитальные жители, выглядывающие в белых колпаках и в белых халатах и ставшие один от другого в стрелковой дистанции, точно после пожара; улицы только именем и заборами, их означающими; каналы с деревянными срубами и перилами, снежные бугры, безлюдство, бироновские ужасы: незавидная картина!
Только к концу большой прешпективы, около Гостиного двора, русский торговый дух оживляет ее. Бойкие сидельцы, при появлении каждого прохожего, скинув шапку и вытянув руку, будто загоняют цыплят, отряхнув свою масленую головку, остриженную в кружок, клохчут, лают, выпевают, вычитывают длинный список товаров, вертят калейдоскоп своих приветствий, встречают и провожают этим гамом, как докучливые шавки, пока потеряют прохожего из виду. «Что вам угодно? Барыня, сударыня, пожалуйте сюда! Что покупаете? Господин честной, милости просим! Что потребно? Железо, мед, бахта, платки, бархат, парча, деготь, бумага!.. Образа променивать!.. Меха сибирские! Икра астраханская! Сафьян казанский! Ко мне, сударыня, у меня товар лучший! – Не слушайте, он врет… у меня… – Ей-богу, уступлю за бесценок… с убытком, только для почину… с легкой руки вашей…» И готовы разорвать прохожего. А вздумай он войти в лавку, так продавец в убыток запросит с него в пять раз дороже, чего товар стоит. Жеманные барыни в разноцветных бархатных шубах, в платочке, обвязавшем по-русски голову, причесанную по-немецки, с большими муфтами, расхаживают по рядам, как павы, и бранятся с купцами, как матросы. Разрумяненные купчихи в парчовых кокошниках и полушубках чинно кивают, как глиняные кошечки, не шевеля своего туловища и едва процеживая сквозь зубы свои требования. Кое-где важный господин в медвежьей шубе и, наперекор северной природе, в треугольной шляпе, венчающей парик, очищает себе натуральною тростью дорогу между стаей докучливых сидельцев, предоставляя последи[75] нахалов-слуг разметать влево и вправо эту мещанскую челядь. Воловьи и подъезжие[76] извозчики то и дело шныряют около Гостиного двора с отзывом татарских времен: пади! пади! Там кричат: «блины горячи!», «здесь сбитень!», «тут папушники!», бубенчики звонко говорят на лошадях; мерно гремят полосы железа, воркуют тысячи голубей, которых русское православие питает и лелеет, как священную птицу; рукавицы похлопывают; мороз сипит под санями, скрипит под ногой. Везде движение, говор, гам, бряцанье.
Эти предметы, эта суета торговая новы для наших цыган; на все они заглядываются, всего заслушиваются.
Вдруг откуда-то раздается сторожевой крик. Кажется, это вестовой голос, что наступает конец мира. Все следом его молкнет, всякое движение замирает, пульс не бьется, будто жизнь задохнулась в один мир под стопою гневного бога. Весы, аршины, ноги, руки, рты остановились в том самом положении, в каком застал их этот возглас. Один слух, напряженный до возможного, заменил все чувства; он один обнаруживает в эти людях присутствие жизни: все прислушивается…
Опять раздается возглас, волнуется, всходит будто со ступени на ступень, ближе и ближе; уж можно слышать в нем слово: «Язык!»
– Языка ведут! Языка!.. – повторяют с ужасом сотни голосов.
Слово «Язык» стонет в обоих этажах Гостиного двора, по улицам, слабеет, усиливается и сообщается, как зараза. Почти каждый человек – его отголосок. Бросают товар, деньги, запирают лавки, запираются в них, толкают друг друга, бегут опрометью, задыхаясь, кто куда попал, в свой, чужой дом, сквозь подворотни, ворота на запор, в погреб, на чердак, бросаются в свои экипажи, садятся, не торгуясь, на извозчиков; лошади летят, как будто в сражении, предчувствуя вместе с людьми опасность. И в несколько мгновений большая прешпектива, Гостиный двор, вся часть города пуста, словно вымершая.
Только на площадке, против Гостиного двора, видны два человека. Они как бы обезумленные, не понимая ничего, не зная, что делается около них и что им делать, ожидая чего-то ужасного, стоят на одном месте. Эти два человека наши цыганы.
Оборачиваются…
На них, прямо-таки на них идет, сопровождаемый пешим конвоем и полицейским чиновником на лошади, какое-то чудовищное существо. Так по крайней мере он кажется издали.
Цыгане думают бежать, но куда? Уж поздно; их может тотчас настигнуть верховой. Да еще их ли нужно? Они за собой ничего не знают. Не хотят ли спросить их о чем?.. В таких переговорах они стояли на одном месте, ожидая на себя конвоя.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
1
…отправляются в полицию, оттуда и подалее, соболей ловить или в школу заплечного мастера – то есть в Сибирь, на каторгу или к палачу.
2
Меркурии – покровитель путешественников; изображался с крылышками на головном уборе и сандалиях (ант. миф.).
3
Панаш – украшение из перьев или конских волос на военных головных уборах.
4
Дворецкий. (Примеч. автора.)
5
приемные дни во дворце (нем.)
6
…открыв себе ключом четырнадцатого класса врата в капище почестей! – Чиновник четырнадцатого класса – самый низкий чин согласно табели о рангах (закон о порядке государственной службы, изданный Петром I в 1722 г.).
7
…в тогдашнее время не нуждались в аттестате на чин коллежского асессора – то есть в образовательном цензе. Коллежский асессор – чиновник VIII класса.
8
Феб (Аполлон) – покровитель искусств, бог солнца и света (ант. миф.).
9
Демосфен (384—322 до н.э.) – политический деятель, прославленный оратор древней Греции. Цицерон (106—43 до н.э.) – римский государственный деятель, оратор и писатель.
10
красноречия! (лат.)
11
Махиавель – Макиавелли Никколо ди Бернардо (1469—1527) – итальянский политический деятель эпохи Возрождения, дипломат, историк. В трактате «О государстве» сформулировал принципы управления монархическим государством, теорию дипломатического искусства.
12
В Торжке есть поговорка: Ты расти, расти, коса, до шелкова пояса; вырастешь, коса, будешь городу краса. (Примеч. автора.)
13
Золотая бить – тонкая золотая нить.
14
Ферезь (ферязь) – праздничный сарафан.
15
Счаливан. (Примеч. автора.) – Счаливан – от старинного выражения «быть счалину», т.е. сдружиться.
16
Коломенская пастильница – жительница города Коломны, занимающаяся изготовлением пастилы.
17
Зачем также не полагать, что он заседал в Кабинете… – Учрежденный Анной Иоанновной кабинет министров, в 1739 году докладчиком по делам кабинета у императрицы являлся А. Волынский.
18
Таланливо – счастливо.
19
Я цыганка не простая… Знаю ворожить… – из оперы «Русалка» композитора Кауэра (1751—1831), либретто Н.Краснопольского (пер. с нем. пьесы Генслера «Дунайская девушка»). Ария Лесты, ч. III, действ. III, явл. одиннадцатое.
20
Цесарь Боргия – Цезарь Борджия (1476—1507) – сын папы Александра VI, кардинал, позже герцог Романьи, известен своим крайним деспотизмом; секретарем у него был Макиавелли.
21
…чудесной Цивилле. – Сивиллы – прорицательницы, жрицы, предсказывающие будущее (ант. миф.).
22
как голубь (франц.)
23
буклями, локонами (франц.)
24
Ныне дом Сената. (Примеч. автора.)
25
По-молдавански: госпожа. (Примеч. автора.)
26
модным платьем с закругленным шлейфом (франц.)
27
Минотавр – чудовище с головой быка и туловищем человека, пожиравшее юношей и девушек; обитал во дворце-лабиринте (ант. миф.).
28
Голстиния – так называлась провинция в Пруссии, расположенная между Балтийским и Северным морями, ныне Шлезвиг-Гольштейн.
29
…на лошади… изабеллова цвета – светло-желтой масти, с белым хвостом в гривой.
30
…загорелась война между Турцией и Россией – русско-турецкая война 1735—1739 гг., в которой русские войска одержали победу.
31
Ставучинская битва – 17 августа 1739 г. в сражении под селом Ставучаны русская армия, под командованием генерала-фельдмаршала Миниха (1683—1767), разбила турецкую армию, заняла крепость Хотин и вступила в Яссы.
32
Ах! я в бешенстве, моя дорогая (франц.)
33
придворными (от нем. Hof – двор)
34
Академии наук (франц. academis des sciences)
35
…из Фенелонова «Телемака» воссоздал знаменитую «Телемахиду»… – Фенелон Франсуа (1651—1715) – французский писатель, автор нравоучительного романа в стихах «Похождения Телемака». Переведен на русский язык поэтом В. К. Тредьяковским (1703—1769) под названием «Телемахида» (изд. А. Смирдина, СПб., 1849).
36
Роллен Шарль (1661—1741) – французский историк, автор многотомной «Древней истории», переведенной на русский язык В. К. Тредьяковским.
37
Так ведется со времен двух первых братьев! – Имеется в виду библейское предание о Каине, старшем сыне Адама, убившем своего брата Авеля.
38
Польском местечке, пограничном с турецкими владениями. (Примеч. автора.)
39
карта полушарий (франц.)
40
Толмач – переводчик.
41
повторить (лат.)
42
Скажи, в чем тут есть главное уменье?.. – из басни И. А. Крылова (1769—1844) «Трудолюбивый медведь». Цитата приведена не совсем точно: «Скажи, в чем есть тут главное уменье?»
43
Победа, смерть ли? будь, что будет… – из ливонской повести «Ала» Н.М.Языкова (1803—1846).
44
Хорунжий – подпоручик казачьих войск. Повет – административно-территориальная единица на Украине в XIV-XIX вв.
45
Доимочный приказ – канцелярия, ведавшая сбором недоимок по налогам. Учрежден Анной Иоанновной в 1733 году.
46
Тверской, Феофилакт Лопатинский. (Примеч. автора.)
47
«О государе» (итал.)
48
Пыщутся горы родить, а смешной родится мышонок!.. – из «Предъизъяснения об иронической пииме», являющегося вступлением к «Телемахиде».
49
Монтань – Монтень Мишель де (1533—1592) – прогрессивный французский философ и писатель эпохи Возрождения. Говоря об «я и он, он и я» Монтеня, автор имеет в виду слова Монтеня в книге «Опыты» (гл. «О дружбе»), посвященные его другу, публицисту Ла Боэсси: «… никогда с той поры не было для нас ничего ближе, чем он – мне, а я ему», «не другой, а то же, что я сам».
50
«Александроида» – имеется в виду «Александроида, современная поэма» Павла Свечина, в 4 частях (М., тип. С. Селивановского, 1827), – бездарное произведение, низкопоклоннически воспевающее Александра I.
51
Омар – Гомер (между XII—VIII вв. до н.э.) – легендарный древнегреческий поэт; ему приписывается создание эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».
52
Прекрасная Елена – героиня «Илиады», жена спартанского царя Менелая, славившаяся красотой. Похищение Елены царевичем Парисом послужило поводом к Троянской войне (ант. миф.).
53
Но дух, как Ираклий, чего не возможет! Он совершил во мне седьмой подвиг… – Геракл (Геркулес) – сын бога Зевса, одаренный необыкновенной силой. Геракл, служивший у царя Эврисфея, должен был совершить двенадцать подвигов. Седьмой подвиг Геракла – чистка загрязненных конюшен царя Авгия, которую он закончил в один день, проведя через них Алфею (ант. миф.). Здесь автор намекает на строку из «Телемахиды»: «Се Ираклий, одолевший столь многих Дивавищ и Чудищ» («Телемахида», книга 50).
54
Олимп – гора в Греции, где, по верованиям греков, обитали боги (ант. миф.).
55
Виргилий (70—19 до н.э.) – римский поэт, автор «Энеиды».
56
Камоэнс Луис (1524—1580) – португальский поэт, автор национального эпоса «Лузиада».
57
Боги. (Примеч. автора.)
58
Калипса, Калипсо – нимфа, жившая на острове, куда буря прибила Одиссея, возвращавшегося на родину после Троянской войны. Полюбив Одиссея, Калипсо предлагала ему бессмертие и вечную юность, но Одиссей, тосковавший по родине и жене, отверг предложение Калипсо, и она вынуждена была, по приказанию богов, отпустить его (авт. миф.).
59
Прочь от меня, прочь далей, прочь, вертопрашный детина… – из «Телемахиды», книга 7. Предпоследняя строка цитирована не точно: «Чтоб которая из нимф моих с ним слово спустила».
60
…пусть рыбачишка холмогорский в немецкой земле пищит и верещит на сопелке свою одишку на взятие Хотина… – В.К. Тредьяковский имеет в виду М.В. Ломоносова (1711—1765), приславшего из Марбурга, куда он был отправлен для прохождения курса наук, «Оду на взятие Хотина».
61
Парис – сын Приама, царя Троя; вручил богине любви Афродите золотое яблоко с надписью «прекраснейшей», за обладание которым спорили три богини (ант. миф.).
62
…подобно Камоэнсу, гибнущему в море… – Имеется в виду эпизод из жизни Камоэнса, едва не погибшего во время кораблекрушения.
63
Инка – инки, индейское население Америки.
64
Семирамида – полулегендарная царица Ассирии.
65
Вельзевул – в христианской религии – властитель ада, злой дух.
66
Язон – древнегреческий герой, предпринявший поход в Колхиду за золотым руном, охранявшимся драконом (ант. миф.).
67
В крайней тоске завсегда уже пребывала Калипса… – из «Телемахиды», книга 1.
