На исходе ночи

– Там, – голова женщины едва заметно дернулась.

– В комнате? – уточнил Ше-Кентаро.

– Да, – глядя в пол, ответила женщина.

– Что он делает?

– Смотрит экран.

Ше-Кентаро показалось или хозяйка на самом деле, сказав это, усмехнулась?

– А дочь?

– Тоже в комнате… Спит, наверное.

– Это его дочь? – спросил, сам не зная зачем, Ше-Кентаро.

Женщина приподняла руку и тут же снова уронила ее.

– Делай свое дело.

Если варк откажется добровольно последовать за ловцом, его придется временно обездвижить. Ше-Кентаро не хотел, чтобы девочка видела, как он использует парализатор. Кроме того, ловец не имел разрешения на применение оружия.

– Заберите девочку, – посоветовал Ше-Кентаро.

Женщина не двинулась с места. Ше-Кентаро понял: большего, чем она уже сделала, от нее не добиться. Что ж…

Ше-Кентаро сунул руку в карман, поймал рукоятку парализатора и, повернувшись боком, чтобы краем глаза видеть коридор и входную дверь, сделал два шага в сторону комнаты. Бросив быстрый настороженный взгляд на женщину, с отсутствующим видом смотревшую в стену, Ону подался вперед и заглянул в комнату.

Трехрожковая люстра с уродливыми пластиковыми плафонами, сжатыми в гармошку на манер детских праздничных фонарей. Из трех ламп горит только одна – в комнате полумрак. Окно, как и положено, забрано жалюзи с обломанными концами – зачем открывать окно, если на улице Ночь и до рассвета еще четыре больших цикла. У окна включенный экран – уродливый ящик на тонких ножках, который получает в подарок каждая молодая семья, оформившая брак по всем правилам культа Ше-Шеола. Центральный канал, как обычно, транслирует какую-то дребедень – не то беседу за жизнь с сексуальными извращенцами, не то вялотекущий спор толкователей священной книги То-Кабра. И те и другие невыносимо скучны и одинаково омерзительны. Шкаф, детская кроватка. На кроватке, отвернувшись к стене и закутавшись с головой в одеяло, кто-то спит – явно не взрослый, скорее всего действительно дочь хозяйки. Других спальных мест нет, – должно быть, хозяйка раскатывает матрас и спит на полу. Маленький квадратный столик у стены – пара грязных тарелок, полупустой стакан с какой-то мутноватой жидкостью и нож. Нож Ше-Кентаро отметил особо – столовый, но с острым концом, вполне может быть использован как оружие. Кресло – самый громоздкий предмет мебели, занимающий едва ли не полкомнаты, – стоит спинкой к двери, так, чтобы сидящему в нем было удобно смотреть экран. Кстати, и нож со стола он может взять, только протянув руку. Того, кто сидел в кресле, Ше-Кентаро не видел, но, если женщина сказала правду и варк находится в комнате, то нет для него другого места. Не в шкаф же он, в самом деле, спрятался?

– Эй, – позвал негромко Ше-Кентаро. – Я ловец, и я пришел за тобой.

Нож по-прежнему лежал на столике рядом с перемазанной красным соусом тарелкой.

– Он не слышит.

Ше-Кентаро бросил быстрый взгляд на хозяйку.

– Давно?

– Десять малых циклов, – женщина с безразличным видом пожала плечами, – может быть, пятнадцать… Около того.

– Ма-ше тахонас! – едва не в полный голос выругался Ше-Кентаро.

Варк, который уже не слышит, – это наполовину труп. А эта идиотка держит его в одной комнате с ребенком!

Ситуация была критическая, но Ше-Кентаро голову не потерял. Он еще раз быстро глянул на женщину – все так же стоит у стены, опустив голову, вперив взгляд в вытертое местами до дыр дипластовое покрытие на полу, будто и не понимает, что происходит, – затем бросил взгляд на входную дверь – замок заперт. Два шага вперед. Правой рукой Ону скинул со столика нож, а левой дернул за спинку кресла, разворачивая его к себе.

В кресле сидел варк. Он не только ничего не слышал, но уже и не соображал, что происходит, – безумный взгляд выпученных, будто вот-вот готовых вывалиться из орбит глаз, устремленный в пустоту. Что он надеялся там увидеть и видел ли вообще хоть что-то, о том уже ни один варк не мог рассказать. Нижняя губа, широкая, мертвенно-фиолетовая, треснувшая ровно посередине, отвисала едва не до подбородка. Багровый комок языка еле умещается во рту. Слюна, сочащаяся из угла рта, капает на желтую майку с эмблемой Та-Рухского колледжа. Волосы на голове варка похожи на свалявшуюся паклю. Ше-Кентаро знал, что стоит провести по волосам расческой, и они начнут вылезать клочьями. Зубов у сидевшего в кресле варка скорее всего тоже уже не осталось. О смраде, что источала разлагающаяся плоть, все еще каким-то чудом державшаяся на костях скелета, можно и не говорить. Работая с варками, Ше-Кентаро привык не обращать внимания на запах, но всякий раз, покончив с делами, непременно отдавал всю одежду в стирку и долго стоял под горячим душем, растирая тело жесткой щеткой, стараясь избавиться от ощущения въевшейся в кожу вони.

Ше-Кентаро только взглянул на руки варка, – кисти распухли, словно ошпаренные кипятком, рисунок вен, похожий на схему железных дорог, проступает из-под кожи, пальцы без ногтей – и понял, что этот варк не его. Кожа варка точно тоненькая, чуть подсохшая желатиновая пленка – тронь, и она тут же лопнет, выпустив фонтанчик насыщенной вирусами гнойной лимфы. Только безумец на месте Ше-Кентаро мог думать о том, чтобы собственным транспортом доставить больного в управление са-турата. Чтобы избежать массированного заражения, нужно вызывать вертолет службы дезинфекции.

Ше-Кентаро достал из кармана телефон, включил табло и выбрал из меню номер дежурной станции дезинфекции. Назвав оператору код своей лицензии и дожидаясь результата проверки, Ше-Кентаро краем глаза посмотрел на хозяйку квартиры. Женщина стояла в дверях, привалившись плечом к косяку, с таким видом, будто не понимала, что происходит. Но это было не так. Ше-Кентаро была знакома подобная реакция родственников на то, что за варком наконец-то кто-то пришел: са-тураты, ловец или служба дезинфекции – без разницы. Они чувствовали облегчение от того, что бремя заботы о безнадежно больном наконец-то свалилось с их плеч, что теперь они избавлены от постоянного страха заразиться страшной неизлечимой болезнью. Постыдная радость, в которой они боялись признаться даже себе, жгла душу, точно раскаленное тавро, что оставит след на всю жизнь, хотя никто и никогда не увидит эту хоп-стахову отметину. В отличие от других ловцов, Ше-Кентаро не понаслышке знал о том, сколь трудно завязать память узлом.

Принявший вызов оператор сообщил, что вертолет уже в пути, и посоветовал ловцу дождаться прибытия представителей службы дезинфекции. Можно подумать, Ше-Кентаро первый раз оказался в квартире с распухшим варком и в полной растерянности не знал, что делать. При желании Ону мог бы рассказать такое, что даже в бредовом сне не привидится оператору дезслужбы. Видел ли хоть один из них, как лопается дошедший до кондиции варк? Вряд ли. Чаще всего варки лопаются на глазах ловцов, на долю которых как раз и выпадают самые сложные случаи. А дезинфекторы являются только за тем, чтобы упаковать в пластиковый мешок то, что остается от лопнувшего варка. Противно, да, но все же ни в какое сравнение не идет с тем, что этому предшествует.

Когда впервые на глазах у Ше-Кентаро лопнул варк, Ону поначалу не мог поверить в реальность происходящего – слишком сильно все это напоминало сцену из придурковатого фильма ужасов, в котором режиссер пытается компенсировать отсутствие таланта обилием текущих по экрану крови, слизи и гноя. Когда же сознание Ше-Кентаро наконец восстановило связь с реальностью, Ону упал на четвереньки и с болью выблевал все, что находилось в желудке. После этого у Ше-Кентаро хватило сил только на то, чтобы вызвать дезинфекторов, которых он так и дождался, стоя на четвереньках и глядя в лужу блевотины, выглядевшую и вонявшую не столь омерзительно, как то, что осталось от лопнувшего варка. Кто-то подхватил его под мышки, оттащил в ванную и ткнул головой в раковину с холодной водой. Да, так оно и было. Девятнадцать больших циклов тому назад. После того случая Ше-Кентаро твердо усвоил, что, вызвав службу дезинфекции, ловец мог рассчитывать по крайней мере на половину той суммы, что получал, лично доставив варка в управление са-турата, только в том случае, если дождется команды.

Ше-Кентаро снова посмотрел на варка. За те несколько минут, что Ону разговаривал по телефону, тело больного как будто сделалось еще более бесформенным. Казалось, оно медленно, словно густое желе, перетекает с кресла на пол. Тонкая, полупрозрачная кожа на лице лоснилась от выступившей из пор лимфы.

– Когда отвалились ногти? – спросил у хозяйки Ше-Кентаро.

– Что? – потерянно переспросила женщина.

– Ногти, – Ше-Кентаро взглядом указал на обезображенные руки варка.

Медленно, переставляя ноги, точно заводная кукла, женщина подошла к шкафу. Открыла левую створку, запустила руку под стопку постельного белья. Повернулась, протянула ловцу небольшую круглую шкатулку – дешевка, сделанная из покрытого черным лаком папье-маше, довольно безыскусно имитирующая ручную работу.

– Что это?

– Ногти.

Женщина открыла шкатулку. Изнутри коробочка оказалась выкрашенной в красный цвет. На дне – два тоненьких мельхиоровых колечка и щепоть отвалившихся с пальцев варка ногтей с кусочками засохшей плоти по краям.

Такое Ше-Кентаро видел впервые.

– Зачем ты их собрала?

– Не знаю. – Женщина заглянула в шкатулку, словно хотела убедиться в том, что кольца и ногти на месте. – Не выбрасывать же.

– Лучше выброси, – посоветовал Ше-Кентаро.

Ногти варка не были инфицированы, но смотреть на них все равно противно. А хранить, как семейную реликвию, так и вовсе извращение.

Женщина то ли не поняла, что сказал ловец, то ли вовсе не слышала, – пожала плечами, закрыла шкатулку и сунула на прежнее место.

Ше-Кентаро обошел кресло с другой стороны, присел на корточки и снизу вверх посмотрел на варка. Больной пускал слюни и тупо пялился в стену. Дотянувшись до валявшегося на полу ножа, Ону подтащил его к себе, перехватил за рукоятку и кончиком лезвия осторожно приподнял верхнюю губу варка. Зубов он не увидел – только распухшие кровоточащие десны. То, что варк ничего не соображал, являлось дурным признаком. Еще хуже было то, что он потерял ногти и зубы. Если у варка начинают выпадать ногти, значит, он непременно лопнет. Может быть, через малый цикл, а может, через средний – у каждого свой срок. Таких варков даже в изоляторы не отправляют – запирают в боксе на станции дезинфекции и ждут, когда лопнет. Гражданское население об этом, конечно, в известность не ставили, но именно так оно и было. Ше-Кентаро как-то раз довелось спуститься в подвал одной из станций дезинфекции, где он собственными глазами видел ряды боксов, похожих на большие автоклавы, в которых дожидались конца страданий обреченные варки.

Ше-Кентаро осторожно надавил концом лезвия ножа на тыльную сторону ладони сидевшего в кресле варка. В месте контакта металла с кожей образовалась небольшая впадинка, быстро заполнившаяся мутно-желтой лимфой. Варк был готов – вот-вот лопнет.

К слову «лопнуть» легко цепляется сравнение – «как мыльный пузырь». Но варки лопаются совсем не так. Мыльный пузырь исчезает в один миг – вот он есть, и вот его уже нет. Агония лопнувшего варка может длиться часами. Общее между варком и мыльным пузырем лишь то, что в конечном итоге от варка не остается почти ничего, что напоминало бы о его первоначальном виде.

Ше-Кентаро определенно не имел ни малейшего желания присутствовать при том, как лопнет еще один варк. Сколько их уже было на его памяти? Он не считал, – наоборот, старался поскорее забыть. Но очередной лопнувший варк заставлял вспомнить о всех тех потерявших человеческий облик телах, что распадались у него на глазах. В том не было его вины, и по сему поводу Ше-Кентаро не испытывал даже намека на угрызения совести. Но каждый раз, когда Ону становился свидетелем гибели варка, – вряд ли можно даже вообразить более ужасную и одновременно омерзительную смерть, – сквозь его мозг как будто проходил электрический разряд, выжигающий крошечную частицу того, без чего невозможно представить себе человека по имени Ону Ше-Кентаро. А значит, каждый раз Ше-Кентаро становился немного другим. Он сам это чувствовал. И боялся, что в конце концов потеряет самого себя. Он боялся этого, быть может, сильнее, чем Ночи и тьмы.

Если бы не деньги, полагавшиеся за обнаруженного варка, Ше-Кентаро покинул бы проклятую квартиру, не дожидаясь прибытия дезинфекторов: и забот меньше, и на душе спокойнее. Не сказать чтобы Ше-Кентаро отчаянно нуждался в деньгах, но и разбрасываться тем, что по праву считал своим, Ону не привык. Хотелось выругаться от души, но Ше-Кентаро не любил проявлять эмоции, когда на него смотрели чужие глаза. А хозяйка провонявшей трупным запахом квартиры так и стояла, прижавшись спиной к шкафу. Глянув на нее искоса, Ше-Кентаро не смог понять, на кого она смотрит – на него, на распухшего варка или на грязные тарелки, что стояли на столе.

Ше-Кентаро поднялся на ноги, кинул нож на стол – металл звякнул о стекло, – посмотрел на часы, просто так, чтобы хоть что-то сделать, заложил руки за спину и прошелся до двери. Выглянул в коридор, постучал пальцами по дверному косяку, обернулся назад. Хозяйка стоит неподвижно у шкафа, ребенок, накрывшись с головой одеялом, спит на кровати, варк медленно разлагается в кресле. По экрану скачет до ужаса вульгарная девица с безобразно огромными ягодицами, прикрытыми лишь развевающимися полосками материи, имитирующими юбку, и истошно вопит в микрофон что-то насчет рассвета, который непременно наступит, если верить и ждать. Во что верить? – хотелось спросить Ше-Кентаро. Ладно, обреченному варку уже ни до чего нет дела. Но во что должна верить женщина, хранящая его отвалившиеся ногти в шкатулке вместе с дешевой бижутерией? Чему могла поверить девочка, которой пришлось жить в одной комнате с живым трупом? Что должен принять на веру ловец, получающий деньги за каждого обнаруженного варка? Но девице на экране не было дела до тех вопросов, что задавал себе Ше-Кентаро, она все так же лихо скакала по сцене, развязно вскидывая ноги. Ей не было дела ни до кого из тех, кто видел ее сейчас на своем экране. Так о чем же она думала? Во что верила она? Во что пыталась заставить поверить живущих во мраке граждан Кен-Ове? В то, что рассвет все же наступит когда-нибудь? Да, непременно наступит, только многие ли доживут до него?

Ше-Кентаро смотрел на экран, но видел уже не голоногую девицу, а радужную пелену, затягивающую пространство вокруг подобно тонкой пленке бензина, расплывшейся по поверхности лужи и переливающейся в свете яркого уличного фонаря, словно радуга, которую не видел никто из родившихся после заката. Это было похоже на легкий дурман, когда кажется, что тело становится невесомым, а разум, освободившийся наконец от оков бренной плоти, плывет подобно пушинке, влекомой потоком воздуха, в даль бесконечную – в сторону рассвета. Такое с ним уже случалось несколько раз. Сначала Ону начинал злиться – без видимой причины, непонятно на кого, – а потом на него накатывало. Всего на несколько секунд Ше-Кентаро выпадал из реальности, уступая место другому существу, чужому, незнакомому, но при этом не таящему в себе зла. Обычно все происходило так быстро, что никто из тех, кто находился рядом с Ше-Кентаро, ничего не замечал. Но никогда прежде в такие секунды рядом с ним не было варка. Обезумевшего варка, в котором не осталось уже ничего человеческого, варка распухшего, готового лопнуть, варка умирающего, варка смертельно опасного.

Ше-Кентаро заметил движение варка, только когда тот ухватился обезображенными руками за подлокотники кресла и рывком поднялся на ноги. Варк стоял, широко расставив ноги, разведя руки в стороны, запрокинув голову, уставившись слепым взглядом в потолок. Тело варка покачивалось из стороны в сторону, как будто он пытался сохранить равновесие, стоя на палубе корабля. Ше-Кентаро сделал шаг назад. Вот уж чего он точно не хотел, так это контактировать с распухшим варком, являвшим собой зримый образ смертельно опасной болезни. Дезинфекторы, дети Нункуса, как всегда, опаздывали. А может быть, нарочно не торопились, надеясь, что ловец сделает за них всю грязную работу. Но Ше-Кентаро не собирался ничего предпринимать до тех пор, пока оставалась хоть какая-то надежда на то, что это еще не конец.

Варк шире развел в стороны руки, похожие на оковалки мяса, завернутые в тонкую полупрозрачную полимерную пленку. Желтая майка, повисшая на тонких лямках у него на плечах, обтянула бочкообразную грудь, словно лист фирменной упаковочной бумаги. Нижняя челюсть отвалилась вниз, и из распахнутого рта варка потек странный, ни на что не похожий звук. Низкий, вибрирующий на полутонах, вначале едва различимый, скорее даже угадываемый, чем улавливаемый ухом, точно отзвук отдаленного грома, отразившийся от стены леса и растекшийся по земле, вой варка перерос в угрожающий рокот, – казалось, вот-вот завибрируют тонкие металлические пластинки опущенных жалюзи, – и взорвался воплем отчаяния и боли, услышав который Ше-Кентаро почувствовал, как у него озноб прошел по позвоночнику и похолодели кончики пальцев. И дело даже не в том, что никогда прежде ловец не слышал, чтобы варк так страшно орал перед смертью. Крик умирающего варка не был похож на призыв о помощи или мольбу о пощаде, – разум, выжженный страшной болезнью, не осознавал того, что происходит, – это было вырвавшееся из подсознания проклятие миру.

Крик варка оборвался, когда казалось, что, заполнив все пространство вокруг, растворившись в воздухе, проникнув в стены, пол и потолок, он будет звучать теперь вечно. Варк уронил голову на грудь и замер – глиняный человек, потерявший слово, приводящее его в движение, – а Ше-Кентаро казалось, что истошный крик все еще бьет по ушам. Не сразу Ону понял, что кричит уже не варк, а женщина. Точно безумная, обхватив голову руками, она билась спиной о дверцу шкафа. В голос с ней заходилась в крике сидевшая на постели плачущая девочка – худая и бледная, никогда не видевшая солнца. Спросонья малышка не понимала, что происходит, отчего ей становилось еще страшнее.

Ше-Кентаро почувствовал боль, точно острая игла впилась в сердце. Что случилось, – хотелось спросить у себя самого, – почему мне так больно? Почему-то Ше-Кентаро казалось, что ему необходимо найти ответ на этот вопрос, и он чувствовал, что может это сделать. Если бы только не варк!

Лоснящаяся кожа на руках варка начала вздуваться пузырями. Изо рта текла уже не слюна, а коричневатая живица. Глазное яблоко вывалилось из левой глазницы и повисло странным плодом на красном пучке нервов. Со свистящим звуком лопнул пузырь на правом предплечье, и упругая струйка желтоватой жидкости брызнула на экран, запятнав фигуру ва-цитика – облаченный в черную форму офицера-подводника, законно избранный три больших цикла тому назад глава нации с гордым, но отчего-то немного задумчивым видом стоял на верхнем мостике новенькой, только что спущенной с заводских стапелей подводной лодки.

Пригнувшись, Ше-Кентаро бросился вперед и локтем что было сил ударил варка в живот. Варк покачнулся, но сохранил равновесие. На теле его, разбрызгивая зараженную лимфу, одновременно лопнуло несколько пузырей. Прикусив поджатые губы и зажмурив глаза – не приведи Ку-Тидок, зараза попадет на слизистые, – Ше-Кентаро обхватил варка за пояс. Удушающее зловоние ударило в нос, ладони прилипли к пропитанной гнойными выделениями майке. Рывком приподняв варка, Ше-Кентаро бросил его на пол и, не удержавшись на ногах, упал сверху. Что-то теплое брызнуло на щеку. Ше-Кентаро передернуло от омерзения – ощущение было такое, словно кожу обожгло кислотой. Рука Ону скользнула по мокрой груди варка, уперлась в подбородок, пальцы коснулись беззубых десен. Другой рукой Ше-Кентаро оттолкнулся от пола, откинулся назад, встал на колени и принялся тереть рукавом щеку, на которую попала жидкость из лопнувшего пузыря. Действие было совершенно бессмысленным, но иначе Ше-Кентаро не мог избавиться от ощущения жжения на коже, хотя и понимал, что эффект чисто психологический. И только после этого Ону открыл глаза.

Варк лежал на полу, раскинув в стороны руки и ноги, подобно чудовищному морскому моллюску, выброшенному волной на горячие камни. Одежда варка пропиталась выделениями и прилипла к телу, открытые участки кожи сделались похожими на куски губчатой массы, то и дело выбрасывающей в стороны и вверх тонкие упругие струйки. Не поднимаясь с колен, Ше-Кентаро сдернул со столика скатерть, – зазвенела полетевшая на пол посуда, – накинул ее на голову и верхнюю часть туловища варка и принялся пеленать его точно мумию. Тонкая материя тотчас же пропиталась зловонной жидкостью. Приподнявшись, Ону вытащил из кармана баллончик с антисептическим спреем, сорвал колпачок и стал разбрызгивать содержимое над завернутым в скатерть телом. Бросив опустевший баллончик, Ше-Кентаро вскочил на ноги, подбежал к не орущей уже, а надсадно хрипящей женщине, от всей души влепил ей хлесткую пощечину и рявкнул:

– Ребенка убери!

Женщина на секунду замерла с разинутым ртом, взгляд совершенно безумных глаз застыл на Ше-Кентаро. Но что-то все же пробило брешь в защите ее сознания, которое, казалось, напрочь отказывалось воспринимать реальность такой, какая она есть. Женщина схватила плачущую девочку, изо всех сил прижала ее к себе и бросилась вон из комнаты. Ше-Кентаро еле успел ухватить за край плотное полушерстяное одеяло, которое женщина едва не прихватила. Накинув одеяло поверх тела варка, Ше-Кентаро выбежал в коридор, схватил баллончик с антиспреем, что оставил возле телефона, и вернулся в комнату. Подоткнув края одеяла под все еще шевелящееся тело варка, Ону разбрызгал поверх него антиспрей, поднялся на ноги, сделал шаг назад и посмотрел на дело рук своих. Плотно упакованное в два слоя материи, тело варка едва заметно подергивалось. Что ж, Ше-Кентаро сделал все, что было в его силах. Теперь, когда варк лопнет, ошметки его тела по крайней мере не разлетятся по всей комнате. И, быть может, хозяйка с девочкой не попадут в изолятор – ловец подтвердит, что они не имели прямого контакта с распухшим варком.

Серое одеяло всколыхнулось, приподнялось, как будто укрытый под ним варк сделал попытку высвободиться, и тут же снова опало. Контуры человеческого тела под ним уже не угадывались. Все было кончено. Ше-Кентаро вытер ладони о брюки – все равно одежду придется выбросить – и посмотрел по сторонам, ища, куда бы присесть. В кресло, которое прежде занимал варк, садиться было противно, детскую кроватку не хотелось пачкать. Ше-Кентаро устало опустился на пол, прислонился спиной к стене и вытянул ноги. Он уже почти не обращал внимания на вонь. Ловец вытянул губы трубочкой, как будто собираясь свистнуть. До прибытия бригады дезинфекторов делать было совершенно нечего. А экран как назло показывает рекламу новой туалетной воды.

Глава 2

Темнота.

Вязкая, мокрая, клейкая, похожая на слежавшийся ил на дне болота – руки скользят, колени разъезжаются, словно в жидкой грязи. Прилипая к лицу, темнота вызывает нестерпимый зуд, желание содрать ее ногтями, пусть даже вместе с кожей. Разодрать лицо в кровь, чтобы кожа слезала широкими полосами. Пусть будет кровь, лишь бы не мрак, в котором ты плутаешь, как странник в зачарованном лесу – в какую бы сторону ни свернул, рано или поздно снова выйдешь туда, откуда все началось.

Нет выхода, есть только путь. Путь есть, но в темноте его не отыскать. Где же выход? Нет выхода!

Темнота.

Если даже выколоть глаза, все равно не станет темнее. Слепой от рождения в темноте имеет неоспоримое преимущество перед зрячим. Ты меня видишь? Нет. Зато я тебя чувствую!

Почувствуй меня.

Почувствуй.

Почувствуй…

Время уплывает, уходит куда-то во тьму бесконечности. Почему так происходит? Можно объяснить, но бессмысленно пытаться понять. В темноте все становится другим. Предметы не исчезают, но видоизменяются. Ты знаешь, как выглядит табурет? Горизонтальная плоскость на четырех ножках? Ха! Ну ты сказал! Так выглядит табурет при свете, а каков он в темноте, не знает никто. Ну разве что только слепой, привыкший доверять собственному воображению, имеет представление, да и то самое общее, о том, на что похож затаившийся во тьме табурет. И, скажу я тебе, табурет – это еще не самая страшная штука из тех, что прячутся во мраке Ночи.

Ну что, страшно тебе?

Страшно?

А, ты намерен поиграть в героя. Ну что ж…

Что, если тьма начнет уплотняться?

Чувствуешь?

Что-то плотно давит на грудь. Ты хочешь скинуть эту тяжесть, но руки прикованы к ложу. Кто тебя сюда уложил? Сам подумай. Когда на вопрос нет ответа, становится еще страшнее, так ведь? Ты открываешь рот, чтобы глотнуть воздуха, но кто-то невидимый заталкивает тебе в глотку тьму, точно ком ваты. Ты задыхаешься…

Жутко?

Жутко.

Но вовсе не потому, что ты боишься кошмаров, – ты ведь знаешь, что это всего лишь сон, потому что никогда не выключаешь свет; даже когда ложишься спать, оставляешь включенным ночник, – ты знаешь, что рано или поздно Ночь убьет тебя.