Волны

Занавѣсъ.

Дѣйствіе IV

Набережная въ Віареджіо съ моломъ, уходящимъ далеко въ море. На горизонтѣ дымитъ большой пароходъ. У набережной, на якорѣ или привязанный къ толстымъ каменнымъ тумбамъ, качаются барки, галіоты. Цѣлый лѣсъ снастей. Въ глубинъ, разбиваясь о волнорѣзы мола, вплескиваются пѣнистые валы. Время за полдень. Поэтому на молѣ тихо и пустынно. Только далекая группа рыбаковъ тянетъ сѣть, сверкающую серебряными рыбками. По набережной и въ судахъ около нѣсколько матросовъ спятъ въ растяжку. Правая сторона сцены начало набережнаго бульвара, лѣвая даетъ перспективу на рынокъ, – вдалекѣ подъ краснымъ маякомъ и старой обомшенной башней. При поднятіи занавѣса, пароходъ даетъ гудокъ. Леманъ стоить на набережной слѣва и говоритъ съ хозяиномъ одной изъ барокъ. Тотъ улыбается и киваетъ головою.

Кистяковъ и Франческо входятъ съ бульвара съ простынями на плечахъ.

Франческо. А мы тебя поджидали y Черри.

Леманъ. Только что собирался итти. Вонъ съ этимъ гидальго заговорился. Торговалъ его вести Рехтберговъ на пароходъ.

Кистяковъ. Засидѣлись они въ Віареджіо.

Леманъ. Вильгельмъ Великолѣпный прямо въ отчаяніи: чуть не двѣ недѣли просрочилъ.

Кистяковъ. Успѣетъ адмиралтейской пушки наслушаться.

Франческо. И хитрячка же, братцы мои, эта Маргарита!

Кистяковъ. Дама съ дарованіемъ!

Леманъ. Этакіе, можно сказать, идеальные башенные часы, какъ ея высокопочтенный супругъ, – и тѣ умудрилась привести въ опозданіе.

Кистяковъ. И болѣла-то она, и портниха-то съ дорожнымъ платьемъ опоздала, и по пятницамъ-то не выѣзжаю, и тринадцатое-то число день тяжелый, и съ эмигрантскимъ пароходомъ ѣхать нельзя: вѣрная зараза, и неспокойнаго моря боюсь.

Франческо. У бабы 77 увертокъ, покуда съ печи летитъ.

Кистяковъ. И что ей здѣсь такъ особенно любо. Сезонъ кончается, съ литераторомъ, сколько замѣчаю, дѣло пошло на разстройство.

Леманъ. Да, онъ сильно отъ нея откачнулся.

Кистяковъ. А, впрочемъ, пожалуй, именно потому и капризничаетъ. Таково ужъ ихъ дамское сословіе. Покуда ты къ дамъ всей душою, она тобой помыкаетъ, А чуть ты къ ней спину поворотилъ, тебя-то одного ей, голубушкѣ, оказывается, и не достаетъ.

Франческо. Ля донна е мобиле.

Леманъ. Да вѣдь y блистательнаго Деметріо тоже равнодушіе-то лыкомъ шитое. Что-то ужъ слишкомъ его въ мореплавательную трагедію ударило. Какъ на море погода, такъ его чортъ и толкаетъ въ лодкѣ кататься.

Кистяковъ. Еще счастливъ его Богъ, что намедни прибоемъ на берегъ выбросило. Лодка въ дырьяхъ, одно весло сломано, другое потерялъ.

Франческо. Самъ весь въ синякахъ, въ царапинахъ… сущій идолъ морской…

Леманъ. Подъ Шелли гримируется. Шелли въ этихъ мѣстахъ утонулъ – ну, и нашему охота.

Кистяковъ. Какой тамъ Шелли! Просто дуритъ. По-моему, ежели ты топиться хочешь, то и топись взаправду оптомъ, А въ розницу одна блажь. Не люблю.

Леманъ. Ай скучища же стала, братцы, y Черри съ тѣхъ поръ, какъ уѣхала Джулія.

Франческо. Вернулась.

Леманъ. Ой ли? видѣли? служить?

Кистяковъ. Нѣтъ еще. При насъ пришелъ какой-то рыбакъ….

Франческо. Иль пескаторе.

Кистяковъ. Предупредить Черри, что видѣлъ ее на рынкѣ. Тотъ на радости насъ даже вермутомъ угостилъ.

Франческо. Прекрасный вермутъ: прямо изъ Турина.

Кистяковъ. А рыбака сейчасъ же погналъ къ ней звать на мѣсто.

Леманъ. Очень радъ. А то я уже собирался перейти въ другое stАbilimento. У Черри одинъ Альберто его прелестный что крови испортить. Постоянно пьянъ, мужчинамъ грубить, съ дамами нахальничаетъ.

Кистяковъ. А какой хороши парень былъ въ начали сезона!

Леманъ. Да, но теперь въ него просто вселился чортъ… Совсѣмъ бездѣльникъ.

Франческо. И зазнался мочи нѣтъ.

Кистяковъ. Ну, ужъ въ этомъ наши же Ларцевъ съ Лештуковымъ виноваты… Нянчились съ нимъ, за ровню себѣ держали, вотъ и вынянчили сокровище!

Леманъ уходитъ направо по набережной мимо бульвара, Кистяковъ и Франческо налево, пересѣкая рынокъ.

Кистяковъ (вслѣдъ Леману). Ты не слишкомъ увлекайся купаньемъ: надо проводить великолѣпнаго Вильгельма честь честью…

Франческо. Конъ уна помпа.

Леманъ. Ладно!..

Джулія и рыбакъ входятъ съ бульвара.

Джyлія – она очень похудѣла, поблѣднѣла и похорошѣла. Хорошо. Скажи хозяину, что я хоть завтра же приду на работу. Впрочемъ, послѣ сьесты, я сама зайду къ нему, тогда и условіе напишемъ…

Рыбакъ кивнулъ головою и уходитъ.

Джyлія. Какая пустыня! Словно всѣ мертвые!.. И какая тоска!..

Идетъ на молъ, садится на одну изъ якорныхъ тумбъ.

Сьеста уже къ концу. На нѣкоторыхъ судахъ проснулись матросы. На рынкѣ открылись двѣ-три лавчонки. Нѣсколько горожанокъ проходятъ мимо бульвара и съ бульвара, по направленію къ рынку. Замѣтивъ Джулію, онѣ перешептываются, пересмеиваются. Нѣкоторыя смотрятъ на нее съ презрительнымъ вызовомъ, другія чопорно проходятъ мимо, дѣлая видъ, будто ее не узнаютъ. Когда проходить первая группа, Джулія сдѣлала было движеніе къ нимъ навстрѣчу, но, замѣтивъ враждебное настроеніе женщинъ, остается y своей тумбы, съ гордо сложенными на груди руками, неподвижная, какъ статуя, смѣло встрѣчая недружелюбные и насмѣшливые взоры. Когда все прошли:

Узнать не хотятъ… вотъ какъ!.. Ну, что же? того и стою… Пускай!

Садится на молъ, свѣсивъ ноги къ морю.

Альберто почти выбѣгаетъ со стороны рынка, онъ запыхался, дышетъ тяжело. Увидавъ Джулію, остановился и не рѣшается заговоритъ.

Джyлія (обернулась). А, это ты…

Альберто. Здравствуй, Джулія.

Джулія молча киваетъ головой.

Мнѣ только-что сказали, что ты пріѣхала. Я бросилъ работу и побѣжалъ искать тебя по городу.

Джyлія молчитъ, небрежно играя пальцами по камню.

Альберто. Тебѣ непріятно меня видѣть?

Джулія. Нѣтъ, ничего… все равно.

Молчаніе.

Джyлія. Ты все еще y Черри?

Альберто. Все y Черри.

Джyлія. Значить, опять будемъ вмѣстѣ.

Альберто. Вотъ и прекрасно, Джулія.

Джyлія. Что этотъ графчикъ изъ Вѣны, все еще здѣсь?

Альберто. Что тебѣ до него, Джулія?

Молчаніе.

Джyлія. Что же ты не спросишь, гдѣ я была?

Альберто. Не спрашиваю, потому что… гдѣ бы ты ни была, Джулія, я рѣшилъ забыть и простить.

Джyлія. Забыть и простить… вотъ какъ! Помнится, я не просила y тебя прощенія.

Альберто. Джулія!..

Джyлія. Тебѣ нечего прощать. Ты, конечно, какъ всѣ, воображаешь, будто я жила съ художникомъ? Успокойся: этого не было. Вы правы въ одномъ: я уѣхала съ тѣмъ, чтобы такъ было. Чтобы стать его женою. Не женою, такъ любовницею… горничною его любовницы, судомойкою, собакою, только бы съ нимъ!..

Альберто. О, Боже мой!..

Джyлія. Ну… онъ убѣжалъ отъ меня: честенъ очень. «Не люблю – и не погублю». Ха-ха-ха! рыцарь! Что говорить, благородно! Спасибо.

Альберто. О, да! спасибо ему, спасибо, Джулія!

Джулія. Убѣжалъ, какъ отъ врага. Ха-ха-ха! Ихъ, должно быть, изъ снѣга дѣлаютъ, этихъ русскихъ великановъ. Просилъ меня вернуться сюда, къ Черри. Что же? Я послушалась, вотъ она, здѣсь. Только на прощанье сказала ему, что онъ раскается, потому что я отомщу ему – онъ не ожидаетъ, какъ.

Альберто. Что ты затѣяла, Джулія?

Джyлія (съ рѣзкимъ смѣхомъ). А вотъ ты увидишь… ты, да, именно ты это увидишь.

Альберто. Я тебя, Джулія, не понимаю.

Джyлія. И не надо. Когда время придетъ, поймешь.

Альберто. Джулія! Я знаю: ты вернулась такою же чистою, какъ уѣхала. Зачѣмъ же это отчаяніе? зачѣмъ думать о мести? Ты знаешь, какъ я тебя люблю. Вотъ тебѣ моя рука. Прими ее и, чортъ возьми, поставимъ крестъ на всемъ прошломъ.

Джyлія (мрачно). Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, Альберто. Женою твоею я не буду. Я видѣла свѣтъ за это время и многое узнала. Во мнѣ есть сила, которой я сама не понимала раньше. А если бы и понимала, такъ не дала бы ей воли.

Альберто. Значить, это что-нибудь нехорошее?

Джyлія. Художникъ могъ снасти меня. Я была бы сыта его любовью. Я бы ничего больше не спросила отъ жизни. Но теперь, если мнѣ не далось немногое, чего я искала, я возьму себѣ все, чѣмъ веселятся и утѣшаются люди.

Альберто. Вотъ какъ!..

Джyлія. Ты говоришь, вѣнскій графчикъ все еще здѣсь? и съ этой своей крашеной француженкой? Наканунѣ: какъ мнѣ уѣхать, онъ шепталъ мнѣ, что одно мое слово, и онъ пошлетъ француженку къ чорту.

Альберто. Вотъ что! вотъ что!..

Джyлія. У меня будутъ брилліанты, и я буду пить шампанское за завтракомъ. Я заведу себѣ мальчишку-негра, чтобы носить за мною зонтикъ и плащъ.

Альберто. Все дастъ графчикъ?

Джyлія. Онъ или другіе. Я красавица. Если меня не любить тотъ, кого я хочу, пусть любитъ меня, кто заплатить.

Альберто. Такъ, такъ. Только этого не будетъ.

Джyлія. Ты помѣшаешь?

Альберто. Да, я.

Джyлія. Попробуй.

Альберто. Ты думаешь, мнѣ легко было пережить стыдъ твоего бѣгства, когда всякій говорилъ о тебѣ самыя подлыя слова, самыя скверныя сплетни? Я укротилъ свое бѣшенство, я примирился со своимъ позоромъ, я принесъ тебѣ ту же любовь, что и прежде. А ты хочешь надругаться надъ собою? надо мною? Нѣтъ. Не удастся. Честь художника спасла тебя отъ одного стыда, А моя любовь спасетъ отъ другого.

Джyлія (въ гордой и дерзкой позѣ, руки въ бедра). Что я не буду твоею женою, я готова повторить тысячу разъ.

Альберто (тихо и спокойно). Тогда…

Джулія. Дуракъ, чего ты хочешь? Жены, y которой мысли будутъ всегда полны другимъ человѣкомъ, которая, если тебѣ удастся поцѣловать ее, нарочно закроетъ глаза, чтобы думать, что цѣлуетъ тотъ, другой!

Альберто. Мое это дѣло. Если я иду на такую муку, не тебѣ меня отговаривать.

Джyлія. Ты идешь, да мнѣ-то не охота. Однако, довольно, прощай, меня ждетъ старый Черри.

Смотритъ на часы, вынувъ ихъ изъ-за кушака.

Альберто. Это часы художника? Зачѣмъ они y тебя?

Джyлія. Онъ подарилъ мнѣ ихъ, когда уѣзжалъ изъ Віареджіо.

Альберто (грубо). За что?

Джyлія. Ты сейчасъ подумалъ подлость. Я никогда не прощу тебѣ этого вопроса. А еще хвалишься, что вѣришь мнѣ, что забылъ и простилъ… Эта вещь – самое дорогое, что есть и будетъ y меня въ жизни… Смотри: вотъ, вотъ, вотъ…

Трижды цѣлуетъ часы и прячетъ ихъ за кушакъ.

Альберто (хриплымъ крикомъ). А!..

Схватился за голову, но вдругъ, опомнившись и овладѣвъ съ собою, опустилъ руки и закинулъ ихъ за спину.

Джyлія. Прощай!

Альберто (все съ руками за спиною, заслонилъ ей дорогу). Не уйдешь ты…

Джyлія. Зачѣмъ? Мнѣ нечего больше сказать тебѣ.

Альберто. Нечего?

Джyлія. Да. Если ужъ мнѣ суждено достаться нелюбимому человѣку, такъ мнѣ нуженъ кто-нибудь и побогаче, и познатнѣе простого матроса… Пусти меня, Черри ждетъ, – будетъ сердится.

Молчаніе.

Альберто (кротко). Иди.

Отступаетъ. Когда Джулія проходить мимо Альберто, онъ быстро бьетъ ее ножемъ въ спину. Джулія, поднявъ обѣ руки надъ головой, одно мгновеніе судорожно ловитъ пальцами воздухъ, – потомъ, безъ крика, безъ стона, падаетъ ничкомъ. Альберто надъ тѣломъ Джуліи. Изъ глубины бѣгутъ къ нему рыбаки, съ рынка народъ, торговки.

Джулія, красавица ДжуліяЗарѣзалъ! Ахъ, бѣдняжка!Такъ я и думала!Какъ увидала вмѣстѣ,– ну, думаю, быть бѣдѣ!Срамъ-то какой! Ужасъ! Разбойникъ!А здорово хватилъ! На смерть!Держи его! Вяжи убійцу!Можетъ быть жива?Гдѣ жива: прямо, какъ овцу, подъ лопатку!И крови почти нѣту развѣ ложка.Какая молоденькая!..Да и онъ-то давно ли вернулся со службы?Чѣмъ онъ ее?Матросъ, говорите?Эхъ, хорошей семьи сынъ!Все изъ-за женщинъ!

Да. Куда чортъ самъ не поспѣетъ, туда бабу пошлетъ.

Сквозь толпу проталкиваются два карабинѣра.

Альберто (бросаетъ имъ ножъ и протягиваетъ руки). Вяжите!

Лештуковъ (входя). Альберто! Другъ мой! Какъ вы могли?

Альберто (спокойно). Она хотѣла сдѣлаться потаскушкой, синьоръ. Я не могъ допустить ее до позора.

Карабиньеръ. Тысяча извиненій, эчеленца, нельзя говорить съ арестантомъ.

Альберто. Если не брезгуете, пожмите мнѣ руку, синьоръ. Прощайте. Спасибо. Не жалите обо мнѣ. Все судьба.

Его уводятъ, трупъ Джуліи уносятъ впереди; толпа, шумя и волнуясь, валитъ за ними черезъ рынокъ, нѣсколько зѣвакъ приходить и уходятъ, оглядѣвъ мѣсто убійства.

Лештуковъ (одинъ). «Я убилъ ее, чтобы она не сдѣлалась потаскушкой»…. Завидно! Онъ говорилъ, что мы съ нимъ изъ одного тѣста вылѣплены. Можетъ быть, тѣсто-то и одно, да дрожжи разныя. Не далъ насмѣяться надъ собою, убилъ. А я? Первое хорошее чувство въ моей гадкой, развратной жизни размѣнялось на бирюльки, я, какъ одураченный паяцъ, сыгралъ роль трагическаго героя въ водевилѣ.

3-й гудокъ парохода. На молѣ собираются отъѣзжающіе съ пароходомъ, носильщики, факторы отелей, мальчишки нищіе, комиссіонеры и просто зѣваки отчаливаетъ нѣсколько барокъ съ пассажирами и ихъ вещами. Шумно, людно, суетливо. Со стороны рынка входить. Маргарита Николаевна и Рехтбергъ подъ руку въ дорожныхъ костюмахъ, Берта, Амалія, Кистяковъ, Леманъ, Франческо. Багажъ Рехтберговъ два факкино вносятъ въ барку, нанятую Леманомъ. Онъ присматриваетъ.

Маргарита Николаевна. Какой ужасъ! Я едва вѣрю. Бѣдные!.. Здравствуйте, Дмитрій Владимировичъ. Пришли проводить друзей? Вотъ милый. Вильгельмъ, правда, онъ милый?

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ любезенъ, какъ всегда.

Маргарита Николаевна. И онъ убилъ ее? До самой смерти убилъ?

Кистяковъ. Да ужъ, если убилъ, то, вѣроятно, до самой смерти.

Маргарита Николаевна. Какъ страшно. И это было вѣсь? На этомъ мѣстѣ?

Лештуковъ (становится на мѣсто, гдѣ упала Джулія). Вотъ здѣсь. На этомъ самомъ мѣстѣ.

Берта. Ой, что это вы такъ сурово? Словно сами кого убить хотите.

Лештуковъ. Где намъ убивать.

Отходить.

Амалія. А все-таки, какъ интересно: любилъ и убилъ. Словно въ оперѣ. Не правда ли?

Берта. Вотъ вы, господа, такъ любить не умѣете!

Амалія. Ахъ, эти итальянцы!

Кистяковъ. Хотите, прррронжу?

Замахнулся на Берту вѣеромъ, какъ кинжаломъ.

Франческо. Вьениля міа вендеетта!

Берта. Подите! Я серьезно.

Рехтбергъ. Если почтеннѣйшее общество разрѣшить мнѣ, я позволю мнѣ замѣтить, что упреки очаровательной Берты Ивановны нѣсколько слишкомъ романичны. Трагическіе аффекты хороши подъ этимъ яхонтовымъ небомъ, въ этой раскаленной атмосфере, среди первобытныхъ натуръ, которыя… э… э… э… которыя, конечно, весьма живописны, однако, нельзя не сознаться, что эти живописные люди полускоты, господа. Хе-хе-хе! Звѣри. Полагаю, что между дикою страстью подобнаго субъекта и любовнымъ расположеніемъ просвѣщеннаго индивидуума…

Маргарита Николаевна (Амаліи). Господи! какъ скучно! И слушать этихъ субъектовъ и индивидуумовъ до самаго Петербурга!

Рехтбергъ (къ женѣ). Вы сказали?

Маргарита Николаевна. Я – Амаліи.

Рехтбергъ. Такъ вотъ-съ: есть разница. Было бы нелѣпо и дико, если бы мы, люди интеллигентные, начали драться изъ-за женщинъ, какъ какіе-то львы или тигры. Гуманность, цивилизація…

Лештуковъ. Просто не смѣемъ.

Рехтбергъ. Вы хотите сказать…

Лештуковъ. Не смѣемъ, – и все тутъ. А не смѣемъ потому, что плохо любимъ. Не женщину любимъ, А свою выдумку о женщинѣ. Да. И всѣ мы, люди интеллигентнаго дѣла, люди нервовъ и мыслительной гимнастики, такъ любимъ: на половину. Наша любовь что мертвая зыбь: она тебя измочалить, но утопить не утопить, ни счастливо на блаженный берегъ не вынесетъ. Все сверху. Вонъ, какъ эти волны… Ишь, какъ безпокойно суетятся и лижутъ сѣрые камни. А что въ нихъ? Только, что красиво испестрили море. Волна набѣгаетъ и разбивается. Чувство приходитъ и уходитъ. Одна волна покрываетъ другую. Минуту счастья смываетъ день постыднѣйшихъ страданій. Поцѣлуй окупается подлымъ обманомъ, за полосу позора платитъ полоса наслажденія… Все волны и только волны… И когда чувство спрашиваетъ y неглупаго человѣка: «стоить ли?»….

Покуда, Лештуковъ говоритъ, на маринѣ нѣкоторое оживленіе: входить съ группою провожатыхъ депутатъ Пандольфи, очень изящно одѣтый господинъ среднихъ лѣтъ, – многіе снимаютъ передъ нимъ шляпы, онъ нѣкоторымъ дружески жметъ руку, другимъ кланяется, ему подаютъ лодку нѣсколько параднѣе другихъ, въ рукахъ y него огромный букетъ. Джованни и Франческо подходить къ Пандольфи и вступаютъ съ нимъ въ почтительный разговоръ. Нѣсколько разъ взглянувъ въ сторону Маргариты Николаевны, Пандольфи говоритъ что-то Франческо, передаетъ ему букетъ и сходить въ лодку.

Берта (Лѣману, кивая на Лештукова). Вотъ что называется: bonne mine Аu mАuvАis jeu.

Маргарита Николаевна (Лештукову). То неглупый человѣкъ отвѣчаетъ?…

Лештуковъ. Жизнь слишкомъ интересна и безъ женской любви. Не стоитъ.

Маргарита Николаевна. Если не особенно любезно, по крайней мѣрѣ, то благоразумно.

Амалія. Смотрите-ка: здѣшній депутатъ, Пандольфи.

Берта. Этотъ, чернобородый?

Кистяковъ. Ѣдетъ вмѣстѣ съ вами. Онъ генуэзецъ.

Амалія. Какой y него букетъ!

Кистяковъ. Здѣшнія дамы поднесли. Здѣсь вѣдь y политическихъ мужей свои психопатки, какъ y теноровъ.

Берта. Ну, вотъ вамъ и веселый спутникъ на дорогу.

Амалія. Онъ, говорятъ, премилый, стихи пишетъ.

Маргарита Николаевна. Откуда съ нимъ знакомы наши?

Кистяковъ. Да вѣдь Франческо, какъ бѣлаго волка, всѣ знаютъ: очень ужъ парень достопримѣчательный.

Франческо (подносить Маргаритѣ Николаевнѣ букетъ). Вашему превосходительству отъ энтого превосходительства, въ знакъ наступающаго пути.

Пандольфи (издали, въ баркѣ, снявъ шляпу, держитъ ее на отлетѣ, съ любезною и выжидательною улыбкою).

Рехтбергъ (недумѣвая). Какъ же однако?

Кистяковъ. Примите. Это большая любезность. Вполнѣ прилично и въ обычаяхъ страны.

Леманъ. Къ тому же генеральшѣ отъ генерала. Не обидно. Вѣдь онъ поздѣшнему генералъ.

Франческо. Онореволе!

Рехтбергъ. Ну, прими.

Маргарита Николаевна. Да, я уже приняла. Благодарю, Франческо.

Посылаетъ любезную улыбку отплывающему Пандольфи, который, еще разъ склонивъ голову, только теперь накрывается шляпой и садится.

Амалія. Какіе вѣжливые эти итальянцы!

Маргарита Николаевна (нюхаетъ букетъ). Какая прелесть! Кажется, въ самомъ дѣлѣ, будетъ не очень скучно.

Рехтбергъ. Однако, господа…

Леманъ. Не безпокойтесь, время терпитъ. Ваша барка готова.

Берта. Я провожаю.

Амалія. И я.

Кистяковъ. А я чѣмъ же хуже другихъ?

Леманъ. Ужъ и меня захватите.

Рехтбергъ. А Дмитрій Владимировичъ?

Лештуковъ. Столько кандидатовъ, что мнѣ не остается мѣста. Разрѣшите откланяться на берегу.

Рехтбергъ. Позвольте, глубокоуважаемый Дмитрій Владимировичъ, при разлукѣ, такъ для меня и Маргариты Николаевны неожиданной, выразить вамъ чувства искреннѣйшей симпатіи и глубочайшей благодарности.

Леманъ (Кистякову). За пару великолѣпныхъ оленьихъ роговъ.

Рехтбергъ. За милую готовность, съ которой вы всегда дѣлили наше общество, отнимая y себя время, драгоцѣнное для публики и потомства.

Леманъ. Загудѣла волынка!

Рехтбергъ. Вѣрьте, что минуты, проведенныя въ обществѣ вашемъ, останутся неизгладимыми въ нашей памяти. Горжусь, что имѣлъ счастье жать руку нашего извѣстнаго…

Леманъ. Вотъ оно!..

Кистяковъ. Триста два!..

Рехтбергъ. Лештукова… его смѣлую и честную творческую руку…

Лештуковъ. Равно съ моей стороны.

Рехтбергъ. Еще разъ всего хорошаго.

Маргарита Николаевна. Что же ты не пригласилъ Дмитрія Владимировича къ намъ, въ Петербургъ?

Рехтбергъ. Ахъ, милая, это твое дѣло.

Леманъ. Идите-ка, ваше превосходительство, я васъ въ лодочку подсажу, А то съ непривычки къ мореплаванію, чего добраго…

Маргарита Николаевна. Душечка, Берта!

Показываетъ глазами на мужа.

Берта. Занять? Понимаю… валяйте. Я все понимаю. Амаль…

Амалія. О, разумѣется… понимаю…

Кистяковъ. Удивительно, какъ бабы одна другую съ одного взгляда понимаютъ, А нашъ брать своего брата умѣетъ только въ лужу сажать…

Маргарита Николаевна. Прощай, ѣду…

Лештуковъ. Прощай!

Маргарита Николаевна. И ты говоришь прощай? Не-до свиданія? Увидимся въ Петербургѣ или нѣтъ?

Лештуковъ. Зачѣмъ?

Маргарита Николаевна. Ну, если – «затѣмъ», тогда, конечно, незачѣмъ… Дмитрій! Ждать или нѣтъ?

Лештуковъ. Нѣтъ.

Маргарита Николаевна. Не стоитъ?

Лештуковъ. Да.

Маргарита Николаевна. Самому дороже?

Лештуковъ. Совѣсти дороже.

Маргарита Николаевна. Прощай… А, все-таки, я любила тебя, Дмитрій.

Лештуковъ. Можетъ быть.

Маргарита Николаевна. Прощай…

Отходить.

Боже мой!.. всѣ уже сѣли… одна я… ай, какъ качаетъ… Кистяковъ, да дайте же руку…

Кистяковъ. Не бойтесь, держу крѣпко, не перекинетесь.

Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, не трогайся съ мѣста, ты опрокинешь лодку… Боже! Какая шаткая… вѣдь это ужасъ!

Леманъ. Аванти!

Лодка отплываетъ.

Разные голоса съ лодки: До свиданія, Дмитрій Владимировичъ… мы уѣхали. До свиданія!..

Рехтбергъ. До пріятнѣйшаго свиданія!

Маргарита Николаевна. Не забывайте насъ. До свиданія!..

Лештуковъ (одинъ). Волны… волны… все волны!..

КОНЕЦЪ.