Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Теперь преторианцы были обязаны выполнить условия продажи. Они поставили своего нового повелителя, которому служили, но при этом презирали, в центр своих рядов, загородили его со всех сторон щитами и в тесном боевом строю провели по обезлюдевшим улицам города. Был созван сенат, и те, кто был близкими друзьями Пертинакса или личными врагами Юлиана, посчитали нужным подчеркнуто выразить свое особое удовлетворение по случаю такого удачного переворота. Заполнив зал заседаний сената вооруженными солдатами, Юлиан долго разглагольствовал о том, что пришел к власти в результате свободных выборов, о своих высоких добродетелях и о том, что он полностью уверен в симпатии к себе сената. Раболепное собрание поздравило с таким счастьем себя и народ и дало обещание хранить верность Юлиану, вручив ему все ветви имперской власти. Из сената та же военная процессия повела Юлиана вступать во владение дворцом. Первое, на что упал там его взгляд, было всеми позабытое безголовое туловище Пертинакса и скудный ужин, приготовленный для него. На труп он посмотрел с безразличием, на еду с презрением. По его приказу был устроен великолепный праздник, и до глубокой ночи он развлекался, играя в кости и любуясь выступлением знаменитого танцора Пилада. Однако было замечено, что после того, как толпа льстецов разошлась и оставила Юлиана в темноте наедине с ужасами, заполнявшими его мысли, он провел ночь без сна. Вероятнее всего, он вновь и вновь обдумывал свое поспешное безумное решение, судьбу своего добродетельного предшественника и то, как сомнительна и опасна его власть над империей, которую он не приобрел благодаря своим достоинствам, а купил за деньги.

У Юлиана были причины для страха. Оказавшись на троне владык всего мира, он не имел ни одного друга, даже ни одного сторонника. Сами гвардейцы и те стыдились правителя, которого убедила принять их жадность. А среди граждан не было ни одного, кто бы не смотрел на его воцарение с отвращением, как на глубочайшее из всех возможных оскорбление имени римлянина. Знатные люди, которые, находясь на виду и обладая большим имуществом, должны были проявлять крайнюю осторожность, на подчеркнутую вежливость императора отвечали снисходительными улыбками и торжественными обещаниями исполнять свой долг; но простые люди, которых укрывала от опасности многочисленность и безвестность, давали полную волю своим чувствам. На улицах и в общественных местах Рима воздух звенел от криков и проклятий. Разъяренная толпа оскорбляла Юлиана, отвергала его щедрость и, сознавая, что ее собственное негодование бессильно, громко призывала пограничные легионы вновь укрепить оскорбленное величие Римской империи.

Легионы, расквартированные в Паннонии, объявили императором Септимия Севера; перейдя через Альпы, он был признан сенатом. Юлиан был казнен. После этого Север разгромил соперничавших с ним претендентов на власть, наместника Сирии Песценния Нигера и наместника Британии Альбина.

Септимий Север

Истинные интересы абсолютного монарха совпадают с интересами его народа. Многочисленность и богатство подданных, порядок среди них и их безопасность – лучшая и единственная основа его подлинного величия; даже если он совершенно лишен добродетели, благоразумие вместо нее может подсказать ему и потребует от него тех же, что и она, правил поведения. Север смотрел на Римскую империю как на свою собственность и закрепил свое право на владение ею лишь после того, как начал заботиться об уходе за столь пенным имуществом и о его улучшении. Благодетельные законы, которые исполнялись с непоколебимой твердостью, быстро исправили большинство тех злоупотреблений, которыми после смерти Марка были заражены все органы правительства. Верша правосудие, новый император в своих решениях был внимателен, проницателен и беспристрастен. Если же он уклонялся с пути полного беспристрастия, то, как правило, в пользу людей бедных и угнетенных – правда, не столько из побуждений человечности, сколько из-за естественной склонности деспота унижать гордость того, кто велик, и опускать всех своих подданных на один и тот же уровень зависимости – абсолютный. Его дорогостоящая страсть к строительству и роскошным представлениям и прежде всего постоянная щедрая раздача народу хлеба и другой еды были наилучшим способом завоевать любовь римского народа. Несчастья, которые принесла гражданская смута, были устранены. Для провинций вновь настало спокойное время мира и процветания, и многие города, восстановленные благодаря необыкновенной щедрости Севера, назвались его колониями и отметили памятниками свои благодарность и счастье. Славу римского оружия этот воинственный и удачливый император тоже возродил. Он по праву хвалился тем, что принял империю, страдавшую под тяжестью внутренних и внешних войн, а оставил ее в состоянии прочного, всеобщего и почетного мира.

Хотя внешне раны гражданской войны казались полностью излеченными, ее смертоносный яд по-прежнему таился в жизненно важных частях организма империи. У Севера было много силы и большие дарования, но даже всей отваги первого Цезаря и всего глубокого политического ума Августа едва хватало на то, чтобы смирить дерзость победоносных легионов. Благодарность, неверный политический расчет и мнимая необходимость заставили Севера ослабить узду дисциплины. Чтобы польстить тщеславию солдат, им разрешили носить золотые кольца; чтобы облегчить их существование, потворствуя их желаниям, им позволили селиться в казармах вместе с женами и вести праздную жизнь. Север повысил им плату до неслыханного ранее размера и приучил их ожидать, а позже и требовать дополнительных даров при каждой опасности для общества и при каждом общественном празднике.

Воодушевленные успехом, ослабленные роскошью и поднятые выше уровня подданных своими опасными привилегиями, они скоро стали неспособными к утомительным трудам войны, обременительными для страны и раздражительными, когда от них обоснованно требовали подчинения старшему по званию. Их офицеры поддерживали свое более высокое положение большой пышностью и роскошью. Сохранилось письмо Севера, где он жалуется на распущенное поведение в армии и приказывает одному из своих полководцев начать необходимые реформы с самих трибунов, поскольку, как он справедливо замечает, офицер, потерявший право на уважение своих солдат, никогда не добьется от них послушания. Додумай император эту мысль до конца, он обнаружил бы, что исходной причиной всеобщей испорченности может быть и не личный пример главнокомандующего, но его пагубная снисходительность.

Преторианцы, которые убили своего императора и продали империю, понесли справедливое наказание за свое предательство. Но гвардия, необходимая, хотя и опасная, вскоре была создана Севером заново по иному образцу и стала в четыре раза многочисленнее, чем прежде. Ранее эти войска набирались из уроженцев Италии, но, поскольку ближайшие к Риму провинции постепенно переняли изнеженные нравы римлян, гвардейцев стали набирать в более дальних областях – в Македонии, Норике и Испании. Север постановил, что вместо прежних нарядных войск, более подходящих для придворных торжеств, чем для войны, время от времени из всех пограничных легионов солдаты, особо выделяющиеся силой, доблестью и верностью, будут в знак почета и в качестве награды переводиться с повышением на более желанную службу в гвардии. Из-за этого нового порядка службы италийская молодежь потеряла интерес к тому, чтобы учиться владеть оружием, а столицу стала пугать своим необычным видом и странным поведением толпа варваров. Но Север льстил себя надеждой, что легионы будут смотреть на этих избранных из их числа преторианцев как на своих представителей и быстрая помощь пятидесяти тысяч человек, лучше вооруженных и лучше умеющих сражаться, чем любая сила, которую кто-либо мог вывести на поле боя против них, навсегда положит конец любым надеждам на успешное восстание, закрепив империю за ним и его потомками.

Место командира этих грозных войск стало главной должностью в империи. По мере того как власть, вырождаясь, становилась военной и деспотической, префект претория, который первоначально был всего лишь начальником охраны, был не только поставлен во главе армии, но стал управлять финансами и даже правосудием. Он был представителем императора и осуществлял его власть во всех областях управления. Первым префектом, который имел эту огромную власть и злоупотреблял ею, был Плавтиан, любимый советник Севера. Его правление продолжалось более десяти лет до тех пор, пока свадьба его дочери со старшим сыном императора, которая, казалось, делала его положение прочным, на самом деле стала поводом для его гибели[16].

Враждебные отношения внутри дворца возбуждали честолюбие Плавтиана, будили его страхи и из-за этого создавали угрозу мятежа, что и заставило императора, который по-прежнему его любил, против собственного желания послать его на смерть. После падения Плавтиана на многостороннюю должность префекта претория был назначен знаменитый человек – выдающийся адвокат Папиниан.

До правления Севера добродетель и здравомыслие императоров проявлялись в подлинном или внешнем почтении к сенату и в бережном сохранении того изящного, точного и хорошо отлаженного механизма внутренней политики, который был создан Августом. Но Север провел юность и приобрел все свои знания в военных лагерях, где повиновение старшему считалось само собой разумеющимся, а зрелые годы провел на командных должностях в армии, где любой начальник был деспотом. Высокомерный и несгибаемый духом, он не мог увидеть или не желал признать той выгоды, которую давало сохранение промежуточной, хотя бы и мнимой власти императора над армией. Север не желал унижаться до того, чтобы называть себя слугой собрания, которое ненавидело его и дрожало от страха, стоило ему только нахмуриться. И он отдавал приказы в случаях, когда для получения того же результата хватило бы и его просьбы, вел себя как монарх и завоеватель, носил соответствующие титулы и открыто осуществлял полную законодательную и исполнительную власть.

Победа над сенатом была легкой и бескровной. Все взгляды и все чувства были обращены к «верховному чиновнику», который владел военной силой и казной страны; а сенат, не выбираемый народом, не охраняемый военной силой и не воодушевленный гражданским чувством, основывал свой падающий авторитет только на таком хрупком и рассыпающемся фундаменте, как древняя традиция. Красивый теоретический идеал республики постепенно исчез, уступив место более естественным и земным монархическим настроениям. По мере того как свободы и почести Рима распространялись на провинции, где республиканское правление либо было неизвестно, либо о нем вспоминали с отвращением, традиционные республиканские правила постепенно стирались из памяти людей. Греческие историки, жившие в эпоху Антонинов, с лукавым удовольствием замечают, что, хотя правитель Рима, верный устаревшему предрассудку, и не принял имя царь, он обладал всей властью царя. В правление Севера сенат был наполнен вежливыми и красноречивыми рабами из восточных провинций, которые оправдывали свою личную лесть отвлеченными рассуждениями о принципах рабства. Когда эти новые защитники исключительного императорского права внушали слушателям, что долг подданного – покорно повиноваться, и долго разглагольствовали о бедах, которые неизбежно несет свобода, двор слушал их с удовольствием, а народ – терпеливо. Адвокаты и историки, перебивая друг друга, говорили ученикам, что власть императоров основана не на поручении, которое дал сенат, а на покорности сената, а покорность нельзя отменить, что император свободен от ограничений, налагаемых законами, может по своему желанию как угодно распоряжаться жизнью и имуществом своих подданных и мог бы распоряжаться империей как своим личным имуществом. Самые выдающиеся адвокаты по гражданским делам – Папиниан, Павел и Ульпиан – процветали под властью семейства Северов, и считается, что римское право именно тогда, тесно связав себя с монархической системой правления, достигло полной зрелости и совершенства.

Современники Севера, наслаждаясь миром и славой в его правление, прощали ему жестокости, которые помогли ему взойти на престол. Потомки, которые испытали на себе губительное действие его правил и его примера, по праву считали его одним из главных виновников упадка Римской империи.

Глава 6

ДИНАСТИЯ СЕВЕРОВ. КАРАКАЛЛА И ГЕТА. ЭЛАГАБАЛ. АЛЕКСАНДР СЕВЕР. РОСТ ВЛИЯНИЯ ЖЕНЩИН ПРИ ДВОРЕ

Восхождение на вершину величия, каким бы крутым и опасным ни был путь, может научить деятельный ум сознавать и применять свои силы, но обладание троном еще ни разу не смогло надолго удовлетворить честолюбивую душу. Север почувствовал и признал эту печальную правду. Удача и заслуги вознесли его из бедности и незнатности на первое место среди людей. Он говорил, что «побывал всем и все недорого стоит». Императора огорчала необходимость заботиться о том, чтобы не приобрести, а удержать империю, угнетали старость и болезни, слава была ему безразлична, властью он насытился, так что не имел для себя никаких видов на будущее. Стремление продлить величие своей семьи было единственным желанием, которое осталось у этого честолюбивого человека и любящего отца.

Как большинство африканцев, Север страстно увлекался изучением магии и гадания, был большим мастером в толковании снов и знамений и прекрасно знал судебную астрологию, которая почти во все эпохи, кроме нашей, имела власть над умами людей. Он потерял свою первую жену, когда был наместником Лионской Галлии. Выбирая вторую, Север хотел лишь одного – соединить свою жизнь с какой-нибудь любимицей судьбы. И как только он узнал, что у одной молодой госпожи из города Эмеса в Сирии гороскоп такой же, как у царей, он попросил ее руки и получил согласие. Юлия Домна (так звали его новую жену) заслуживала всего, что могли обещать ей звезды. Даже в пожилом возрасте она оставалась красивой и сочетала с большой силой воображения редкие среди женщин твердость ума и остроту суждений. Эти ее прекрасные качества не производили большого впечатления на угрюмого и завистливого мужа, но в правление сына она руководила важнейшими делами империи, проявив при этом благоразумие, поддерживавшее его авторитет, и умеренность, которая иногда исправляла вред, нанесенный его дикими причудами. Юлия пробовала свои силы в литературе и философии, где достигла некоторых успехов и приобрела громкую славу. Она покровительствовала всем искусствам и всем гениальным людям своего времени. Ученые мужи, благодарно льстя ей, прославляли ее добродетели, но, если мы можем верить скандальной хронике древности, целомудрие было далеко не самой заметной добродетелью императрицы Юлии.

От этого брака родились два сына – Каракалла и Гета, которым было предназначено унаследовать империю. Отец и весь римский мир, которые напрасно надеялись на этих молодых людей, вскоре были разочарованы: честолюбивые юноши вели себя нагло и самоуверенно, как сыновья наследственного монарха, и считали, будто счастливая случайность может заменить природные достоинства и усердный труд. Они никогда не соперничали друг с другом ни в добродетелях, ни в одаренности, но при этом едва ли не с младенческих лет чувствовали постоянную непримиримую вражду друг к другу.

Их взаимная неприязнь, которая крепла с годами и которую раздували своими хитростями их извлекавшие из нее выгоду любимцы, прорывалась сначала в детском, а потом в более серьезном соперничестве и в конце концов разделила театр, цирк и двор на две партии, каждую из которых надежды и страхи ее главы побуждали перейти к действиям. Император благоразумно старался всеми средствами убеждения и власти прекратить эту растущую вражду. Это некстати возникшее несогласие между сыновьями ставило под сомнение все его планы и грозило опрокинуть трон, который он воздвиг с таким трудом, укрепил такой большой кровью и охранял всеми возможными способами с помощью оружия и денег. Беспристрастный отец распределял свои милости между сыновьями ровно поровну; он дал обоим титул августа и почитаемое имя Антонин, и впервые римский мир получил фактически трех императоров сразу. Но даже это одинаковое отношение к обоим лишь усилило соперничество: более пылкий и грубый Каракалла стал заявлять, что его право наследования больше, поскольку он старший сын, а более мягкий по характеру Гета – угождать солдатам и народу, чтобы добиться их любви. В порыве горя мучившийся из-за крушения своих отцовских надежд Север предсказал, что более слабый из его сыновей станет жертвой более сильного, а тот погубит себя собственными пороками.

В этих обстоятельствах император был доволен, когда получил известие о начале войны в Британии, где северные варвары вторглись в римскую провинцию. Хотя его бдительные помощники и сами могли бы отразить нападение врага, Септимий Север решил использовать эту войну как уважительный предлог для того, чтобы удалить сыновей из Рима, роскошь которого раздражала их умы и возбуждала страсти, и приучить их к тяжелым трудам войны и правления. Несмотря на свой преклонный возраст (ему было более шестидесяти лет) и подагру, из-за которой император должен был передвигаться в носилках, он лично приехал на далекий остров вместе с обоими сыновьями, двором и грозной армией. Север немедленно перешел за стену Адриана и Антонина и вступил на территорию противника, намереваясь довести до конца давно продолжавшиеся попытки завоевать Британию. Он дошел до северной оконечности острова, не встретив врага, но хорошо замаскированные засады каледонцев, которые, оставаясь невидимыми для римлян, следовали за их армией на близком расстоянии сзади и с боков, холодный климат и тяжелые условия похода зимой по шотландским горам и болотам, как написано, заставили римлян потерять около пятидесяти тысяч человек. В конце концов каледонцы отступили перед мощным и непрерывным напором нападавших, попросили мира, сложили оружие и уступили значительную часть своих земель. Но их видимая покорность продолжалась недолго. Как только римские легионы ушли, каледонцы вернулись к прежней независимости и вражде с Римом. Своим беспокойным нравом они заставили Севера послать в Каледонию новую армию с самыми жестокими поручениями – не покорить, а уничтожить туземцев. Каледонцев спасла лишь смерть их высокомерного врага.

Эта каледонская война, в которой не было решающих событий и которая не привела ни к каким важным последствиям, вряд ли заслужила бы наше внимание, но есть предположение – и вероятность его достаточно велика, – что вторжение Севера связано с самой блестящей эпохой истории или сказаний бриттов. По словам сказителей, Фингал, чью славу вместе со славой его героев и его бардов воскресила на нашем языке недавно изданная книга, командовал каледонцами в той памятной схватке; он ускользнул из-под власти Севера и одержал решающую победу на берегах Каруна, откуда сын «повелителя всего мира» Каракул бежал от его оружия по полям, где он ранее гордился победой. Истинность этой распространенной в горной Шотландии легенды по-прежнему не вполне подтверждена, однако даже самые хитроумные изыскания современных критиков не смогли полностью опровергнуть их. И если мы можем без особого риска позволить себе приятное предположение, что Фингал действительно жил и Оссиан действительно пел, яркий контраст между положением и нравами боровшихся друг с другом народов мог бы занять ум философа. Сопоставление было бы не в пользу более цивилизованной нации. Достаточно сравнить безжалостную и неугасающую мстительность Севера с щедрым милосердием Фингала, трусливую и грубую жестокость Каракаллы с отвагой, мягкосердечием и изящным поэтическим гением Оссиана, вождей-наемников, которые из страха или ради выгоды служили под знаменем империи, и свободнорожденных воинов, которые брались за оружие по призыву короля Морвены… Одним словом, достаточно взглянуть на неученых каледонцев, блистающих природными добродетелями сердца, и выродившихся римлян, запятнанных низкими пороками богатства и рабства.

Каракалла и Гета

Упадок здоровья и предсмертная болезнь Септимия Севера побудили в душе Каракаллы бешеное честолюбие и темные страсти. Не желая больше ждать смерти императора или раздела империи, он несколько раз пытался сократить тот недолгий срок, который оставалось жить его отцу, и пытался, но безуспешно, поднять мятеж в войсках. Старый император часто осуждал Марка Аврелия за то, что он проявил милосердие не к тому, к кому следовало, а мог бы одним указом избавить римлян от тирании своего ничтожного сына. Оказавшись в том же положении, он почувствовал, как легко строгость судьи исчезает под действием родительской нежности. Он раздумывал, угрожал, но не мог наказать, и этот его последний и единственный милосердный поступок оказался гибельнее для империи, чем длинный ряд его жестоких дел. Беспорядок в душе усиливал страдания тела, он нетерпеливо желал смерти и своим нетерпением приближал ее. Умер Север в Йорке, на шестьдесят пятом году жизни и на восемнадцатом году славного и успешного правления. В последние минуты жизни он дал своим сыновьям совет жить в согласии, а армии посоветовал признать их власть. Спасительный совет отца не проник ни в сердца, ни даже в умы его пылких молодых сыновей, но войска были послушнее: помня о клятве верности и авторитетном мнении своего покойного повелителя, они ответили отказом на настойчивые требования Каракаллы и провозгласили императорами Рима обоих братьев. Вскоре новые правители оставили каледонцев в покое, вернулись в столицу, похоронили своего отца с божескими почестями и были радостно признаны в качестве законных государей сенатом, народом и провинциями. Похоже, что старший брат имел немного более высокий сан, чем младший, но оба управляли империей равноправно и независимо друг от друга.

Такое разделение власти стало бы причиной разногласий и для самых любящих братьев. Оно никак не могло долго просуществовать, когда власть поделили между двумя неумолимыми врагами, которые не желали примирения и не могли в него поверить. Было ясно, что править может только один, а другой должен пасть; и каждый из них, судя о планах соперника по собственным планам, самым бдительным образом охранял свою жизнь от не раз случавшихся попыток оборвать ее ядом или мечом. Их быстрый проезд через Галлию и Италию, когда за время пути они ни разу не ели за одним столом и не спали в одном доме, выставил на обозрение перед жителями провинций отвратительную вражду между братьями. Прибыв в Рим, они немедленно разделили между собой огромный императорский дворец. Между их покоями не было допущено никакого сообщения; двери и переходы были старательно укреплены, караулы расставлялись по постам и сменялись так же строго, как в осажденном городе. Императоры встречались лишь на людях и в присутствии своей страдающей матери, при этом каждого окружала большая свита из вооруженных сторонников. И даже в этих церемониальных случаях притворная вежливость едва скрывала злобу, наполнявшую их сердца.

Эта скрытая гражданская война уже поставила в тупик все правительство, но тут был предложен план, который казался выгодным для обоих братьев-врагов. Было предложено, чтобы они, поскольку не могут примириться между собой, отделили себе каждый свою долю общего имущества, то есть поделили империю между собой. Условия договора были уже составлены, причем достаточно четко. Каракалла, как старший брат, сохранял за собой Европу и Западную Африку, а Гете отдавал власть над Азией и Египтом, и тот мог поселиться в Александрии или Антиохии, которые по богатству и величию стояли лишь немного ниже Рима. Многочисленные армии должны были постоянно стоять лагерем по обе стороны Фракийского Боспора и охранять границу между соперничающими монархиями. Сенаторы европейского происхождения должны были признать власть правителя Рима, а уроженцы Азии последовать за императором Востока. Слезы императрицы Юлии прервали эти переговоры, первые известия о которых уже наполнили душу каждого римлянина изумлением и негодованием. Время и политика так тесно объединили завоеванные страны, что расколоть эту громаду на части можно было лишь с помощью самого грубого насилия. У римлян были основания опасаться, что разрозненные части вскоре снова окажутся под властью одного хозяина в результате гражданской войны; но если бы две половины империи отделились друг от друга навсегда, разделение провинций обязательно кончилось бы распадом империи, чье единство до сих пор было нерушимым.

Будь этот договор выполнен, повелитель Европы скоро мог бы стать завоевателем Азии. Но Каракалла добился победы более легким, хотя и более преступным путем. Он притворился, что послушался уговоров матери, и согласился встретиться с братом в ее покоях при условии, что между ними будут мир и согласие. Посреди их разговора несколько центурионов, которые ухитрились спрятаться поблизости, бросились с обнаженными мечами на несчастного Гету. Обезумевшая мать попыталась укрыть его в своих объятиях, но в неравной борьбе она была ранена в руку и залита кровью младшего сына, и при этом видела, как старший сын разжигает ярость убийц и сам помогает им. Как только дело было закончено, Каракалла поспешно и с выражением испуга на липе прибежал в лагерь преторианцев, свое единственное убежище, и бросился на землю перед статуями богов-охранителей. Солдаты попытались поднять и успокоить его. В отрывистых и беспорядочных словах он сообщил им, что ему грозила опасность, она была близка, но он чудом сумел спастись, и, намеками давая понять, что предупредил намерения своего врага, объявил, что решил жить и умереть вместе со своими верными войсками. Гета был любимцем солдат, но жаловаться было бесполезно, мстить опасно, и они все еще уважали сына Севера. Недовольство армии вылилось в бесплодный ропот и на том угасло, а Каракалла быстро убедил их в правоте своего дела тем, что щедро раздарил за один раз все сокровища, которые его отец накопил за время всего своего правления. Подлинные чувства солдат, а не чувствительность их сердец было единственным, от чего зависели его власть и безопасность. Их волеизъявление в пользу Каракаллы стало командой для сената покорно (и притворно) принять его: это раболепное собрание всегда было готово утвердить решение судьбы. Но поскольку Каракалла желал заглушить первый гнев публики, имя Геты было упомянуто пристойным образом, и прах убитого был похоронен с почестями, положенными римскому императору. Потомки, из сочувствия к его несчастью, стали умалчивать о его пороках. Мы считаем этого молодого правителя невинной жертвой честолюбия брата, забывая о том, что ему не хватило лишь силы, но не желания, чтобы довести до конца такие же попытки мести и убийства.