Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

После того как тиран в своем гневе пролил благороднейшую кровь Рима, он в конце концов обрушил этот гнев на главное орудие своей жестокости. Пока Коммод купался в крови и роскоши, по его поручению дела империи вел Переннис, раболепный и честолюбивый советник, который получил свою должность, убив своего предшественника, но отличался большим мужеством и немалыми дарованиями. Путем вымогательства и получая конфискованные имения знатных людей, которых принес в жертву своей алчности, Переннис накопил огромное состояние. Преторианская гвардия находилась под его непосредственным командованием, а его сын, уже проявивший большой военный талант, командовал легионами в Иллирии. Переннис мечтал о троне империи или – что в глазах Коммода было одно и то же – мог бы мечтать, если бы его не упредили, схватили, застав врасплох, и казнили. Падение советника – обычнейшее событие во всей истории империи, но это падение было ускорено чрезвычайным обстоятельством, которое показало, насколько тогда уже ослабла дисциплина. Легионы, расположенные в Британии, были недовольны управлением Перенниса; они составили депутацию из тысячи пятисот своих лучших представителей и дали им указание идти в Рим и принести жалобу императору. Эти солдаты-просители произвели впечатление своей решимостью, воодушевили отряды гвардии, преувеличив силу британской армии и пробудив в Коммоде его страхи, потребовали смерти советника как единственного возможного возмещения за свои обиды и получили то, чего просили. Эти огромные претензии находившейся далеко армии и то, что солдаты увидели, как слабо правительство, безошибочно предвещало самые ужасные катастрофы.

Вскоре после этого недостаток заботы об управлении страной проявил себя новыми беспорядками, которые начались с едва заметных мелочей. В войсках распространилось дезертирство, и беглые солдаты, вместо того чтобы искать спасения в бегстве или скрываться, стали грабить на больших дорогах. Матерн, рядовой солдат, который по дерзкой отваге был выше своего положения, объединил эти разбойничьи банды в маленькую армию, открыл двери тюрем, созвал к себе рабов, желавших добыть себе свободу, и стал безнаказанно разорять беззащитные города Галлии и Испании. Наместники провинций долгое время спокойно смотрели на его грабежи, а возможно, были и его соучастниками, но гневные приказы императора заставили их стряхнуть с себя сонную лень. Матерн увидел, что его окружают, и понял, что превосходящие силы противника победят его. Его последней надеждой стал мощный отчаянный рывок; он приказал своим подчиненным разойтись, затем маленькими группами, переодевшись по-разному, перебраться через Альпы и собраться в Риме во время разгульного и шумного праздника Кибелы. Убить Коммода и занять освободившийся трон – это был не замысел обычного разбойника. Приготовления Матерна были так хорошо скрыты, что его замаскированные войска смогли скрытно заполонить улицы Рима. Но зависть одного из сообщников помогла раскрыть и разрушить этот выдающийся в своем роде план, когда он был уже готов к осуществлению.

Подозрительные правители часто возвышают людей самого низкого звания из-за ошибочного убеждения, будто те, кто полностью зависит от их милости, будут привязаны только к своему благодетелю. Клеандр, преемник Перенниса, был родом фригиец, из народа упрямых, но раболепных людей, которых лишь побои могли заставить подчиниться. Его прислали с родины в Рим в качестве раба. Как раб он попал в императорский дворец, стал полезен для удовлетворения страстей своего господина и быстро поднялся до самого высокого положения, которое мог занять подданный. Он имел гораздо большее влияние на ум Коммода, чем его предшественник: Клеандр не имел никаких дарований или добродетелей, которые могли бы вызвать зависть или недоверие у императора. Преобладающей страстью его души и главным принципом его правления была скупость. Звания консула, патриция и сенатора были публично выставлены на продажу, и отказ купить эти пустые почести, отдав за них почти все свое состояние, рассматривался как недовольство властью. Что касается доходных провинциальных должностей, тут советник получал от наместника часть добычи, отнятой у народа. В правосудии царили продажность и произвол. Богатый преступник мог не только добиться отмены приговора, который был вынесен ему справедливо, но и добиться любого наказания, какого хотел, для своего обвинителя, свидетелей и судьи.

Этими способами Клеандр за три года накопил столько богатств, сколько до этого не было ни у одного вольноотпущенника. Коммод был вполне доволен великолепными подарками, которые этот ловкий придворный клал к его ногам в самые подходящие моменты. Чтобы не вызвать зависти в народе, Клеандр от имени императора строил для общего пользования бани, портики и здания для атлетических упражнений. Он льстил себя надеждой, что ослепленные его показной щедростью римляне, веселясь за его счет, меньше будут страдать из-за крови, проливавшейся каждый день, что они забудут смерть сенатора Бурра, за которого из-за его высочайших достоинств покойный император выдал замуж свою дочь, и простят смерть Аррия Антонина, последнего носителя имени и обладателя добродетели Антонинов. Бурр, проявив больше решимости, чем благоразумия, попытался открыть своему шурину глаза насчет истинного характера Клеандра. Аррия погубил справедливый приговор, который он, когда был проконсулом Азии, вынес против одного ничтожного императорского любимца. После падения Перенниса Коммод короткое время совершал свои ужасные дела под видом возврата к добродетели. Он отменил самые ненавистные из своих постановлений, объявил, что заслуживает, чтобы общество прокляло его память, и приписал все ошибки своей неопытной юности пагубному влиянию этого порочного советника. Но покаяние продолжалось всего тридцать дней, и при тирании Клеандра люди часто с сожалением вспоминали о правлении Перенниса.

Мор и голод довели бедствия Рима до предела. Болезнь можно было объяснить лишь справедливым гневом богов, но непосредственной причиной голода считали монополию на зерно, которую поддерживал своим богатством и властью новый советник. Народное недовольство, которое долго проявлялось лишь в перешептываниях, наконец прорвалось в полном зрителей цирке. Народ отказался от любимых развлечений ради более сладостного удовольствия – мести; зрители толпами бросились к одному из уединенных пригородных дворцов императора и гневным криком потребовали голову врага общества. Клеандр, командовавший преторианской гвардией, приказал конному отряду выйти из ворот и разогнать бунтующую толпу. Толпа бросилась бежать в сторону города, несколько человек были зарублены, еще больше – затоптаны насмерть. Но когда конники-преследователи въехали в город, их остановил град камней и дротиков, которые полетели с крыш и из окон домов. Пешие гвардейцы, которые давно завидовали преторианским конникам, привилегированным и высокомерным, встали на сторону народа. Уличное столкновение превратилось в настоящий бой и могло перерасти во всеобщую резню. В конце концов преторианцы отступили, побежденные численным превосходством противника, и новая волна народной ярости, вдвое сильнее прежней, ударила в ворота дворца, где лежал, нежась среди роскоши, Коммод – единственный, кто еще ничего не знал о начавшейся гражданской войне. Прийти к нему с неприятной новостью значило умереть. Он так бы и погиб, сонный и уверенный в своей безопасности, если бы две женщины – его старшая сестра Фадилла и Марция, самая любимая из его наложниц, – не рискнули ворваться к нему. Обливаясь слезами и распустив волосы, они бросились к его ногам и, пустив в ход всю настойчивость и красноречие, которыми наделяет человека страх, рассказали императору о преступлениях его любимца, о народной ярости и о том, что через несколько минут его дворец и он сам могут быть уничтожены. Коммод, видевший сны о наслаждениях и мгновенно разбуженный страхом, приказал бросить народу голову Клеандра. Желанное зрелище мгновенно заставило утихнуть мятеж, и в тот момент сын Марка Аврелия мог бы еще вернуть себе привязанность и доверие подданных.

Но в душе Коммода угасли все следы добродетели и человечности. Отдав бразды правления в руки своих недостойных любимцев, он ценил в верховной власти лишь одно – неограниченную возможность удовлетворять свою разнузданную жажду чувственных удовольствий. Все свое время он проводил в гареме из трехсот красивых женщин и стольких же мальчиков, набранных из всех сословий и из всех провинций; а если искусство обольщения не давало нужного результата, этот грубый развратник применял силу. Древние историки подробно описывают разнузданные сцены оргий, которые попирают все границы, проведенные природой и скромностью, но их слишком точные описания было бы трудно изложить на современном языке, не нарушая правил приличия. Время, не занятое похотью, было заполнено самыми низменными развлечениями. Ни влияние эпохи, когда были в ходу хорошие манеры и утонченность, ни занятия под руководством заботливых преподавателей не смогли оставить в примитивном и грубом уме Коммода даже самый слабый отпечаток учености; он был первым римским императором, который не имел совершенно никакого влечения к умственным удовольствиям. Даже Нерон делал большие успехи (хоть и преувеличивал их) в изящных искусствах – музыке и поэзии, и эти его стремления мы не стали бы презирать, если бы он не превратил приятное занятие, которым заполнял часы досуга, в серьезное дело и главную гордость своей жизни. Но Коммод с самого раннего детства проявил отвращение ко всем точным и изящным наукам и большую привязанность к развлечениям черни – выступлениям атлетов в пирке и амфитеатре, боям гладиаторов и охоте на диких зверей. Преподаватели всех наук, которых Марк Аврелий назначил в учителя к сыну, видели, что тот слушал их невнимательно и с отвращением, а мавры и парфяне, учившие его метать дротик и стрелять из лука, нашли в Коммоде ученика, который занимался прилежно и с наслаждением и вскоре сравнялся с самыми искусными из своих наставников в верности глаза и меткости руки.

Раболепная толпа тех, чье счастье зависело от пороков их господина, рукоплесканиями приветствовала эти постыдные увлечения. Коварный голос льстецов напоминал ему, что такими же подвигами – победой над немейским львом и убийством эриманфского вепря – грек Геркулес приобрел себе место среди богов и бессмертную память среди людей. Они лишь забывали напомнить, что на самой ранней ступени развития человеческого общества, когда животные, более свирепые, чем люди, часто спорят с человеком за обладание незаселенными землями, успешная война против диких зверей является одним из самых безобидных и полезных подвигов для героя. В цивилизованной Римской империи дикие звери к тому времени уже давно ушли далеко от человека и от многолюдных городов. Подстерегать зверей в их уединенных убежищах и привозить в Рим, чтобы они были торжественно зарезаны рукой императора, было в равной мере смешным занятием для государя и тяжелым гнетом для народа[14].

Не зная об этой разнице, Коммод охотно поверил в это славное сходство и стал называть себя Римским Геркулесом (это и сейчас можно прочесть на выпущенных по его указанию медалях). Дубина и львиная шкура заняли место рядом с троном среди символов верховной власти, и были воздвигнуты статуи, изображавшие Коммода с атрибутами бога, чьей доблести и меткости удара он стремился подражать в своих ежедневных жестоких и диких развлечениях.

Воодушевленный этими похвалами, которые постепенно заглушили врожденное чувство стыда, Коммод решил давать представления перед римским народом – показать всем те упражнения, которые раньше, соблюдая приличия, проделывал лишь в стенах своего дворца и в присутствии немногих любимцев. В назначенный день различные причины – лесть, страх или любопытство – привлекали в амфитеатр бесчисленное множество зрителей, и выступавший на арене император в какой-то степени действительно заслуживал их аплодисменты своим необычным мастерством. Целился ли он в голову или в сердце зверя, рана оказывалась одинаково точной и смертельной. Стрелами, имевшими острие в форме полумесяца, Коммод часто перерезал длинную шею страуса, обрывая его быстрый бег. На арену была выпущена пантера; Коммод-лучник дождался, пока она прыгнет на дрожащего от страха преступника; в тот же момент вылетела стрела, зверь упал мертвым, а человек остался невредим. Из клеток амфитеатра были выпущены одновременно сто львов, и сто дротиков, посланных безошибочной рукой Коммода, уложили их мертвыми, пока они в ярости бегали по арене. Ни огромный размер слона, ни чешуйчатая кожа носорога не спасали их от его удара. Эфиопия и Индия поставляли для игр самые необычные творения своей природы, и в амфитеатре было убито несколько таких животных, которых раньше знали только по произведениям искусства и которые вполне могли быть вымыслом[15].

Во время всех этих представлений принимались сильнейшие меры безопасности для того, чтобы защитить особу Римского Геркулеса от отчаянного прыжка какого-нибудь дикого зверя, который мог бы не принять во внимание достоинство императора и святость бога.

Но и последние среди черни почувствовали стыд и негодование, когда увидели, что их верховный владыка записался в списки гладиаторов, что он с гордостью и наслаждением занимается этим ремеслом, которое и законы, и нравы римлян вполне справедливо отметили клеймом позора. Коммод выбрал одежду и вооружение секутора – бойца с мечом, бой которого с ретиарием, бойцом-сетеносцем, был одним из самых ярких номеров среди кровавых представлений, дававшихся в амфитеатрах. Вооружение секутора состояло из шлема, меча и небольшого круглого щита. Его противник-сетеносец выступал совершенно без доспехов и имел лишь большую сеть и трезубец. Сетью он старался опутать врага, трезубцем – заколоть его. Если ретиарий при первом броске промахивался, он должен был убегать от гнавшегося за ним секутора, пока не подготовит сеть ко второй попытке. В роли секутора император сражался семьсот тридцать пять раз. Эти славные деяния были старательно зафиксированы в официальных документах; Коммод получал из общего фонда гладиаторов такое огромное жалованье, что оно стало новым постыднейшим налогом для римского народа. Можно легко предположить, что в этих схватках хозяин мира всегда выходил победителем. В амфитеатре его победы не часто были кровавыми, но когда Коммод упражнялся в своем искусстве у себя во дворце или в гладиаторской школе, его несчастные противники часто удостаивались смертельной раны от руки императора и расписывались в своей лести собственной кровью. Теперь император презирал Геркулеса. Имя Павел – так звали знаменитого секутора – было единственным, которое ласкало его слух. Оно было высечено на огромных статуях Коммода и повторялось, звуча все громче, в восклицаниях мрачного, но неизменно рукоплещущего сената. Единственным сенатором, поддержавшим честь своего звания, был Клавдий Помпеян, добродетельный муж Луциллы. Как отец, он позволил своим сыновьям ради их безопасности присутствовать в амфитеатре; как римлянин – заявил, что его жизнь в руках императора, но он никогда не станет смотреть, как сын Марка Аврелия позорит себя и свое достоинство. Несмотря на свою мужественную решимость, Помпеян избежал кары тирана, и ему посчастливилось сохранить вместе с честью жизнь.

После этого Коммод достиг высшей степени порока и бесславия. Слушая приветственные крики льстивых придворных, он не мог скрыть от себя, что заслужил презрение и ненависть каждого мыслящего и добродетельного человека в империи. Осознание этой ненависти, зависть к обладателям любых достоинств и заслуг, обоснованное чувство опасности и привычка убивать, приобретенная в ежедневных развлечениях, воспаляли его жестокую душу. История сохранила длинный список сенаторов консульского звания, ставших жертвами его беспричинной подозрительности, которая была нацелена больше всего на тех несчастных, кто был хотя бы отдаленно связан с семьей Антонинов, и не щадила даже тех, кто служил орудием для его преступлений или удовольствий. В конце концов жестокость Коммода погубила его самого. Он безнаказанно пролил благороднейшую кровь Рима и погиб, как только стал внушать страх своим домашним. Его любимая наложница Марция, камердинер Эклект и префект претория Летус, встревоженные судьбой своих сотоварищей и предшественников, решились заранее отвести от себя ежечасно угрожавшую им гибель либо от каприза обезумевшего тирана, либо из-за внезапной вспышки народного гнева. Марция нашла случай подать своему любовнику отравленного вина, когда тот устал после охоты на диких зверей. Коммод ушел спать, и, пока он был скован ядом и опьянением, один молодой силач, борец по профессии, вошел в его спальню и задушил императора, не встретив никакого сопротивления. Тело тайно вынесли из дворца раньше, чем в городе или при дворе возникло хотя бы малейшее подозрение о смерти Коммода. Такова была судьба сына Марка Аврелия, и так легко было уничтожить ненавистного тирана, с помощью искусственной власти правительства тринадцать лет угнетавшего миллионы подданных, из которых любой был равен своему повелителю по физической силе и личным способностям.

В своем рассказе о Коммоде Гиббон опирается на сплетни консерваторов, которые были оскорблены и разгневаны поведением императора. Коммод смотрел на мир не по-римски и бросал вызов традиционным представлениям о свободе. Он пытался лишить Рим положения центра всей империи. Назвавшись Римским Геркулесом и Восходящим Солнцем, он выходил за пределы прежних национальных культов и объединял эти культы, чем проложил путь семейству Северов. Его убийцы представляли реакционные силы. Эти заговорщики предложили сан принцепса Пертинаксу, пожилому консервативному сенатору. После нескольких попыток провести реформы Пертинакс был убит преторианцами. Его правление продолжалось восемьдесят шесть дней.

УСИЛЕНИЕ ВОЕННОЙ АВТОКРАТИИ И НАЧАЛО ОРИЕНТАЛИЗМА

Глава 5

ПРОДАЖА ИМПЕРИИ ПРЕТОРИАНЦАМИ. ВСТУПЛЕНИЕ НА ПРЕСТОЛ СЕПТИМИЯ СЕВЕРА

Власть меча больше ощущается в обширной империи, чем в маленьком сообществе. Самые одаренные политики вычислили, что ни одно государство не может держать более сотой части своего населения вооруженной и праздной, иначе это государство быстро исчерпает свои силы. Но хотя это соотношение может быть одинаково повсюду, влияние армии на остальную часть общества бывает разным, в зависимости от ее реальной силы. Преимущества военной науки и дисциплины невозможно использовать, если нет достаточного количества солдат, которые действуют как одно тело, направляемое одной душой. Если такой союз объединяет горстку людей, он не дает результата; если бы он объединил огромную толпу, его невозможно было бы применить на деле. Так машина одинаковым образом теряет свою мощь и при очень малом размере, и при слишком большом весе своих пружин. Чтобы проиллюстрировать это наблюдение примером, нам нужно лишь подумать о том, что никакое превосходство в природной силе, оружии или приобретенном мастерстве не бывает так велико, чтобы оно позволило одному человеку постоянно держать в подчинении сто подобных себе людей. Тиран, правящий одним небольшим городом или маленьким округом, скоро обнаружил бы, что сто вооруженных сторонников – слабая защита против десяти тысяч крестьян или граждан. Но сто тысяч дисциплинированных солдат могут деспотически командовать десятью миллионами подданных, а десять или пятнадцать тысяч гвардейцев способны наводить ужас на самую большую массу простого народа, какая когда-либо толпилась на улицах огромной столицы.

Преторианские банды, разгул которых был первым признаком и причиной упадка Римской империи, по численности едва достигали последней из перечисленных выше цифр. Основал их Август. Он, хитрый тиран, чувствовавший, что законы могут окрасить в нужный цвет его взятую силой власть, но опорой для нее может быть лишь оружие, постепенно сформировал эту гвардию – мощные охранные войска, постоянно готовые защитить его, внушить почтительный ужас сенату и предупредить или раздавить любое восстание в самом зародыше. Но поскольку своим грозным видом они бы одновременно тревожили и раздражали римский народ, только три когорты этих войск были размещены в столице, а остальные преторианцы разведены на квартиры по ближайшим к Риму городам Италии. Однако через пятьдесят лет мира и рабства Тиберий рискнул пойти на решительную меру, которая навсегда скрепила оковы его страны, как заклепка – цепи узника. Под лживым предлогом, будто бы он освобождает Италию от тяжелого бремени иметь на постое военных и усиливает дисциплину среди гвардейцев, он собрал их в Риме в постоянном лагере, который был умело и старательно укреплен и размещался так, что господствовал над окружающей местностью.

Такие грозные слуги всегда нужны возле трона деспотов, но часто приносят гибель этому трону. Введя таким образом преторианских гвардейцев во дворец и в сенат, императоры научили их чувствовать собственную силу и слабость гражданского правительства, смотреть с привычкой и презрением на пороки своих повелителей и отбрасывать в сторону тот почтительный страх перед властью, который могут поддерживать только расстояние и таинственность, если власть эта мнимая. Ощущение своей неодолимой силы при роскошной и праздной жизни в богатом городе питало гордость преторианцев. Невозможно было скрыть от них и то, что верховный правитель, власть сената, общественная казна и главный город империи находятся у них в руках. Чтобы отвлечь преторианские когорты от этих опасных мыслей, самые решительные и авторитетные правители были должны сочетать с приказами льстивые просьбы и с наказаниями – награды, льстить гордости своих гвардейцев, снисходительно терпеть их развлечения, смотреть сквозь пальцы на их распущенное поведение и покупать их ненадежную верность щедрыми подарками, которые, начиная с Клавдия, делались при восшествии на престол каждого нового императора и были, по сути дела, узаконены.

Сторонники гвардии старались обосновать логически ту власть, которую она приобрела силой оружия, и уверяли, что если следовать принципам конституции во всей их чистоте, то именно ее согласие прежде всего необходимо для провозглашения императора. Право выбора консулов, военачальников и должностных лиц, хотя с недавних пор и было незаконно присвоено сенатом, с древних времен неоспоримо принадлежит римскому народу. Но где следует искать римский народ? Конечно, не в пестрой толпе рабов и чужеземцев, которая заполняет улицы Рима, не среди этой раболепной черни, у которой так же нет силы духа, как и имущества. Защитники государства, выбранные среди цвета италийской молодежи, обученные владеть оружием и быть добродетельными, – вот истинные представители народа, которые имеют больше всего прав выбирать военного вождя республики. Эти утверждения, при всей ошибочности их логики, становились неопровержимыми, когда свирепые преторианцы придавали им больше веса, бросая, как когда-то варвар-завоеватель Рима, на весы свои мечи.

Зверски убив Пертинакса, преторианцы надругались над святостью трона; своим последующим поведением они оскорбили его величие. Лагерь не имел тогда главы; даже префект Летус, поднявший всю эту бурю, благоразумно отказался навлечь на себя гнев общества. Сульпициан, тесть императора и наместник Рима, посланный к преторианцам в лагерь при первых признаках мятежа, посреди буйства и беспорядка старался усмирить ярость толпы, но тут его заставил замолчать вид убийц, которые с шумом и криками возвращались назад, неся на копье голову Пертинакса. Хотя история приучила нас видеть, как любой принцип и любая страсть отступают перед властными велениями честолюбия, вряд ли можно поверить, что в эти ужасные минуты Сульпициан мог иметь желание занять престол, залитый кровью такого близкого родственника и прекрасного правителя. Однако он стал использовать единственный аргумент, способный подействовать, то есть торговался с преторианцами об императорском сане. Но когда он уже начал переговоры, самые осмотрительные из преторианцев сообразили, что при таком соглашении без конкуренции они не получат достаточную цену за такую дорогую услугу, и громко объявили, что римский мир будет отдан с публичных торгов тому, кто предложит за него самую высокую цену.

Это постыдное предложение, самое наглое проявление произвола армии, вызвало во всем городе горе, стыд и негодование. В конце концов оно достигло слуха Дидия Юлиана, богатого сенатора, который, не обращая внимания на превратности политики, наслаждался роскошной жизнью. Его жена, дочь, вольноотпущенники и нахлебники убедили его, что он достоин трона, и стали горячо умолять его не упускать такую счастливую возможность. Старый честолюбец поспешил в лагерь преторианцев, где Сульпициан все еще торговался с гвардейцами, и начал набавлять цену, расположившись у подножия крепостной стены. Предложения во время этого недостойного торга передавали надежные посланцы, ходившие от одного претендента к другому и знакомившие каждого из них с предложениями соперника. Сульпициан уже пообещал дать каждому солдату по пять тысяч драхм (более ста шестидесяти фунтов), но тут Юлиан, жаждавший получить приз, поднял цену сразу до шести тысяч двухсот пятидесяти драхм, что составляет больше двухсот фунтов стерлингов. Ворота лагеря тут же открылись перед покупателем. Он был объявлен императором и принял от солдат клятву в верности; им хватило человечности потребовать от Юлиана, чтобы тот простил и забыл соперничество Сульпициана.