Полное собрание стихотворений

Лучом своих созвучий небо,

Вы рифму, дочь от бога Феба,

Спасали двадцать лет назад,

Как даровитый адвокат,

От клеветы и от наветов

Непоэтических поэтов,[53] -

И я отметить это рад…

В ту невеселую эпоху

Вы дали руку “скомороху”

На обывательском арго -

Поэту русскому большому,[54]

Взглянуть Вы смели “по-иному”

На все новаторство его…

И оттого, – и оттого,

Что Вы, прекрасный чужеземец,

Россию лучше россиян

Познали, Вы клеймились всеми,

Непризнанностью осиян…

Свершали твердо путь свой скользкий

Вы вне пространства, вне времен:

“Онегин” целиком на польский

Не Вами ли переведен?

Пред Вами, витязем в увечьях,

Склонялись правды короли:

Ведь двадцать жизней человечьих

От виселицы Вы спасли![55]

И ныне, путь свой завершая,

Не по заслугам Вы в тени:

Не слишком ли душа большая

В такие маленькие дни?…

Свой тост за Вас провозглашая,

Я говорю: Вы не одни!

Не знаю кто еще, но с Вами

Я вечно впредь наверняка.

И пусть забыты Вы пока,-

Вас благодатными словами

Почтут грядущие века!

1924 г.

НА CMEPTЬ ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА

Как жалки ваши шиканья и свист

Над мертвецом, бессмертием согретым:

Ведь этот “богохульный коммунист”

Был в творчестве божественным поэтом!..

Поэт играет мыслью, как дитя,-

Ну как в солдатики играют дети…

Он зачастую шутит, не шутя,

И это так легко понять в поэте…

Он умер оттого, что он, поэт,

Увидел Музу в проститутском гриме.

Он умер оттого, что жизни нет,

А лишь марионетковое джимми…

Нас, избранных, все меньше с каждым днем:

Умолкнул Блок, не слышно Гумилева.

Когда ты с ним останешься вдвоем,

Прости его, самоубийца Львова…

Душа скорбит. Поникла голова.

Смотрю в окно: лес желт, поля нагие.

Как выглядит без Брюсова Москва?

Не так же ли, как без Москвы – Россия?…

Yarnve

l6 окт. 1924 г.

СЕРГЕЮ ПРОКОФЬЕВУ

Перевести Эредиа сонеты -

Заданье конкурса. Недели три

Соревновались в Мюнхене поэты.

Бальмонт и я приглашены в жюри.

Всего же нас, я помню, было трое

И двое вас, воистину живых,

Кто этот конкурс, выдумав, устроил,

Кто воевал, и Вы – один из них.

Кому из вас внимала Карменсита?

(У всех своя, и всякий к ней влеком!)

Но победил поэта композитор,

Причем, оружьем первого – стихом.

Я, перечитывая Ваши письма

С десятеричным повсеместно “i”,

Куда искусствик столь искусно втиснул

Мне похвалы, те вспоминаю дни.

И говорю, отчасти на Голгофе,

Отчасти находясь почти в раю:

– Я был бы очень рад, Сергей Прокофьев,

В Эстийском с Вами встретиться краю.

1927 г.

В БЛОКНОТ ПРИНЦУ ЛИЛИИ

О вы, Принц Лилии, столь белой,

Как белы облака в раю,

Вы, в северном моем краю

Очаровавший изабеллой

Тоску по южному мою,-

Для Вас, от скорби оробелый,

Я так раздумчиво пою.

Я вижу нынешнее лето

В деревне той, где мать моя

Дождалась вечного жилья,

Где снежной пеленой одета

Ее могила, где земля,

Мне чуждая, родною стала,

Где мне всегда недоставало

Спокойствия из-за куска,

Где униженье и тоска…

Но были миги, – правда, миги,-

Когда и там я был собой:

Средь пасмурности голубой

Я вечные твердить мог книги,

Борясь с неласковой судьбой.

Моя звезда меня хранила:

Удачи тмили всю нужду.

Я мог сказать надежно: “Жду”

Не как какой-нибудь Данила,

А как избранник Божества.

За благодатные слова

Мне были прощены все злые.

Да, в ближнего вонзить иглы я

Не мог, и, если чрез семь лет

Расстался с женщиной, с которой

Я счастье кратко знал, нескорый

Финал порукой, что поэт

Тогда решается расстаться,

Когда нельзя уж вместе быть.

Ее не может позабыть

Душа трагичного паяца:

Мне той потери не избыть.

Я так любил свою деревню,

Где прожил пять форельных лет

И где мне жизни больше нет.

Я ныне покидаю землю,

Где мать погребена моя,

И ты, любимая Мария,

Утеряна мной навсегда.

Мне стоит страшного труда

Забыть просторы волевые,-

Вас, милой Эстии края!

Забрызгано людскою грязью

Священное, – темны пути,”

Я говорю теперь “прости”

Прекраснейшему безобразью…

Jь rve, 23.XI. 1921 г.

ЗИНАИДЕ ЮРЬЕВСКОЙ

Она поступила, как Тоска!

Что броситься в пропасть ее побудило? Тоска,

О чем говорят серебристые пряди виска

У женщин нестарых, о чем подтверждает прическа,

Тоскующая уязвляющею сединой,

Такой неуместной и горестно-красноречивой…

Была ли несчастной – не знаю. Но только

счастливой

Исканьем забвенья бросалась с горы ледяной.

1925

СТРАНЫ ПО ЖЮЛЬ-ВЕРНУ

АМЕРИКА(по Жюль-Верну)

Ты, мечта тропическая, рада

Устремить туда крылато танцы,

Где в рубинной Рио-Колорадо

Плещутся порой арауканцы…

Где воды рубиннее задоры -

Что пред ними Колорадо-Рио?-

Пламенят в груди растреадоры,

И дрожит в испуге тольдерия…

Где мустанг, летя в травезиасы,

Зарывает ноги в меданосы

И детей узорной красной расы

Сбрасывает в шутку в эстеросы…

Где под всклики буйного помперо

Злой докас забрасывает лассо,

Уре-Ланквем в скорби горько-серо,

И шуршат волнистые пампасы.

Где плывут, как дымы, жертвы небу

Стонно-раскаленной Аргентины,

Алые туманы Кобу-Лебу,

Застилая пряные картины…

Мчитесь, феерические грезы,

На далекий запад патагонца,

В звонкие окрестности Мендозы,

В пламени литаврового солнца!

Мчитесь в край, где гулко-ломки Анды,

Но на это несмотря, однако,

Все ж охотятся отважно гранды

На верблюдов, истых гуанако…

Мчитесь в край, где шелковы вагоны

И жестоко-жестки флибустьеры.

Мчитесь, грезы, не боясь погони:

Вас от прозы скроют Кордильеры.

1924 г.

АВСТРАЛИЯ (по Жюль-Верну)

За рекой высыхает река

Австралийского материка,

Что края из пучины воздвиг,

А затем серединой возник…

Там деревья меняют кору,

А не листья, а листья ребру

Своему, скрыв поверхность к стволу,

Приказали, остря, как пилу,

Резать яростный солнечный луч…

Там дожди, упадая из туч,

Камень вдруг превращают в песок…

Стебель трав там нежданно высок,

И деревья есть ниже травы…

Представляете ли себе вы,

Что баран со свиной головой,

Что лисицы летят над листвой,

На неравных ногах кенгуру

Скачут, крысы вьют гнезда?… Я тру,

Протираю глаза, точно сон,

Отгоняю, мечтой ослеплен.

Вижу дальше я в грезах своих

Птиц цветистых и звонких, как стих,

Принимающих в гнездах других,-

Прикрыливших к ним в гости друзей,-

Птиц свистящих – подобье бичей,

Птиц волшебных цветов и красы,

Тихо тикающих, как часы,

Птиц, чья песнь точно бой часовой,

Птиц, торчащих напев грустный свой…

На восходе смеются одни,

А другие в закатной тени

Плачут жалобно песней своей…

Вижу в черных тонах лебедей…

Ты законы природы смела,

Океания! как ты смела!

Изо всех из других только ты -

Непоследовательней мечты…

Прав ученый-ботаник Гримар:

Океания – чара из чар!

На законы природы, на свет

Гениальней пародии нет!

Демонический вызов мирам!

Там пассат дует вдоль берегов,

Оттого там сырых нет ветров,

И азота нет в воздухе там:

Кислородом насыщен он весь…

И болезней, которыми здесь

Мы страдаем, в Австралии нет.

Климат мягкий спасает от бед,

Жесткость нравов смягчая… И вот

Я пою австралийский народ,

Кто не знает, что значит война…

– О, престранная в мире страна!..

1924 г.

ДОРОЖНЫЕ ИМПРОВИЗАЦИИ

1

Над Балтикой зеленоводной

Завила пена серпантин:

О, это “Rь gen” быстроходный

Опять влечет меня в Штеттин!

Я в море вслушиваюсь чутко,

Безвестности грядущей рад…

А рядом, точно незабудка

Лазоревый ласкает взгляд.

Знакомец старый – Висби – вправо.

Два года были или нет?

И вот капризно шлет мне Слава

Фатаморгановый привет.

Неизмеримый взор подругин

В глаза впивается тепло,

И басом уверяет “Rь gen”,

Что впереди у нас светло!

Пароход “Rь gen”

14 авг. 1924 г.

2

Подобна улица долине.

В корзине каждой, как в гнезде,

Повсюду персики в Берлине,

В Берлине персики везде!

Витрины все и перекрестки

В вишнево-палевых тонах.

Берлин и персик! вы ль не тезки,

Ты, нувориш, и ты, монах?…

Асфальтом зелень опечалив,

Берлин сигарами пропах…

А бархат персиковый палев,

И персики у всех в устах!

И чувства более высоки,

И даже дым, сигарный дым,

Тех фруктов впитывая соки,

Проникся чем-то молодым!

Я мог бы сделать много версий,

Но ограничусь лишь одной:

Благоухает волей персик

Над всей неволей площадной!

Берлин

23 авг. 1924 г.

3

Еще каких-нибудь пять станций,

И, спрятав паспорт, как девиз,

Въезжаем в вольный город Данциг,

Где нет ни армии, ни виз!

Оттуда, меньше получаса,

Где палевеет зыбкий пляж,

Курорта тонкая гримаса -

Костюмированный голяш…

Сквозь пыльных листьев блеклый шепот

Вульгарничает казино -

То не твое ли сердце, Цоппот,

Копьем наживы пронзено?

И топчет милые аллейки

Твои международный пшют.

Звучат дождинки, как жалейки,

И мокрый франт смешон, как шут…

Цоппот

5 сент. 1924 г.

4

Пойдем на улицу Шопена,-

О ней я грезил по годам…

Заметь: повеяла вервэна

От мимо проходящих дам…

Мы в романтическом романе?

Растет иль кажется нам куст?…

И наяву ль проходит пани

С презрительным рисунком уст?…

Благоговейною походкой

С тобой идем, как не идем…

Мелодий дымка стала четкой,

И сквозь нее мы видим дом,

Где вспыхнут буквы золотые

На белом мраморе: “Здесь жил,

Кто ноты золотом литые

В сейф славы Польши положил”.

Обман мечты! здесь нет Шопена,

Как нет его квартиры стен,

В которых, – там, у гобелена,-

Почудился бы нам Шопен!..

Варшава

1924 г.

5

Уже Сентябрь над Новым Светом

Позолотил свой синий газ,

И фешенебельным каретам

Отрадно мчаться всем зараз…

Дань отдаем соблазнам стольким,

Что вскоре раздадим всю дань…

Глаза скользят по встречным полькам,

И всюду – шик, куда ни глянь!

Они проходят в черных тальмах

И гофрированных боа.

Их стройность говорит о пальмах

Там где-нибудь на Самоа…

Они – как персики с крюшоном:

Ледок, и аромат, и сласть.

И в языке их притушенном

Такая сдержанная страсть…

Изысканный шедевр Guerlain'a -

Вервэна – в воздухе плывет

И, как поэзия Верлэна,

В сердцах растапливает лед.

Идем назад по Маршалковской,

Что солнышком накалена,

Заходим на часок к Липковской:

Она два дня уже больна.

Мы – в расфуфыренном отэле,

Где в коридорах полумгла.

Снегурочка лежит в постели

И лишь полнеет от тепла…

Лик героини Офенбаха

Нам улыбается в мехах,

И я на пуф сажусь с размаха,

Стоящий у нее в ногах.

И увлечен рассказом близким

О пальмах, море и сельце,

Любуюсь зноем австралийским

В игрушечном ее лице…

Варшава

1924 г.

ПОСЛАНИЯ

СОЛНЕЧНОЙ ЖЕНЩИНЕ

А. Д. Б.

У Гетеборгского канала

Есть местность “Солнечный залив”,

Где зорь полярных перелив.

Там женщина, что счастье знала,-

Невероятное, как миф,-

Утерянное вдруг, – бывала,

В слезах печаль свою излив.

Там, под опекой мудрых шведов,

Растет ее ребенок – сын.

Он в жизни у нее один

Восторг. Она, удар изведав,

От преждевременных седин,

От горя и от мрачных бредов

В нем зрит забвенья альмандин…

Быв мужу солнечной женою,

Будь сыну солнечная мать!

Как жизнь ни стала бы ломать

Тебя, пребудь сама собою:

Величественной и простою.

Мечты с Надземным перевив,

Не бойся бедствия сигнала

У Гетеборгского канала -

В местечке “Солнечный залив”!..

1923 г.

“ПАГАНЕЛЮ”

А. Н. Ч.

Не знаю – в этой жизни, в той ли,

Но мне сдается, были в Тойле

Когда-то Вы, мой рыболов.

Сдается это оттого мне,

Что нет для ловли мест укромней

И нет для песен лучших слов.

Мы вскоре ждем весну-вакханку.

Вы, захватив свою датчанку-

Невесту, приезжайте к нам,

Свое исполнив обещанье

Послушать наших рек журчанье,

Побегать с нами по лесам.

Я вспоминаю, как в Берлине

Вы тосковали о долине,

О людях, о восплесках рек,

О говоре священном леса -

Я вспоминаю. Ах, профессор,

Не из людей Вы человек!..

Недаром старого Георга

Вы друг, исполненный восторга,

И Скандинавии певец.

Отдайте ж Брандесу приветы -

Весь жар от русского поэта -

Ловца форелей и сердец!

1923 г.

ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ

Мой друг, Владимир Маяковский,

В былые годы озорник,

Дразнить толпу любил чертовски,

Показывая ей язык.

Ходил в широкой желтой кофте,

То надевал вишневый фрак.

Казалось, звал: “Окатострофьте,

Мещане, свой промозглый мрак!”

В громоздкообразные строки,-

То в полсажени, то в вершок,-

Он щедро вкладывал упреки

Тому, кто звал стихи “стишок”…

Его раскатный, трибунальный,

Толпу клонящий долу бас

Гремел по всей отчизне сальной,

Где поп, жандарм и свинопас.

В те годы черного режима

Мы подняли в искусстве смерч.

Володя! Помнишь горы Крыма

И скукой скорченную Керчь?

О вспомни, вспомни, колобродя

Воспоминаний дальних мгу,

В Гурзуф и Ялту, мой Володя,

Поездку в снежную пургу.

В авто от берегов Салгира

С закусками и коньяком

И этот кошелек банкира,

Вдруг ставший нашим кошельком!

Ты помнишь нашу Валентину,

Что чуть не стала лишь моей?!

Благодаря тебе, я вынул

Из сердца “девушку из фей”…

И, наконец, ты помнишь Сонку,

Почти мою, совсем твою,

Такую шалую девчонку,

Такую нежную змею?…

О, если ты, Владимир, помнишь

Все эти беглые штрихи,

Ты мне побольше, поогромней

Швырни ответные стихи!

24 янв. 1923 г.

КУЗИНЕ ШУРЕ

А. М. К.

Вы пишете, моя кузина,

Что Вам попался на глаза

Роман “Падучая стремнина”,

Где юности моей гроза,

Что вы взволнованы романом,

Что многие из героинь

Знакомы лично Вам, что странным

Волненьем сверженных святынь

Объяты Вы, что я, Вам чуждый

До сей поры, стал меньше чужд,

Что Вы свои былые нужды

Среди моих – Вам чуждых – нужд

В моем романе отыскали,

И что моих запросов ряд

Подобен Вашим, что едва ли

Я буду сходству, впрочем, рад…

Подход к любви, подход к природе,

Где глаз не столько, сколько слух,

И все другое в этом роде

Вы говорите в письмах двух…

Спасибо, дорогая Шура:

Я рад глубокому письму.

Изысканна его структура

И я ль изысков не пойму?

Все, все, что тонко и глубоко,

Моею впитано душой,-

Я вижу жизнь неоднобоко.

Вы правы: я Вам не чужой!

1923 г.

ИЗ “ПИСЕМ К ПЕРВОЙ”

Мы пять минут назад пришли из парка.

О, если б знала ты, как он красив!

Предвешний снег, вчера белевший марко,

Сегодня снова чист. Остановив

Начавшееся таянье, ночная

Метель опять вернула нам зиму.

Я не горюю вовсе потому,

Что это лишь на день, моя родная:

Ведь завтра снова солнце загремит

В свои победоносные литавры,

И голову весна украсит в лавры

Северновешней девушке Лилит…

Весь парк в горах. Он кедрово-сосново-

Еловый. Много тут и пихт густых.

Он каждый день выглядывает ново

На склонах гор отвесных и крутых.

Посередине парка вьется тонко

Извилистая журчная речонка,

Где в изобилье черная форель,

Которую вылавливаем ловко,-

Лишь поднесет к устам своим свирель

Пленительный на севере апрель -

Я и моя подруга-рыболовка,

К реке ведет громадной буквой “Эс”

Отлогая дубовая аллея,

Куда мы любим летом под навес

Дубов войти, а там, за ней, белея

На противоположной стороне

Реки, на скалах, в синей тишине

Седых, голубоватых, в виде рамок

Растущих, кедров – спит изящный замок,

Где сорок пять покоев. Но штандарт

Над башнею давно уже разорван.

Лишь изредка на шпиль присядет ворон -

Достойный лихолетья злого бард…

А под горой, под тридцатисаженной

Слоистой и цветистой крутизной,

Своею сизо-голубой волной

Плеща о берег, солнцем обожженный

В златоиюльский изумрудный зной

Утонченное призрачное море

Балтийское – во всем своем просторе.

Есть в парке грот, у замка, над рекой,

Где ручеек прозрачный, еле слышно

Журча, течет. А перед входом пышно

Цветет шиповник розовой стеной.

В саду фруктовом груши и черешни,

В оранжерее крупный виноград

И персики. И я, как инок, рад

Бродить средь них в день светозарно-вешний.

Под осень ал колючий барбарис,

Из узких ягод чьих готовим литры

Ликера, упоительные цитры,

И наши знатоки – один, Борис,

Нарциссов принц, и Александр, принц лилий,

Ему приписывают свойство крылий,

С чем даже я, из знатоков знаток,

Не стану спорить, пробуя глоток…

Итак, для твоего, голубка, взора

Я набросал окрестность замка Орро.

От нашей хижины в полуверсте,

Он виден из окна моей рабочей

Залитой светом комнаты, где очи

Фелиссы мне твердят о красоте!

1922

ЛУЧЕЗАРОЧКА

1

Сирень расцветала белая,

Фиолевая сирень.

И я, ничего не делая,

Пел песни весь Божий день.

Тогда только пол-двадцатого

Исполнилось мне едва,-

И странно ли, что листва

Казалась душе объятою

Дыханием Божества?

2

На дачи стремились дачники,-

Поскрипывали возы.

И дети, закрыв задачники,

Хранившие след слезы,

Ловили сачками бабочек

И в очере козерог,

И вечером у дорог

Подпрыгивала бодро жаба,

Чеканящая свой скок.

3

Мы жили у водной мельницы

И старенького дворца.

Салопницы и постельницы

Там сплетничали у крыльца.

Противные вы, сплетницы,-

Единственное пятно

На том, что забыть грешно.

Пусть вам, забияки-сплетницы,

Забвение суждено.

4

Была небольшая яхточка

Построена мужичком,

Не яхточка, а барахточка,

Любившая плыть вверх дном…

Была она лишь двухместная,

И, если в ней плыть вдвоем,

Остойчива под веслом;

Но третьего, – неуместного,-

Выкидывала ничком…

5

Моя дорогая Женичка

Приехала вечерком

И, наскоро три вареничка

Покушав, полубегом

Отправилась прямо на речку,

И я поспешил за ней,

В бесшумье ночных теней

Любимую Лучезарочку

Катая, прижать тесней.

6

…

7

Всю ночь мы катались весело,

Друг к другу сердца крыля.

Подруга моя повесила

Шаль мокрую у руля.

Ты помнишь? ты не забыла ли

Того, что забыть нельзя,

И что пронеслось, скользя?

Да, полно, все это было ли?

Расплылась воды стезя.

8

Любимая! самая первая!

Дыханье сосновых смол!..

Была не всегда жизнь стервою -

Твердит мне твое письмо,

Летящее в дни июльские,

Пятнадцать веков спустя

(Не лет, а веков, дитя!)

Чтоб дни свои эсто-мулльские

Я прожил, о сне грустя…

9

Пустяк, ничего не значащий,

Значенья полн иногда,-

И вот я, бесслезно плачущий,

Былые воздвиг года.

Лета вы мои весенние,-

На яхточке пикники,

Шуршащие тростники,-

Примите благоговение

Дрожащей моей руки.

10

Рука, слегка оробелая…

Былого святая сень…

Сирень расцветала белая,

Фиолевая сирень!

Как трогательны три вареничка,

И яхточка, и вуаль,

И мокрая эта шаль,

И ты, дорогая Женичка,

Чье сердце – моя скрижаль!

1922 г.

АПОФЕОЗ

Моя литавровая книга -

Я вижу – близится к концу.

Я отразил культуры иго,

Природу подведя к венцу.

Сверкают солнечные строфы,

Гремят их звонкие лучи.

Все ближе крест моей Голгофы

И все теснее палачи…

Но прежде, чем я перестану

На этом свете быть собой,

Я славить солнце не устану

И неба купол голубой!

Я жажду, чтоб свершали туры

Созвездья бурно над землей.

Я жажду гибели культуры

Ненужной, ложной и гнилой!

Я жажду вечного зеленца,

Струящего свой аромат.

Они звенят, литавры солнца!

Они звенят! Они звенят!

И в этом звоне, в этом громе,

И в этой музыке лучей

Я чувствую, как в каждом доме

Живой сверкает горячей!

1923 г.

МЕДАЛЬОНЫ

Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах

1. АНДРЕЕВ

Предчувствовать грядущую беду

На всей земле и за ее пределом

Вечерним сердцем в страхе омертвелом

Ему ссудила жизнь в его звезду.

Он знал, что Космос к грозному суду

Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом,

Он кару зрил над грешным миром, целом

Разбитостью своей, твердя: “Я жду”.

Он скорбно знал, что в жизни человечьей

Проводит Некто в сером план увечий,

И многое еще он скорбно знал,

Когда, мешая выполненью плана,

В волнах грохочущего океана

На мачту поднял бедствия сигнал.

1926

2. АПУХТИН

Вы помните ли полуанекдот,

Своей ничтожностью звучащий мило,

Как девочка у матери спросила,

Смотря на вздутый недугом живот:

“Он настоящий дядя или вот,

Нарочно так?” – Мы, посмотрев уныло,-

По-девочкину, на его чернила,

Вопрос предложим вкусу самый тот…

Из деликатности вкус не ответит.

Но вы – вы, подрастающие дети,

Поймете, верю, чутче и живей

Красноречивое его молчанье.

Тебе ж, певец, скажу я в оправданье:

– Ты был достоин публики своей.

1926

3. АРЦЫБАШЕВ

Великих мало в нашей жизни дней,

Но жизнь его – день славный в жизни нашей.

Вам, детки, солидарные с папашей,

Да будет с каждым новым днем стыдней.

Жизнь наша – бред. Что Санин перед ней? -

Невинный отрок, всех вас вместе краше!

Ведь не порок прославил Арцыбашев,-

Лишь искренность, которой нет родней.

Людей им следовать не приглашая,

Живописал художник, чья большая,-

Чета не вашим маленьким, – коря

Вас безукорно, нежно сострадая,

Душа благоуханно-молодая

Умучена законом дикаря.

1927

4. АХМАТОВА

Послушница обители Любви

Молитвенно перебирает четки.