Наполеон Первый. Его жизнь и его время

Положение Карно становилось все более и более непрочным. Почти каждый день комиссары писали в Париж, требуя отозвания генерала Карно. Со своей стороны тот жаловался на депутатов и Лапойпа, который издевается над ним, действуя самостоятельно, и не повинуется его приказаниям. Бонапартом Карно был тоже более чем недоволен: тот тоже действовал по собственному усмотрению. Жена Карно, находившаяся в лагере, оценивала, по-видимому, заслуги молодого артиллерийского офицера значительно больше, чем ее муж, так как защищала его и говорила: “Предоставь молодому человеку полную свободу, он знает больше тебя. Он тебя ни о чем не спрашивает, но дает тебе отчет во всех своих поступках. Слава достанется тебе одному! Если же он сделает промах, виноватым окажется он!” При постоянном стремлении Наполеона награждать лиц, игравших в его жизни какую-либо роль, бывших ему чем-либо полезными или хотя бы только встречавшихся с ним и не приносивших ему никакого вреда, – он не забыл и Карно. Во время Империи он предоставил ему доходное место, а после смерти генерала в злосчастный 1813 год он вспомнил и о вдове: 20 декабря 1813 года, за несколько месяцев до крушения Империи, он назначил ей пенсию в три тысячи франков.

Но наконец час генерала пробил. Карно 7 декабря покинул армию, чтобы принять начальствование над итальянским войском. До прибытия вновь назначенного главнокомандующего Доппэ власть перешла к Лапойпу, и он в течение нескольких дней с 5 по 12 ноября пользовался всеобщим уважением солдат. Доппэ был немного более способен к начальствованию над армией, чем его предшественник. Он променял свою бывшую профессию врача на литературу и стал известен в 1785 году изданием мемуаров, приписываемых мадам де Варрен. Наполеон знал его по имени, так как в Валансе читал “Исповедь” Руссо, а также вышеупомянутое произведение Доппэ. Благодаря революции Доппэ, как и многие другие, довольно незаслуженно возвысился до генеральского чина в армии и очутился неожиданно – впрочем, вопреки своему желанию – главнокомандующим осадной армией перед Тулоном. В течение нескольких дней его начальствования ему улыбалось счастье: ему удалось нанести решительный удар городу, вернее, форту Балагье, бывшему вместе с Эгилеттом ключом к крепости. Доппэ и Бонапарт, приписывавшие себе главную заслугу этого дня, руководили штурмом. Лишь умелому сопротивлению английского генерала О'Гара, следившему с адмиральского судна за движениями республиканской армии, удалось отразить этот штурм.

Наполеон был вне себя, что штурм окончился неудачей, хотя и ставил последнюю в вину одному Доппэ, который велел подать сигнал к отступлению, когда увидел, что один из его генералов пал. В бешенстве, с залитым кровью лицом – он был ранен в лоб, – он галопом помчался к Доппэ и закричал в возмущении:

“Мы потеряли Тулон! Какой-то мазила велел трубить отступление!” И не только Бонапарт, но и солдаты ворчали. “Неужели нами всегда будут командовать живописцы и доктора?” – говорили они.

16 ноября прибыл, наконец, Дюгомье, на которого, благодаря его выдающимся подвигам в итальянской армии, правительство возлагало большие надежды, и принял главное начальство над армией, которое и сохранил до конца осады. Почти одновременно с Дюгомье прибыл в главную квартиру артиллерийский генерал Жан дю Тейль, а несколько дней спустя майор Мареско. В конце ноября и в начале декабря прибыли еще многочисленные отряды и довольно значительный осадный материал, так что число осаждавших простиралось скоро уже до тридцати пяти тысяч человек.

В короткое время Дюгомье снискал доверие солдат и восстановил дисциплину. Он, по-видимому, признал вскоре значение Бонапарта и предоставил ему, возможно, более полную свободу действий. Однажды молодой офицер, заваленный работами по артиллерии, обедал за столом генерала. “Возьми, – сказал ему Дюгомье, подавая блюдо мозгов, – возьми, это тебе пригодится”.

Дю Тейль принял на себя главное начальствование над артиллерией, и Бонапарт был назначен его помощником. Генерал проверил распоряжения своего предшественника, но мог только одобрить мероприятия Наполеона. Если дю Тейль номинально и был главою артиллерии, то все же Бонапарт пользовался, по-видимому, полной свободой, по крайней мере относительно решительных операций на полуострове Ле-Кер и перед фортом Мальбускэ. Дю Тейль жаловался часто, что в армии так мало артиллерийских офицеров: “Нас только двое, – добавлял он обычно, – Бонапарт и я. Если с нами случится какое-нибудь несчастье, нас никто не сможет заменить. Придется снять осаду, или же она затянется на неопределенное время”.

По прибытии Доппэ несколько раз созывал совещания, обсуждавшие различные проекты взятия Тулона. Так как план Бонапарта совпадал с намерениями самого Доппэ, то Комитет общественного спасения в Париже решил совместить оба плана. В конце концов было решено следующее:

1. Произвести нападение на форт Мюльграв и взять затем форты Эгилетт и Балагье.

2. и 3.· Подвергнуть бомбардировке Мальбускэ и мыс Брюн, чтобы отклонить внимание врага.

4. Овладеть Мон-Фароном.

5. Выставить между батареями Мальбускэ и фортом Монтань сильные мортиры и забросать город бомбами, чтобы вызвать в нем панику и смятение.

В течение месяца Бонапарт воздвиг снова несколько батарей, среди которых следует отметить одну, носившую название “Конвент”. Ее орудия причинили форту Мальбускэ значительный вред. Ночью с 27 на 28 ноября она открыла огонь, и уже на следующий день О'Гара созвал военный совет, обсуждавший вопрос о взятии этой батареи. Главное начальство над отрядом в две тысячи четыреста человек и тысячью двумястами резерва он поручил генералу Дюнда, но сам все же, несмотря на свое положение губернатора крепости, захотел присутствовать при нападении. 13 ноября войско двинулось, перешло Нев и поднялось на возвышенность Арен. Там после непродолжительной стычки они овладели батареей, Дюнда заколотил орудия и взял в плен всех тех, кто не успел спастись бегством. Вместо того, однако, чтобы, достигнув цели, подождать новых приказов или испросить их, генерал Дюнда не мог воспрепятствовать тому, что солдаты рассеялись и начали грабить. Когда О’Гара это заметил, он вскочил на лошадь, собрал около тысячи человек и бросился преследовать французов. Это было его гибелью. Дюгомье со своей стороны тоже поспешил на помощь. Ему удалось остановить беглецов, и, подкрепив их несколькими батальонами свежего войска, он отбил англичан. В этой стычке в руки победителей попал О’Гара, назначенный вместо Гудаля губернатором Тулона. Сильная потеря крови, вследствие легкого ранения, настолько ослабила тучного генерала, что он должен был присесть у стены и был, таким образом, застигнут подступившим врагом. Помимо семнадцати других офицеров, разделивших участь О’Гара, союзники потеряли убитыми и ранеными около четырехсот человек. Потери республиканцев были значительно меньше.

В этой победе принимал участие и молодой Бонапарт, 1 декабря 1793 года (и фримера II года) Дюгомье пишет военному министру: “Я не могу нахвалиться поведением тех моих помощников, которые захотели сражаться. Среди наиболее отличившихся и энергично помогавших мне собрать войско и напасть на врага я считаю своим долгом назвать в особенности гражданина Бонапарта, начальника артиллерии, и полковых командиров Арену и Цервони”.

Такую же похвалу Бонапарт услыхал и от депутата Саличетти, который сообщил своим коллегам об исключительной храбрости республиканских войск перед Тулоном и не забыл упомянуть и о Бонапарте: “Словами описать храбрость нашего войска почти невозможно… наши солдаты творили бы чудеса, если бы имели достаточно офицеров. Дюгомье, Гарнье, Муре и Бонапарт вели себя превосходно”.

В течение декабря к Тулону подошли новые значительные подкрепления, и так как там и сям обнаруживались признаки утомления и упадка дисциплины, то Дюгомье решил нанести неприятелю решительный удар до наступления холодного времени года.

28 ноября план штурма был утвержден, и 11 декабря в Оллиули состоялся последний военный совет. Главные силы должны были быть обращены на форт Мюльграв, расположенный на полуострове Ле-Кер. 14 декабря все батареи открыли канонаду, особенно же те, что стояли ближе к форту, 15-гои 16-го артиллерийская борьба по всей линии продолжалась, а в ночь на 17 декабря двинулись три колонны в семь тысяч человек из Ла-Сейна. Но несмотря на начальные успехи сила нападения была ослаблена, и Дюгомье вскричал в отчаянии: “Я погиб!” Он намеревался уже вызвать резерв, но в это время приблизились Бонапарт с Муироном во главе резервной колонны. Соединенными усилиями удалось наконец подняться на последние неприятельские укрепления, сломив отчаянное сопротивление союзников. Теперь оставалось еще занять береговые форты Эгилетт и Бадагье. Но, прежде чем французы приступили к их штурму, союзники очистили их, так как их без форта Мюльграва удержать было почти немыслимо.

Участь Тулона должна была решиться в течение нескольких дней. Бонапарт предсказал падение города, но генералы и комиссары не верили еще в близкое достижение своей цели. После взятия фортов на полуострове Ле-Кер Наполеон отправился на батарею “Конвент”, чтобы деятельнее взяться за бомбардировку Мальбускэ. Тем временем восточная армия во главе с Лапойпом возобновила свой штурм Мон-Фарона и, наконец, укрепилась на высотах.

Взятие острова стало известным в городе в 4 часа утра 17 декабря. Был созван тотчас же военный совет под председательством Гуда, на котором было решено очистить город, так как форты снова взять невозможно, а Тулон, вследствие этого, держаться дольше не может.

В ночь с 17-го на 18-e неаполитанцы без особого приказа покинули форт Мисьеси, заколотив предварительно орудия. Мальбускэ, занятый испанцами и оказавший столь упорное сопротивление французам, должен был быть также очищен, так как не мог держаться без расположенного позади форта Мисьеси. Англичане, со своей стороны, очистили форт Фарон и взорвали на воздух два других форта, расположенных впереди: Де-Поммэ и Сен-Андрэ. Все остальные, кроме большого форта Ла-Мальг, который должен был прикрывать отступление союзников на суда, были очищены вечером 18-го. Войско Конвента тотчас же заняло очищенные форты и начало оттуда обстреливать город, который лишь теперь увидел, как печальна его участь. Вместо того чтобы подготовить население к предстоящему очищению крепости, для того чтобы жители могли подготовиться к бегству, союзники совершенно не посвящали их в ход событий. Паника поэтому была неминуема. Из боязни мести победителей жители, беря с собою самое необходимое, старались поспешно достичь гавани, чтобы оттуда на всевозможных судах и лодках добраться до флота. В этой панике погибло немало народа. Страх и отчаяние достигли своего апогея, когда испанцы взорвали на воздух два французских фрегата, нагруженных порохом, а Сидней Смит, впоследствии столь мужественно защищавший Акку против штурма Бонапарта и заставивший его снять осаду, поджег арсенал.

Отход союзников совершился с огромной поспешностью и походил на бегство. Они не успели, однако, взорвать на воздух нескольких французских судов и забрать с собою многочисленных беглецов, которых высадили на островах, расположенных напротив Тулона.

18 декабря войска Конвента вступили в Тулон и жестоко отомстили населению города. Хотя главным зачинщикам и удалось спастись бегством, все же несколько тысяч человек жизнью своею поплатились за то, что они жили в городе, осмелившемся выступить против Конвента!

Поспешивший из Лиона депутат Фуше в письме от 23 декабря к Калло д'Эрбуа дает волю своему ликованию: “Мы можем отпраздновать победу только одним способом. Сегодня вечером двести тринадцать бунтовщиков перешли в лучший мир… Прощай, мой друг, слезы радости застилают мне глаза – они наводняют всю мою душу”.

Судя по дошедшим до нас сведениям, Бонапарт и канониры его не принимали никакого участия в этой резне, а были заняты осмотром отчасти пораженного огнем арсенала и возведением батарей на форте Балагье и на противоположном Гросс-Туре. Через шесть дней после взятия Тулона он, будучи назначен 22 декабря бригадным генералом, испросил продолжительный отпуск.

Относительно взятия Тулона генерал Дюгомье сообщает, между прочим: “Огонь наших батарей, руководимых величайшим талантом, возвестил неприятелю гибель”. Кого разумеет он под этим “величайшим талантом”, угадать нетрудно, тем более что дивизионный генерал дю Тейль в письме к военному министру от 19 декабря 1793 года прямо говорит о военных способностях молодого артиллерийского офицера Бонапарта. “Мне не хватает слов, – пишет он, – чтобы описать тебе заслуги Бонапарта: множество знаний, высокая степень интеллигентности и бесконечное мужество, – вот, хотя слабое, представление об исключительных способностях этого редкого офицера. От тебя, министр, зависит использовать их на славу Республики”. События перед Тулоном и имя Бонапарта должны были глубоко запечатлеться в памяти человечества. Здесь началась победная карьера молодого корсиканца, который поверг всю вселенную в изумление и трепет своим гением, своей энергией, своей всесокрушимой волей, но также и насилием!

ГЛАВА VIII. НАПОЛЕОН и РОБЕСПЬЕР

В итальянской армии в 1794 году

За свои заслуги при взятии Тулона Бонапарт полномочиями комиссаров был назначен 23 декабря бригадным генералом. По требованию, он послал в военное министерство свой послужной список, изобиловавший неточностями. Он не только прибавлял себе восемь месяцев и чрезмерно преувеличивал свои заслуги, что извинительно, однако, принимая во внимание тогдашнее неспокойное время, но и, что гораздо более важно, отрицал свое аристократическое происхождение, доказать которое стоило его отцу столько трудов и расходов! Но времена изменились. То, что несколько лет тому назад считалось большим плюсом, служило теперь помехой для дальнейшей карьеры, а как отец, так и сын умели извлекать пользу изо всякого положения вещей!

6 февраля 1794 года последовало официальное назначение Наполеона бригадным генералом, a i6 марта он подучил соответственный патент. Итак, прослужив всего восемь лет, из которых половину, отчасти на основании официального отпуска, отчасти же без разрешения, он находился вдали от полка, он сделался бригадным генералом, – поистине карьера, которой мог позавидовать любой поседевший на службе генерал!

Через несколько дней после предварительного назначения бригадным генералом, 16 декабря 1793 года комиссары Конвента поручили ему произвести наивозможно быструю ревизию побережья от устья Роны до Ниццы. При этом он должен был сформировать несколько отрядов морской артиллерии и учредить, кроме того, суд для устранения господствовавших в армии злоупотреблений. Помимо этого ему было поручено поставить пламенные печи повсюду, где только он признает нужным. Он должен был, наконец, осмотреть еще форты Св. Николая и Сен-Жана в Марселе и привести их в состояние, годное к обороне, усилив на них артиллерию.

Уже 28 декабря мы находим Бонапарта в Марселе, где он встретился со своей семьей.

После осмотров фортов Лагард, Св. Николая и Сен-Жана, а также и остальных батарей, он написал 4 декабря 1794 г. письмо военному министру Бушотту, которое могло стать для него роковым:

“Форт Св. Николая не мог бы держаться даже и четверти часа.[29] Три вала, которые окружают его со стороны города, разрушены, и доступ к нему открыт со всех сторон.

Необходимо, однако, во что бы то ни стало укрепить этот форт. Для этой цели нужно восстановить хотя бы одну из трех стен.

Я приказал поставить вблизи форта орудия таким образом, чтобы они господствовали над городом.

Все соседние батареи, защищающие гавань Марселя, находятся в плачевном состоянии. Их устройство обнаруживает полнейшее незнание всех принципов обороны. Они не в состоянии даже выдержать орудийного салюта…”

Летом 1793 года марсельцы восстали против правительства, ввиду чего Бонапарт и считал необходимым восстановление укреплений фортов Св. Николая, обращенных к городу. Ясно, впрочем, также и то, что открытый с трех сторон форт не мог бы оказать серьезного сопротивления и нападению со стороны моря. Впоследствии форт был приведен, действительно, в состояние, способное к обороне, так как и теперь еще наряду с противоположным фортом Сен-Жаном он служит для защиты старой гавани и большого рейда.

Мероприятия Бонапарта, поскольку они касались восстановления крепостных стен форта Св. Николая, вызвали недовольство населения. Оно увидело в нем угрозу своему городу. Депутат Менье написал поэтому марсельскому депутату Гренэ, чтобы тот поставил вопрос этот на обсуждение Конвента и вызвал в Париж Бонапарта для оправдания, а также и его начальника, дивизионного генерала Лапойпа.

Правительственный курьер, привезший приказ, прибыл в Марсель 6 марта. Там он нашел одного лишь Лапойпа, так как Бонапарт, продолжавший тем временем свою инспекционную поездку, был извещен о намерении Менье и отправился в Тулон, где находились благосклонно расположенные к нему комиссары Конвента Саличетти и Огюстен Робеспьер. По их совету Наполеон уже 25 февраля написал письмо Мазюрье, влиятельному чиновнику в военном министерстве, в котором дал подробные объяснения относительно распоряжений, отданных им на береговой полосе и в Марселе.

Лапойп, повинуясь приказу, отправился в Париж и защищался там 13 марта перед Конвентом, который принял во внимание его оправдания и доводы. Саличетти и младший Робеспьер посоветовали Бонапарту спокойно оставаться в Тулоне и выждать конца бури. Он последовал этому совету, и, действительно, дело не получило дальнейшего хода.

“Переписка Наполеона” и дополнение к ней содержат целый ряд писем молодого генерала, в которых он говорит относительно своих распоряжений, отданных им для защиты побережья от Марселя до Ментона. Все они свидетельствуют об его уме и необыкновенной проницательности, с которой он обнаруживал слабые, незащищенные пункты на побережье и изменил их таким образом, чтобы они могли выдержать нападение. Он считал необходимым прежде всего воздвигать батареи, которые должны были препятствовать приближению к берегу неприятельской эскадры и крейсеров. Благодаря этому, по крайней мере, французские каботажные суда могли свободно и безопасно крейсировать между приморскими портами.

Уже 7 января Бонапарт был назначен артиллерийским генералом итальянской армии. Начало похода вследствие дурного времени года было отложено, однако, до начала апреля, 1 апреля Бонапарт получил от Огюстена Робеспьера и временного главнокомандующего итальянской армией Дюмербиона приказ отправиться в армию в качестве генерала и генерал-инспектора.

Нет ничего более изменчивого в мировой истории, нежели суждения о событиях и лицах. Может случиться, что человек, который при своей жизни и долгие годы после смерти встречает лишь ненависть, осуждается всеми и именуется всеми чуть ли не злодеем, находит себе справедливую оценку спустя несколько поколений, когда люди могут мыслить о нем ясно, без предрассудков, когда открываются архивы и опубликовываются аутентичные свидетельства очевидцев и современников. Он является тогда перед ними в другом, более мягком свете. Таким человеком был Максимилиан Робеспьер, знаменитый член Конвента, старший брат Огюстена Робеспьера, защитника молодого Бонапарта.

В рамки нашей работы не входит давать очерк истории Конвента и характеристики старшего Робеспьера. Но для понимания событий, трактуемых в этой главе, необходимо упомянуть, что человек этот отнюдь не был кровожадным и жестоким, как его прежде да и теперь еще всегда изображают историки. В три месяца существования революционного трибунала были приведены в исполнение три тысячи двести двадцать смертных приговоров; по закону же да прериаля II года в течение сорока девяти дней состоялось тысяча триста семьдесят шесть казней.[30]

Максимилиан Робеспьер был человеком, не любившим ни денег, ни женщин, ни удовольствий, а ведшим, в общем, спокойную жизнь, посвященную неутомимой работе. Младший брат, Огюстен Робеспьер, был отнюдь не слабой копией члена Конвента! Одаренный гуманным и мягким характером, он столь же отрицательно относился к деяниям креатур Дантона, как и генерал Бонапарт. А во время его пребывания в итальянской армии в качестве представителя Конвента там не было ни массовых казней, ни произвольных смертных приговоров, столь частых в других республиканских войсках, в которых присутствовали Карьер и Жозеф ле Бон. Когда молодой Робеспьер прибыл в качестве представителя в департамент верхней Соны, он приказал освободить много бедного люда, заключенного в тюрьмы за религиозные преступления.

Не только Бонапарт испытывал симпатию к молодому Робеспьеру: оба они скоро поняли, что сходятся или, вернее, дополняют друг друга во многих вопросах, особенно же касавшихся администрации.

5 апреля Огюстен Робеспьер писал своему брату:

“…для патриотов же я добавлю, что назвал тебе уже раз… гражданина Бонапарта, начальника артиллерии, заслуги которого совершенно исключительны. Он корсиканец. Он восстал против коварных замыслов Паоли, и владения его разрушены изменниками отечества”.

О Бонапарте и об отношениях его к ее братьям Шарлотта Робеспьер пишет в своих мемуарах:

“Бонапарт был искренним республиканцем, – я утверждаю даже, что он был монтаньяром. По крайней мере, он производил на меня такое впечатление своими воззрениями в то время, когда я находилась в Ницце. Впоследствии победы вскружили ему голову и заставили его стремиться к господству над гражданами. Будучи, однако, еще простым артиллерийским офицером в итальянской армии, он обнаруживал приверженность к делу свободы и равенства…

Преклонение Бонапарта перед моим старшим и дружба с младшим братом, быть может, и сочувствие к моему горю доставили мне при консульстве скромную пенсию”.

* * *

С 1792 года французское войско, находившееся на юго-восточном побережье, носило название итальянской армии, хотя до сих пор это гордое название было лишь пустым звуком. В течение 1792 и 1793 годов Комитету общественного спасения был представлен целый ряд планов относительно вторжения в Италию. Из четырех проектов: перейти через Альпы либо через малый Сан-Бернар, либо через Мон-Сенис, либо через Коль-ди-Тенда, или выступить из Савойи к северу, чтобы перейти Альпы при Альторэ, комитет высказался за переход через Коль-ди-Тенда. В конце 1793 года дело не подвинулось дальше попытки овладеть ущельем, запятым пьемонтцами.

До начала активных операций правительство решило прежде всего овладеть сардинской крепостью Онеглия, расположенной между Ниццей и Савойей. Итальянская армия получала почти все жизненные припасы из Генуи, но большие транспорты их захватывали часто в Онеглии и конфисковали. Так как бомбардировка города французскими военными кораблями не привела ни к чему,[31] то было решено завладеть расположенным впереди генуэзским берегом[32] и взять Онеглию с суши.

Экспедиция в Онеглию и Саорджио, откуда через Коль-ди-Тенда надеялись достичь Кунеи, преследовала одновременно и намерение не дать времени пьемонтцам как следует подготовиться к борьбе. Начальствование над двухтысячным экспедиционным корпусом было поручено генералу Массена. Комиссары Конвента и артиллерийский генерал Бонапарт, приглашенный в качестве своего рода консультанта, должны были следовать за войском. Операционный план был· составлен, по-видимому, Наполеоном или по крайней мере им развит; он по форме своей напоминает план, продиктованный им два месяца спустя, и написан, как и тот, рукою его адъютанта Юно.

6 апреля, рано утром, началось движение корпуса, разделенного на две колонны. Правый фланг, в котором находились комиссары Конвента и Бонапарт, достиг 8 апреля Онеглии, которую занял без всякого сопротивления. Первое нападение Массены на высоты, как и высадка Бригга, потерпели фиаско, благодаря неправильному распоряжению, так что 15 апреля должен был быть предпринят новый штурм. На следующий день Массена пошел на Коль-ди-Тенда и 17 апреля занял Понте ди Нава, Ормею и Гарессио.

Достигнув цели, Массена испросил дальнейших приказаний и написал 20 апреля из Гаресспо следующее письмо Дюмербиону, который вследствие болезни должен был передать ему главное начальствование над армией:

“Впрочем, ни народный представитель Робеспьер, ни я не отказываемся от экспедиции в Саорджио. Тебя известят, конечно, что вначале хотели принять участие также и Маккар или Лебрен. Вследствие этого, я сообщаю тебе план, который, как говорят, окончательно еще не утвержден”.[33]

Из этого письма видно, что ни Массена, ни Дюмербион, главнокомандующий итальянской армией, не составляли планов: составил их другой, чье имя не называлось и которого не знали также оба генерала. Этим офицером был, по-видимому, Бонапарт, советник и поверенный комиссаров Конвента, Робеспьера и Рикора.

На сей раз нападение французских войск увенчалось успехом. После многочисленных переходов и стычек пьемонтское войско было сбито с позиций, а 28 апреля в руки победителя досталось Саорджио. 29-го в Саорджио состоялся военный совет, на котором Бонапарт развивал свой план дальнейших операций. Было решено подвергнуть на обсуждение Комитета общественного спасения в Париже план слияния альпийской армии с итальянской и испросить необходимое подкрепление, – последнее было осуществлено лишь отчасти.