Дай мне шанс всё испортить

На следующий день у Платона случилась истерика. Борис пытался забрать его на рентген (у кого-то в больнице нашли туберкулёз), когда до полной картинки пазла оставалось деталей двадцать. Борис не хотел ждать, когда Платон закончит собирать мозаику, чем очень его расстроил. Платон бросил доску с пазлом ему на голову и назвал скотиной. Борис тут же на него набросился, но Платон увернулся и повалил санитара на пол. Борису пришлось позвать подмогу, чтобы с ним справиться. Целый день Платон был привязан к кровати. Сначала ему было стыдно за то, что он повёл себя как припадочный, но потом вспомнил, что здесь это норма. Сначала мысли о Бетине, Олеге и Тимуре напоминали ему приступ аппендицита, затем зубную боль, а вскоре и вовсе превратились в лёгкий зуд. «Когда-нибудь они станут похожи на маленькое родимое пятно, которому не придаёшь значения: где-нибудь на пятке, или на лодыжке».

Платон был в состоянии полной апатии: толи из-за разочарования в близких людях, толи из-за лошадиных транквилизаторов, которыми вчера его вчера пытались успокоить. Он взял мозаику только на триста деталей, чтобы «не расстраиваться» лишний раз, если не успеет к обеду. Любочка принесла ему какие-то таблетки прямо к столу.

– Доставка антидепрессантов на дом? – саркастически заметил Платон.

– Ага. Мне вчера приснилось, что я что-то из себя представляю. А потом меня разбудил кот, и я вспомнила, где нахожусь и кем работаю.

– Что бы ты ни делала, ты всё равно останешься собой. У кого-то фора от линии старта в тысячу метров, а кто-то начинает за километр до неё. Но ты можешь стать тем, кем хочешь. Возможно, тебе потребуется больше времени. Возможно, ты получишь то, что тебе не нужно, но ты станешь лучше. Ты будешь выглядеть жалко, отодвигая этот каменный умывальник, а потом оправдываться «По крайней мере, я попытался».

– Блин, тут все помешаны на «Пролетая над гнездом кукушки».

– Это так просто. По крайней мере, я попытался. Я вот тоже пытаюсь, и ты пытайся. Ты будешь чувствовать себя неудачницей, но продолжишь биться об стену, потому что зайдёшь так далеко, что поворачивать обратно не будет смысла. Иди до конца собственного познания! Ты не рискуешь ничем, кроме своей бесполезной жизни, а обрести истину дорогого стоит. Ты родилась здесь, в том теле, с теми способностями, в теми возможностями, другого не дано. Вчера тебе приснилось, что ты что-то из себя представляешь. А потом ты проснулся и снова увидел замкнутый круг. Крутись, что тебе ещё остаётся. И когда-нибудь где-нибудь что-нибудь…

– Какой-то ты заторможенный! Нужно уменьшить тебе дозировку.

– А разве не в этом смысл – затормозить всех психов в этом заведении?

Платон поплёлся в сенсорную комнату. Он включил в наушниках корейского мультииструменталиста и наслаждался видами на фиктивный водопад. Музыка словно возникала из его головы. Он пожалел, что никогда не учился играть на фортепьяно, тогда бы он мог действительно создавать мелодии в собственном воображении и переносить их в нотную тетрадь. Он представил, как его пальцы перемещаются по клавишам. Он сидел в пижаме на полу и играл на воображаемом фортепьяно, когда его уединение нарушила какая-то парочка – рыжая девица и хипстер в скейтерской кепке. «Это что, новенькие? Я раньше их не видел. И похожи вроде на адекватных. И почему у хипстера спортивная сумка? Только не это! Как они меня нашли?!» Он увидел видеокамеру.

– Здравствуйте, Платон! Альбина, оператор Вадим, – представилась огненно рыжая. – Мы с канала «Россия Первая».

Платону захотелось бежать со всех ног в неизвестном направлении. Он одновременно катапультировался в степь, улетел на аэроплане и превратился в лужу в своих фантазиях. У него заскрежетало в зубах, а глаза поразил нервный тик. Платон жутко боялся журналистов после того, как один из них выпустил статью под названием «Фиктивный гений или гений фикции?» С тех пор он остерегался встречи с ними и прекратил давать интервью. Они вызывал у него не меньший страх, чем крокодилы.

– Кто вас пустил?! Это всё Любочка? Она терпеть меня не может после того, как я пытался рецензировать её писанину.

– Это не так важно. Можно задать вам несколько вопросов? Сейчас возникло множество слухов, мы хотим показать вашу точку зрения.

– Разве мало других психов, у которых можно взять интервью?!

– Для психа вы выглядите слишком адекватным. Это правда, что это был пиар-ход вашего агента – поместить вас сюда, чтобы привлечь внимание к съёмкам фильма?

– С кем ты спишь, чтобы так со мной разговаривать? Надеюсь, это кто-то не ниже креативного продюсера, иначе я буду обращаться к тебе исключительно «потаскушка». Потаскушка, принеси мне кофе! Если хочешь хоть что-нибудь записать.

«Наверное, меня бесит цвет её волос. Рыжие меня просто преследуют в последнее время. И чем я не угодил рыжим бабам?» – недоумевал Платон. У девушки сначала раздулись ноздри, а потом потекли слёзы. Альбина словно не понимала, злится она или страдает. Она будто не определилась, вести себя как стерва или как жертва. «Но в её возрасте это простительно – не определиться ни с чем. Сколько ей? Года двадцать два, двадцать три. Вот мажоры, блин! Дают им в таком возрасте столько возможностей, а они не могут выбрать манеру поведения, всё принимают как должное, будто весь мир у их ног. Я плохая, нет, сегодня я хорошая. У меня гибкие моральные принципы и ноги. Матка предназначена только для выноса детей тех, у кого зарплата не меньше миллиона долларов в год. Тьфу! Я опять окунулся в окружающий мир! Чур меня, чур».

– Да если бы я с кем-то из верхушки спала, разве послали бы они меня в такую дыру, как эта?! Кристинка на кинофестивале тусит, а я в Ложках! – разозлилась репортерша.

– Извини, дорогая, что так испортил твою жизнь. Видимо, и в кадре, и в сексе ты не фонтан, раз оказалась здесь. Найди какого-нибудь старпёра, из которого прям песок сыпется: им многого не надо, так, член помассировать.

Оператор захихикал и чуть не уронил камеру. «Её симпатичную мордашку исказило желание кого-нибудь прихлопнуть», – подумал Платон.

– Чего ты ржёшь, Вадим? Не обманули нас. Он действительно тот ещё козёл.

– Это я ещё на транквилизаторах.

– Но не поедем же мы обратно, потерпи стёб ещё минут двадцать. Хоть запишем что-нибудь. Думаю, здесь антураж подходящий.

– Так вы ответите на несколько вопросов? – обратилась она к Платону.

– Я не то что бы сильно занят. Дай список вопросов!

Альбина, стиснув зубы, протянула ему помятую бумажку.

– Над чем вы сейчас работаете? Над пазлом в тысячу деталей, корабль собираю в игральной комнате. Не уточняешь, что имеешь в виду книгу. Ваша любимая книга. Это что, интервью для школьной газеты? Когда вы последний раз плакали? Какой кошмар! И вот последний вопрос про Тимура. Вроде как невзначай. Так дела не делаются! Тащи, потаскушка, кофе, потому что работы тут непочатый край! Я пока набросаю список вопросов про «Имитацию», своего покойного брата, его вдову, про своего агента, свою новую книгу «Регина атакует».

– А вы пишете новую книгу?

– Тебе какая разница, пишу или не пишу? Люди хотят думать, что пишу. А через год я её закончу или никогда, это не важно. А, ещё нужно что-нибудь про моё психическое здоровье, мы же в психбольнице всё-таки.

– И что это вы такой разговорчивый стали?

– Не зря ж вы пёрлись! И надо ж подсобить человеку, а то так и будешь отсасывать монтажерам, чтобы не такое уж дерьмо в эфир давать. Я ж не изверг, в конце то концов!

– Мне сказали просто комментарий сделать.

– Комментарии – это не моё, я люблю широкие форматы.

Оператор принялся устанавливать камеру и свет. Нацепил на Платона микрофон, чем помешал ему красиво вывести букву «а» в блокноте.

– Вы – легенда, – попытался поддержать разговор Вадим.

– Ой, заткнись! Законы вежливости тут не работают. И ты комиксы читаешь в основном.

– Господи, я тебя уже боюсь. Пророк, блин. Надеюсь, что не кусаешься хотя бы.

– Боюсь, ты даже вампирам не будешь интересен.

– Здравствуйте, Платон! Рады, что вы согласились побеседовать с нами. Многие наши зрители переживают за ваше здоровье.

– Спасибо, конечно, но думаю, что за здоровье Ольги Кузовой и её операцию по увеличению груди они переживают больше.

– Расскажите, как вы сейчас себя чувствуете?

– Спасибо, уже лучше. Это был тяжелый год. Я в порядке. Но мой доктор пока не разрешает мне общаться с людьми, но журналистов он к людям не причисляет.

Альбина изобразила лучезарную улыбку, но ещё ноздри сильно расширились. Платон понял, что в него хотят что-нибудь кинуть. Оператор с трудом сдерживал смех.

– Недавно стало известно, что ваш друг Тимур Зулфугаров, с которым вы работали над созданием образа Гая Гая, сотрудничал с ФСБ и передал им всю базу пользователей «Имитации». Знали вы что-нибудь об этой стороне работы Тимура?

– Я не имел никакого отношения к «Имитации». Это была закрытая тема. Я чувствовал, что лучше не вмешиваться. С самого начала было понятно, что это грандиозный проект, с большими возможностями воздействия. Тимур всегда настаивал на том, чтобы обезопасить пользователей приложения. Я только лишь знаю, что на начальном этапе учётные данные пользователей были недоступны даже для него самого. Но знаете, программу легко изменить, для программистов нет ничего возможного.

– Вы были знакомы с ним почти десять лет. Как бы описали Тимура Зулфугарова?

– Он всегда был лучшим во всём, чем занимался. Ему удавалось абсолютно всё. Казалось, что нет ничего, с чем бы он не мог справиться. Он будто сам создавал обстоятельства, а не они его. Он был самым умным и могущественных людей, что я знал. Он был похож на сверхчеловека, это однозначно.

– Было ли что-нибудь, с чем он всё-таки не справился?

– Видимо, да.

– Вы имеете в виду его уход из жизни? Думаете, это было самоубийство?

– Я думаю, что он не хотел больше жить, это правда. Он был просто человеком. Немного умнее, немного талантливее, немного смелее, чем большинство, а во всё остальном ничем не отличался от других. Он был достоин лучшего, чем то, что о нём сейчас говорят и как к нему относятся. Но, учитывая, что ему всегда было плевать на чужое мнение, его это не слишком бы расстроило. Лишь он сам мог себя дезориентировать.

– Вы разочаровались в нём?

– Я уверен, у него были свои причины. Его больше нет. Своим уходом он отчасти искупил свою вину. Я надеюсь, что многие с этим согласятся. Ему было тяжело смириться, просто знайте это. Я видел, как он угасал с каждым днём. Он отдалялся от всех и от всего. Он не был счастлив и доволен. Ему не нравилось заниматься «Имитацией» в последнее время. Лучшее, что он создал, его же и поглощало. Он был похож на Франкенштейна, а «Имитация» на Создание. Несомненно, с этим он не мог справиться и принять то, что его проект против него же и используют. Наверное, что-то впервые вышло из-под его контроля. Он не привык быть в подчинении, не привык быть слабым. Он усомнился в себе, это было заметно.

– Вы напишете про него когда-нибудь книгу?

– Всё может быть. Но сейчас я работаю над другой книгой и над тем, чтобы не застрять здесь навечно.

– Расскажите, о чём будет ваша новая книга!

– Это история об одном парне, который умер. Его жена через два месяца нашла другого, поэтому его душа не может успокоиться, и он становится своим котом. Вскоре он понимает свою зависимость от своего хозяина, и он даже ему кажется не таким плохим, и он размышляет о смысле всего. На самом деле книга веселее, чем я о ней сейчас рассказал.

– Заинтриговали. А это как-то связано со смертью вашего брата три месяца назад? И с его вдовой, которая сейчас встречается с вашим агентом?

– Я и не знал, действительно? Здесь я всё узнаю последним. Совпало, наверное.

– Вы такой забавный! Спасибо за беседу.

Альбина вздохнула так, будто у неё со спины только что сняли два мешка с картошкой. Она положила голову на свои длинные ноги, которые вытянула в сторону выхода.

– Я не могу поверить. Всё! Финиш!

– Ты это сделала. И когда ж ждать выпуск?

– Думаю, уже завтра с утра. А ты был молодцом. Камера тебя любит. И заливаешь, как дышишь. В смысле, говоришь как по маслу. В смысле, как по писаному.

– Спасибо, я понял. А теперь проваливайте, а то вас выведут отсюда под белы рученьки. Вот правильное использование фразеологизма.

– Да чтоб ты сдох! Ладно, пошли, Вадька!

Оператор в спешке собрал свою аппаратуру обратно в сумку.

– И поминай как звали, – иронизировал Платон.

– Буриданов осёл, – бросила в дверях Альбина.

VIII

Платон безуспешно пытался проиграть Майклу в шахматы. И каждый раз, когда у него была плохая позиция, Майкл умудрялся «зевнуть» фигуру или сделать свою позицию ещё хуже. «Он словно внушил себе, что не может выиграть, что он не способен на это, что это не его прерогатива. У него потрясающая замотивированность на поражение. Он – мастер реализовывать опасения. А вот на хорошие мысли его сила не распространяется».

– Что-то сегодня мало персонала, – удивился Платон, в очередной раз поставив мат.

– Все на похоронах Альберта Львовича.

– Как?! Когда он успел умереть?!

– Два дня назад. У него был диабет, лишний вес, много лишних лет. Но он поскользнулся в душе. Его время пришло, видимо.

«Почему меня не предупредили?! – захотелось крикнуть Платону. – К такому нужно готовиться. Он только вписался в мой распорядок дня. Я к нему успел привыкнуть. Почему всё в этом мире хочет нарушить мой график?! Ничего не идёт по плану. Сплошной хаос!» У Платона было сильное искушение озвучить всё это вслух и разбить окна шахматной доской. Но потом понял, что ему лень. Поэтому он тяжело вздохнул и остановил надвигающуюся истерику. «В последнее время я стал прямо Повелителем Истерик! Управляю ими с переменным успехом».

После обеда его вызвали к главврачу. Платон специально не расспрашивал, кого назначили на это место, чтобы дать волю воображению. Он представлял в кресле Альберта Львовича Любочку, Эспрессо, Олега, президента страны, Розмарина, натянувшего очки, Тимура и даже фикус из коридора. Он придумывал для каждого из них знаковую фразу в этой должности. Эспрессо любил повторять: «А вы попробуйте облизать себя с ног до головы, тогда шизофрения покажется вам насморком». Фикус твердил: «Жизнь овоща – это вам не цветочки полить, нужно приспосабливаться». Олег в качестве главврача в его воображении сказал одному пациенту: «А что вы хотели, милок? У вас же кукушечка в голове орёт «ку-ку, ку-ку». Лучше б вы не бабке своей, а себе башку отрубили». Но новым главврачом оказалась женщина средних лет с проявляющейся сединой на висках. Она была довольно тучной, и белый кардиган явно был ей не по размеру и делал её руки похожими на сардельки. Ещё Платон увидел картину, где лебеди плавали по озеру, вышитому ленточками. Он чувствовал, что если ещё несколько секунд посмотрит на это произведение искусства, у него начнётся паническая атака. Он перевёл внимание на кривого дракона, вышитого ленточками.

– Вы в порядке, Платон? – спросила главврач.

– Да, просто вспомнил Альберта Львовича. Такой хороший был мужик.

«И картины из его коллекции, оказывается, тоже были ничего, по сравнении с вышивкой лентами».

– Такая потеря! Уверена, для вас это стало большой неожиданностью. Позвольте представиться. Анжелика Викторовна, наш новый лечащий врач.

«Когда родители называют дочь Анжеликой, они должны на сто процентов быть уверены в её внешних данных. В данном случае родители явно просчитались и обрекли девочку на психиатрию и картины с вышивкой лентами».

– Надеюсь, мы с вами найдём общий язык, – тщательно подбирала слова Анжелика Викторовна.

– Угу.

Платон почувствовал, что она отчаянно пытается завязать с ним светскую беседу. Ему казалось, что ещё немного и Анжелика Викторовна достанет телефон и сделает селфи, похвалит его книги. Она была излишне любезна и предупредительна. Она, что говорится, слишком старалась и этим раздражала Платона. Её приторно вежливый тон вселял в него панику. «Она ни фига не умеет общаться с людьми, или только со мной? Она словно всегда извиняется. Она растягивает слова будто жвачку. Она всё время использует какие-то шаблонные фразы для диалога, вроде «как вам погода сегодня», «пирог был прекрасен», «благодарю», «расскажите о ваших детках». Бесит ужасно! Караул!»

– Ваш агент Олег желал с вами поговорить. Что-то срочное. Он был настойчив.

«Речь бракованного робота, вот что это мне напоминает!»

– Нет! – чуть ли не крикнул Платон. – Я с ним сегодня не изъявляю желания вести беседу. Скажите ему, пусть идёт в топку, где ему самое место.

– Вы чем-то расстроены?

– Да, Альберт Львович, я ещё переживаю его утрату.

– Я слышала, что вы тяжело перенесли смерть брата. Давайте поговорим о нём!

– Нет. Я не хочу сейчас о нём разговаривать.

– Но так мы с вами не сдвинемся с места.

– Я сегодня расстроен. Может, перенесём встречу на другой день?

– Да, конечно, как скажете.

Платон выскочил из кабинета, чтобы она не передумала и не продолжила разговор. А на лице Анжелики Викторовны застыло выражение «что это было?»

«Если я сейчас усну, то потом всю ночь буду смотреть на потолок и пытаться устроить на нём театр теней. Если начну новый сезон сериала, то буду весь следующий день квёлый и сонный, потому что долго спать мне всё равно не позволят: разбудят из-за таблеток или завтрака», – подумал Платон и взял книгу «Сидхартха». Он открыл случайную страницу и прочёл: «Сидхартха шёл лесом, уже далеко от города, твёрдо зная только одно, та жизнь, какую он вёл много лет, иссякла, кончилась, он высосал её, упился ею до омерзения. И он был до отказа полон досады, полон безысходности, полон смерти, в мире не существовало более ничего, что способно было привлечь его, порадовать, утешить». Платон понял, что готов заплакать, прочитав лишь короткий отрывок произведения Гессе. Он словно нашёл что-то близкое и родное в его герое, хотя раньше он подобного за собой не замечал. Последнее время он во всём видел какие-то знаки, предсказания, аллегории с собственной жизнью. Он пытался найти ответ во всём, что, так или иначе, возникало в неспешном течении его жизни. Платон цеплялся за любую возможность как-то прояснить собственное помутнение рассудка.

– Эспрессо, он – гений! Нужно было назвать тебя Гессе. Но предсказание мне не понравилось. Перегадаю!

Он ткнул указательным пальцем во фразу: «Мой путь не ведёт никуда. Я просто в пути. Просто странствую». Платон был готов разрыдаться, но его отвлёк стук в окно. Он решил, что ему кажется и продолжил читать. Стук не прекращался. Платон решил, что слышит своё сердцебиение и снова погрузился в чтение.

– Платон! – услышал он.

Дальше игнорировать чьё-то присутствие он не мог. Это была Альбина.

– И какого лешего ты здесь?

– Приморозило в кои-то веки, решила прогуляться, а ты единственный адекватный мужик в округе. Из-за снегопада мы не смогли улететь, вот и торчим в этой дыре.

– Это я то самый адекватный?! У тебя, милочка, явно низкие требования. И я ж вроде кем-то тебя обозвал.

– Я ж русская женщина, я люблю лёгкое унижение. Пойдём на коньках кататься! Я у Вадима коньки забрала, тебе подойдут. Охранник бухой после похорон.

– Да лёд только застыл, в середине Дона вообще кратер какой-то. Легко провалиться. Лучше не рисковать.

– Но ты же меня спасёшь, если я провалюсь?

– Ни фига! Я тебя мало знаю, из-за тебя неохота дублёнку мочить.

– Какой у тебя тут кот прикольный! Как его зовут?

– Эспрессо. Я как раз готовился к тому, что он когда-нибудь умрёт.

– Но он почти котёнок!

– Вот-вот, сразу надо внушать себе, что он не вечен. Все люди, которые мне нравятся, помирают, а он кот. Я уже представил все варианты его кончины и свою реакцию на них.

– Какой кошмар! Завязывай с этим и пошли кататься.

– Не то что бы я сильно занят. Ладно.

Платон натянул дублёнку прямо на пижаму и вылез в окно. Его унты провалились в зыбучий снег, который выпал только час назад. Он и Альбина вышли через калитку на заднем дворе, которую никогда и не закрывали. Месяц назад двое совершали побег, но потом проголодались и вернулись к ужину, да и повсюду были камеры, за которыми ночью практически никогда никто не следил, но сам факт их существования внушал спокойствие администрации психбольницы. И вокруг было столько свободного пространства, что иногда казалось, за пределами Ложков ничего нет.

Каждый раз, когда они подъезжали к берегу, лёд предательски скрипел и трескался, он словно был недоволен, что кто-то его потревожил. Один раз Платон наступил на заснеженную часть льда и чуть не провалился, успел отскочить в сторону.

– Вот что за удовольствие кататься на этом полудохлом льду? – недоумевал он.

– Потому что завтра температура опять сильно поднимется и не будет уже возможности покататься.

Как оказалось, Альбина была с коньками на «ты». Она быстро продемонстрировала троечки, дуги и скобки. В движении её рыжие развевающиеся волосы напоминали пламя, которое вовсе не растапливало снег. Платон же рядом с ней смотрелся цирковым медведем, который может проехать на согнутых ногах и не упасть. Она не уставала над ним хохотать. «А когда-то я очень боялся выглядеть нелепо. Мне было страшно представить, как я ошибаюсь. Будто от этого провалился бы лёд под ногами. А теперь почему-то наплевать. Наверное, я снизил требования к себе, или просто решил, что быть безупречным – это скучно и люди не заслуживают тебя идеального. Глупо стараться ради них, а ты сам вполне можешь принять себя с пониженными стандартами».

– Фигурным катанием ты в детстве не занимался, да? – издевалась Альбина.

– Не все в этой стране умеют скользить как кто там последний олимпийский чемпион. И я родился и вырос в месте похожем на это. Ближайшиё каток был в восьмидесяти километрах, а лёд на реке держался от силы три дня в году. Я даже в хоккей не играл.

– А мы с партнёром были чемпионами Москвы среди юниоров.

– Кем же был твой отец, чтобы оплачивать твои занятия?

– Он и сейчас есть. Тележурналист. И его отец был тележурналистом, у нас семейный подряд. Только брат выбрал другую профессию. Он – наркоман.

– У вас, мажоров, всегда так. Или наркоманом или по стопам, будто других вариантов не существует.

– Хочешь, научу тебя ездить назад. Подгибаешь ноги и змейкой, змейкой.

У Платона получилось проехать полметра, а у него было такое ощущение, что он прыгнул четверной. «Я всего лишь сделал то, что никогда не делал раньше, а радости то сколько! Интересно, если я вязать научить, ощущения будут же такие же? Неужели от любого приобретённого навыка сначала такое воодушевление? Тогда, если каждый раз, когда мне тоскливо, я буду учиться чему-то новому, скоро научусь орудовать зубилом, играть на фортепьяно, говорить по-шведски, танцевать танго. А когда все занятия мира закончатся, что я буду делать? Изобретать новые настольные игры?»

– Что ты делаешь в этом проклятом месте? – спросила Альбина, – Я сегодня пошла к железнодорожному мосту сделать фоточку, так на меня чуть не набросилась свора собак. Я пошла на бурхан, и они от меня в конце концов отстали.

– Если бы больше людей жили в таких местах, как это, а не сбегали из них, то, может быть, наша планета была бы в порядке, да и снег бы держался. Но почему-то все считают, что они достойны большего: толкучки в метро, два часа добираться на работу, отдавать за съёмную квартиру ползарплаты, псориаза и нервного тика. Вот и скапливаются в диких количествах и гадят. А могли спокойно сидеть по норкам и не мешать друг другу.

– В чём-то ты прав. Все должны жить как аборигены. Разжигать костёр лупой, питаться сусликами.

– Зачем сразу «как аборигены»? Просто равномерно расселяться. Знаешь, русские народные поговорки – это всё-таки вселенская мудрость. Где родился, там и пригодился. Не зря ж говорили. А сейчас все вынуждены и стремятся искать работу за кучу километров. Разлучаются со своими близкими, котами, собаками, корнями, ютятся по углам, каждый день борются за существование. У нас всего ж два города, где нормально живут и работают. Москва и Краснодар. А остальная страна влачит какое невзрачное существование.

– Мне не понять, я – коренная москвичка. А вот у тебя, похоже, на всё есть своё мнение и способы исправления.

Он заметил, что девушка смотрит на него, что говорится, разинув рот. С неким придыханием, уважением, почти обожанием, восхищением, признанием его превосходства. «Давно на меня так не смотрели. Видно, редко выходил в люди. Молодая она. Неофит неофитом. Ей кажется, что лучшее впереди, а все проблемы – это не для неё. Такая жизнеутверждающая, что хочется песенку напевать. Но на любого Обломов найдётся», – подумал Платон и свалился на припорошенный снегом лёд. Его удивило, что в конце зимы видно столько звёзд на небе. Всё ему теперь казалось аномальным. Альбина начала его фотографировать.