bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 4

Специальное женское обмундирование было?

Было. Когда мы были в школе, в начале войны специального женского обмундирования не было специального, ходили в обмотках, брюках, гимнастерках… Но в конце 1943 года приходит интендант и кричит: «Девчонки, я на вас обмундирование получил». Рубашки, юбки, сапоги, но трусиков не было, были кальсоны, даже лифчики были. А то раньше отрезали от кальсон и сами себе шили лифчики.


В юбках ходили?

Мало. Больше в брюках.


Все-таки в армии мужской коллектив, как там женщине?

Зависит от самой женщины. Если она себя поведет строго, если она будет себя вести со всеми одинаково, не разрешать себя лишний раз поцапать, к ней будут относиться с уважением. Если она пойдет по рукам, выгонят. Как у моряков.

Многие из нашего училища вели себя хорошо. У нас было три девушки детдомовских, когда мы еще были в училище, они уже жили с командирами отделений. Одна

Катюша Маслова, пела она бесподобно. Маленькая, толстенькая. Другая Наденька. Стоим один раз на посту, они рассуждают, как надо держать ноги. Я говорю: «Дурочки вы, дурочки!» – «А чего? Жить надо, – они были моложе меня года на два, с 1925, 1926 года. – Все равно убьют». А уже когда разошлись по частям, как уж у них пошло, не знаю. А одну сразу отчислили из училища, даже в бой не попала, на нервной почве, не выдержала, Раечка Копарева из Орджоникидзе. А вторая не помню ее фамилии, копия Ломоносова, такая же круглолицая, здесь ямочки на щеках, такая же кучерявая, но она, видимо, где-то уже занималась, потому что была очень развита. Я-то со студенческой скамьи. Еще Анечка, которая погибла, была преподавателем. Они уже многое знали. Она мне говорит: «Машка, с тобой удобно».


Насколько я знаю, разговаривал с женщинами, мужчины в своем коллективе нормально относятся, а посторонние кричали «рама»…

И ППЖ кричали. Говорили: «У, подумаешь, сучка». И такое было. Однажды получилось так, мы только ушли на отдых, мы были перед Житомиром, как раз под новый 1944 год. Освободили несколько городов. Освободили уже Киев. Должны идти в сторону Сиваша. Идем, старшина сзади: «Маша, ты не устала?» – «Нет». Вдруг он постарался меня обнять, я говорю: «Как в морду сейчас дам». – «Подумаешь, ППЖ, недотрога». А сзади шел один командир взвода, который со мной прошел ой-е-ей сколько: «Ты откуда к нам пришел?» – «Из госпиталя». – «Ты знаешь ее? Сейчас убью и скажу, что немцы убили!» Вот так защищали. Вот такие были моменты. А если сама пошла по рукам…

Многие уходили с детьми. Мы уже жили в Будапеште. 1946 год, а там пара была, Толя и Нина. Я как-то сказала: «Толя, Нина не сегодня-завтра родит. А в ЗАГС?» —

«Подумаю». – «Как подумаю, у тебя скоро ребенок будет». Уехали они в Измаил. Мы в 1947 году приезжаем в Измаил, смотрю, она навстречу: «Нина! Где Толя?» – «Ушел, смылся». Не зарегистрировались.

Она осталась работать в городе, а специальности-то никакой. Я плохо, бедно, но финансист. Мне в Вене сказали: «Вот тебе технические паспорта, и шуруй отправляй машины». Я пришла в техотдел, они говорят: «Мы тут не разберемся». Начали вместе разбираться. И когда я в 1947 году вернулась в Союз, меня сразу направили в военно-морские части в бухгалтерию.


Какое у вас лично отношение к тем женщинам, которые становились ППЖ?

Я никогда не осуждала. Это их проблемы. Только один раз Кате сказала – ты плохо проживешь…

Когда перешли границу, столько было венерических заболеваний! А в 9-й армии, на Кубани, немцы специально оставили самых красивых женщин, заразили их сифилисом… Обещали их потом вылечить, у них было такое лекарство. Вливали в вену горячее подсолнечное масло, все грибки погибали.


Вас на фронте проверяли на венерические болезни?

Да, каждый месяц.


На фронте суеверия были?

Я всю жизнь с крестиком ходила, мама сказала: «Маша, это твой крестик с рождения, старайся его не потерять».

И комсомолка, и в партии была, сказала, хотите принимайте, хотите нет. Церковь отделена от государства, но верить-то не запрещено.

Сколько было моментов… На Кубани были в обороне, нас хотели после боя отвести на отдых. Отошли уже, вышли из блиндажей, ходов сообщения. Свистит бомба, командир говорит: «Ложись!». Я говорю – нет, вперед, она не долетит. Отбежали метров на 25–30, бомба упала на крышу блиндажа, и не разорвалась. Я говорю: «Бог помог». – «Да иди ты со своим богом».

Уже стояли в обороне на Кубани, еще Темрюк не был освобожден. Пришли в кубанскую баню. Зашли. А недалеко стояли наши минометчики. Они подошли. Я всегда причесанная, подтянутая. С винтовкой и санитарной сумкой: «Кого пристрелить, кому перевязку сделать». Посмеялись. И вдруг летит. Я говорю, ребята, уходим под дерево, никуда не бегайте. Мои ребята купались, я им говорю: «Ребята, не выходите из бани». Они там остались. А я встала под дерево. Весна, все цветет. Прижалась к дереву, закрылась, чтобы не попало в глаз. Вдруг стон… Я говорю – ребята, выходите, там, по-моему, всех минометчиков посшибало. Подбежали, у одного напильник в плече, у другого в ноге. Остальные все насмерть. Никого не осталось. А в расчете 10–12 человек. Никого не осталось, на глазах… Они говорят – Машка, ты счастливая.


Жили тогда сегодняшним днем или строили планы на будущее?

Строили планы на будущее. Знали, что надо восстанавливать, все города были разбиты, разрушены, вспоминали 20-е годы, Гражданскую войну, когда лазили банды…. Думали, что еще как заживем! Будем еще жить при коммунизме…

Брежнев был хороший, отчаянный мужик. Он в 1944 году на 8 марта собрал всех женщин, и говорил, что еще заживем, все будет хорошо, мы еще покажем всему миру, на что способны. Только вы старайтесь не попадать под пули. И вдруг уходит начальник связи, потом заходит и несет ребенка, это в госпитале было, там рожала жена начальника артиллерии. Хороший мальчик.

Говорит: «Ленька принимай Леньку!» Пошел поздравить роженицу. Хороший мужик был.


Посылки с фронта посылали?

Да. У мамы же восемь детей было – один одного меньше. Солдатам было разрешено посылку в 5 килограмм отправлять, а офицерам в 10, и вот ко мне приходили ребята, у которых некому было посылать посылки, отдавали свои квитанции, чтобы я могла послать посылку.

Один раз послала одно пшено, 10 килограмм, больше ничего не было. Мама написала – большое спасибо, я всем раздала, мы полгода ели суп из пшена.


Вы к немцам относились, как к противнику, или ненавидели?

К населению относились неплохо. Мы же народ добрый, кормили население. А к нацистам относились с ненавистью. Господи, как вспомню, когда под Шепетовкой шли бои, пошли к колодцу, а там дети плавают, пока всех повытащили… Пощады им нет, прощения никому нет, сколько сожгли!


Мародеры были?

Как в любой армии есть и хорошие, и плохие, зависит от человека. Один весь в дерьме, а останется чистым. А другой наоборот весь чистый, а останется дерьмом. Был такой случай: заболела гражданская женщина в Будапеште, и я пошла к ней, а тут зашел один, и тащит все из гардероба. Я говорю: «Ты что делаешь? Катись отсюда, пока морду не набила!» – «Подумаешь, шмакодявка!» А у меня парабеллум был, я его достаю: «Сейчас пристрелю, ложи все на место». А хозяйка вся дрожит, вся в слезах – приходят, забирают. Вот такие еще были.


А как население к вам относилось?

Неплохо. Но были случаи, когда чуть не отравили.

Когда были в окружении, пришел батюшка, я говорю, не против, что вы католик, а я православная, бог у нас один. «Истинная верующая, знает, что Бог у нас один, вероисповедания разные, а Бог один». Он нас исповедовал. Ушел. Смотрю, двое по земле катаются. Что случилось? Один переел каши, ему стало плохо. Я поднимаюсь, беру чайник с теплой водой, наливаю ему в рот. Промыла желудок, все, прошло. Второй, ему подали отварные яблоки, делали компот, он успел только один глоток сделать, разведчик как даст по этой кружке.

Священник зашел, увидел: «Да простит меня бог, сейчас пойду, сам убью. Хотя не имею права, и бог не велит убивать». Две прислужницы подсыпали мышьяк. Одного в тяжелом состоянии отправили в госпиталь.

А мне как-то принесли стакан сметаны: «Ешьте». «Я съем только после того, как кто-то попробует». Она берет ложечку, ест, только тогда я поела. Отравлений было полно.


Как вы считаете, женщинам на фронте место есть или не должна была там быть?

Должна. Там, где появляется женщина, мужчины стараются быть опрятными, культурными. У женщин сил больше, чем у мужчин. Нужны женщины на войне.


Интервью и лит. обработка:

А. Драбкин, Н. Аничкин

Вакаров Константин Александрович

Я родился в Кишиневе 6 мая 1924 года в самой обычной семье.


Расскажите, пожалуйста, немного о том, как ваша семья жила до войны.

При румынах мы жили настолько тяжело, что даже не хочется вспоминать эти годы… Пока был жив отец, то было еще более-менее, но после того как он умер мы стали откровенно бедствовать, ведь нас в семье было четверо детей: старший Николай, я, Петя и Настя. Но отец работал полотером, а это очень тяжелая работа, и видно на ней он настолько подорвал свое здоровье, что однажды сильно заболел и умер. Мне тогда мне было лет десять. Помню, прихожу из школы, а он уже совсем плох. Я стоял у его кровати на коленях, а он видно чувствовал, что уходит, и сказал нам: «Коля пойдет работать, а ты Костя помогай маме во всем…»

И после его смерти мы стали жить совсем тяжело, откровенно говоря, голодали. Фактически поднимала нас мама, но что она, простая прачка, могла заработать? Это же тяжелейший труд, но платили за него совсем немного. А ведь в ту пору даже элементарного водопровода не было, поэтому нам постоянно приходилось ходить за водой на Бычок или на водокачки, где ее можно было купить. Еще я помогал маме носить корзины с бельем, так у меня такие мозоли были… Помню, как одна хозяйка на Садовой рассчитываясь с мамой сказала мне: «Мальчик, можешь пойти нарвать себе яблок в саду», так это для меня был настоящий праздник. Чтобы вы себе лучше представляли, как мы тогда жили, могу вам сказать, что для нас лакомством был подгоревшая корка мамалыги, которую приходилось соскребать на дне казана… А про мясо я вообще молчу, его мы ели крайне редко. Помню, у нас на базаре был один знакомый мясник еврей. И всякий раз, когда мы ходили на базар, он маму подзывал: «У меня для вас есть кусочек мяса». – «У меня еще нет денег». – «Ничего, вернете, когда сможете», потому что все знали, что наши родители были честными людьми и всегда отдавали долги. Да о чем говорить, если я помню, как мы однажды купили поллитровую бутылку подсолнечного масла, и для нас это было великой радостью… Даже новый чайник не могли купить, и все время пользовались тем, который папа привез из немецкого плена в 1-ю мировую…

Вот так мы не жили, а мучались. Как-то нас старалась поддерживать папина сестра, которая жила в Яссах, но мы все очень рано начали работать. Николай, например, еще до призыва в армию уехал в небольшой городок Биксад, это где-то в северной Трансильвании на границе с Венгрией, и устроился на работу в карьер, где добывали камень. И однажды я туда к нему съездил. Посмотрел, как он тяжело трудится, попробовал сдвинуть груженую тачку, но у меня ничего не получилось. Так что я вам хочу сказать, что наш народ очень быстро позабыл, как мы еще совсем недавно жили. Появилась масса политиков-Zпатриотов», которые всеми силами тянут наш народ в то «светлое» прошлое и культивируют ненависть к коммунистам и русским людям… Но ведь эти «благодетели» сами ничего не знают о том, какая жизнь в то время была. А надо знать и помнить… Вы думаете, я им забуду нашу беспросветную жизнь и как они убили моего старшего брата?!


Вашего брата убили румыны?

По-другому это назвать никак нельзя. Коля был 1921 г.р., и в 1939 году его призвали служить в Королевскую армию. Вначале мы даже обрадовались, что его оставили служить прямо в Кишиневе, в 7-м пехотном полку, который располагался на территории нынешней Скулянки, но как оказалось зря… Однажды на стрельбище он плохо отстрелялся, насколько я помню, нам рассказывали, что из пяти патронов три промазал. И его прямо там же раздели по пояс, положили на оружейный стол, руки замкнули и били шомполами смертным боем. Вы же не знаете, но румыны когда били, то любили приговаривать что-то издевательское. Потом отвезли его в полк, но через трое суток он умер… Один из ребят, которые с ним служили, жил с нами на одной улице и рассказал все это. А мы когда Колю раздели, то он был весь синий от побоев…

Вообще в румынской армии самый большой начальник был ефрейтор. Если к кому-то приезжали родители, то вначале нужно было его умаслить, чтобы он разрешил встречу и передачу. И тот же парень с нашей улицы нам рассказывал, что когда вечером перед отбоем ефрейтор задавал вопрос: «Кто желает почистить мне ботинки?», то вскакивали все. Потому что если кто-то не вскакивал, то ефрейтор обращался к остальным: «Правильно ли он поступает?» И приказывал другим: «А всыпьте-ка ему 30 плетей»… Офицеры же были грамотные люди и такими вещами не занимались. Да, они могли взять взятку за какие-то поблажки, увольнения там или еще что-то, но именно младшие командиры считали себя богами… О чем говорить, если считалось нормальным, когда за мелкие провинности заковывали в кандалы…

А моего брата забили до смерти именно потому, что он был бессарабец. (Бессарабия – восточная часть исторической области Молдовы, которая располагается между Черным морем и реками Дунай, Прут, Днестр. – Прим. Н.Ч.) Ведь «настоящие» румыны всегда презирали «немытых» молдаван, и в то время в ходу у них для нас было страшно пренебрежительное ругательство – «мырлан». Это вроде как жлоб, идиот, тупица. По своему смыслу и оскорбительности это ругательство очень близко к русскому «быдло».


Кстати, расскажите, пожалуйста, о межнациональных отношениях в Кишиневе при румынах.

Как ни старались румыны сделать так, чтобы все говорили только на румынском, но у них ничего не получалось, потому что Кишинев был многонациональным городом и между собой все говорили только на русском языке. Вот взять, например, даже нашу семью. У нас отец молдаванин, а мама русская, но в семье говорили только на русском, хотя, конечно, и молдавский язык тоже знали. У нас был небольшой домик на Инзовой горе, у «Красной Мельницы». (здание одной из первых паровых мельниц, появившихся в Бессарабии во второй половине XIX века. Ныне памятник промышленно-индустриальный архитектуры локального значения. – Прим. Н.Ч.), и на нашей улице, и у нас в округе, да и в городе в целом все в основном говорили на русском языке. Но не дай бог, если кто-то из полицейских вдруг услышит русскую речь, ведь при румынах было официально запрещено разговаривать на русском языке. Везде: в государственных учреждениях, в магазинах, и даже в киосках, которые продавали сигареты и спички обязательно висели таблички: «Vorbiti numai romineste!» – «Говорить только на румынском языке!» И не дай Господь этот запрет нарушить, полиция очень строго следила за этим. Помню, после войны во время парадов и демонстраций я много раз по долгу службы стоял в оцеплении на улице Ленина, и всякий раз поражался, сколько же там стояло милиционеров и солдат. Ведь я прекрасно помню, что при румынах на площади во время скопления народа стоял всего один полицейский – домнул (господин) Авраам. Например, 10 мая отмечали какой-то государственный праздник, так, когда на площади собиралась толпа и напирала к трибуне, на которой находились представители власти, этот домнул Авраам не кричал, не нервничал, а просто ходил вдоль специально начерченной полосы, и стоя, руки за спину, обращался к толпе: «Господа, вы же знаете, я два раза никогда не повторяю. Кто заступит за полосу, пусть не обижается…» И никто не переступал, потому что у него была такая плеть, что после первого же удара люди от дикой боли мочились…

Активно действовала и «Сигуранца» (тайная политическая полиция в королевской Румынии, главной целью которой была борьба с оппозиционными королю партиями и организациями – прим. Н.Ч.) Кто-то что-то ляпнет, особенно про коммунистов, так его тут же арестовывали и нещадно били. И не только били…

Я хорошо помню, как начали поднимать голову разного рода националисты и фашисты. (В конце декабря 1937 года буквально на несколько месяцев к власти в Румынии пришла крайне правая профашистская национал-христианская партия, сторонников которой по имени ее главного идеолога – профессора политэкономии Ясского Университета Александру Куза, называли «кузистами». – Прим. Н.Ч.) Как они в своей форме: черных брюках, синих рубахах со свастикой собирались на небольшой площади у тюрьмы, митинговали там и даже распевали песню о том, как они убили премьер-министра Калинеску. (В 1938 году в обстановке тяжелейшего политического кризиса король Румынии Кароль II отдал приказ арестовать лидера «Железной Гвардии» Корнелиу Зеля Кодряну, чья популярность в стране росла не по дням, а по часам. В ходе показательного процесса лидер этого крайне правого националистического движения был осужден «за измену Родине» на десять лет каторжных работ. Однако любовница короля – урожденная еврейка Магда Лупеску, чрезвычайно опасавшаяся роста национального подъема и антисемитизма в стране, потребовала большего, и в итоге Кароль II отдал тайный приказ об убийстве Кодряну. В ночь с 29 на 30 ноября 1938 года в Танкабештском лесу Кодряну и тридцать его соратников были зверски убиты, якобы, при попытке к бегству. Несколькими днями позже убийцы, стараясь скрыть следы преступления, вырыли тела, облили серной кислотой и перезахоронили их в другом месте, но, несмотря на это вся правда о произошедшем вскоре стала достоянием румынского общества. В ответ на это «Железная Гвардия» развязала кровавый террор в отношении представителей верховной власти, началом которого стало убийство 21 сентября 1939 года премьер-министра Калинеску. В тот же день легионеры захватили радио и объявили на всю страну: «Мы выполнили свой священный долг – казнили палача!» Вскоре были застрелены еще несколько министров, а за королем началась настоящая охота, в результате чего 6 сентября 1940 года Кароль II отрекся от власти в пользу своего 13-летнего сына Михая I-го, а сам поспешно бежал из страны. У самой границы легионеры все-таки настигли его поезд, но бывшему королю лишь чудом удалось скрыться. – Прим. Н.Ч.) И вот только после этого убийства за них взялись основательно. Помню, однажды как раз в разгар всех этих событий я шел на работу и на углу Соборного парка, там, где сейчас стоит газетный киоск, лежали три трупа «легионеров». Как сейчас их вижу: все в крови, застреленные в затылок, а один босой… А возле трупов стоял часовой в белых перчатках и была табличка: «Так будет с каждым…» Но когда Советский Союз поставил румынскому правительству ультиматум освободить Бессарабию в 48 часов, то этой власти вмиг не стало.


Я как раз хотел спросить о том, каким вы запомнили 28 июня 1940 года?

Во-первых, это случилось совершенно неожиданно. Помню, вдруг, ни с того ни с сего начали бегать мальчишки, продававшие газеты, и громко кричали: «Ультиматум советского министра Молотова!» И румынские власти настолько быстро уехали, что мы даже понять ничего не успели. Но наша кондитерская стояла во дворе нынешней мэрии, и я лично видел, как там сжигали столько документов, что эти кипы бумаг потом еще двое суток горели.


А много людей тогда уехало в Румынию?

Нет, совсем немногие. И ладно еще, когда уезжали богатые люди, тут понятное дело. Например, там, где сейчас находится главный вход в примэрию Кишинева, тогда находился самый лучший мясной магазин в городе, которым владели два брата – поляки Ковальские. Потом люди рассказывали, что они не стали дожидаться Красной Армии взяли по полному чемодану с деньгами и поехали в Румынию. Но уже в вечерних газетах мы прочли заметку, что сразу при выезде из города, на Скулянке, один из них убил другого и сбежал со всеми деньгами…

И хозяева нашей кондитерской, хоть они и были по национальности русские, тоже уехали в Румынию. Но ведь были и такие люди, которых я не понимал, почему они уезжают. Помню, одни наши знакомые с Рышкановки просто бросили свой хороший дом и поспешно уехали: «А вот говорят, что красные убивают, расстреливают».


А вы, кстати, хоть что-то знали о жизни в Советском Союзе?

Сейчас мне почему-то вспомнилось, как люди рассказывали, что румынские солдаты через Днестр кричали советским пограничникам: «Эй, красные, вы, что там все под одним одеялом спите?»


Но вы лично обрадовались приходу Красной Армии?

Конечно, потому что буквально сразу я почувствовал себя нормальным человеком. На нашу улицу заехали танкисты, и меня поразило, насколько уважительно они к нам относились. Мама их покормила, постирала им белье, и они в благодарность за это дали какие-то деньги. По цифрам хоть и немного, но нас поразило, что на них можно много чего купить.

Так что отношения между людьми стали совсем другими. Ведь когда с тобой уважительно разговаривают, то и ты к себе начинаешь относиться совсем по-другому. Даже само обращение – товарищ, как гордо звучало…

Да и в материальном плане стало намного легче, поэтому впервые в жизни мы смогли нормально приодеться. Что вы, я почувствовал себя ЧЕЛОВЕКОМ, поэтому и стал пламенным патриотом Советской власти, хотя раньше был абсолютно далек от политики.


Как прошел год при советской власти?

Как и все хорошее пролетел почти мгновенно. Я продолжал работать все в той же кондитерской, что и при румынах, но пошла уже совсем другая жизнь. И зарплата нормальная, и вовремя, так что никакого сравнения с жизнью при румынах. И вы не думайте, что раз кондитерскую национализировали, то без хозяев все сразу развалилось. Нет, мы продолжали также напряженно работать, потому что правило «Клиент – всегда прав» осталось незыблемым. Если бы вы только знали, как мы работали и сколько у нас было самых разных предложений для клиентов. Постоянно ходили, смотрели, что нового у других, учились, перенимали. А про вкус и качество я вообще молчу. Разве это можно сравнить с тем, что делают сейчас?! Какие мы делали конфеты, пирожные, торты, а халва прямо таяла во рту…


Я кстати, хотел попросить, чтобы вы немного рассказали о своей работе в кондитерской.

В школе я окончил всего четыре класса. Походил немного и в пятый, причем учился хорошо, но учебу пришлось бросить, потому что нужно было идти работать и помогать маме. Вначале устроился помощником к сапожнику, но проработал там недолго. На воскресенье он сам уезжал, а мне давал такое задание – выравнивать кривые гвоздики. Целую коробку, даже сейчас помню, какой они были фирмы – «Texi». Я раз выровнял, два выровнял, а потом просто смылся через окно, потому что это было невозможно, все руки в кровь исцарапаны, пальцы побиты…

Но зато потом мне по-настоящему повезло. Как-то я шел по нашей центральной улице и на двери кондитерской «505» вдруг случайно увидел объявление, что им требуется ученик. Набрался смелости, зашел и попросился на работу. «А ты знаешь, что здесь придется много и тяжело работать?» – «Я готов», и проработал там до самого начала войны. Но работали действительно тяжело, потому что вставать приходилось в два часа ночи. Будильник ставили в пустую кастрюлю, звонок – и вперед, готовить тесто. Но, несмотря на всю тяжесть, это работа считалась хорошей, потому что, то пирожочек перепадет, то немного крема. А вы знаете, что такое заварной крем для «наполеона», когда он еще теплый? Это же настоящая сказка…

Вначале я был простым учеником, но через три года работы успешно сдал экзамен на подмастерья, и уже у меня самого появился ученик. Но это просто мне повезло с хозяевами. А вот моему приятелю, который работал в другой кондитерской, нет. Там у его хозяина было два сына, так они ему специально подложили что-то в карман, вроде как поймали на воровстве, и выгнали. И фактически три года коту под хвост… Зато мне на людей везло. Кстати, такой показательный момент.

В 1940-м году после установления Советской власти к нам из Одессы приехал комиссар, даже фамилию его помню – Мацерат. Собрали коллектив кондитерской, человек пятьдесят всего набралось: работники цеха, официанты, слесаря, продавцы, агенты, и этот Мацерат поставил вопрос: «Нужно определить судьбу вашего управляющего. Никого не бойтесь и говорите правду». И не нашлось никого, ни единого человека, кто бы хоть полслова сказал против него, потому что это был на редкость справедливый и заботливый человек.


Многие ветераны вспоминают, что в последний предвоенный год ходили упорные слухи о начале войны.

На страницу:
3 из 4