Снайперы

Противогазы тоже бросили. У нас только патроны, гранаты, винтовка. И вот уже перед концом войны зашла я в дом, там в шкафу чистое, перевязанное ленточками белье, я же не буду проверять, какое оно?! Поменяла все белье, а оказалось, оно штопаное! Так и приехала в штопаной комбинации в Москву.

Вообще, как мылись-стирались на фронте?

Сложно. Как-то в одно селенье зашли, там парная баня была. Мы туда зашли, а оттуда ели вышли – угорели, не знали, как ею пользоваться. В общем, сложно.

А вши были?

Нет. У меня не было. У солдат были. Стригли коротко. А в школе нас постригли всех как мальчишек. Я помню, мы один раз шли из столовой, а Маруся шла последней. Она болела, и у нее длинные волосы. А девочка стоит и говорит: «Мама, мама, вот смотри, дяденьки идут, одна тетенька только!» А мы в брюках и все подстриженные…

Как вы к немцам относились?

Ой, ненавидели!

Интервью: Артем Драбкин

Лит. обработка: Артем Драбкин

Галышкина (Клейменова) Мария Александровна

Я родилась 14 октября 1923 года в деревне Николаевской Моршанского района Тамбовской области. Но я там очень мало прожила, папа был в то время строителем, строил университеты, и когда мне было три года, мы с мамой уехали в Ташкент, к папе.

Помню, однажды, мама принесла обед папе, а я села в ковш бетонной машины, мама хватилась, меня нет, спрашивает: «А где же Маруська?!» Нет нигде. Строители смотрят, я уже на пятом этаже.

В 1932–1933 годах папа с бригадой работали в Нальчике, и всю мамину родню он вызвал туда. Приехали мы в Нальчик, но пока собирались, все документы сгорели. Начали восстанавливать, и мне вместо 1923 года указали 1924 год.

Училась в школе, активно занималась общественной деятельностью. Еще в старших классах я окончила курсы медсестер. Помню, у частей, которые стояли в Нальчике, были тактические занятия, и вот из одной части пришел к нам в школу военный. Говорит: «У вас среди старшеклассников медики есть?» Все на меня показывают, говорят: она у нас одна умеет раны перевязывать, раненых таскать. А я была маленькая, щупленькая. «Она?!» «Хочешь, я тебя сейчас отсюда унесу на плече?»

Потом вышел указ об оплате за учебу в школе, а моя старшая сестра и ее подружки после 7 класса поступили в финансово-экономический техникум в Орджоникидзе. Когда она приехала получать паспорт, я ей говорю: узнай, если меня примут на второй курс, тогда я не пойду в 10 класс. Она уехала, а потом прислала телеграмму: «выезжай, прием в ФЭТ есть». Мама говорит: «Это какой еще ФЭТ?» – «Финансово-экономический техникум». – «Слава богу, а я думала, что ты артисткой пойдешь»; – у нас хороший Дворец пионеров был и мы там ставили очень много пьес по Пушкину, Тургеневу, а я всегда играла заглавные роли, соседи все время говорили: «Вон наша артистка пошла».

Я приехала в техникум, поднимаюсь в учительскую и одна из педагогов подходит: «Девочка, ты кого потеряла?» – «Нет, я приехала поступать на второй курс». – «А документы?» – «Мне в школе не дали, я так приехала сама». – «Что с тобой делать?» – «Пустите меня в класс, я хоть школу-то пропустила, так хоть здесь не пропущу уроки». И меня отправили в класс, а там урок истории был. Учительница задает вопрос, расскажите о победах Петра Великого, все сидят, молчат, а я любила историю, говорю, можно мне. И рассказала о победах Петра.

Следующий урок – литература. Учительница: «Кто расскажет стихотворение?» Все молчат, а учительница по истории после урока рассказала, как хорошо я знаю предмет: «Она нам всем нос утерла, знает историю лучше, чем я, учительница!», – и Зоя Яковлевна Кибалова, учительница по литературе, говорит: «Может быть, нам новенькая что-нибудь расскажет?» – «Что вам надо: Чехова, Пушкина, Лермонтова?» Прочитала «Смерть поэта».

Меня оставили на втором курсе. В октябре я получила паспорт, пришли документы из школы. В школе педагоги жалели – ох, ах, такую девчонку потеряли, да что же мы ее не удержали! В ноябре вышел указ, что многодетным и малоимущим семьям учеба в школе бесплатно, а у нас в семье было семеро детей, да в 1941 году мама родила восьмого, брата. Я говорю: «Кто же знал? Зато остальные будут бесплатно учиться». Перешла на третий курс. Приходим сдавать экзамены. Смеемся, хохочем, друг другу вопросы задаем, преподаватель по инспекции и бухгалтерскому учету был такой грузин: Датошия, он не любил, чтобы девчонки красились, а я блондинкой была, а брови черные. Он берет платок и проводит мне по бровям. Я ему по рукам как дам. Говорю: «Во-первых, я девушка, не трогайте меня. А во-вторых, я не крашусь, это все мое родное». Он говорит: «Вот как надо драться за себя».

23 июня у нас должен был быть последний экзамен, а уже было назначено, кто где будет проходить практику, и вот 22 июня мы идем, смеемся, а по дороге едут велосипедисты, говорят: «Что вы ржете, как коровы?» «Что случилось, мы никому не мешаем, идем по дороге». «Война началась, бегите обратно в город». Мы помчались обратно, так пролетели, как ни один спринтер не пробежит. Вбегаю в общежитие, чемоданы сложены в стороне. Мы сразу же побежали в военкомат. «Товарищ комиссар, можно на фронт?». А каждые полчаса-час передает Левитан, как отходят наши части, как немцы бомбят Киев, как на Севастополь налетели самолеты, но наши летчики их отогнали. Нам говорят, нечего еще на фронте делать, еще сопливые, выписывайте повестки тем, кто подлежит мобилизации. Пишем день, два, три.

Там я познакомилась с одной девочкой, Эммой, они с родителями и братьями перед войной из Житомира отдохнуть приехали, а тут война, куда им возвращаться? Мы с подружкой пустили их к нам в комнату переночевать, поделились хлебом. Через 60 лет мы опять встретились. Подходит ко мне в парке Горького Эмма и говорит: «Вы так похожи на одну нашу знакомую, которая училась в финансовом техникуме». «Не Маша Клейменова?» «Да». «Так это я!»

В конце 1941 года, когда немцы взяли Ростов, к нам пришел командир из погранучилища, тогда в Орджоникидзе было три училища – два пехотных и пограничное войск НКВД, говорит: «В училище формируется воинская часть, мы идем в горы, нужны санинструкторы, санитарки». Я говорю: «Иду». Пришли в горы, зашли в аул, ребята, донские казаки, которые ушли из Ростова, на лошадях, а я на тачанке. Вошли в аул, написано «сельсовет», командир туда. Поздоровались, спрашиваем: «Банда где»? Нам: «Никакой банды нет. Вот мой партийный билет, 24 года я в партии, 24 года я руковожу этим колхозом». Я говорю: «Ты не ври. Я на Кавказе прожила 10 лет, всех знаю, кто любит сало, кто нет». Он засмеялся, но командир ему поверил. Стали уходить и попали в окружение, в осаду. Кругом горы, сопки, сверху в папахе такой говорит: «Командир, напрасно ты девчонку не послушал, мы вас сейчас здесь по одному расстреляем».

До ночи продержались, а ночью я говорю: «Давай-ка, поскачу до наших…. Они сейчас уснули». Мы копыта лошади лопухами обмотали, чтобы не цокали, и я поскакала, а там до окраины леса метров 250, а потом еще с полкилометра, если не больше. Мне совсем немножко оставалось, когда одно копыто начало цокать, и бандиты открыли огонь, пуля попала в ногу по касательной. Я примчалась, рассказала, там сразу училище подняли, а меня в больницу. Когда я вышла из больницы мне уже рассказали, что всю банду взяли.

Вышла из больницы, а недалеко была 57-я бригада морской пехоты. Я к командиру: «Возьми меня, я санинструктор, только что из боев вернулась». – «Иди, тебе нет 18 лет». Вернулась домой и нас сразу отправили под Моздок на окопы. Там были наши девчонки, студентки, много из воинских частей, делали окопы. В мае 1942 года я вернулась обратно, вдруг приходит один товарищ и говорит: «В 18 километрах от Орджоникидзе организуется снайперская школа. Записывают по желанию». Так я попала в школу снайперов, кроме меня в нее еще 200 человек девчонок зачислили.

Новый 1943 год я встретила в школе, а потом нас отправили под Грозный. Мы шли в полном боевом и на марше уже узнали, что немцы убегают. Ну пускай убегают, нам меньше идти.

Штаб Закавказского фронта тогда уже в Армавире был и мы должны были прибыть туда же. Командир говорит: «Давайте проходящую машину остановим и попросим нас подбросить». Подходит машина, кузов под брезентом, я сзади подошла, брезент открыла и спряталась. Выходит майор в черной бурке и говорит, что везет боеприпасы, никого взять не может. Командир говорит: «А Клейменова где?» Я открыла брезент, помахала ручкой. Машина дошла до Минвод, остановилась, а январь-месяц, пурга. Шофер говорит: «Майор, иди отдохни, а я пока машину помою». В это время я говорю: «А меня кто будет снимать?». – «А ты как сюда попала?» – «Эх вы! И ты тоже, майор. Ты почему не проверил? Взяла бы и подложила гранату». Он ко мне. Я говорю: «Не лезь! Я с винтовкой, у меня 120 патронов. Идите оба отдыхайте, а я покараулю. И потом поедем с вами в Армавир». Приехала в Армавир, доложила, а им уже сообщили, что сюда идет школа снайперов.

В городе было все разбито, но где были более-менее целые дома, я написала «снайперы». Наши подъезжают, я докладываю: «Товарищ командир, дома я заняла!» Разместились, стали ждать покупателей, чтобы нас распределили по частям. Покупатели из частей прибыли, мы вышли, стоим в полном боевом и тут: «Клейменова, а ты как сюда попала?» Это комиссар 57-й морской бригады был. Я говорю: «Вы меня в прошлый раз не приняли, а теперь я хочу к вам».

В эту бригаду нас попало шесть человек. Нам выдали направление, идите догоняйте бригаду. Догнали бригаду и нас распределили по батальонам, я со своей подружкой, Анечкой, попала в один батальон. Пришли, доложились, командир роты говорит, утром пойдем в атаку. Мы: «Вы-то идите, а мы-то чего? Найдем себе местечко, будем обстреливать». «Ничего, там место найдешь!» И мы с Аней пошли в атаку. Там маленький пятачок, сарай, в нем немцы. А кругом болота, лиман, камыши. У меня ботинки 43-го размера были и я отстала, иду, а навстречу два матроса: «Ой, Маша, всех наших побили. Наша разведка… ее бы саму всю побить!» Оказывается, у немцев в сарае стояла пушка типа нашей 45-мм, а наверху миномет, и по берегу 19 пулеметов. В результате всех покосило, только они вдвоем раненые успели уйти. А Аню немцы в плен взяли, потом изнасиловали и повесили. Похоже, когда взяли в плен немцев, я подошла к одному, говорю, открой рот. Командир говорит, не лезь, а то попадешь под трибунал…

Пришли на КП, встали в оборону, девчонки из другого батальона говорят – мы идем на охоту… А у меня отобрали винтовку, говорят – успокойся, потом пойдешь. В ночь с 3 на 4 февраля я пошла на охоту. Мне один лейтенант говорит: «Маша, давай, я с тобой пойду». На охоту надо обязательно надо вдвоем ходить, один наблюдает, второй стреляет. Пошли. Он был начальник похоронного бюро, говорит: «Ты думаешь, мне приятно хоронить? Надо вытаскивать документы, отправлять похоронные письма». Пришли на передовую, отошли от наших окопов, рассветает, тихонечко дождь моросит. Вдруг один немец выходит, говорит: «Русский солдат, давай…» Я говорю, я тебе сейчас дам. Только он присел, я нажимаю спусковой крючок. Он сразу упал. На его крик еще подошли, я их всех уложила. И пошли скорей оттуда. Ребята-артиллеристы говорят – уходите скорее, тут сейчас месиво будет. Прихожу, села и плачу. Командир говорит: «Ты чего ревешь?» – «Ничего, мало убила». Я тогда еще письмо получила, что 19 января 1943 года под Краснодаром погиб папа, он автоматчиком был. Потом еще несколько раз сходила на охоту. А потом немцы бежали и бежали…

Тогда, в марте, много наших девушек погибло. Сначала Аня погибла, она такая спокойная была. Я что-нибудь психану, она меня успокаивает: «Спокойно, нервы не мотай». Девчонки из школы говорили: «Маш, тебе повезло. Ты боевая, а Аннушка тебя уравновешивает». 7 марта погибла Зина. Она нашла себе воронку, и оттуда, когда по берегу шли немцы она их потихонечку: щелк, щелк – и себе делала заметки на винтовке. Мы в разных ротах были, встречались только на отдыхе. Я ей говорю: «Зина, ты чего с одного места стреляешь?!» – «А что?» – «Тебя пристрелят». Она с одним мальчиком из Барнаула и вдруг 7 вечером он идет и ее несет. Немцы заметили, откуда она стреляла, и обстреляли ее. А 8 марта погибла Попандополова Оля. Она была старше всех нас, с 1919 года. Автоматчики потом рассказывали – она только привстала на колено, и пуля ей в лоб попала.

Потом меня перебросили в рыбацкой лодке на Малую землю, а со мной Тонечку Бобкову, санинструктора.

Она уже была на Малой земле, у нее дед рыбаком был. И вот он 6 февраля пошел посмотреть, куда можно высадить танки, все считали, что придут 83-я, 255-я, 79-я бригады, 50-я и 165-я дивизия, вышел из блиндажа, а тут немцы обстрел начали и ему два осколка досталось, один в пах, а другой в позвоночник. Его ночью переправили в Геленджик, но было уже поздно, и 10 февраля он скончался.

Нас с Тонечкой переправили, она пошла в роту санинструкторов, а я осталась на передовой. Мне показали мое место, зашла в палатку, наклонилась к винтовке, чтобы ее протереть, вдруг сзади погладили, я локтем опа. Поворачиваюсь – подполковник. Я говорю: «Что? Сладко?» А у нас был один автоматчик, ему в Севастополе памятник стоит, говорит: «Ну что, товарищ комиссар, попало? Нам уже всем попало. Не трожьте, а то сейчас пальнет из винтовки, будь здоров». Подполковник говорит: «Надо же, прямо в глаз». И ушел.

Дали мне одного молоденького мальчика из Барнаула и мы с ним ночью потихонечку вышли на охоту. Вижу, что-то шевельнулось, леса нет, что-то не так. Одна веточка шевельнулась и в это время выстрел, пуля попала за ухо. Меня привезли в санроту, там еще одна девушка лежала, у нее не было половины ноги. Заходит фельдшер Ниночка, говорит: «Маша, ну как ты?» – «Немножко поцарапало». И вдруг телефонограмма: немедленно пришлите снайпера Клейменову в свою часть. Я оттуда на лодку и к себе. Приезжаю в повязке. Говорю, одного убило, больше нет. И со своей бригадой дошла до Темрюка. 4 октября освободили Темрюк, идем, с одной стороны сумка, с другой винтовка, устала, хочу пить, и вдруг гроздья винограда… Я только потянулась, меня по руке хлоп: «Ты чего? Там за гроздьями винограда мины». Если бы я схватила, все бы легли… «Марш на камбуз, будешь картошку чистить». Ребята: «Ура! Машка будет на камбузе».

Отдохнули, нашу бригаду влили 316-ю дивизию и бросили под Полтаву, оттуда с боями шли до Киева. Подошли к Киеву. Город весь разрушен, стены и пустые окна. Один говорит: «Вась, глянь-ка наверху свастику, ах твою налево». Берет флаг, говорит: «Маша, наблюдай. А мы поднимемся наверх, будем флаг вешать». Снимают немецкий флаг, вешают наш. Я прислушалась, идет тень. Что там? На всякий случай выстрелю. Выстрелила. Ребята, говорят: «Ты что ли стреляла?» – «Я». – «Вон лежит твой фашист».

6 ноября освободили Киев. Пошли на Балаклаву. На Балаклаву мы наступали от Керчи, она уже была освобождена, 10 апреля 1944 года Одессу освободили, а 11 апреля Керчь. А ребята молодые, идут в бескозырках, ну как же – морская пехота. Я говорю: «Сейчас же снимите бескозырки и спрячьте, знаете, как хорошо видно снайперу золотые ленты, в башку получите».

Под Балаклавой меня ранило. Граната шуранула, меня всю обожгло. Пролежала немножко в госпитале, пришла оттуда, и меня направили в 317-ю дивизию. Я говорю, я же с морской пехотой. «Сиди, они уже далеко ушли. Потом пойдешь в свою дивизию». В 317-й дивизии винтовки у меня уже не было, я до конца войны с санитарной сумкой ходила.

17 июня мы попали в Карпаты, там небольшая речка была, а у нас боец был, узбек, если он жив, дай ему бог здоровья, очень высокий, вот такие плечи, ПТР через плечо носил, он меня в охапку схватил и перетащил.

Перед этим девушки из санузла позвонили, говорят: «Маш, мы тебе привезли бинты, вату, немножко сульфидина». Я говорю: «Нет, я спускаться не буду. Мало ли чего может случиться». Вдруг внизу шумиха, я смотрю, вроде в нашей форме, но что-то непонятное. Я вниз посмотрела, говорю: «Командир, посмотри, там что-то не то». Он позвонил по телефону вниз, а там только кричат: «Банда, измена, предатели». Наш телефонист говорит:

«Уходите!» Наверху узбек с ПТРом остался и еще один казах, а мы спустились вниз к мосту, у нас там станковый пулемет был, и в это время взрыв, и ребята, весь расчет, погибли. Начали переходить через речку, а она быстрая, горная, меня закружило, шинель вокруг меня закрутилась, и стреляют. Мы потом более трехсот дырок насчитали в шинели, но в меня ни одна пуля не попала. Нас было человек 12, идем. Спрашиваем: «Кто?» – «Бандеры переоделись в нашу форму».

Нас от части отрезали и мы пошли – поднимались наверх, спускались вниз. Идем, идем, идем, а с нами был телефонист с полевой рацией, он сообщил, что мы пробираемся через Нижние Карпаты. Сказали, чтобы мы держались, пришлют подмогу. В это время кто-то из наших ребят прислонился к березе, а она вся гнилая, столько лет-то стояла, улетела, а из-под нее вылетел камень и попал в голову нашему телефонисту, и он готов, и рация готова. Мы остались без связи. С нами еще один майор был из штаба, только пришел посмотреть, как у нас тут оборона, так с нами и остался. Его в пах ранило, я ему перевязку сделала. Он мне подарок сделал, лимон, так тот лимон у меня и был с собой. Каждому по чуть-чуть давала. «Товарищ майор, видите, как ваш лимон нас спасает?!»

Поднялись наверх, смотрим – внизу немцы, извилистая закарпатская дорога и по ней идут штрафники. Немцы бьют, а штрафники перешагивают и идут дальше, не сгибаясь, как в фильме «Чапаев», психическая атака…

Вдруг приходит один из разведчиков и говорит: «Идемте, я вам местечко покажу». Мы по одному спустились, пришли к своим. «Где вас носило?» Я говорю: «Комбат»… Похохотали. Майор говорит: «Если бы не Маша, она нас держала в кулаке». Комбат говорит: «Эх, вы командиры, один майор, а другой старший сержант»… Посмеялись и махнули в дивизию.

Освободили Румынию. Идем по Бухаресту, там красивые, старинные здания, храмы. Иду, рот разинула. Слышу: «Не упади», – румын на чистом русском языке говорит. Поговорили, оказалось, его родители эмигрировали. «На родину не хочешь?» – «У меня теперь здесь родина». «Ну и как здесь?» – «Как и везде. Кто-то живет богато, кто-то бедно. У нас средняя семья».

Под новый, 1945 год, вышли к Будапешту, Новый год справили около Будапешта. Там аэродром был, ангары слева, а внизу, может, для профилактики, такой настил, и огромный, как в цирке, купол, там может даже самолет остановиться. Командир полка сказал: «Ох как хорошо! Мы будем здесь связь держать».

Будапешт освободили 17 февраля 1945 года. Только город освободили, в подвалах было набито битком, и свои, и чужие, и бандеровцы, и власовцы. А там как – как только столицу взяли, так они сразу переходят на сторону советской армии. Как только Бухарест освободили, Михай пришел, говорит – ну, теперь я с вами дружу. И Болгария перешла на нашу сторону. Югославия перешла. Австрия только не перешла.

Помню в Венгрии сидим, и тут приходит офицер и молодая интересная женщина. Говорят на чисто русском: «Будем помогать». Командир полка спрашивает: «А ты кто такая?» – «Я с Украины». – «Как ты сюда попала?» – «Вышла замуж за офицера венгерской армии. Когда была в оккупации, многие повыходили замуж и уехали». Начальник разведки говорит: «Брысь отсюда, пока не расстрелял. Идите в СМЕРШ, разбирайтесь там».

После Венгрии идем по Дунаю, Австрия, бой идет, а мы сидим, ждем раненых. Я решила: не буду ждать, может, кого-то поймаю. Пошла по шоссе, навстречу раненые идут, куда тебя несет, там такая мясорубка, не лезь. Вот тут раненых подбирай и в повозку. Несколько человек несли раненых, мы их на повозку погрузили, а в это время немцы начали обстреливать шоссе. Один из снарядов разрывается впереди нас, метрах в 50, нашу коляску повалило вместе с лошадью. Меня выбросило, накрыло крупом лошади, всем дерьмом и кишками, нога, и рука подвернуты, все в кровище, в говнище. Ребята идут, говорят, ой, смотрите-ка, девчонка наша. Откопали. Дышит! Заворачивают в плащ-палатку, отнесли в деревушку. Принесли, развернули. Врач посмотрел, а мне после ранения под Шепетовкой хирург в ногу трубочку вставил, чтобы ногу не ампутировать, говорит, будешь ходить – зарастет, и тут ее задело. Нога висит, рука висит… Хирург посмотрел, ну, сейчас тебя на операционный стол и отбацаю. «Я тебе отбацаю!» – «А чего?» – «Сделаешь, как было». И вдруг вижу, идет хирург, который меня под Шепетовкой лечил, смотрит: «Маша!» «Вашу работу испортили». «Не дам ампутировать ногу. Немедленно обработайте, и вставьте шпульку. Это все в гипс замуровать. Потом будешь ходить, с палочкой бегать». Мы посмеялись.

Сделали операцию, лежу в палате, пятеро девчонок, одна летчица, у нее рука загипсована, как крыло самолета, а я пришла на костылях. Улеглась, лежу на кровати и эта девочка умирает. Когда проснулась, ее нет на постели. «Где же летчица Лена?» – «Она умерла». Может, сердце не выдержало или гангрена. Сколько смертей видела.

Наши по Дунаю идут, уже к Вене подходят. На подступах к Берлину бои идут, я думаю, господи, а я тут еще лежу до сих пор. Профессор, видимо, хотел меня сберечь, чтобы я подольше пролежала в госпитале. Я говорю – нет, доктор, мне надо к своим. А в это время 317-я уже была в подчинении Дунайской флотилии. Меня вызывают: «Ты что здесь разлеглась?» – «У меня еще нога вон какая». – «Перевязывай свою ногу. И на мотоцикл». «Справку хоть возьми». Потом оказалось, что это был Юматов, наш знаменитый актер. Отвез он меня в Венский лес. Пришли к командующему Дунайской флотилии: «Ну что пришла?» – «Пришла!» – «Вот группа собирается, бери суму и катись с ними в Венский лес». Вена тогда уже освобождена была, ее 14 апреля освободили, а мы пошли лес прочесывать.

Я говорю: «Ребята, давайте посмотрим могилу Иоганна Штрауса». Пришли, там чуть-чуть плита сдвинута, видимо, как бомбили, и мы слышим кто-то кричит. Ребята бегут: «Вы что здесь колупаетесь?» – «Гоняем фашистов». «Каких фашистов! Война окончилась!»

Мы вниз спускаемся, а там американцы новенькие студебекеры жгут. Я говорю: «Ребята, у нас в России ничего нет, давайте попросим в подарок». – «Ну, иди». Пошла. Прихожу. Выходит представитель с переводчиком. Я говорю: «Подарите, вы все равно жжете, а в России нет». – «Пожалуйста».

Побыли немножко в Вене. Оттуда нас увезли, часть в Измаил, часть в Югославию. Я там замуж вышла за матроса, с которым служила.

Меня в Вене его друг нашел, Миша Мамонов, пришел к нам за перевязочным материалом, а там я. Он: «Маша, а тебя Толик ищет». Я тоже искала, мы переписывались через родных. 5 июня свадьба была. Мы в Югославии были, а регистрироваться пришлось в Будапешт ехать. Зарегистрировались, вернулись в Югославию, ребята натащили со всех сторон подарков. Я говорю: «Что вы мне чужие тряпки принесли, не надо мне ничего!» – «Ладно, Маша, одно платье сошьем».

Спасибо, Мария Александровна. Еще несколько вопросов. Вы говорили про засаду банды на Кавказе, что это за банда была?

Те, которых не добили в 18–20-м годах и дети тех, кого убили, казнили. Они организовали свою банду.

Чему учили в училище?

Как стрелять, маскировать, снайперскую винтовку изучали. Винтовка была Мосина 1891 года, снайперский прицел. Как передвигаться, двигаться с винтовкой. Как ползать по-пластунски, маскироваться в голом поле, стрелять по двигающейся мишени, когда человек сидит. Нас учили 7 месяцев.

Какая дистанция стрельбы?

Метров 150–200.

Вам полагалось табачное довольствие?

Да. Даже в училище давали. В училище давали турецкий табак и очень многие девчонки, особенно детдомовские, курили. А я получала шоколад… Хотя мне предлагали, никогда не курила.

Как с личной гигиеной на фронте?

Это зависит от самой женщины. Если я аккуратная и чистоплотная, говорю, ребята, штыки вверх… Сразу в круговую, если на отдыхе, набрасывали шинели, заходила туда, что надо делала. А когда были в окопах, там у командира роты, взвода, блиндаж, прихожу, говорю: «Ну-ка, катись отсюда»… Один раз было так, пошли в бой, а у меня месячные, я овчинную варежку подложила, потому что больше ничего не было…

Трудно было, конечно, тяжело. Но все равно – только деревню или городишко заняли, грею сразу воду, подмылась, вымылась, постирала… Одна у нас была, Нина, ходила в ватных брюках, запах невыносимый, никак не могли заставить ее вымыться, такая вот была грязнуля…

Вши были?

Были. Много. Один солдат ко мне приходит, Маша, я себе всю грудь ободрал. У него были лобковые вши, цепляются, как клещи… Обрила его, у него была такая густая шевелюра. И было у нас жидкое мыло «К».

Еще белье в бочке прожаривали, и при каждом удобном случае старались помыться. Берем огромные лопухи, снопы, накрываем все на угли, снимаем все с себя и туда…