Любовь по обмену

Лена Сокол

Любовь по обмену

Дорогие читатели!

Любое мнение, высказанное в данном произведении любым из героев, не претендует на то, чтобы быть истиной в последней инстанции. Также просим учитывать тот факт, что обе описываемые страны – очень большие и быт, традиции, предпочтения жителей (и даже описываемые товары в магазинах) могут отличаться в зависимости от регионов и обозначенных географических областей.

© Сокол Е., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

-1-

Зоя

– Если хочешь, я не поеду. – Слава нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

Последние полгода я только и слышала о том, как он мечтает поехать в Калифорнию. Жить в американской семье, ходить в колледж, подтянуть язык, изучить традиции, быт… Какое уж тут «не поеду».

– Что ты… – умело уворачиваюсь от поцелуя.

Папа смотрит на нас ястребом и привычно хмурит брови. Мы со Славой встречаемся почти год, но это не такой приличный срок, чтобы можно было безнаказанно целовать его дочь у него на глазах.

– Я очень хочу, чтобы ты поехал, – киваю, заглядывая Славе в глаза, и крепче сжимаю его руки. – Правда-правда. Просто немного взгрустнулось. Мы же… расстаемся.

– Малыш, – он поправляет сумку на плече и обнимает меня, – не забывай: видеозвонки, голосовые сообщения и электронные письма. Каждый вечер. Да?

Послушно киваю и стараюсь улыбнуться.

– К тому же с тобой будет Челси! – продолжает Слава и целует меня в нос.

Вот об этом я и беспокоюсь. Как привыкшая к достатку и роскоши американская студентка будет выживать в заурядном российском городке, в небольшом доме с минимумом удобств да еще и в одной комнате со мной?

– Всё! Хватит лобызаний! – Мой брат врывается в пространство между нами, беспощадно разрушая интимный момент.

Он светится, улыбка тянется от уха до уха. Еще бы, Стёпа – настоящий везунчик. Ему предстоит прожить ближайшие полгода в Сан-Диего, на берегу Тихого океана, в шикарном особняке, принадлежащем семье моей подруги по переписке – Челси Реннер.

– Люблю тебя, – шепчет мне Слава.

Ему повезло чуть меньше – остановиться придется в доме Розы и Хуана Мартинез, американской пары мексиканского происхождения со средним достатком, любезно согласившихся приютить студента по обмену из России.

– И я, – отвечаю тихо, чтобы папа не услышал.

Ему очень трудно смириться с мыслью, что его крошка Зоя встречается с «патлатым переростком».

– Уже скучаю. – Все-таки запечатлев над моей верхней губой короткий поцелуй, Слава делает шаг назад.

Стискиваю его пальцы и неохотно отпускаю. Брат красноречиво косится на нас, на отца, затем морщит лицо и толкает Славу в плечо:

– Давай, Славян, шевели окорочками.

Он буквально оттаскивает парня от меня и тащит за собой в зону вылета.

– Я тоже уже скучаю… – бросаю на прощание, робко махнув рукой.

Мама подходит сзади и обнимает меня:

– Зайка, не грусти, – прижимается и больно давит подбородком в плечо, – сейчас встретим Челси и поедем домой. Вам вдвоем будет очень весело, вот увидишь. – Она старательно выделяет слово «очень», и это начинает беспокоить меня еще сильнее. Мамино желание понравиться американской гостье пугает.

«Хэллоу, май нэйм из Людмила, – с улыбкой во все тридцать два зуба повторяет она, пока мы втроем медленно движемся к зоне прилета. – Вэлкам ту Раша!»

Таланта к языкам у нее примерно столько же, сколько у нашего министра спорта. Может, даже чуть меньше, поэтому маман обзавелась новым планшетом, на который Стёпа установил онлайн-переводчик.

– Нужно было написать табличку с именем Челси, – спохватываюсь я, – чтобы было видно издалека. Так все нормальные люди делают.

– Не переживай, – успокаивает меня отец, от которого за версту несет одеколоном. К встрече с гостьей он тоже готовился основательно: причесался, надел новый свитер, погладил брюки. – Вы же договорились, что ты будешь в красной водолазке. Тем более вы видели друг друга на фото и даже пару раз в «Скайпе».

– Угу, – мычу я, чтобы не разреветься.

Перед глазами по-прежнему стоит Слава. Вот он закидывает сумку на плечо, машет на прощание и торопливо удаляется по коридору. И брат с ним. Если бы не приезд Челси, я бы окончательно расклеилась.

«Вэлкам ту Раша», – повторяет мама снова и снова.

Мы дружно топчемся на месте, разглядываем людей в толпе, сверяем часы. Так проходит час, затем второй. Папа жутко нервничает, мама зачем-то продолжает разминать губы своим «хэллоу», а я пытаюсь понять, в каком месте ошиблась. Не тот рейс? Час, день? Почему она не прилетела? А если прилетела, почему мы не видели ее?

– Зайка, позвони в деканат, – просит мама, когда мы уныло плетемся к машине в вечерних сентябрьских сумерках, – пусть они выяснят, что произошло.

– Я забыла телефон дома, прости. Как только доберемся, позвоню и отправлю Челси сообщение.

– Может, девчонка передумала? – ворчит отец, забираясь в автомобиль. – Зачем гонять людей в аэропорт, если решила не лететь? Трудно было предупредить?

– Я не знаю, пап, – бормочу, устраиваясь на заднем сиденье.

– Трудно было созвониться утром? – продолжает он, заводя мотор.

Но я уже не слышу. Пристегнувшись, откидываю голову назад и любуюсь медовым золотом, которым налилась листва на деревьях.

– Вэлком ту Раша, – как-то уже безрадостно шепчет себе под нос мама. Отец качает головой и включает радио.

Всю дорогу мы молчим, стараясь не смотреть друг на друга. Я уже скучаю по Славе и брату, и в тот же момент чувствую облегчение – Челси не приедет, а значит, не придется нарушать привычное течение жизни, чтобы показать пресловутое русское гостеприимство.

– А это еще кто? – спрашивает папа, притормаживая у подъездной дорожки.

Подскакиваю, пытаясь вытянуть шею, чтобы увидеть, о ком он говорит, но замечаю лишь темную фигуру на крыльце. Машина сворачивает во двор, останавливается возле гаражных ворот, двигатель глохнет. Отстегиваю ремень, выпрыгиваю наружу и застываю от неожиданности.

На ступенях сидит незнакомый парень. В протертых джинсах и тонкой футболке, несмотря на прохладный вечер. Ткань черного цвета с трудом скрывает проступающие под ней стальные мышцы. Судя по всему, он очень высокий – ноги длиннющие, размер кроссовок не меньше сорок четвертого. Волосы, темные, только на кончиках выгоревшие почти до соломенного цвета, растрепаны. Губы пухлые, в зубах сигарета, в ушах – наушники. Он сидит в расслабленной позе, облокотившись на большую спортивную сумку, затягивается, выпускает дым, а затем… стряхивает пепел в стоящий рядом горшок с мамиными петуниями.

Мама вылезает из машины и хватается за сердце, папа демонстративно хмыкает и быстрым шагом направляется к незнакомцу. Я стою на месте и не могу оторвать взгляд от его синих глаз, сумасшедше ярких, с застывшим в них оттенком злости и пренебрежения.

– Вы кто? – громко спрашивает отец, подойдя к крыльцу.

Парень не спешит вставать. Он оглядывается по сторонам и, не увидев урны, тушит окурок в горшке. Затем достает из кармана листок и протягивает папе.

– Здесь… наш адрес, – недовольно говорит отец, когда мы с мамой подходим.

Парень сверлит меня холодным взглядом и медленно поднимается. У меня перехватывает дыхание – он выше меня почти на голову.

– Джастин, – представляется незнакомец, смерив меня небрежным взглядом, в котором отчетливо читается, что я – пустое место. Затем смотрит на моего папу и протягивает руку: – Джастин Реннер. – Голос низкий и теплый, с мягким южным калифорнийским акцентом.

Отец растерянно жмет протянутую ладонь, затем передает мне листок бумаги. Пытаюсь вглядеться, но буквы скачут перед глазами. Кажется, там действительно написан наш адрес.

Джастин… Джастин Реннер? Голова начинает кружиться. Челси пару раз говорила, что у нее есть брат. Но почему здесь он?

– Джастин? – Мама выглядит очень беспомощной и растерянной. – Вэлкам ту Раша… – жмет руку незнакомца. Ее маленькая ладонь тонет в огромной лапище.

– Челси не смогла приехать, вместо нее – я. – Он закидывает сумку на плечо, прячет руки в карманы узких джинсов и хмурится.

Парень вроде как и сам не рад, что оказался здесь.

Мама с папой переглядываются и молчат.

– Они что, не понимают меня? – спрашивает парень, приподнимая бровь.

– Нет, – отвечаю я, – то есть… No… – опасливо поднимаю на него взгляд.

– Окей, ну, объясни им тогда по-быстренькому. – Он кивает головой и тут же напускает на себя скучающий вид. – Как там тебя?

– Зоя, – выдыхаю, чувствуя себя кроликом перед удавом.

– Зоуи? – явно насмехаясь, переспрашивает он.

– Нет. Зо-я.

– Ага. Ясно. – Он хитро щурится и еще раз произносит: – Объясни им, Зо-у-и.

Джастин

«Первосортный засранец и третьесортный спортсмен!» – эти слова Челси всплывают в памяти всякий раз, стоит только вспомнить, в какой жопе по ее вине я оказался. Если бы сестра не сдала меня предкам, хрен бы очутился в этой дыре.

Убогая страна, угрюмые люди, холодина жуткая. Как они вообще здесь выживают?

Немая сцена затягивается.

– Э… эм… ну… – Девчонка явно не слишком умна, долго собирается с мыслями и выглядит обескураженной.

– Я смотрю, ты мастер поддержать разговор? – сочувственно гляжу на нее, затем на часы. – У меня не так много времени, и я ужасно устал после перелета. Давай без лишних бла-бла, скажи своим предкам, пусть покажут мне место, где можно перекантоваться, пока меня не выпрут обратно в Штаты. Окей?

– Я… – Эта Зоуи краснеет, как перезрелый томат, явно собирается выдать что-то на английском со своим забавным акцентом. – Я не очень хорошо поняла, что ты сказал… – блеет она, заламывая пальцы. – Не мог бы… ты… говорить помедленнее?

Фэйс палм. Попал так попал…

Ее родители смотрят на меня, как на инопланетянина, неизвестно зачем решившего почтить своим присутствием их жилище, а она и двух слов связать не может.

– Окей, – говорю, наклоняясь к этой малявке, разжевываю по слогам: – Я буду у вас жить. Обрадуй родителей. По-нят-но?

– Ан-дэс-тэнд, – сквозь зубы, явно обидевшись, рычит она, поворачивается к предкам и долго что-то объясняет на фирменно русском – грубоватом, холодном и жестком языке.

Все сказанное звучит, будто повторенное многократно «Сталин-Путин-Гор-ба-чев», но мне почему-то нравится наблюдать в этот момент за ее губами. Они мягкие, розовые, пухлые и так красиво складываются трубочкой, когда она раз за разом повторяет какое-то «On». Что бы значило это слово? Даже интересно, надо будет посмотреть в словаре.

Поймав себя на этой мысли, трясу головой. Единственная моя задача – сделать все, чтобы в максимально короткие сроки свалить отсюда.

Наконец родители девчонки кивают головой, еще раз жмут мне руки и, очевидно, представляются. Вряд ли я когда-нибудь смогу повторить их имена, даже если очень постараюсь. Для меня все сказанное сливается в один большой хаос, от которого плавятся мозги.

Они натужно улыбаются и затем приглашают меня в свое жилище. Двухэтажный домишко квадратов на сто пятьдесят изнутри оказывается вполне пригодным для жизни, светлым и даже уютным. Как если бы меня заселили в семейный придорожный мотель экономкласса.

Папаша сразу бежит к телефону, а мамаша останавливает меня в коридоре, пытаясь что-то объяснить. Видимо, женщине чем-то не угодили мои кроссовки. Она тычет в них пальцем и жестами разыгрывает какую-то пантомимическую сценку.

– Пожалуйста, – тихо просит Зоуи за моей спиной, – сними обувь.

– Это еще зачем? – спрашиваю.

– У нас так принято.

Оборачиваюсь и опаляю ее злым взглядом.

– Ни за что!

Девчонка поджимает губы, явно что-то обдумывает, затем смотрит на мать и что-то быстро говорит. Та кажется вполне удовлетворенной ее словами и отходит, пропуская меня в гостиную. Бросаю с размаху сумку на пол, падаю на диван и оглядываю обстановку: стол, два кресла, телевизор на стене. Комната совмещена с кухней, где они, очевидно, обедают. М-да…

– Что ты сказала ей? – спрашиваю у Зоуи, которая продолжает вздрагивать при звуке моего голоса.

Ее огромные голубые глазищи хитро сужаются.

– Сказала, что ты переживаешь… – она снова старательно подбирает слова и аккуратно складывает их в предложения, – что запах твоих носков… напугает ее, – набирает в грудь больше воздуха и гордо вздергивает носик. – И что ты обещаешь ей потом вымыть пол.

Мое лицо вытягивается от удивления. Что ж, девчонка не так проста, как кажется. Эта кроха с характером, а значит, вдвойне приятнее будет утереть ей нос.

– Черт, – бормочу, замечая, что кроссовки и правда оставили на полу грязные следы.

И где я успел так вляпаться?

Хозяйка дома скидывает плащ, продолжает что-то суетливо говорить дочери, хватает швабру и лихо протирает за мной пол. Ее муж меряет шагами кухню, громко общаясь с кем-то по телефону. Мы с Зоуи играем в гляделки: я, развалившись на диване, бесцеремонно разглядываю ее щуплую фигурку, она, видя это, вспыхивает еще сильнее. Кожа на ее лице и шее становится почти того же цвета, что и шерстяная водолазка.

– Ты… – наконец она решается снова заговорить, – ты же… должен хоть немного понимать по-русски, разве нет?

Я?! Вот такого уж точно не было в моих мечтах.

– Нет, – морщусь.

– Но… – Теперь Зоуи опять похожа на перепуганного олененка Бэмби. Выглядит это забавно и нравится мне все больше. Она задумчиво смотрит на мои кроссовки, покусывая губу.

– Что?

– Ведь таковы условия программы обмена… – Хлопая длиннющими ресницами, она запинается и косится на родителей. – Изучать язык, быт, традиции, хорошо учиться в университете принимающей стороны.

– Нет, – усмехаюсь, – этого я делать точно не собираюсь.

Женщина со шваброй уже возле меня. Смущенно улыбается и жестом просит поднять ноги, чтобы она могла протереть под ними.

Господи, да проще было снять эти чертовы кроссовки! Сумасшедший дом…

– Но… ведь, если ты не будешь всего этого делать, тебя исключат из программы и отправят домой, – бормочет Зоуи, теребя тонкий золотой браслет на запястье.

Встаю, иду к двери, снимаю обувь и возвращаюсь в гостиную в одних носках.

– Детка, в этом-то и вся фишка. – Недобро улыбаюсь, подмигиваю и перевожу взгляд на наручные часы.

Дома раннее утро. Эта долбаная разница во времени ужасно меня напрягает.

Зоя

– Джастин! – радостно вопит мама, распахивая объятия к этому неандертальцу. – Ты снял кроссовки!

Похоже, он сразу догадывается, чему она так рада. И немудрено: мама проговаривает слова отчетливо, артикулирует и жестикулирует так отчаянно, будто пытается обучить шимпанзе членораздельной речи.

– Йес, мэм, – кивает Джастин, сторонясь ее.

– Мам, он тебя не понимает, – бросаю с досады. – Совсем. Даже чуть-чуть.

И тут же спотыкаюсь о его огромную сумку, лежащую на полу. Лечу вперед с вытянутыми руками и еле удерживаю равновесие, остановившись всего в метре от гостя-иностранца. Парень протягивает свою огромную ручищу, чтобы помочь, но я лучше схвачусь за гремучую змею, чем за его руку. Стискиваю зубы и поджимаю ушибленные пальцы ноги.

У него что там внутри, кирпичи?

– Правда? Ничего не понимает? – Мама совсем не кажется расстроенной и продолжает с улыбкой: – Он кажется мне ужасно невоспитанным. Не знаю, что мы будем с этим делать.

Ей явно доставляет удовольствие возможность говорить про человека, когда тот находится рядом и ничего не понимает.

– Осторожнее. – Джастин многозначительно поднимает брови. Между нами все еще меньше метра, он наклоняется ко мне: – Ты слишком спешишь в мои объятия, детка.

– Что? – бормочу на русском, опешив от такой наглости.

Как сказать по-английски «вот еще» или «больно надо»?!

Так и не вспомнив, возмущенно надуваю губы и отворачиваюсь.

– Думаю, это всего лишь досадное недоразумение и скоро его отправят обратно. – Срываюсь с места и иду на кухню к единственному человеку, который может помочь нам во всем разобраться. – Этот парень не просто не воспитан, он самая настоящая самовлюбленная задница!

В эту секунду отец как раз заканчивает говорить по телефону и поворачивается ко мне. Я вижу мечтательное, довольное выражение, застывшее на его лице: глаза хитро блестят, уголки губ расходятся в улыбке.

– Зайка, почему ты не сказала мне, что отец Челси – известный бейсболист?

Борясь с желанием разбить что-то из посуды, останавливаюсь у обеденного стола.

– А это имеет какое-то значение?

– Да… – Папа бросает заинтересованный взгляд в сторону гостиной. – Очень большое значение…

– И что изменит факт того, что этот хам из богатой семьи?

Он кладет руку мне на плечо и несколько раз похлопывает:

– А то, что мы покажем этому иностранцу всю мощь русского гостеприимства и сделаем так, чтобы он смог быстро освоиться. – Папа ласково касается подушечкой указательного пальца кончика моего носа. Будто бы мне пять лет, а не восемнадцать. Что за детский сад? – А ты поможешь ему с учебой. Поняла?

У меня дар речи пропал. Помогать ему? Чего ради?!

– Но почему? – только и смогла выдавить, косясь на чужестранца, презрительно морщившего нос на обстановку нашего дома.

– Потому что отец Джастина щедро оплатит наше терпение.

– Но он ведь не собирается учиться! – Я сама не заметила, как повысила голос. – Этот Джастин собирается сделать все, чтобы быстрее уехать назад! Его вышвырнут, и я не смогу поехать в следующем году в Штаты. Мне просто не позволят, потому что я «не оказала теплый прием и не создала должных условий» студенту по обмену!

– Значит, мы сделаем все, чтобы он остался здесь на ближайшие полгода. – Папа потирает ладони, натягивает на лицо широкую улыбку и следует в гостиную.

– Ради чего? Ради денег? И сколько он тебе пообещал?

Но мой протест для отца ничего не значит, когда впереди маячит возможность покрыть все наши долги.

– Сынок, – он подходит к Джастину и указывает на лестницу, – пойдем посмотрим твою комнату!

– Не трудись, – ворчу, тяжело вздохнув, – он не понимает ни шиша.

Приближаюсь к гостю:

– Бери свои вещи, – и киваю наверх, – твоя комната там.

Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации, поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах – безграничное чувство собственного превосходства.

Поднимаюсь по лестнице первой, а когда наконец оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.

Вот же наглец!

Отворачиваюсь и ускоряю шаг.

– Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? – беспокоится мама.

– Конечно же нет, Люда! – отвечает папа. Его голос как растопленный мед. Я не вижу лица, но знаю, что он продолжает «гостеприимно» улыбаться. – Пацан поживет в комнате Степана.

– Да, – мне не удается сдержаться, чтобы не съязвить, – пусть разнесет там все к чертям. – Поворачиваю по коридору и толкаю дверь в комнату брата. – И не забудь поставить ему пепельницу, а то все горшки с цветами загадит! А нам выдай противогазы!

– Не переживай, дочь. – Папа проходит мимо меня и радостно указывает гостю на комнату. – Сделаем из него человека. И не таких перевоспитывали. – Заметив, что парень замешкался, показывает рукой: – Ну, входи, входи. Вэлкам! Правда, здесь всего одно окно и нет отдельной ванной комнаты, зато имеется неплохой компьютер и вид на улицу. Тебе будет не скучно. – Цыкает на меня: – Переводи, переводи!

Медленно поворачиваюсь к Джастину и устало произношу:

– Папа говорит, что мы хотели поселить тебя в сарае, но, к сожалению, у нас его нет. – Взмахиваю рукой: – Поэтому – вот.

– Будь как дома! – подсказывает папа, улыбаясь.

– Курить в доме строго запрещено, – перевожу я.

– Проходи, сынок, – снова папа.

– Отбой в одиннадцать. – Я.

– Смелее. – Он.

– Шевели ногами! – Я.

Смерив нас по очереди недоверчивым взглядом, парень входит в комнату.

Боже, как же мне нравится наблюдать за его реакцией. В ней все: обреченность, мольба, трагедия, ужас.

Да, милый, придется несладко. Это тебе не роскошный папенькин особнячок у моря с прислугой, кинотеатром, тренажеркой и бассейном. Это комната моего разгильдяя-брата.

Это Россия, детка!

Джастин

Непостижимо.

Еще вчера единственной моей неприятностью было нежелание отца слушать и слышать меня, сегодня – вот это все. Темная комнатка размером с гардеробную, низкие потолки, узкая кровать, стол со старым компьютером и деревянный стул. А за окном – осенняя хмарь и десятки разношерстных домов, выстроившихся вдоль кривой серой улочки.

Смотрю и не верю своим глазам. Как живут все эти люди? Неужели им приятно смотреть в окна? Все такое… разное. Почему никто не контролирует внешний вид строений?

Соседский дом, виднеющийся из-за забора, похож на мини-амбар. Деревянный, маленький, всего два окна. Следующий – натуральный скворечник, этажа в три. Дальше по улице – ассорти из каменных замков с коваными заборами и маленьких домов-клетушек, стоящих друг на друге. А это что? Во дворе какие-то земляные холмики. Они что, выращивают… овощи?

Самое интересное, что у одних все кажется ужасно неухоженным, а у других – картинно роскошным. Дома такого не увидишь: каждый район выдержан в своем собственном стиле. Все мелочи оговорены заранее, начиная от высоты, цветовой гаммы и материалов, используемых в строительстве специально нанятой фирмой, и заканчивая высотой и формой газона перед домом. Проложили тебе пешеходную дорожку перед домом – получаешь счет на оплату, провели освещение, поставили почтовый ящик – то же самое. Порядок, демократия.

А тут что? Мрак. Неудивительно, что в этой стране никто почти никогда не улыбается. Кроме родителей Зоуи, которые все еще старательно делают вид, что ужасно рады меня видеть.

Достаю телефон, щелкаю серый пейзаж за окном и отправляю в «Инстаграм», проставив геолокацию. Пусть это будет ответом на десятки пропущенных звонков, сообщений в «Ватсапп» и «Твиттер». У меня нет ни сил, ни желания общаться с кем-то из парней.

Я зол. Ужасно зол.

Оборачиваюсь.

Родители Зоуи все еще здесь. Стоят на пороге комнатенки, улыбаются. Отец поглаживает тыльной стороной ладони гладко выбритую щеку, мать нервно теребит край сиреневой кофточки. Забавные. Он – высокий, подтянутый для своего возраста, светловолосый, она – худенькая брюнетка, ростом ему до плеча. Надо будет спросить у девчонки, как их все-таки зовут. Хотя незачем. Я не собираюсь здесь задерживаться, ведь так?

Они что-то говорят, указывают на мой багаж. Хмурюсь, пытаясь понять, что же именно. Кажется, это что-то вроде «располагайся» или «будь как дома». Кажется.

Пожав плечами, склоняюсь над сумкой, лежащей на кровати. Открываю замок, достаю оттуда скейт. Предки Зоуи тихо перешептываются. Ее мама не верит своим глазам, подходит ближе и заглядывает внутрь.

На дне сумки остаются лежать четыре одинаковых черных футболки, три белых, кепка, две кофты и джинсы. Еще где-то в боковом кармане должно быть нижнее белье. А, вот и самое главное – наушники. Достаю их, надеваю, подключаю к телефону и врубаю музыку громче.

Мама Зоуи о чем-то переговаривается с мужем, указывает на мои вещи, картинно хватается за сердце. А я ложусь на постель и закрываю глаза. В этой стране, видимо, никто не знает о «личном пространстве». Может, хоть так догадаются. Вскоре фоновые звуки стихают, кажется, ушли.

А я все лежу и пытаюсь понять, что такого могла найти здесь Челси. Почему изучала этот странный, немелодичный язык, вечерами изводя всех своим р-р-рычанием на русский манер. Зачем обкладывалась учебниками истории, разговорниками, постоянно гуглила что-то, пытаясь узнать как можно больше. Почему рвалась сюда и почему так радовалась, когда ей звонила эта угловатая невзрачная девчонка с прозрачными, как океан, голубыми глазами.

Черт. Океан. Как же мне не хватает тихого шелеста волн, соленого воздуха и горячего золотистого солнца, обжигающего кожу.

– Эй, – чья-то рука мягко ложится на мое плечо, – эй.

Меня мягко укачивает, засасывая в сон, но эти прикосновения становятся все настойчивее и жестче. Наконец вылетевший из уха наушник заставляет открыть глаза.

– Что? – хватаю непрошеную гостью за запястье, прищуриваюсь, смотрю злобно.

И Зоуи, склонившись надо мной, снова забавно вспыхивает. Ее зрачки расширяются, по лицу разливается густой румянец.

– Тебя ждут внизу! – вырывает руку. – Ужин… в честь твоего приезда.

Девчонка не собирается ждать моего ответа. Роняет наушник мне на грудь, выпрямляется и, тяжело вздохнув, выходит из комнаты. Ее уже нет, но я продолжаю чувствовать исходивший от нее аромат. Корица, ваниль, свежая выпечка… Почти физически ощущаю, как кончики ее волос все еще касаются моей шеи. Закрываю глаза, усмехаюсь и вдруг чувствую, как в джинсах поднимается самое настоящее восстание.