Полная версия
14 сказок для взрослых
Но Вильнюс город мистический, пусть и не в такой степени, как Прага, и пренебрежения к себе не прощает. Путник не закружится здесь в лабиринте старых улочек, не сойдет с ума, вглядываясь в воды быстрой речки и не искусится броситься вниз с горы трех крестов. Но жестоко посмеяться может многочисленное войско его ангелов, и могут обратить в голема призраки мудрецов.
Ни о чем таком Юхан не помышлял. Его мистика была другого порядка. Духи природы были бесхитростны, лесные девы наивны. Тролля на крайняк можно было шугануть вилами, с ведьмами договориться: я не лезу на ваш шабаш – и вы не шалите на моей опушке.
С виленскими ангелами и мудрецами, сами понимаете, договориться нельзя. Праведников и язычников их суровое воинство не любит. Как смеет простой человек не страдать и не каяться? Откуда высокомерие, чтобы бросать вызов небесам? Юхан смел, не подозревая об этом. Небесам он предпочитал избенку на опушке и скромную съемную квартирку. Хуже того, он дерзал не грешить. Как-то само собой получалось. Не совершал дурных поступков и не имел злых мыслей по лености ли, по тупости, или просто по чистоте души. И пока мы искали подарок для друга, ангелы лелеяли план мести. Ну, может, не ангелы, а кто-то другой.
Звонкие колокольчики, солевая кормушка для лосей, охотничий рожок, причудливая свистулька-манок – мы предполагали что-то такое. Ничего не попадалось. Статуэтки гномов и будд мы решительно отвергли, остановились было у больших плетеных корзин, которые на поверку оказались китайскими, и вдруг, в каком-то закутке, внимание Ильсы привлекли две фигурные железки. Продавец затруднился определить, что это за штуки. Подставка для чайника, капкан, детали головоломки, спортивный инвентарь, крепежи рыцарских лат – мы гадали, спорили и передавали железки друг другу. Предмет был нелепый, но странно притягательный. И, похоже, старинный. Его хотелось держать в руках, поворачивать, крутить, рассматривать. Но какое применение могла иметь эта вещь? Юхан при всех «чудесатых» заморочках был практичным хозяином, как человек он нам нравился, и не хотелось нести в его дом невесть что. Стоила бессмыслица символические два евро, и мы после некоторых колебаний решили ее взять. Чтобы скрасить впечатление от неказистого подарка, мы накупили в продовольственном павильоне колбас, фруктов и вина.
Итак, мы вручили железки Юхану, он просиял или из деликатности сделал вид, что лучшего подарка на свете быть не может. Праздник прошел весело, и очень скоро начался отпускной сезон. Мы поочередно разъехались кто куда.
Конец лета пролетел стремительно, солнце покатилось к тропику Рака, начались долгие холодные вечера. Мы не сразу заметили перемену в Юхане. Он будто похудел и стал более рассеян, но разве это не типично для вернувшегося из отпуска? Лишь когда наша компания собралась на вылазку в провинцию в последний уик-энд октября, швед ошарашил новостью:
– Я женюсь. Скоро я должен буду уехать. Вы очень хорошие друзья и жаль расставаться.
– Ну ты, брат, даешь! Это здорово! Поздравляем! Она местная или шведка? Как вы познакомились? Покажи фотки!
– Она… можно сказать, местная. Она всякая. Необыкновенная.
– Ну дай хоть взглянуть!
– Не могу. У нее нет фото.
– Как это, вообще нет? Не хочет девушка светиться в сетях, ее право, но неужели ты тайком ее ни разу не щелкнул?
– Она бы рассердилась и исчезла.
– Царевна-лягушка, что ли? – не удержался Петр. – Или роскошная нимфа из твоих лесов?
– Нет, она… В общем, познакомитесь, сами поймете.
И такая мечтательная и грустная была у Юхана улыбка, что не оставалось сомнений: пропал наш дикарь. Совсем пропал, как малое дитя, заплутавшее в дебрях. Это Онгерманланд для него был как пять пальцев, а обычная любовь как темный лес, простите за оксюморон. Только обычная ли?
Следующий уик-энд мы договорились провести в Вильнюсе, и встретиться на нейтральной территории, в баре или клубе, как повезет. В свою квартирку Юхан нас больше не приглашал. На свадьбу не звал, хотя дал понять, что венчание состоится скоро.
Невесту Юхана звали Люциана. Тонкая, нежная, белокурая, с классическими чертами лица. И с таким холодком, что эпитеты «миленькая», «красотка» или «классная девчонка» к ней не вязались. Голос у Мисс Совершенство был мелодичный, говорила она с легким акцентом, чуть жеманно, двигалась изящно, и от всего вместе взятого было не по себе. Знакомство вышло натянутое. Петр, весельчак и мастер на всякие розыгрыши, стушевался и как язык проглотил. Ильса сразу возненавидела избранницу. А Юхан в снежной королеве души не чаял. В общем, посидели мы пару часов за столиком приличия ради и оставили шведа коротать вечер с Люцианой. Ему ничего больше и не надо было.
Мы медленно прошли по улице Бернардинцев, спустились к костелу Анны, заглянули в парк. Было холодно и безлюдно, мы повернули назад. Как ни странно, монастырский дворик был еще открыт, мы зашли внутрь и присели на скамьи в костеле.
– Лучше бы нашел себе здоровую веселую кикимору, чем эту бледную немочь, – сказала Ильса.
– Да ты ревнуешь, подруга! – к Петру вернулась его обычная беспечность.– А царевна и правда отмороженная.
– Мертвячка! Как к такой ревновать?
– Как мимо такой пройти и не заметить, это да…
– Она и тебе понравилась? – Ильса почти обиделась.
– Разве Люциана кому-то может не нравиться? Но слишком изысканная. Я люблю попроще.
– Ага, с сиськами побольше.
– В придачу к сиськам не помешают мозги. Два в одном, ясно? Два достоинства должны сойтись в одной.
– Разговорчики еще те для святого места, – заметила я. – Хотя бы не орите так, а то нас выгонят.
– Бог простит, – философски заметил Петр, – и если этот деревянный парень нас слышит, он поймет. Он же не идиот.
– Давайте все вместе помолимся, – предложила Ильса.
Петр скорчил кислую мину, я, наверное, тоже, но мы все-таки встали и подошли к искусно вырезанной композиции с вознесением и ангелами. И Петр серьезно произнес:
– Господи, спаси раба твоего неразумного Юхана! Пусть он швед и не католик, он хороший человек. Спаси его от гибельного союза с девой Люцианой, которая неизвестно кто, по-моему, даже не божья тварь – чего ржете, красивые? – Да святится имя твое, аминь.
– Теперь нас точно выгонят.
– Нет, сами уйдем. Только монетки в ящик кинем для верности.
– Это не игровой автомат! – возмутилась Ильса. В отличие от нас она была глубоко верующей.
– Не автомат, ты права, – сказала я. – Петр пошутил. Просто нам жаль бедных бернардинцев, которым слабо жертвуют.
Мы бросили по монете и вышли на улицу.
– Вспомнилась мне одна история, когда смотрела на резные фигурки, – задумчиво сказала Ильса, – но она долгая, в двух словах не передашь.
– Вечер у нас сегодня тоже долгий, – сказала я, – и делать нечего.
– Давайте в бар, вдарим по пивасику, – предложил Петр.
Мы повернули в Заречье, республику граффити и сломанных фортепьяно. На темных улочках царило затишье, и хоть и не сразу, мы нашли уютное кафе. Устроились за столиком в нише, и Ильса начала:
– Эту история мне рассказывала бабушка, а ей тоже кто-то рассказал. Давно это случилось, еще в 19-м веке. Бабушка родом из маленькой деревни, считай, хуторянка, а недалеко, километрах в трех, была деревня большая. Была там мельница, и мельник богатый, и было у него четыре сына и три дочери. Девок мельник выдал замуж, а каждому из сыновей выделил долю, чтобы обустроились своим домом. Младшего отправил учиться в Лодзь, на инженера, и когда пришла пора, вернулся сын не один, а с молодой женой. Красивая была полячка, пани Барбара, пани Бася. И гордая – не захотела знаться с местными бабами, не стала языки с ними чесать. И с другими невестками отношения не сложились. Но как сама была из бедной семьи, нищих не презирала. Таскалась там одна, хромая Параска, так пани Бася то хлеба ей даст, то муки, то что-нибудь из одежды.
Сын мельника очень любил полячку, она его, видно, не очень, однако верна была. Двоих детей родила, и те умерли в младенчестве. Несчастливая была Бася. Только никто не видел, чтобы жаловалась и плакала. На пятый год замужества пришел ее черный день – мельников сын умер. Осталась пани Бася одна. И без того бабы ее не жаловали, теперь и вовсе языки распустили. Поговаривали, что некогда скучать прекрасной полячке: то один, то другой мужик зайдет, и парни на девок смотреть перестали. Может, что где и было, а скорее, врали по злобе да по зависти. Никаких доказательств беспутства Баси не нашлось.
На беду Баси, стал ее обихаживать другой сын мельника, Михал. Был он еще недавно первый парень на деревне, женился поздно, взял девку из зажиточной семьи. Крыстя была крупная, бойкая, за словом в карман не лезла, и скандалить первая мастерица. Хозяйство вела умело, держала себя чисто, двое детей были здоровы, а Михал стал потихоньку попивать и поколачивать Крыстю. Но когда пани Бася где-то рядом, Михал был тише воды, ниже травы. И только повод искал, чтобы лишний раз полячку увидеть. Крыстя учуяла, куда ветер дует, и стала подбивать других баб против Баси. Но деревенские тоже не простаки, брехать-то набрешут, а разбирать чужие свары охотников нет, себе дороже выйдет. Гордячки Баси сторонились, но теперь не осуждали, не было на ней вины, а Михала жалели, что связался с бабой-паскудницей.
Тут прислали в парафию молодого ксендза. Ему сразу же захотелось подновить костел, подправить убранство, с согласия общины собрали денег и пригласили художника. Художник, пан Владислав, был родом из Кракова, и совсем немного времени понадобилось, чтобы судьба свела его с Басей. Полячка на службы в костел ходила в трауре, Владислав обратил внимание, что она держалась особняком, и разузнал, в чем дело. Долг чести велел поддержать соотечественницу, но разве это не смешное объяснение? Бася была молода. Скорбь лишь подчеркивала ее красоту, грусть придавала утонченность. Она была полна жизни и, как ни боялась сама себе признаться, полна надежд. Владислав влюбился с первого взгляда, и когда они встретились, Бася влюбилась тоже. Правду говорят – случилось это, как искра вспыхнула, и зажгла искра глаза Баси. За сына мельника она пошла не по сердцу, а художник был ей ровня. И теперь она готова была продать дом, бросить деревню, где не знала счастья, и уехать с любимым хоть на край света.
Работа в костеле близилась к завершению. Владислав подправил лепнину, отреставрировал фигурки, и добавил несколько новых. Прихожане ахнули, когда увидели результат. Но о чем смолчали: один из ангелов у прохода к алтарю был точь-в-точь пани Бася. Заметили это и Михал, и Крыстя. Михал ничего не сказал, но вечером дома напился, а Крыстя не переставала зудеть:
– Ишь чего шляхтенок выдумал! У алтаря свою курву поставил, а нам ей прикажете ноги целовать? Или, может, задницу ее поганую? Так вы ж, мужики, и рады, зацелуете, кобели! И откуда такого ксендза прислали, езуитское семя, тьфу, срамник и рукоблуд! А ты чего воды в рот набрал? Увел шляхтенок твою кралю? Ты ей сколько денег обещал – не взяла, гордая, ты ж понимаешь, а повелась на мазилу беспорточного. Да вся цена ей медный грош!
Не стерпел тут Михал, ударил Крыстю. Сильно ударил. Женщина выскочила во двор, рванулась на улицу, продолжая кричать:
– Ой-ой, люди! Помогите! Убивают! Ой, деточки, ой святые угодники, что это делается, убивают!
Никто не слышал Крыстю или не захотели вступиться. Михал поймал женку, затащил в дом и бил до тех пор, пока баба не затихла. Выпил еще и завалился спать, не раздеваясь.
Ильса сделала паузу.
– Подруга, у тебя актерский талант! – сказала я. – Ты преображаешься, и все словно происходит у нас на глазах. Невероятно.
– И талант этот пропадает в отделе маркетинга, – констатировал Петр. – Кто куда, а я еще по пивасику.
– Пытаюсь воспроизвести колорит, – усмехнулась Ильса. – Я не раз слышала эту… сказку.
– До сих пор было более-менее реалистично.
– Страшная сказка начинается там, где начинается любовь.
– Я всегда говорил – к черту любовь, – Петр вернулся от стойки с бокалами и колбасками. – Что ни любовь, то трагедия. Вильям Шекспир. Ну, девчонки, я готов внимать дальше.
– Когда Крыстя отправилась от побоев, злоба против прекрасной полячки разгорелась в ее душе еще сильнее. Никто не знает, к каким хитростям она прибегла, каким черным делом занялась, да только Бася вскоре сказалась нездоровой и перестала ходить на улицу, художник не спешил уезжать, и был чем-то обеспокоен. А Бася-то была на сносях, и зазорно ей, вдове, второй раз не венчанной, было звать повитуху. Но как стала рожать, люди все узнали. Несчастливая звезда не миновала полячку: ребенок выжил, а сама она умерла. Владислав забрал ребенка, девочку, и уехал, а жизнь деревни продолжалась своим чередом.
Остался в костеле ангел. И в годовщину смерти Баси ангел заплакал. Ксендз без обиняков заявил, что это чудо и прочитал проповедь о терпимости и прощении, о том, что любовь дар небесный, который нельзя отвергать, и ближнего надо ценить, потому что наше земное пребывание скоротечно, и часто нельзя исправить ошибки. Кое-то из прихожан заподозрил, что сам ксендз, не по чину, был неравнодушен к пани Басе, но другие приняли проповедь за чистую монету. Мало-помалу у ангела стали просить заступничества и загадывать желания. Иногда желания исполнялись. Миновал еще год, на щеках ангела снова выступили слезы, и молва о чуде разнеслась по окрестностям. Помолиться ангелу стали приезжать издалека.
Крыстя ходила королевой, потолстела еще больше. Забеременеть она больше не могла. Говорила, что выкинула, когда Михал сильно избил, и с тех пор бесплодна. А люди судачили. что прокляла мельничиху хромоногая Параска, и беда еще впереди. Михал спал с лица, исхудал – совсем как наш Юхан – все больше молчал, держался зверем, и часто недоброе, очень недоброе намерение мелькало в его взгляде. Работал он не как раньше, но еще держал долю, хотя всеми делами на мельнице ведали братья.
Как-то зимой, Михал до позднего вечера просидел в кабаке, сильно напился и петляя и спотыкаясь поплелся домой.
– Ах ты, жидюга зловредный, чтоб тебя черт попутал, когда в кабак в следующий раз пойдешь, – встретила с порога Крыстя, – чтоб тебя парша разъела, чтоб тебя лихоманка растрясла, чтоб тебе сдохнуть как псу под забором!
– Сама сдохни, дура, – отозвался Михал.
– Скажи правду – ту пшечку ты мог бы ударить? Нет, ты бы ее пальцем не тронул. Порченая же была баба, родить не могла, что вы в ней нашли?
– Не твоего куриного ума дело.
– Моего и дело. А твой ум где сейчас? Обвела тебя холера ясна. Чудеса теперь творит. Знаем, что за чудеса.
– Замолчи.
– А ты не воняй, будь мужиком. И если неправду говорю, бери топор, порубай и меня, и малых деток. Погубил ты нас из-за Баськи. Свою жизнь погубил. Дурная твоя натура, Михал! Гнилая кровь!
Схватил Михал Крыстю за горло, прижал к стене и задушил бы в ярости, даром что баба сильная и легко могла с пьяным мужем справиться, но тут почудилась ему вместо лица жены морда свинячья, и руки будто в топленом сале утонули. Морда ухмыльнулась и хрюкнула. Михал отпустил Крыстю, отскочил и перекрестился. Баба поправила одежду и спокойно сказала:
– Спасибо тебе, муженек, за ласку, уважил. Такая значит твоя благодарность. За то, что дом держала, кормила тебя, обстирывала, честной девкой за тебя пошла, деток родила. Что кресты на рыло кладешь, ирод штопаный? Не поможет. Нет больше твоей ангелицы.
– Ты… ты убила ее!
– Если и убила, что с того?
– Сгинь, чертово отродье! Сгинь!
– А, уже и до чертей допился! В каком углу мерещатся? Синие они там или красные? Ну где, где? Дай сама погляжу!
Михал бросился вон из хаты, забежал в сарай и в потемках попытался нашарить топор. Хочет свое Крыстя – получит. Давно пора. Такого мужика до ручки довела. Только куда топор пропал? Где топор? И пока глаза привыкали к темноте, будто щелкнула в голове Михала пружинка, посмотрел он вверх и показалось ему, что потолок сарая высокий-высокий, выше сводов дворца, и кафедрального собора, и вверх, в неведомую даль, к неведомым звездам уходят винтом черные лестницы…
Утром Крыстя нашла тело мужа в сарае. Повесился Михал. Никто не сомневался, что мужик себя порешил. Пил сильно, все деревня знала. Крыстя повыла над гробом, как положено, без страсти, и похоронили самоубийцу за оградой.
Через несколько дней взяла Крыстя тот злополучный топор – она-то знала, где лежит – пришла в костел, будто на исповедь, и не успел ксендз обернуться, как набросилась на тихого ангела. Рубила статую, топтала, кричала проклятия, да только назавтра ангел был на своем месте и невредим. Крыстю посадили было под замок, подержали сутки и выпустили. Что с нее взять? Обезумела баба, блажит. Так ведь есть с чего.
Но недолго оставалось ей блажить. Ночью занялся ее дом пламенем, перекинулось на хозяйственные постройки, все сгорело, и погибли в пожаре Крыстя, и дети, и вся скотина. Разное в деревне судачили. Что выкатилась из печки головня, пока баба спала, а крестьянский сон крепок; что подожгли хату собутыльники Михала, и дом загорелся сразу с четырех сторон, а больше всего нравилась кумушкам версия, что отомстил Крысте за поругание красивый ангел. Тут уместно было достать платок и всплакнуть.
– Жесть! – прокомментировал Петр. – Представляю эти умильные рожи.
– «С той поры никто больше не видел в окрестностях дурочку Параску» – фраза так и просится в рассказ, – моя реплика.
– Точно, такой момент в рассказе есть, – улыбнулась Ильса.
– Браво! На роль Параски я бы взял актрису старой школы, – отметил Петр. – Молодая не потянет.
– Прекрасная полячка – типаж Венеры Боттичелли, – предложила я.
– Форнарина? – подхватил Петр. – Кажется, так ее звали.
– Форнарина была у Рафаэля, – неуверенно сказала я.
– А говорили, педик. Так у Сандро другая? Но ведь похожи. Разбери их, этих итальянцев.
– Как-то вы, друзья мои, развеселились. Грустная история, – упрекнула Ильса. – Страшный наш народ!
– Бессмысленный и беспощадный, – Петр притворно вздохнул. – Хоть бы эта Параска. Одна немая сцена, одна реплика, одно исчезновение – и какой образ!
– Без юродивого нет «Бориса Годунова», без могильщиков «Гамлета», без Лизаветы «Преступления и наказания». Закон жанра, – сказала я. – Вот бы кто исследовал, какую смысловую нагрузку в драматургии сюжета несут эпизодические персонажи…
– Мы сегодня еще не пили за науку, – Петр посмотрел на просвет остатки пива в бокале. – Мда. Пиво без водки – деньги на ветер.
– Ну что за гады.
– Ильсочка, прости, это профессиональное.
– Не буду больше ничего вам рассказывать.
– Не хватает эпилога, – продолжила я. – Вроде «ангел исчез». В один прекрасный день, например, воскресенье, прихожане собрались на службу, и по рядам прокатился шепот, люди переглядывались и недоумевали: где прекрасный ангел? За что они отлучены от чуда? Загадку мог бы разрешить молодой ксендз, но по какой-то причине не захотел объяснять, и просто прочитал проповедь о страшном суде и гневе господнем, а пани Бася, Михал и Крыстя навсегда остались частью местного фольклора.
– Разгадка простая: ксендз передал статую другой парафии, возможно, сейчас она находится в одном из соборов Вильнюса. Но ангел больше не плачет, и творит чудо тайно. Надо лишь хорошо попросить. Как его найти? Просто. Сердце подскажет, где тот самый ангел, если сердце ведет любовь, – закончил Петр. – Ильса, разве не так говорила бабушка?
– Вообще-то бабушка говорила, что неправильно делать из женщины ангела. К добру это не приведет.
– Значит она была еще и умная женщина, а не просто убежденная католичка.
– Мы забыли пана Владислава, – напомнила я. – Хотя эту линию продолжать необязательно.
– Совершенно верно, – поддержал Петр. – Надеюсь, художник не был мазохист. Он много путешествовал, создал много работ, знал много женщин, но при этом до конца своих дней оставался рыцарем светлого образа пани Барбары. Ведь он был поляк, а поляк не может прожить жизнь иначе. Я, кстати, на четверть поляк.
– И при каждом удобном случае об этом напоминаешь. Дочь Барбары и Владислава – не буду называть имя – выросла и стала красавицей, – я задумалась, – и может снова получиться несчастливая история, а не хотелось бы. Поставим точку на сегодня, и по домам!
Сказка, конечно, была китч, и позволить себе сюжет с таким сентиментальным накалом могут лишь либреттисты опер. С другой стороны, китч соответствовал месту действия. Самобытности, обильно приправленной барокко и прирученной Ватиканом. Чтобы проверить кое-какие догадки, я отправилась на следующий день в костел апостолов Петра и Павла. Сколько там фигурок и какие, навскидку не вспомнишь, зато ладью, если раз видел, не забудешь. На этот раз мне нужны были фигурки, скорее всего, второстепенные. Нет, я искала не ангела, исполняющего желания. Почему-то мне казалось, что Люциана, некая основа ее существа, может быть здесь. Наверное, причиной идеи-фикс была услышанной вчера истории.
При нормальном порядке вещей слепок делается с натуры. Либо, распространенная практика, визуальное произведение копируется полностью или частично. Может ли ожить статуя, я лично сомневаюсь; но как пессимист, не могу не отметить, что в наши дни среди людей копий больше оригиналов, и человек чаще является оттиском с собственного, а то и чужого, изображения, а не наоборот.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.