Под ласковым солнцем: Ave commune!

Они довольно быстро миновали Холл и вышли в коридоры, из которых все захотели убраться, чтобы не стоять на пути великана, который если не задавит, так отпустит пощёчину с такой силой, что переломает кости, да ещё и впишет статью «Противодействие деятелю народной воли».

Через тёмные коридоры и сквозь ещё один Холл киборг и юноша подошли к нужному месту. Это весьма просторное и свободное помещение, с парой десятков дверей у стен, таким же антуражем и мебелью, что и в Холле, где живёт Давиан, только вместо окон здесь большие панели, которые вещают телепередачи, поливающие всё тусклым светом, который усиливается лунно-холодным освещением ламп на потолке.

«Где я» – глаза Давиана бегают взглядом по кругу, видя, что здесь целое столпотворение людей в одинаковой форме – кожаные чёрные куртки обтянули стройные тела, да брюки, которые прикрывают туфли. Руки каждого человека держат по ружью, отдающего прообразом двустволки, только стрельба ведётся отнюдь не свинцовой дробью, а смертоносными лучами энергии. По углам, у ещё одного коридора, приложившись плечами к холодному бетону, стоят по два человека готовясь применить оружие в любой момент, чтобы усмирить мятежников. В лике каждого из воинов можно увидеть то ли безразличие к происходящему, то ли усталость, а может, они и не могут выдать другой эмоции, нежели полное равнодушие к бунту.

– Где мы? – вопросил Давиан.

– Это Холл №19. Отправная точка подавления выступления.

К Форосу сию секунду подошёл один из людей, и юноша заприметил отличительную черту на нём – красно-зелёный треугольник на плече, возможно служивший символом звания. Мужчина с острыми чертами лица, полными губами и водянистыми голубыми глазами, снимая фуражку с головы, на которой коротко подстриженный чёрный волос, приветствует иерарха сухим голосом:

– Моё почтение товарищ Главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова.

– Здравствуйте, товарищ младший начальник Милицейского отдела Народной Милиции по Соте №14. Доложите обстановку?

– Мы блокировали выход мятежным силам. Они не прорвутся наружу, – милиционер повернулся и юркнул пальцами в сумку и через секунду в его пальцах уже зажат листок, с которого он зачитал. – Судя по показаниям, в шесть часов утра, сегодня, Пауль ППС-1288 нанёс милиционеру Аресу НВП-12457 повреждения несовместимые с жизнью. После чего стал активно призывать жителей улья «отказаться от идей бездушной тоталитарной машины». За пятнадцать минут он и несколько его единомышленников в Холле №16 ликвидировали суверенитет Директории Коммун, установив анархию. Никаких требований не выдвигали.

– Сколько их там?

– Судя по подсчётам, не меньше тридцати. Ситуация осложняется тем, что они сумели деактивировать практически все камеры наблюдения, – милиционер убрал листок обратно в свою сумку.

– Сколько под нашим командованием? – Форосу опять пришлось ухватиться руками за латунную гладь посоха, чтобы не испытывать дискомфорта от веса.

– Пятнадцать человек, товарищ Главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова.

– А те, кто выполняют «директиву»?

– Три десятка партийцев. Я их отправил вниз, чтобы народные силы удерживали возможные пути отступления.

– Хорошо… очень хорошо.

– Так что мы будем делать? – вмешался в диалог Давиан, напомнив о себе и постоянно смотря в сторону тёмных пространств коридора, ожидая чего-нибудь необычного. – Вы же не зря меня сюда привели?

– Да-а-а, юноша. У тебя будет очень важная миссия, – существо вытянуло свой посох и его восьмиконечная звезда, сотканная из восьми стрел, упёрлась прямиком в охраняемые места, – ты пойдёшь туда и попытаешься выжить из не-товарища всё, что можно.

– Я не понимаю…

– Цели его мятежа, причины его и главное – убедишь его сдаться… или мне придётся вмешаться, – рука подтянула к себе латунную палку и острые пальцы, приласкали звезду, увенчавшую регалию власти. – «Коммузарием» было поражено много мятежников, так не дай же ему ещё один повод привести и этих к миру. – Рука Фороса возлегла на плечо Давиана, и юноша ощутил холодное и одновременно грузное прикосновение партийного иерарха, сию же секунду ощутив, как его вперёд толкает сила, и он подчиняется, отходя к коридору, а существо говорит. – Давай, иди, исполни волю Партии.

Плечо Давиана перестало испытывать на себе леденящую нагрузку, и он устремился в тёмный проход. Парень миновал людей с оружием, готовых его поддержать в любую секунду, если что-то пойдёт не так, и прошёл в длинную вытянутую секцию, стены короткой сжимаются друг к другу довольно тесно, настолько, что может спокойно пройти два человека.

– Лишь бы не подстрелили, – промолвил Давиан в надежде, что мятежники не пустят в него пулю, чтобы

Каждый шаг парня осторожен и выверен, его темп замедлился, чтобы не заставлять нервничать бунтовщиков.

«Проклятье, Пауль, что же ты натворил… проклятье, из-за тебя мы можем все полечь… Почему, Пауль? Почему?» – роится вереница мыслей в голове Давиана, который сокращает с каждым медленным шагом расстояние между собой и отступниками, ступая по длинному в метров пятьдесят коридорчику.

– Стой, кто идёт!? – раздался крик с противоположной стороны. – Стоя-я-ять! Стрелять будем! Зачем идёшь!?

Давиан вздрогнул, его душу сотрясло волнение, а сам он ощутил, как страх дрожью иссушает его горло и берёт дрожью колени, чуть их не скашивая. Однако дух юноши быстро пришёл в себя, и он смог выдать твёрдый уверенный ответ:

– Я парламентёр! Пришёл, чтобы поговорить с вами! Опустите оружие, и мы с вами поговорим!

– Нет диалога между нами! – раздался злобный крик. – Нет слова между тиранами и вольным народом!

«Проклятые вольнодумцы, чтоб вы все усохли», – выругался Давиан и мельком ушёл в размышления, чтобы попытаться найти новый ключ к диалогу и мгновенно его нащупал, сей мгновение озвучив:

– Кто ваш главарь!?

– У нас нет главных! – снова такой же дикий ор доносит плачевный и нерадостный ответ. – Мы все равны. Мы не твоя тираничная Партия, которая поставила себя выше нас! Уйди!

«Чёртовы сволочи!» – вновь бранится Давиан, не желая подходить дальше, ибо тут он покрывается радиусом поражения оружия милиционеров и, наверное, только эта защите всё ещё удерживает мятежников от сущей опрометчивости.

Давиану важно найти ключ к разговору, чтобы понять, что же тут произошло и как это дело решить, без ненужных потерь, без кровопролития.

– Кто вас всколыхнул на выступление!? – раздаётся новый вопрос, и Давиан смог заметить, как впереди, из-за угла выглядывает небольшое цилиндрическое устройство, око мятежников, которое записывает все движения партийцев и передаёт на компьютер мятежников.

– Пауль «Отвергающий Партию»!

Ответ показался Давиану излишне пафосным, надменным и смешным, только ситуация вокруг этого прозвища совершенно не смехотворная, и партийцу-переговорщику в один момент почувствовалось, как скорбь и обида подступают к сердцу.

«Как он мог так предать Партию?» – говорит себе печально Давиан, одномоментно громогласно говоря:

– Так скажите ему, что к нему пришёл товарищ Давиан… давайте!

На этот раз ответом стало воцарившееся безмолвие, породившее страх и оттого непонятливость ситуации. Неизвестно, пустят в него сейчас пулю или же дадут поговорить с товарищем.

Давиан погрузился в напряжённое ожидание. Ему даже не выдали бронежилета, или хоть какой-нибудь защиты, а это сильно нервирует, и чтобы успокоится, юноша ушёл в счёты. Как только цифра тридцать пять отчиталась в его разуме, вуаль тишины спала, и настал самый главный момент сегодняшнего дня.

В коридор, только по другую сторону выпорхнула фигура, обливаемая ярким светом, который густыми потоками несётся из Холла, в котором произошло восстание. Давиан же остаётся во тьме, окутываемый практически непроницаемым плащом сумрака, за которым стоит Партия. Такие же одежды, что и у Давиана, лица скрыли капюшоны, такого же места и времени рождения, пришедшие сюда с едиными мыслями и стремлениями, но разделённые сложившейся сущностью коммунистического бытия.

– Пауль! Друг! – Давиан было хотел подойти к товарищу, но жилистая рука, демонстративно коснувшаяся ручки пистолета, остановила партийцы.

– Стой на месте, – холодным голосом юноша остановил своего бывшего друга, так же бесстрастно приговаривая, – зачем ты пришёл?

Давиан обескуражен и поражён грустью от такого поведения, но всё же он берёт себя в руки и начинает разговор:

– Что здесь творится, Пауль? – на этот раз вместо радости в речи Давиана затряслось волнение. – Что ты творишь?

– А разве не видно? – голос Пауля слегка дрогнул. – Ты разве не понимаешь, почему я восстал против этого сатанинского порядка?

– Нет, Пауль, не понимаю. Всё же было хорошо… мы пришли сюда из страны, из прогнившего края, погрязшего в мракобесии и лицемерии. Вспомни, Пауль, как ты шёл сюда! С какими надеждами и чаяниями!

– Значит, ты был слеп… Давиан.

– Что случилось? Почему ты убил того милиционера?

– Ты уже всё знаешь, – послышалась лёгкая усмешка. – Но тебе не сказали мой мотив… почему же я пришиб того паршивца? Ответ очень прост.

На пару секунд Пауль умолк, не говоря ничего, и Давиану пришлось подтолкнуть его к ответу:

– Так и?

– Эта скотина почувствовала себя хозяином всего и вся, – в этот аз речь раскрасила нескрываемая ненависть. – Эта поскуда решила, что человеческая жизнь не так важна, как «общность имущества». У одной девушки проблема с дыханием… астма вроде… «не устранённый дефект при производстве», так сказать. И та наглая морда решила прибрать у неё респиратор, говоря, что это общее имущество. Я его отвёл в сторону и попросил, чтобы он вернул ей его, а он мне в ответ: «слышь, это общее имущество, принадлежащее всему народу. И я это докажу, пуская она и сдохнет. Ничего было производиться дефективной. А ты, за то, что мешаешь народному обобществлению, пойдёшь на каторгу». А я? Да просто защищал ту девочку и себя… пойми, он же хотел…

– Я понял! – остановил его Давиан. – Но ты же мог обратиться к товарищу Форосу. Он бы помог решить эту проблему!

– Это бесполезно, они все одним миром мазаны, Давиан.

– Я думаю, это не единственное, почему ты устроил всё это, – стал докапываться Давиан, явно чувствуя, что убийство милиционера – это не причина, а следствие, но вот чего парень и попытается выяснить. – Пауль, слышишь, есть что-то ещё!

Тяжелый вздох и такой же тяжкий выход слышится с противоположной стороны, прежде чем последовал ответ:

– Да… ты прав, Давиан.

– Почему?

– А ты оглянись вокруг, друг. Разве тебе по нраву, что мы живём как крысы в норах? А может тебе нравится, что люди доведены до состояния автоматонов, чёртовых роботов, которые только и умеют, что выполнять, сказанное Партией?

Тембр речи Пауля сильно задрожал, то ли от волнения, то ли от гнева или нахлынувших эмоций, Давиан отсюда не может это распознать, но чувствует, что надлом в душе друга созревал давно, только умело сдерживался, но всё же наступил момент, когда психика вскипела, не в силах больше держаться за грань спокойствия.

– Молитвы и литании… и кому?! Коммунизму и Партии? Лицемерие и ложь на каждом шагу! Это тебе не напоминает одну огромную секту, верящую в несбыточную мечту, которая стала адом!?

– Но ведь… это залог свободы.

– Это не свобода! Это не свобода, Давиан! – воет Пауль и вздымает руку в сторону партийца, заставив того напрячься. – Ты посмотри на тех, кто стоит за тобой. Вся! Вся их жизнь, начиная от чёртовой пробирки и заканчивая сегодняшним днём это результат не их выбора! Их делали на заказ, как долбанные игрушки, как вещи!

– Стабильность и развитие…

– Да пошло оно всё!!! – взревел Пауль, не дав закончить фразу Давиану. – Это нестабильность и развитие! Это рабство в высшей степени! И я не собираюсь быть рабом у дрянной Партии! Это идиотизм!

– Успокойся… тише, – попытался успокоить Пауля, Давиан. – Но ведь это основы коммунистического устройства.

– Ты осмотрись… и скажи, во что всё выродилось? Может уничтожение человечности и создание целой цивилизации бездушных и механически-покорных людей это прогресс? Может то, что твоя зубная щётка, да и ты сам принадлежат толпе хорошо? Ну а может, то, что каждая мелочь твоей жизни решается с мнимого разрешения народа?

– Это демократия!

– Тоталитарная, Давиан! – обрывает речь юноши Пауль. – Я не хочу и не желаю смотреть на всё это… у меня нет сил, я не могу терпеть вездесущий «партийно-народный» контроль. Я не хочу, чтобы положение кровати в моей комнате или любой другой шаг нуждался в народной санкции. Это безумие, Давиан, за которым кроется его сюзерен.

– Сюзерен? – возмутился Давиан. – Ты о чём говоришь?

– Ты слеп… слеп и глух. Не видишь и не слышишь голоса тотальной власти Партии, не видишь её коварной руки, которая всё решает.

– И что ты будешь теперь делать? Ты собрал подле себя три десятка человек… каковы ваши цели?

– Я хочу вернуться… я попрошусь обратно в Рейх. Лучше там, среди людей, чем здесь, посреди человекообразных автоматонов.

Но Давиан и Пауль оба понимают, что этот мятеж обречён. Главный бунтарь это ясно осознает, и вспоминает, что только единовременная вспышка эмоций привела его к такому результату. Он, силой своей речи, смог склонить три десятка человек, на которых не подействовало гипноформирование, но что дальше? Пауль чувствует, что концом этого спектакля может стать только печальное и трагичное завершение, но пока есть время, он будет его играть, продумывая все возможные пути побега.

– А помнишь, как мы когда-то стояли в подвале магазина и спорили, о том, что есть коммунизм? – спросил Давиан, желавший отвлечься от темы мятежа.

– Да, помню, – речь Пауля обмякла, стала более спокойной и тёплой. – Но как видишь, каждый из нас оказался неправ. Все мы там ошибались… все.

– Хватит! – раздаётся звероподобный рык позади Давиана. – Пора кончать эту мерзость!

Давиан услышал грохот, лязг металла о бетонную поверхность и мгновенно прижался к стене, чтобы не быть задавленным. И через полсекунды перед ним пронеслась гора металла и тканей, спина которой выгнулась вперёд, как шея змея. Стоило Форосу мелькнуть ярким следом в сознании, Давиан помчался за ним. Существо одним взмахом руки оттолкнуло Пауля в сторону, и юноша улетел в противоположную сторону, приземлившись у баррикад другого коридора, выйдя из сознания.

– Не-ет! – потянулся Давиан за Форосом, пытаясь его остановить, но было слишком поздно.

По корпусу Фороса застрекотали пули и вспыхнули искры рикошетов, рвущих ткань, но это не помогло и существо вступило в скоротечный бой. Одним восходящим ударом «Коммузария» Форос порвал корпус мятежника, облачённого в серую одежду. Другой удар заставил латунную поверхность посоха погрузиться в тело бунтовщика, насаживая его подобно мясу на шампур и отбрасывая в сторону.

Давиан слышал, как вопят люди, как пытаются защититься, но ничего не спасло их. Три измученных минуты хватило, чтобы подавить это опрометчивое выступление, три минуты и весь Холл из серого стал красным, искрасившись в краску из крови, а пол завален обезображенными останками.

– Почему!? – возопил Давиан, внутри которого рождается отвращение к содеянному иерархом.

Алые капли стекают с посоха Фороса на пол, а его древко и звезда пятнают куски вырванного мяса, которые существо немедленно счистил. Форос медленным шагом направилось к Паулю, который только стал приходить в себя и не видел, к чему привели его бунтарские действия.

– Мне только нужны были причины и цели их поступков! – рявкнула металлическая гортань. – Запомни! Грешащие против народных порядков будут ликвидированы в любом случае!

Тучной глыбой навис Форос над Паулем о шесть пальцев его ладони сцепились на горле юноши, поднимая его. Адские огни сравнялись с живыми глазами парня.

– Товарищ главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова, что будем делать? – спросил милиционер, вбежавший сюда в окружении десятка людей.

– Созывайте народ, младший начальник, – загрохотал низкий грубый и устрашающий голос, – будем обращать в равенство бунтовщика.

Глава восьмая. Обращение в равенство

Следующий день. Главная площадь Улья.

– Ave Commune! Ave Commune! Ave Commune! – с такого девиза, повторенного три раза, собравшегося народа, к своему началу подошло народное судебное заседание, которое должно было решить судьбу того, кто посмел восстать против установленного «народом и Партией» бытия.

Небеса облачились в мучительно-тёмный удушливый покров облаков, густой и мрачный, какой бывает только перед бурями, что будто бы намекает на то, что сама природа осуждает происходящее.

– Ave Commune! – прозвенело в воздухе хором десяти тысяч голосов, уподобившись боевому кличу обезумевшей толпы, которой не важна судьба одной человеческой жизни, ибо так сказала Партия.

Средь всей толпы находится и Давиан. Благодаря Форосу ему выделили самое первое место начинающих рядах, которые начинают стелиться от высоких ступеней «Дома», который очень сильно походит на языческое античное капище, канувших в лету римлян или греков.

– Ave Commune! – снова сотрясается пространство от гулкого воззвания народа к своей Коммуне и всей Директории.

Все кричат громкий клич, который создавался ещё на заре этой страны и служит для воодушевления народных масс, которые, проговаривая сие девиз, относят себя к безликим частичкам исполинского механизма, протянувшегося от государств российских до Рейха и Либеральной Капиталистической Республики.

Но на этот раз губы Давиана не раскрываются, чтобы кричать в унисон вместе с десятком тысяч. Он чувствует, как тяжесть ложится массивной гирей на сердце, как его душу сковывают цепи скорби, и он не может ни ликовать, ни осуждать того, кого передали на суд народный.

– Ave Commune! – взревела толпа, выкрикивая шестой раз один и тот же девиз, взывая к началу судилища.

Губы Давиана кривятся в отторжении этой процессии. Ему по пути рассказали, что монотонное воззвание к Коммуне, к самой Директории должно повториться раз семь-восемь, чтобы начался суд, ибо это «не оскорбит дух коммунистического правосудия, который создаёт на них, дабы они вершили истину», как пояснил один из партийцев, с опьянённым выражением лица, идущий на суд.

«Прям митинг религиозный» – себе сказал Давиан, страшась произнести это в толпу, ибо знает, что эти слова станут последним, что он произнесёт – толпа, её народный гнев, не пощадит его.

Целый день Давиан провёл, ощущая, как волнение сотрясает его душу, как тревога холодной рукой подступает к сердцу, с ропотом ожидая, когда начнётся это представление, концерт народной власти, за которой кроется умелая манипуляция одного из самых жестоких партийных лидеров. Целый день мучительных ожиданий кончился и теперь он стоит здесь, на огромной площади, заполненной ревущими и воющими людьми, которые трудно называть таковыми.

– Ave Commune! – эхо десяти тысяч голосов в предпоследний раз оглушительной волной сотрясает пространство у площади.

Они, десяток тысяч, пришли сюда, потому что так им сказали их партийные царьки и вожди на заводах и фабриках, в распределителях и школах, везде и всюду, где правит «общественное самоуправление».

«Чёртовы шестерни, жалкие черви» – выругался в надменной манере Давиан, посматривающий на лица, перекошенные и искажённые в безумной гримасе.

Они пришли, потому что им влили в уши, что тут произойдёт суд над опасным преступником, отступником и треклятым мятежником, который едва не подорвал основы их мира. И никто не будет знать, в чём дело на самом деле, никого не просветят, сказав, что у паренька попросту сдали нервы, что он всего лишь захотел домой. В нелёгкой борьбе за права народа и коммунизм Партия не станет говорить, что юноша только и защищал девочку, у которой решили «обобществить» лекарство. Никто этого не узнает, это останется только в уме тех, кто стал свидетелями маленького бунта, даже милицейские протокола не отразили действительности, прогнувшись под «партийным наставлением и праведным виденьем ситуации».

– Ave Commune! – последний раз народ, в своём невежестве, выкрикивает девиз Директории и своей Коммуне, медленно умолкая.

Из «храма» к народу вышли три фигуры. Первая облачена в чёрные одежды, которые пятнают багровые прорези, украсившие ткань странными узорами, складывающиеся в звёзды и шестерни, скрывая лицо под плотным капюшоном. Человек довольно высокого роста и в его руках зажаты пергаменты, сшитые в единый свиток. Вторым идёт великан, укутанные покрывалом из алых тканей, опорой которого служит убийственная латунная палка. А между ними шагает босоногий худущий паренёк, руки которого скованны кандалами за спиной, а тело укрывает тонюсенькая бесцветная одежда, плотно прилегающая к коже.

Они подошли впритык к самим ступеням «храма», остановившись на фоне колонн под сводами крыши, внимательно созерцая в молчаливый народ, что сейчас стал похож на монолитную безмолвную серую плиту, которой уложили площадь. В этот момент подул холодный ветер и их полотнища ткани заколыхались под напорами воздушных масс, а вот паренька закололо холодными стремительными потоками погодного порыва.

Жалость и скорбь поразили в это мгновение Давиана. Лицо его друга стало бледным, практически утратило все краски жизни, а некоторые участки кожи теперь украшают припудренные гематомы и тонкие порезы. В его глазах нет больше оттенков жизни, нет больше того света, который горел ранее, теперь там мерцают отблески самой тьмы и безнадёги.

«Пауль, что же с тобой стало» – жалобно проговаривает Давиан, неспособный без уныния посмотреть на своего друга и с тенью ненависти приговаривающий – «Что же они с тобой сделали?».

Давиан вдруг узрел истинное лицо Партии. В тот момент, когда Форос без всякого сожаления и милосердия перебил бунтовщиков, соврав Давиану в том, что пожалеет их. Тогда юноша осознал, что это не просто обман, это не ложь одному человеку, а системное, выверенное поведение, практика которого сложилась десятилетиями применения.

– Что же с тобой сделали, друг? – на этот раз с губ срывается шёпот, но его никто не слышит.

Для Давиана Партия вчера предстала в полной красе – обманчивая и жестокая. Она готова муравья преследовать, если в больные головы её иерархов взбредёт, что он представляет опасность для существования Директории.

Но парню даже не понять, насколько Партия жестока и тем более, он сможет вообразить, даже если попытается использовать всё своё воображение, как пытали прошлой ночью его друга и какие показания из него выбивали, однако сегодня он сможет увидеть финальную часть представления под названием «Обращение в равенство».

Высокое существо вздело свою правую руку, передав посох в левую конечность, и металлическая плоть отразила картину облаков на своей поверхности.

– Народ Директории и Коммуны! – гремит воззвание, выдаваемое оглушительно работающими динамиками гортани и существо выдало нечто пафосное, но малопонятное. – Я приветствую вас от лица всего народа!

Люди тут же подхватили и ответили, взметнув конечности, ладони которых сжаты в кулак, к небу:

– И народ тебя приветствует, лицо народное!

«Как же всё поставлено» – подумал Давиан – «чем не пародия на религиозные шествия и собрания. Меня же окружают фанатики, творящие таинство, нежели суд». – Приговаривает Давиан, вынужденный повторят каждый аспект действий людей.

– Вы готовы свершить «Коммулиргию Суда»?!

«Коммулиргию?» – вскипело возмущение у Давиана. – «Он оговорился? Может он хотел сказать “литургию”?»

– Мы есть длань правосудия Коммуны! – кричит народ.

– Так давайте же вместе свершим справедливый и праведный суд! – указательный острый палец Фороса метнулся когтем сторону «преступика». – Покараем по справедливости отступника от великой мысли!

И в последний раз люди выкрикивают затёртый девиз, которым обозначили начало «судебной литургии»:

– Ave Commune!

«Будь ты проклят, Форос» – злоба с каждой секундой растёт в уме юноши, который не может спокойно смотреть за тем, как его друга сейчас будут обвинять в том, что он не делал или же искажать действительность, по прихоти главного кудесника этого дня – Фороса.

– Товарищ главный архивариус-протоколист, – низким металлическим перезвоном обратился иерарх к человеку в одеждах цвета угля. – Зачитайте, пожалуйста, полный список преступлений, которые мы вменяем отступнику!

– Да, товарищ, – чёрные одежды характерно шаркнули друг об друга, и свиток раскрылся в руках архивариуса, ознаменовав начало усиленной речи протоколиста, которая рванула из всех динамиков, расставленных по краям площади. – Пауль ППС-1288, вы обвиняетесь в убийстве, посягательстве на коммунальный порядок, отступлении от идей коммунизма, вооружённом мятеже, попирании и оскорблении народно-партийного курса, отклонении от Генеральной линии Партии и присвоении социального класса «Бунтовщик».