Меч Эроса

– Что-то я никак в толк не возьму, о чем ты говоришь? – нахмурилась Тимандра. – Кто ты? О каком мужчине идет речь?!

– Меня зовут Родоклея, – важно сказала женщина. – Я – сводня! Причем лучшая в Пирее! Знаешь, кто такая сводня?

Тимандра простодушно покачала головой.

– Ах ты деревенщина! – уничтожающе протянула Роколея. – Не знать самых главных в жизни вещей! Где ты только жила?! Ну ладно, слушай. Я устраиваю девушкам встречи с богатыми мужчинами, чтобы им не приходилось отдаваться кому попало, получая за это сущую ерунду. Мой знакомый – его зовут Атамус – истинный ценитель красоты и искусства. Он готов озолотить девушку, умелую в служении музам. Говорят, половину своего состояния он спустил на аулетрид [14] и танцовщиц в Афинах.

– А вторую половину решил просадить в Пирее? – усмехнулась Тимандра.

– Ух ты, а язычок у тебя остер! – засмеялась и Родоклея. – Это прибавит тебе привлекательности. Но ты ошибаешься. Наоборот, Атамус преумножит здесь свое богатство! Со дня на день должен придти его корабль с грузом – Атамус ждет его, чтобы сразу отправить свое имущество в Афины, а уж оттуда – в Мегару. Но и хочет немного поразвлечься.

– А, так он из Мегары… – разочарованно протянула Тимандра. – Тогда он вряд ли меня озолотит. Мегарцы скупы и прижимисты.

– А ты откуда знаешь? – вскинула брови Родоклея. – У тебя что, было много мегарцев? Да вообще, какие у тебя были мужчины? Я ни с кем тебя еще не сводила. Может быть, ты в своем диктерионе нарасхват? Может быть, на тебя оболы [15] так и сыплются? Тогда почему завернута в эту тряпку, а не приоделась, как положено, и не прикрыла париком это воронье гнездо?

Родоклея презрительно указала пальцем на ворох черных, слега отдающих темной рыжиной и поэтому золотящихся на солнце, мелко вьющихся волос Тимандры.

Тимандра поспешно собрала их и кое-как закрутила узлом на затылке.

– Про мегарцев мне рассказали другие девушки, – пояснила она. – Я пока еще живу чужим опытом. Да и здесь меня пока еще не выбрали ни разу. Порнобосос ворчит, что выгонит меня вон, а Фирио грозит засечь до смерти, а потом утопить в бухте… Но что делать, если у вообще не было мужчин, и я их ужасно боюсь? Я отвожу глаза и прячусь за спинами других девушек…

– Только не говори мне, что ты до сих пор не развязала свой пояс! – всплеснула руками Родоклея. – Даже с ловцами?! Ты – девушка?! А почему?! Ах да! Ловцы тебя не трогали, понимаю… Не забыли, что недавно с одним кораблем из Финикии привезли нескольких девок, которые еще в пути заразили команду ужасной гадостью. Эти бедолаги устали изливать мочу и семя за борт! Лекарь назвал эту хворь бленорагией. [16] Кстати, тебя уже осматривал лекарь? Ты здорова? Нигде эту заразу не подцепила?

– Сама посуди, как я могла заразиться, если не знала мужчины? – пожала плечами Тимандра. – Но при этом я не девушка.

– Так-так… – ухмыльнулась Родоклея. – Догадываюсь… Наверное, твоим первым любовником был священный фаллос? Слышала я о таких обрядах! Они ужасно глупы, по-моему. Что может быть лучше хорошего мужского фаллоса?! Однако такие обряды ведутся и тут, и там. Например, мне рассказывали, будто в школе гетер в Коринфе девственниц, которые хотят там обучаться, лишают невинности обычной палкой – в знак презрения за то, что слишком уж блюли себя и не доставили радости ни себе, ни мужчинам.

– Школа гетер? – недоверчиво повторила Тимандра. – А что это такое?

– О, это место, о котором мечтает всякая диктериада. Гетеры – это аристократки среди вашей сестры, порны. Они вертят мужчинами так же, как мужчины вертят вами, уличными девками. Тянут из поклонников и любовников денежки и живут припеваючи. Так вот в этой школе – говорят, ее лет триста, а то и больше назад открыла какая-то Никарета, [17] а вдохновила ее на это сама Афродита, – девок обучают всяким премудростям. Там и поют, и танцуют – может быть, даже лучше, чем ты! – там читают стихи, там украшают себя, учатся красиво одеваться, а уж лоном своим владеют так, что мужчины с ума сходят и просаживают на гетер все свои деньги.

– Школа гетер… – повторила Тимандра с восторгом. – хочу в эту школу! Как туда попасть?

– Ну, деточка, размечталась ты напрасно! – хохотнула Родоклея. – Туда не всякая может поступить. Нужен немалый денежный взнос, а главное – рекомендательное письмо от двух уважаемых любовников. Такие письма, небось, потрудней раздобыть, чем довольное количество деньжат накопить! В школу гетер, думаю, может попасть только одна из тысячи обычных шлюх. Так что лучше сразу выкинь из своей головушки эти глупые мечтания и подумай о том, как бы понравиться моему знакомому мегарцу! Жить надо сегодняшним днем, а не мечтами о будущем или воспоминаниями о прошлом, ты уж мне поверь, я знаю, что говорю! Кстати, как тебя зовут?

Тимандра отвела глаза. Между ней и прошлой жизнью – неизмеримо широкое море. Зеленое и соленое! Да еще и ее слезы прибавили ему соли… Так зачем призывать из-за моря призраков былого? Пусть останутся на том берегу. И Сардор пусть останется там!

Она вздрогнула при воспоминании о ненависти, которой горели его глаза, о его голосе, выкрикнувшем: «Я убью тебя!»

Конечно, Сардор может оказаться в Афинах только волею недобрых богов… Но вдруг будет на то их воля?

Нет, нельзя оставлять ни единого следа из той, другой жизни!

– Меня зовут… Идомена.

Это было имя ее матери. То самой, которой Тимандра никогда не видела. Идомена умерла, когда ей не было и шестнадцати лет. Тимандре тоже идет шестнадцатый. Пусть же Тимандра умрет, а Идомена возродится!

– А ты не врешь? – подозрительно сузила глаза Родоклея. – Смотри, если будешь со мной лукавить, отдам богатенького мегарца другой!

– Делай что хочешь, – пожала плечами Идомена. – Может быть, он мне не по вкусу придется!

Родоклея уставилась на нее, как на безумную:

– Милашка, да ты что несешь-то? Не понимаешь, как тебе повезло, что я услышала твой сладкий голосок и обратила на тебя внимание?! Разве ты не понимаешь, куда попала?! Это диктерион – место, куда мужчины сливают свою похоть. Сточная канава! Тут, девушка, твое дело – ноги раздвигать. И столько раз, сколько мужчин тебя выберет. И это только кажется, что чем чаще – тем лучше, тем богаче ты становишься. На самом деле хозяин и паразиты [18] почти всю твою выручку заберут…

– Паразиты? – переспросила Идомена. – Это еще кто?!

– Это красавчики, которые непременно присасываются, словно устрицы к камню, к каждой порне, чуть только она начнет неплохо зарабатывать. Сладкими речами они морочат дурочкам головы и вытягивают у них денежки. Дуры-девчонки влюбляются в них и…

Родоклея, не договорив, вдруг резко повернулась – и, подобрав подол, кинулась по улице, опасливо оглядываясь и заискивающе улыбаясь.

Идомена хлопала глазами, не в силах понять, чего так испугалась добродушная сводня, но кто-то так тяжело положил ей руку на плечо, что она даже присела.

Приземистый бритоголовый мужчина грозно смотрел на нее Он был облачен в роскошным пурпурный гиматий с затейливым узором по подолу. Впрочем, полы его хитона давно утратили белизну и замызгались грязью.

Однако Идомене таких мелочей не замечала: его одеяние казалось ей верхом роскоши. Ведь это был порнобосос, хозяин диктериона. Человек, равный, по мнению Идомены, по меньшей мере Зевсу!

Звали его Бакчос, [19] и это имя ему очень подходило, потому что еще не одного слова, произнесенного ровным голосом, Идомена от него не слышала. Бакчос все время орал, кричал и бранился!

– Ты что здесь делаешь? – рявкнул он. – Сбежать к этой твари решила? Ну, сначала хорошенько подумай. За такие шуточки тебя Фирио насмерть засечет и выбросит твое окровавленное мясо на свалку, на поживу бродячим псам.

Идомены со страху покачнулась и пролепетала:

– За что? Что же я сделала?!

– От сводни подальше держись! – погрозил кулаком Бакчос. – Эту суку я надо гнать отсюда плетьми! Ишь, зачастила – сманивать у меня девчонок! Ты – вещь полиса, за тебя заплатили деньги ловцам-мореходам. И ты должна эти деньги отработать. Вот выплатишь все, чего стоила полису, потом вернешь должок мне – за то, что кормлю тебя, пока ты ничего не зарабатываешь, затем возместишь пеню за тот ущерб, который я понесу, когда ты уйдешь из диктериона. И только тогда станешь свободной.

Идомена взглянула на него с отчаянием. Сколько же времени пройдет, пока она выполнит все эти условия?! Сейчас она живет в долг, и этот долг постоянно растет…

– Господин, молю вас, отпустите меня из диктериона! – вскричала девушка. – Вы же видите, я никому не нравлюсь. Меня не выбирают гости. Но я могу наняться кому-нибудь в служанки. Или пойду в прачки… А может быть, прибьюсь к какому-нибудь храму, где буду петь и танцевать. И чуть только у меня заведутся какие-нибудь деньги, я отдам вам долг.

Хозяин вытаращил глаза:

– В жизни ничего подобного не слышал! Чтобы женщина искала работу?! Чтобы девка зарабатывала чем-то иным, а не передком?! Откуда ты взялась такая?! Из каких краев? Неужели там, у вас, женщины и впрямь сами зарабатывают своим трудом?! Откуда тебя привезли? А ну, говори?

Идомена прикусила язык. Она и в самом деле не слышала на Крите о том, чтобы женщины работали и получали деньги. Все жили за счет своих мужей или при храмах. Мысль о работе Идомене только сейчас в голову пришла. Да уж лучше бы не приходило – вон как разозлился хозяин!

– Да кто тебя в служанки возьмет? – неистовствовал он. – У всякой госпожи для этого есть свои рабыни.

– У меня нет рабыни, господин, – послышался хриплый женский голос, при звуке которого у Идомены подогнулись ноги от ужаса. – И если ты отдашь мне эту девку, я выплачу весь ее долг.

Фирио! Огромная, широкоплечая, мужеподобная, в черном хитоне, в жгуче-черном парике. Стоит, поигрывая плетью и не сводя узких глаз с Тимандры.

Попасть к ней в услужение?! Да она же убьет за малейшую провинность! Плетка извивается в ее руках, словно верткая черная змейка. Вот-вот ужалит Идомену!

– Что, Фирио, свежатинки захотелось? – оглушительно захохотал Бакчос. – Ладно, все равно в ремесле с нее толку не будет, я это сразу понял, а у меня взгляд наметанный. К тому же, она явно не в своем уме: стоит только послушать, что несет про работу и оплату! Бери ее. Только денежки вперед! Слышишь? За прошлую девку ты мне заплатила, только когда я пригрозил намекнуть стражникам, кто эту бедняжку сунул в сточную канаву и забыл вытащить. Поэтому прямо сейчас неси монеты, а потом забирай эту дурочку и забавляйся с ней, как хочешь.

– Хорошо, Бакчос, – довольно протянула Фирио, которая все это время не сводила с Идомены прищуренных глаз, и взгляд их резал девушку, словно навостренное лезвие. – Сейчас я сбегаю за деньгами, а ты малышку постереги, чтобы не вздумала бежать. Погоди, давай вот так поступим.

Фирио проворно развязала пояс, которым была перехвачена ее квадратная фигура, и, обмотав одну руку Идомены так проворно, что девушка даже вырваться не успела, другой конец веревки завязала вокруг запястья хозяина.

И, издав утробный смешок, она исчезла, а черный распоясанный хитон развевался за спиной, словно черные крылья злобы, которые унесли Фирио.

– Ты куда?! – заорал Бакчос, но Фирио и след простыл. – И сколько мне тут стоять прикажешь?! Неужто мне делать нечего?!

Идомена, онемевшая было от ужаса, наконец-то обрела дар речи:

– Господин, я не хочу быть рабыней Фирио! Она убьет меня!

– Может, и убьет, – равнодушно кивнул Бакчос, – а может, и поживешь еще, если будешь ее хорошенько ублажать и даже одним глазком в сторону не покосишься. Фирио – она баба для баб, но ревнивей любого мужика. Чуть на другую засмотришься – вышибет мозги!

– Баба для баб? – похолодевшими губами повторила Идомена. – Что это значит?

– Ох и тупая же ты! – покачал головой Бакчос. – Из какой дыры тебя вытащили ловцы-мореходы?!

Идомена только вздохнула, отдавая дань тягостным воспоминаниям о глупости бедняжки Тимандры. Никто ее ниоткуда не вытаскивал. Она сама далась им в руки, этим ловцам… На все готова была, только бы сбежать с Крита. Целый остров казался ей недостаточно просторным, чтобы найти на нем убежище от Сардора, – настолько она была напугана этим служителем Молоха!

И вот куда попала…

Убежав из селения, Тимандра пряталась в пещерке на вершине небольшой горы на побережье, ломая голову, что же делать дальше. И вдруг она услышала плеск весел, а потом голоса.

Осторожно выглянула.

У самого берега стояла галера; несколько мореходов со связками больших тыквенных бутылей брели по мелководью – набрать пресной воды из ручья, шумевшего между скал.

Тимандра встрепенулась. Может быть, эти люди смилуются и увезут ее с Крита? Куда может направляться галера? Хорошо, если бы она шла на Наксос… По слухам, на этом острове по-прежнему процветает культ Великой Богини. Ведь именно там Тезей покинул Ариадну – потому что во сне ему явился Дионис, который пожелал, чтобы богиня-на-земле стала его супругой. Наксос никогда не променяет древнюю веру ни на эллинских богов, ни, тем более, на ужасного бронзового Молоха. Маленькая танцовщица из критского храма может найти там пристанище!

А главное, Наксос далеко от Крита, там-то Сардор ее уж точно не настигнет!

Тимандра решилась заговорить с мореходами. При виде ее они так и вытаращили глаза, а потом начали как-то странно переглядываться и перемигиваться. Тимандра насторожилась: уж не собираются ли эти бродяги наброситься на нее всем скопом и изнасиловать? Впрочем, она не слишком беспокоилась, не сомневаясь, что успеет убежать и скрыться в одной из многочисленных пещер. Однако стоило ей заговорить о том, что ей нужно попасть на Наксос, как мореходы сообщили, что держат путь именно туда – и охотно возьмут с собой Тимандру.

Разумеется, не даром. Она должна оплатить дорогу.

Тимандра задумалась. У нее не было ни халка, зато была золотая шпилька Великой Богини. Одну такую шпильку из волос Тимандры выдернула жрица, другая так и оставалась в туго закрученной косе, пока Тимандра не спохватилась и не вытащила ее. Правда, девушка не знала, достаточная ли это цена для того, чтобы добраться до Наксоса.

Тимандра, конечно, немного опасалась, что Великая Богиня разгневается на нее за то, что она торгует священной храмовой реликвией, но надеялась умилостивить владычицу, когда будет служить в ее храме на Наксосе.

При виде шпильки мореходы пришли в восторг и успокоили Тимандру, что этой драгоценности более чем достаточно, чтобы заплатить за дорогу. И вообще, капетаниос, конечно, вернет ей часть денег. Так что она должна как можно скорее отправиться на судно, прихватив свои вещи.

Тимандра смущенно призналась, что у нее ничего нет, и даже еды на дорогу не запасено. Те два дня, что она пряталась на берегу в ожидании удачи, она собирала крабов, которых в изобилии оставлял между камнями прилив, и ела их нежное, вкусное мясо, однако его никак не запасешь впрок, на жаре оно мигом испортится… Мореходы добродушно уверили ее, что и тут беспокоиться не о чем: на галере вдоволь еды, а запас воды они сейчас пополнят.

И после этого доверчивая птичка сама полетела в западню…

Взобравшись по веревочной лестнице на борт галеры, Тимандра оглянулась. Ей еще не верилось, что она покидает Крит и сейчас навсегда прощается с прошлым. Что ждет ее впереди?

Через миг она узнала, что ждет ее трюм, куда ее тотчас затолкали мигом утратившие всякое добродушие мореходы. В трюме оказалось еще девятнадцать молоденьких девушек – настолько измученных морской болезнью, что они лежали пластом и почти не в силах были говорить.

Их захватили на побережье Тринакрии [20] афинские ловцы-мореходы. Так назывались команды кораблей, которые отправлялись то на Тринакрию, то в Финикию, чтобы привезти новых девок для афинских и пирейских диктерионов, по-прежнему, как и во времена Солона, благословляемых государством. Что и говорить, за два столетия промысел ловцов-мореходов перестал быть таким прибыльным, как в былые времена, однако они по-прежнему получали недурную плату за иноземных красавиц, которые и внешне отличались от дебелых и медлительных афинянок, и были – самое главное! – куда темпераментней. Черноглазые вертлявые финикиянки очень нравились неистовым эллинам, а потому ценились дороже всех, хотя и тринакрийские девушки пользовались большим спросом.

Однако ловцы-мореходы слишком уж по-свойски обращались со своим товаром! Девушкам приходилось в пути служить подстилками для всей команды, и порой их привозили в Пирей совершенно замученными и мало к чему пригодными в дальнейшем. Кое-кто не выдерживал пути, а многие оказывались беременными. К делу приступали повивальные бабки, которых было в Пирее почти так же много, как портовых шлюх, но после их поспешных, грубых эктроси [21] мало кто выживал.

В конце концов афинское правительство спохватилось, что выбрасывает немало денег впустую. И для ловцов-мореходов были установлены новые – и непреложные! – правила. Теперь им платили деньги не за каждую девку поштучно, а за деки, то есть десятки. Кроме того, мореходам запрещалось портить груз, чтобы сберечь девственниц: за них порнобососы готовы были драться, ибо они ценились несравненно дороже! Ну и страх подцепить бленорагию, которую в обиходе часто называли «финикийской заразой», тоже немало отпугивала ловцов-мореходов. Тринакрийские девки были почище и поздоровей финикийских, однако капетаниосы ценили свои деньги куда дороже, чем минутная прихоть мореходов, поэтому тринакриек тоже не трогали.

Плата устанавливалась очень хитро: только за целую деку. Одиннадцать девушек или девятнадцать стоили одинаково – так же, как десять. За двадцать можно было выручить в два раза больше, поэтому мореходы норовили привезти именно столько. С тридцатью в трюме не протолкнешься, половина груза в пути перемрет от духоты и недоедания. А двадцать – в самый раз! Правда, существовал риск, что какая-нибудь девушка все же умрет в пути. Поэтому, как правило, мореходы норовили прихватить еще одну пленницу – про запас.

Именно двадцать одну молодую красотку захватили на Тринакрии, да вот беда – две девушки погибли в пути, не выдержав тоски плена и страшных мыслей о будущем. Так что теперь мореходы везли в Пирей всего лишь девятнадцать пленниц и очень боялись выручить ничтожные деньги. Конечно, они не теряли надежды подобрать случайную глупышку на каком-нибудь острове по пути… И вот на Крите им попалась именно такая! Мало того, что сама в руки далась, да еще свой проезд оплатила!

Когда на галеру привели Тимандру, обрадованный капетаниос принял решение идти прямиком до Пирея, не блуждая в Кикладах: [22] чутье морехода, да и поведение альбатросов предупреждало о близости сильного шторма, из-за которого можно или погубить судно, или задержаться в какой-нибудь тихой бухте. А задерживаться не хотелось – припасы на судне шли к концу…

Гребцы налегли на весла, одолевая ветер, а Тимандра в трюме оплакивала свою несчастливую судьбу. Девушки то рыдали, то спали, то ссорились или даже дрались. Тише всех вели себя две подруги, рядом с которыми нашла себе местечко в трюме Тимандра. Они целыми днями сидели в обнимку, или шептались, или напевали что-то себе под нос, или просто подремывали, однако не раз сладострастные стоны будили Тимандру по ночам, и она невольно наблюдала неистовые, бесстыдные ласки подруг, озаряемые светом плошки, качающейся под потолком. Именно тогда она узнала, что такое – девушка для девушек.

Как-то раз ночью одна из подруг, заметив, что Тимандра наблюдает за их возней, жестом позвала ее присоединиться. Тимандра подскочила и бегом, наступая на руки и на ноги спящих пленниц, кинулась к противоположной стене каюты, где и провела остаток этой ночи – и следующую, оставшуюся до прибытия в Пирей…

Не зная мужских объятий, боясь их, Идомена все же испытывала отвращение и к женской любви. Даже на тех молоденьких и хорошеньких подруг ей было смотреть противно. Что же с ней станется, если ее прижмет к себе Фирио, начнет лапать, а потом прикажет целовать ее срамные губы?!

Идомена повалилась на колени, и Бакчос, поскольку их руки были связаны, вынужден был нагнуться к ней. Он дернулся, чтобы вырваться, но не смог, попытался выпрямиться, однако Идомена не хотела подниматься, а только кричала в голос:

– Отпустите меня, господин! Не отдавайте меня Фирио! Клянусь, я покончу с собой, если не умру от отвращения и стыда!

– Да что мне до этого?! – рявкнул Бакчос, дергаясь с такой силой, словно хотел оторвать руку или Идомене, или себе, только бы освободиться. – Но ты должна мне и Афинам почти тридцать оболов, а за эти деньги я тебя не только Фирио продам, но и всякому, кто заплатит!

– Ну так продай ее мне, если тебе все равно, – послышался насмешливый голос, и Идомена с Бакчосом разом вздрогнули и повернули головы.

Перед ними стоял мужчина, который показался обоим необычайно высоким. Бакчос едва доставал ему до плеча, а Идомена была и того меньше. Он был одет в белое, словно жрец, однако затейливый узор на его гимантии сразу выдавал человека состоятельного и далекого от храмовых служб. Вдобавок, гимантий не достигал середины икр, как предписывалось правилами приличия, а волочился по земле. Даже Идомена знала, что это считается признаком заносчивости и расточительства, а потому осуждается большинством людей!

Однако сразу было видно, что этому человеку наплевать на «большинство людей», их мнения и выдуманные ими правила. Голова его была вскинута с вызывающим высокомерием, и казалось, что даже на тех, кто выше его ростом, он умудрится смотреть сверху вниз! Вьющиеся волосы его лежали небрежными волнами, однако за такую небрежность многие афинские щеголи готовы были дорого заплатить мастеру причесок и завивок!

Бакчос, навидавшийся богатых и знатных людей, сразу понял, что перед ним – один из самых богатых и знатных. Идомена же взирала на незнакомца, словно на божество, сошедшее с Олимпа.

– Ты говорил о тридцати оболах? – проговорило божество. – Эй, Ксантос! Заплати ему, и пусть освободит девчонку. Мне она, конечно, и даром не нужна, однако терпеть не могу, когда измываются над беззащитными женщинами!

Из-за спины божества выступил плотно сбитый, крепкий человек, у которого через плечо висел немалый кошель, как водилось у казначеев богатых граждан. То, что он был одет в плотный короткий хитон, доказывало, что это раб, а не свободный слуга, однако сразу было видно, что ткань этого хитона отличного качества и дорогая, а хламиде его позавидовал бы и свободный гражданин. За широкий пояс казначея был заткнут кинжал в искусно выделанных кожаных ножнах. Раб готов был прикончить всякого, кто покусился бы на деньги хозяина!

Лицо у него было суровым и нахмуренным, а рот казался слишком узким – так крепко и явно неодобрительно были стиснуты его губы.

– Как прикажешь, господин, – с трудом разомкнув их, проскрипел казначей, однако не спеша развязывать кошель. – Но ведь ты видишь, что этот ничтожный порнобосос нагло врет, желая поживиться за счет вашей безмерной доброты? Портовая шлюшка со всеми своими долгами стоит раза в два, а то и в три раза дешевле! Да и следует ли тратить твое богатство на эту немытую нищую бродяжку?! Не лучше ли сделать щедрое пожертвование в храм Афродиты Пирейской, покровительницы мореплавателей и странников? Ты сейчас как раз собираешь в путешествие на Мелос, тебе не помешает ее помощь!

– Успокойся, Ксантос, – улыбнулся его хозяин. Он слегка картавил, однако этот недостаток, который обычно вызывает насмешки, придавал его речи особое очарование. – И умерь хотя бы немного свою страсть беречь мое богатство! Его хватит и на мой век, и на век моих детей, если я когда-нибудь обзаведусь ими. А что до этой девчонки… Если ее отмыть и приодеть, она окажется хорошей служительницей Афродиты, ты уж мне поверь, я кое-что в этом понимаю. Так что богиня на нас не обидится. Слышишь, малышка? Как твое имя?

– Ти… – начала было девушка, но тут же спохватилась: – Идомена, господин мой, мое имя – Идомена.

– Прекрасное старинное критское имя, – кивнул незнакомец. – Да, ты в самом деле похожа на критянку. Тогда ты должна лелеять свою красоту так же, как лелеяли ее прекрасные критянки времен Ариадны и Федры. [23] Твои волосы должны быть надушенными и завитыми, а не болтаться свалявшимися прядями. Их надо украшать сверкающими гребнями, в ушах следует носить блестящие подвески, а на этой тоненькой шейке будут прекрасно смотреться тяжелые ожерелья из чеканных золотых звеньев. Ну и, само собой, тебе нужны красивые наряды. А главное, чистые и благоухающие! Ты и сейчас прелестна, а если твоей прелести дать подобающую оправу, от тебя вообще глаз будет невозможно отвести. Я бы с удовольствием тобой занялся и потратил на тебя гораздо больше, чем эти несчастные пять драхм, однако, как ты могла услышать, я должен отправиться в путь, а задержаться никак не могу, но ты дай мне слово, что, если боги еще раз нас сведут, ты предстанешь передо мной совсем в другом обличье. Найди себе покровителя, да побогаче. С такими глазами, как у тебя, это не составит труда, поверь. Знаешь ли ты, что они похожи на двух голубок – прелестных черных голубок? А твои губы…