Дихроя. Дневники тибетских странствий

А меж тем вторая дорога, на которую мне так хотелось попасть, действительно оказалась великолепной. Асфальтовое полотно было единственным вкраплением цивилизации в это природное царство. Лесополоса за обочиной давно уступила место речному руслу; осень сюда отчего-то еще толком не добралась, а потому мы наслаждались игрой ярких солнечных лучей в зеленоватой воде. Со всех сторон от нас находились холмы, высокие и низкие, покрытые мхами и снегом; иные тянулись на несколько сотен метров, иных поначалу практически не было видно – лишь белые шапки выглядывали из-за линии горизонта – но по мере приближения они обретали контуры, объем и величественность, столь присущие гималайским вершинам.

Упиваясь сказочной атмосферой, я катил вперед под «Черного Лукича», чья песня «Завял цветок» крутилась в моих наушниках на репите:

«Завял цветок, yпал на поле лепесток,

Рассыпался на сотню pадyжных мгновений.

Бежит толпа да поломала воpота,

Hеyдачная мечта, одно мyченье.

Всё не век гоpевать, всё не век чашy пить,

Бyдет вpемя встpечать, бyдет вpемя любить.

А пока подождать, а пока потеpпеть,

Погоди помиpать…»

Апогей красоты – перевал с видом на заснеженные семитысячники, горные вершины, укрытые сверху толстыми снежными одеялами. Положив ноги на руль, я вытянулся на сиденьи, прислонился спиной к заднему кофру и раскурил сигару. Дым устремился вверх, к облакам. Затянувшись, я сделал глоток газировки из голубой банки и посмотрел на линию горизонта. Вдали виднелись бледные очертания новых холмов, к которым нам только предстояло отправиться.

«Да, в такие моменты понимаешь, как здорово жить…»

«А, хуйня. Все это иллюзия смысла, нужная, чтобы убедить себя, что надо жить как можно дольше и всячески оттягивать момент смерти», – уверенно заявил Андрей, до того молчавший.

«Если знаешь, что это иллюзия, нахрена тогда живешь?»

«Да просто хочу посмотреть, чем вся эта хуйня с миром закончится».

Ниже перевала на расстоянии примерно 15 километров проходили военные учения китайской армии. Это зрелище одновременно завораживало и пугало: все-таки несколько тысяч единиц современной техники, заточенной под уничтожение всего живого, на таких высотах и в столь опасной близости.

«А если она никогда не кончится, эта хуйня?»

«Ну, значит, буду жить вечно, хуй с ним», – хмыкнул мой незримый «собеседник».

Пока Олег оформлял проездные документы на очередном блокпосте, я задремал. Наверное, со стороны я выглядел максимально странно – в долине маршировали войска, рычали моторы бронетехники, совершавшей выверенные маневры, а на дороге, развалившись на мотоцикле, стоящем на самом краю перевала, мирно посапывал русский байкер.

«Что это было? – подумал я, проснувшись. – Банальная усталость? Или влияние Андрея?»

Вечером мы прибыли в Дамшунг. Здесь, на высоте 4600 метров, оказалось холоднее, чем в других городах, виденных нами; ночью и вовсе обещали ноль. Впрочем, гостиница оказалась уютная. Правда, «Бургеркингом» здесь и не пахло, а потому снова ели тибетскую еду (правда, в «халяльном исполнении» местных уйгуров), тихо ворча про то, как она осточертела.

Поужинав, я отправился на улицу – покурить сигару. Выйдя наружу, я, к своей радости, обнаружил Борю Гринберга, который уже сидел на лавочке у входа.

– Я тебе тут не помешаю с сигарой? – спросил я, усаживаясь рядом.

– Что? О, нет, конечно! Наоборот, хорошая возможность продолжить наш незаконченный разговор.

– Про фотографии? – раскурив сигару, припомнил я.

– Ага. На чем мы там остановились, не помнишь?

– На незавидном будущем профессиональных фотографов. Ты рассказывал о новых девайсах, которые похоронят эту профессию.

– Ну, похоронят, наверное, сильно сказано… но реальность такова, что сегодня есть очень много таких вещей и навыков, которые для нас торедантны, или, проще говоря, утрачены. Утрачены олдскульные скилы. Например, логарифмическая линейка или экспонометр – да, когда-то люди могли гордиться умением пользоваться ими, но сегодня этот навык не дает тебе никакого преимущества перед другими людьми. Это вполне нормальный процесс, издержки прогресса, если позволишь. И другие навыки завтра, послезавтра, через неделю или год будут также отмирать по причине замены их интеллектуальными системами.

– Секстант, например, – сказал я, глядя на звездное небо и яркий фонарь луны. – Когда-то важнейший прибор для мореплавания, а сегодня такой примитивный с точки зрения технологий навигатор уже не нужен…

– Ну, кстати, секстант – такая любопытная вещь… если на судах его уже не используют, то, допустим, в космосе, где невозможно пользоваться GPS, он обретает новую жизнь. В космосе ведь нет горизонта, там смотрят не за солнцем, а за звездами.

– Да, но в любом случае за ними смотрит не человек, а искусственный интеллект.

– Смотрят машины, да, но ориентируются по приборам, которые аналогичны секстанту. И если вдруг создается аварийная ситуация и машина выходит из строя, то космонавт должен уметь пользоваться настоящим секстантом, этот навык может при определенном стечении обстоятельств стать жизненно важным! По сути, единственное отличие того секстанта от земного – там искусственный горизонт: в космосе невесомость, и ты просто не знаешь, где он находится.

– Ну, с одной стороны, да, новая жизнь старой вещи, но, с другой – космонавты – это все же профессия единиц на планете Земля, тогда как моряков гораздо больше, и вот там секстант уже неактуален.

– Да. Сегодня на кораблях исключен даже звездный альманах, без чего секстант просто железка. Поэтому очень многие обязательные навыки, без которых в наши дни не сделаешь хорошую фотографию, уже завтра могут устареть и стать ненужными. Сегодня важно умение ловить момент; если ты его упустил, кадр утерян безвозвратно. Но уже в относительно недалеком будущем это изменится – не будет никакого решающего момента.

Дверь открылась, и из кафе вышел Лама. Он выглядел чуть более усталым, чем вчера, видимо, из-за споров с Виталиком, но в целом все еще оставался благодушным. Увидев нас, он присел на лавку рядом с Гринбергом, а тот, улыбнувшись ему самым уголком рта, продолжил:

– Машина будет анализировать пространство непрерывно, сама определяя этот решающий момент. То есть это будет осознанный выбор, а не случайное совпадение события, которые ты успел снять, вовремя щелкнув затвором фотоаппарата.

– И какой же машине подобное по силам? – спросил я. – Вот, допустим, квантовый компьютер? Он же может с подобным справиться?

– Нет, поскольку предназначен только для определенного вида задач, – покачал головой Гринберг. – Он даже обычный компьютер не заменит – функционал совершенно иной. Ну, то есть, например, для взлома шифра биткоина он не подходит.

– А в чем его особенность? – нахмурился я. – Супервысокая производительность? Количество операций в секунду?

– Нет. В том-то и дело, что в квантовом компьютере как таковой нет скорости вычислений, – объяснил Гринберг. – Там другой принцип. Обычный компьютер основывается на битах, «нулях» и «единицах». У тебя есть, например, некий бесконечно огромный список имен, и тебе нужно узнать, есть ли среди них Дихроя, то есть пройтись по всему списку и спросить: ты Дихроя или нет, «ноль» или «единица»?

Я кивнул, подтверждая, что принцип работы обычного компьютера мне понятен. Лама же слушал наш разговор, не перебивая.

– В квантовом компьютере все обстоит несколько иначе, – продолжил Гринберг. – У тебя есть база, массив со всеми именами, дальше, когда ты запускаешь поиск Дихрои, все волны, которые являются Дихроей, сразу входят в суперпозицию. И, соответственно, за один такт ты решаешь задачу, сложность которой прямо пропорциональна размеру массива. Поэтому в тех операциях линейной алгебры, где комбинаторика очень важна, квантовый компьютер является настоящей панацеей. Но, к сожалению, до массового производства подобных машин пока еще очень далеко. Там есть ряд сложностей, которые только предстоит решить. К примеру… единица размерности в квантовом компьютере называется кубит и представляет собой запутанную пару фотонов. Самая главная проблема – это как поддерживать ее когерентной, как сохранить ее запутанность. Потому что все выходит из фазы в конечном итоге. Она не бесконечна. Это как игра в квача: если ты отвлечешься, а потом посмотришь, то ты уже не знаешь, кто квач. В диаграммах Ваймана можно показать, что может быть бесконечное количество вариантов, но у них разная вероятность…

– А как он вообще выглядит, этот квантовый компьютер? – спросил я.

Гринберг вытащил из кармана мобильник:

– Сейчас покажу… есть снимок, из Калифорнии…

Некоторое время он листал галерею в мобильном, а потом продемонстрировал фото.

– Больше похоже на самогонный аппарат, – заметил Лама.

Гринберг улыбнулся:

– Ну, есть что-то, наверное… На самом деле, когда он работает, он находится в дюаре с переохлажденным гелием.

– А уран там есть? – продолжал допытываться Лама.

– Нет. А зачем там уран? – удивился Гринберг.

– Ну, что за компьютер без урановой сердцевины? – хмыкнул Лама.

– Лама, тибетская философия побеждает квантовую физику, – улыбнулся я. – Борь, а в Китае есть квантовый компьютер?

– И в России? – вставил Лама.

– Ну, я лично не слышал, чтобы в Китае или в РФ был подобный компьютер, – подумав, ответил Гринберг. – Но это не значит, что его нет, – учитывая, как у нас любят засекречивать все инновационные разработки. Вот агрегат, который я показал на фото – он всего 6 «кубитов». Это сравнительно немного.

– А сколько максимально на сегодня? – уточнил я.

– Сегодня точно дошли до 80… Ну, и совсем недавно я слышал, что вплотную подобрались к планке в 90 кубитов, – припомнил Гринберг.

– А квантовые компьютеры существуют распределенно, или каждый работает самостоятельно?

– Нет смысла делать его распределенным. Он квантовый и распределен уже в масштабах галактики по определению. Куда ты хочешь его распределять, Макс? – улыбнулся Гринберг.

– Ну, кубиты же необходимо собирать, чтобы они вместе работали, поэтому и возник вопрос о распределенной работе.

– Нет, – покачал головой Гринберг. – Они возникают спонтанно и могут какое-то очень короткое время взаимодействовать друг с другом, но потом они разлетаются куда угодно.

– А следующий этап формирования долгий? Вот они разлетелись… и что дальше? Сколько ждать нового… цикла?

– А вот это, Макс, самая большая проблема квантового компьютера на сегодняшний день – как долго ты можешь удерживать когерентность, спутанность пары. В принципе, когда фотоны разлетаются по миру, то они могут быть бесконечно долго, а могут и не быть.

– Хорошо, – кивнул я. – С квантовым компьютером разъяснил, все сложно, только Ламе понятно.

Боря Кац ухмыльнулся и сказал:

– Придумываете что-то, кубиты какие-то… а на самом деле под прикрытием науки самогонку варите. Знаем…

– Ну все, раскусил, – рассмеялся Гринберг.

Я докурил сигару, и мы пошли в отель греться.

Поздним вечером Виталий написал в общий чат гневное письмо, в котором в красках описал все свое раздражение, связанное с изменением маршрута. Лама со словами «как же он задолбал своими истериками» удалил его из обсуждения. Завтра, вероятно, стоило ждать новых припадков.

«А ведь еще вчера казалось, что наступила гармония… но нет, всегда должен кто-то скандалить… Эгоцентризм и невоспитанность – грустное сочетание».

Несмотря на выходки Виталия, на душе у меня было несказанно спокойно. Не знаю, что тому причиной – восхитительный сегодня перевал, общение с Андреем или все в совокупности, – но тем вечером меня впервые за последний год посетила муза, и я написал «Тибетский стих», скорее, даже некую зарифмованную заметку, над которым пообещал себе еще поработать впоследствии:

«Тибетский стих

Этот октябрь раскрыл мое сердце.

Теперь это солнце, снега и пески.

Глупец рубит сук,

Мастер рисует вечность на глади реки.

Я плыву по дороге —

Тибетской шагреневой коже земли.

Всюду мерещится тень Дихрои,

А встречаются лишь блокпосты.

Слёзы гималайской прохлады

В каплях на ветровом стекле.

Я один – боль и причина,

Сцена и зритель, тень на стене.

У каждого своя радуга в небе

И пара любимых дорог:

Что одному конец мира,

Другому лишь первый итог.

Каждая из нитей молитв и улыбок

Плетет своего Вишну.

Можно космос слушать умом,

Но тогда ничего не слышно.

Повороты наматывают дни в года.

Кружева гималайских дорог ближе к звездам,

Что в них нашел?

«Миг и вечность» в споре тибетских лам.

Если меня не слышно, не значит, что я ушел…»

За окном дул промозглый ветер. Завтра должно было похолодать еще сильнее.

•••

Сентябрь 1901 года

Путь в Кяхту. Новое нападение разбойников. Гибель слуг. Воспоминания о Тинджол

«Завтра наконец домой, средств почти нет. Осталось только на дорогу и еще половина того, что обещал Рэншэну и двум другим слугам. Ну и плевать. Писать в последнее время нет желания, поэтому набрал книжек, сувениров, думаю, Савельев будет доволен».

Это была последняя «личная» запись, сделанная Цыбиковым в Лхасе. Следующим утром, 10 сентября, он вместе с караваном курлуков кья23 Сонама покинул Место Богов и отправился обратно в Санкт-Петербург.

Из-за количества вещей, в том числе книг, завернутых в сукно и сырые воловьи шкуры для защиты от сырости, и иных сувениров, пришлось взять около дюжины яков. Рэншэн и двое других слуг сновали между животными, точно назойливые мухи. Цыбиков брел чуть в стороне, от нечего делать любуясь пейзажами, которые еще не успели пропитаться осенней унылостью и хранили отпечаток зеленеющей летней поры.

Единственное, что доставляло востоковеду проблему, – это одышка, которая все не проходила. Каждый день до безобразия напоминал предыдущий: утром, выспавшийся и отдохнувший, Гомбожаб шел довольно резво, но уже после обеда (или едва возникала необходимость подняться на очередной перевал), тот же недуг возвращался, и Цыбиков очень быстро уставал. Каждый привал востоковед встречал с подлинной радостью.

«А как буду радоваться, когда вернусь домой, сложно и представить…»

«Не понимаю этих телодвижений: если все равно подыхать, то плевать ли, где сдохнуть?», – проворчал голос в голове.

Цыбиков не знал, что ему возразить. Он шел домой лишь потому, что истратил практически все свои деньги и боялся остаться ни с чем в чужом краю, где никому не был нужен. Пугала не столько смерть, сколько процесс умирания.

«Лучше уж быстро, от пули или кинжала, чем от голода, отчаянно сопротивляясь мольбам грубого тела о помощи…» – только и повторял востоковед про себя.

Возчики и слуги, нанятые Цыбиковым, держались значительно лучше самого востоковеда – шли уверенно, почти не страдая горной болезнью. Единственное, Рэншэн однажды пожаловался на мигрень, но она, судя по всему, была довольно легкой и никак не могла сравниться с тем недугом, что застал Дешая по дороге в Лхасу в прошлом году. Сам же Гомбожаб спасался лишь отваром из трав с добавкой дихрои, с каждым днем насыпая ее все меньше: казалось, мешочка, проданного Ампилом, хватит едва ли до середины зимы.

«Надо быть экономней».

Ближе к концу сентября Гомбожаб наконец-то более-менее адаптировался к пешему путешествию в темпе их каравана. Даже одышка постепенно сошла на нет; не сказать, что самочувствие стало идеальным, но совершенно точно заметно улучшилось. Шагая рядом с вереницей навьюченных яков, Цыбиков с облегчением думал, что вскоре покинет утомившее его высокогорье и вернется обратно в Петербург, к специфическому, но вполне привычному климату, с его дождями, белыми ночами и небом, остающимся серым на протяжении большей части времени. Впрочем, наличие солнца, как уже понял Гомбожаб, не являлось залогом хорошего самочувствия: в Тибете солнца было безумно много, но никакого облегчения оно не дарило.

«Хотя в Петербурге, конечно же, будет еще больше суеты… все книги, что я привезу, мне же придется и обрабатывать совместно с Савельевым и другими сотрудниками Академии наук…»

Кроме возчиков, яков и паломников со слугами был в караване еще один немаловажный путешественник – собака, огромная, белая и очень красивая. Кроме перечисленных достоинств было у нее еще одно, гораздо важнее прочих – днем тихая, мирная и дружелюбная, с наступлением вечера она менялась до неузнаваемости: всю ночь напролет наматывала круги вокруг лагеря и начинала громко лаять, едва заслышав вблизи какой-то шум или увидев человека. Да, порой она принимала за чужаков кого-то из каравана, но все равно ни единого разу не поднимала вой на пустом месте.

«Возможно, будь у нас такая собака в прошлый раз, те разбойники не смогли бы застать нас врасплох…» – подумал Цыбиков, наблюдая за тем, как их верный сторож, виляя хвостом, неторопливо бредет рядом с мохнатым черным яком, везущим тюки с книгами.

Гомбожаб снова вспомнил ту злополучную ночь, когда погиб предводитель их каравана. Сколько всего людей пало от сабель грабителей, Цыбиков за без малого полтора года успел забыть, но сама обстановка – тела в неестественных позах, стоны раненых, кровь, хлюпающая под подошвами сапог, – врезались в память, как кажется, навсегда. И пусть эмоции остыли, но одна мысль о событиях того дня снова будила отголоски тогдашнего страха.

На сорок первый день пути, когда осень уже начала настойчиво вступать в свои права, раскрашивая листву и траву на склонах в желтые цвета, возникла проблема с яками. Точнее, проблем хватало и прежде – порой, когда их приходилось гнать гуртом, они постоянно теснились друг к другу, бодаясь и сбрасывая вьюки, – но теперь упертые животные наотрез отказались идти через перевал. Поскольку время было уже позднее, решили спуститься на равнину и переночевать там, а наутро уже заново попытаться покорить гору. Пока разбили палатки, пока привязали яков, солнце уже практически спряталось за горизонт.

Вскипятив в котелке воду, Цыбиков отправился в палатку, дабы приготовить отвар. Пока шел в палатку, успел порядком замерзнуть: ветер лютовал вовсю, вдобавок срывался мелкий дождь. В остальном же это был вполне привычный вечер: поставив на столик чашку, Гомбожаб зажег масляную лампу, уложил на колени «Сто ступеней на пути к блаженству» и сделал пометки в обоих дневниках. Сначала скупо, буквально в трех-четырех предложениях, описал минувший день в пути для официальной части, затем перевернул книгу и вписал между строк:

«Сегодняшним вечером Рэншэн сказал,

что после возвращения осядет в Угре и больше в Тибет не собирается. Три года подряд он совершал паломничества в Лхасу, сопровождая нанимавших

его путешественников, и это измотало его порядком. Денег многих Рэншэн не заработал, но скопил

кое-какую сумму, чтобы сделать предложение своей избраннице, Нарантуяа, и сыграть с ней свадьбу…»

Закончив с дневником, Цыбиков улегся спать, однако ближе к полуночи оказался разбужен громким лаем собаки.

«Кажется, это где-то рядом…» – сквозь сон подумал востоковед.

Вскоре к лаю добавились еще и голоса – судя по всему, это перекрикивались возчики.

«Что там происходит?»

Вдруг грянул выстрел. Цыбиков от неожиданности подскочил. Рука нырнула под подушку и сжала рукоять револьвера, лежавшего там.

«Опять напали… Или зверье какое-то дикое пугают?»

Тут выстрелили снова, и Цыбиков, перевернувшись на спину, направил ствол револьвера на выход из палатки. Снаружи доносились крики и выстрелы; видимо, сражение кипело совсем рядом. Держа револьвер наготове, востоковед представлял, как внутрь залетает разбойник с саблей… и падает, сраженный пулей, попавшей ему в грудь.

«Пока не победишь страх, никогда не достигнешь высшей объективности», – заметил голос.

«Только тебя сейчас не хватало…»

«Страх – сильнейшее из чувств, победить его сложнее, чем животную похоть. Но это – одна из важных ступеней. Ты должен понять главное: саблей можно убить не тонкое, а лишь грубое тело. Ты можешь защищать его, но без особого страха потерять. Если справишься, станешь еще ближе к главной цели».

Голос смолк. Цыбиков продолжил лежать с револьвером в руках, однако слова, брошенные его незримым собеседником, не шли из головы.

«Как можно не бояться совсем? Это же на уровне инстинктов… Но в этом, наверное, и заключается трудность пути к просветлению – подчинить тонкому телу толстое и не допускать обратного…»

Последняя мысль успокоила Цыбикова. Он попытался взглянуть на ситуацию холодным взглядом стороннего наблюдателя. Что изменится, если востоковед сейчас погибнет от сабли грабителя? Ничего. Разве что Савельев не получит свои заветные снимки и книги. Но мир от этого никак не изменится.

«Так стоит ли действительно настолько переживать?»

Вдруг в палатку влетел некто в лохмотьях.

– Стой! – воскликнул Цыбиков, подняв револьвер.

Вновь прибывший испуганно вскинул руки вверх и замер, и Гомбожаб понял, что это один из его слуг, Тумур.

– В чем дело? Что там случилось? – спросил востоковед.

Однако Тумур практически не знал русского – продолжая стоять с поднятыми руками, он с ужасом смотрел на револьвер в руках хозяина и лишь тихо бормотал:

– Рэншэн… Рэншэн…

– Рэншэн? – переспросил Цыбиков.

Тумур мотнул головой в сторону выхода.

– Пошли… – уверенно сказал Гомбожаб.

Он поднялся с лежака и вслед за слугой выскользнул из палатки.

Как оказалось, разбойники действовали очень хитро: пока двое отвлекали на себя внимание, начав стрельбу на дальнем конце лагеря, другие грабители попытались увести яков. Опытные возчики быстро смекнули, в чем подвох, и смогли отбить атаку. Правда, без жертв не обошлось.

– Рэншэн, – сказал Тумур.

Толмач-монгол лежал на земле с кинжалом в руке. Рядом с ним суетился лекарь, пытаясь хоть что-то поделать с ужасной раной в правом боку Рэншэна. Поймав взгляд Цыбикова, толмач скосил глаза на него и тихо сказал:

– Подвел я тебя, Гомбожаб… и Нарантуяа тоже…

Рэншэн закашлялся. Цыбиков стоял над умирающим слугой, бесстрастно глядя на доктора, склонившегося над беднягой. Востоковед думал не о том, что вся эта суета совершенно точно тщетна и его толмач обязательно умрет, несмотря на любые старания лекаря, божью помощь и другие факторы.

«Просто грубое тело слишком хрупкое».

Всего покойных набралось четверо. Поскольку среди погибших были монгольские ламы, решили провести обряд небесных похорон, чтобы достойно проводить души на поиски новых оболочек. Тела покойных утром подняли на перевал и скормили стервятникам. Дымились благовония; возчики громко читали молитву. Было холодно и пасмурно – унылая осенняя пора вполне соответствовала церемонии прощания с ушедшими. Цыбиков стоял и бесстрастно смотрел, как птицы рвут трупы на части. И, хоть физически Гомбожаб был во многих километрах от Лхасы, мысли его находились именно в Месте Богов – востоковед вспоминал то, что случилось 9 сентября, за день до отправления в путь.

Тем вечером Цыбиков валялся на лежаке и с тоской взирал на гору вещей. Гора эта занимала добрую половину комнаты.

«А ведь здесь лишь малая часть вещей, остальное хранится в амбарном складе, и там еще раз в пять больше… Интересно, достаточно ли яков я нанял? Хотя плевать. Брошу тут, что не удастся навьючить, скажу Савельеву, что як издох и свалился в реку вместе с тюками, или еще что-то придумаю…»

Внезапно в дверь постучали – робко, будто до последнего сомневаясь, не зря ли пришли.

«И кого там несет? – подумал Цыбиков, скосив глаза. – Даший обычно тарабанит, как сумасшедший…»

Он нехотя поднялся с кровати, подошел и, отодвинув щеколду, открыл дверь.

И замер, увидев лицо гостя.

Точнее, гостьи.

– Добрый вечер, Гомбожаб, – тихо поздоровалась Тинджол.

– Добрый, – пробормотал Цыбиков, все еще немного растерянный.

– Ты завтра уезжаешь?

– Да, как видишь.

Востоковед махнул рукой в сторону сумок и тюков, сваленных на полу.

– Понятно… – протянула Тинджол.

Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, будто не знала, что сказать, но при этом и уходить отчего-то не спешила.

– Ты попрощаться зашла? – спросил Цыбиков.

Тинджол кивнула, а потом вдруг подалась вперед и поцеловала востоковеда. Он вздрогнул, хотел было отстраниться, но по-думал «плевать» – и не стал. Тинджол целовала его, а он просто стоял, как истукан. Не то чтобы Цыбиков не чувствовал вообще ничего, но это точно нельзя было назвать ни страстью, ни влечением. Тинджол, однако, исходящий от Гомбожаба холод не расстроил, а напротив, раззадорил или разозлил – продолжая целовать востоковеда, девушка захлопнула дверь и стала подталкивать его к лежаку, на который и уронила в итоге. Цыбиков не сопротивлялся – он полностью отдался на волю поздней гостьи. Ее изящные пальцы расстегнули рубашку, после пришел черед брюк. На груди Гомбожаба теплом остались следы ее губ, но холод, исходивший от востоковеда, моментально заставил это чувство испариться. Тинджол оседлала его, застонала, совершая ритмичные движения взад и вперед, вверх и вниз… а Гомбожаб смотрел в потолок и меланхолично размышлял о том, почему дочь хозяйки не ушла, когда он не ответил на ее самый первый поцелуй.