Русский путь братьев Киреевских. В 2-х кн. Кн. I

Вот вам моя реляция. Поехав от вас, я думал ночевать в Черни. Но в Болхове узнал, что Плещеев[150], мой добрый негр, который белых книг не страшится, приехал один из Ельца. Я скорей в Чернь, но его не застал – он уехал в Муратово. Переменив лошадей, скачу за ним. Ночь и страшная грязь не выпустили меня из Козловки, и я ночевал у Марии Николаевны[151]. Она сказала мне официальную новость: свадьба[152] назначена 2 июля, а после свадьбы едут в Дерпт. Я поглядел на своего спутника – вы его знаете. Больная, одержимая подагрою надежда, которая, скрепя сердце, тащится за мною на костылях и часто отстает.

– Что скажешь, товарищ?

– Что сказать? Нам недолго таскаться вместе по белу свету. После второго июля – что бы ни было – мы расстанемся! Или покину тебя одного, и бреди, как хочешь! Или оставлю тебе свою сестрицу, которая лучше меня, и гораздо лучше (но только для добрых) – исполнение. С нею дурной человек становится хуже, а добрый гораздо добрее. Она приготовит тебя к тому обетованному краю,

Где вера не нужна, где места нет надежде,Где царство вечное одной любви святой!

– А если останусь один?

– Тогда готовься, как умеешь, сам к переселению в этот край! Но едва ли удастся получить пропускной билет!

Разве чудо путь укажетВ сей прелестный край чудес![153]

– Но ждать чуда? Кто его дождется!

– И я тоже думаю!

– Что же делать?

– Не знаю! А для меня верно только то, что мы расстанемся!

Вот вам слово в слово весь наш разговор.

Поутру рано приезжаю. Плещеев здесь по делам. У них все идет лучше: Вадковская[154] стала поздоровее, и весною ее перевезут в Орел. А сами Плещеевы возвратятся в Чернь недели через две. Я принят был по-обыкновенному, но, давая мне руку, смотрели на Плещеева. А мой подагрик шепнул мне на ухо: “Терпи! Тебя будут любить, когда получишь свободу быть тем, каким быть хочешь и можешь”. И сердце скрепилось. Но было ли оно довольно так, как бывает довольным у человека, возвратившегося в тот круг, где его счастье, где его настоящая жизнь?.. Нет! Нет! Сиротство и одиночество ужасно в виду счастья и счастливых! Гораздо легче быть одиноким в лесу с зверями, в тюрьме с цепями, нежели подле той милой семьи, в которую хотел бы броситься и из которой тебя выбрасывают. Благодаря моему подагрику, это все еще для меня сносно. Но когда он от меня отковыляет в дальнюю, неизвестную сторону, тогда быть совсем выброшенным будет даже утешительно – можно разбиться вдребезги. Плещеев уехал во втором часу. У Воейкова заболела голова – его положили в кабинете: сами подкладывали ему под ноги, под голову подушки; я сидел спичкою, и на меня поглядывали с торжествующим, радостным видом – в самом деле торжество и радость. Я посматривал исподлобья: не найду ли где в углу христианской любви, внушающей сожаление, пощаду, кротость. Нет! Одно холодное жестокосердие в монашеской рясе с кровавою надписью на лбу “должность” (выправленною весьма неискусно из слова “суеверие”) сидело против меня и страшно сверкало на меня глазами. И мне стало страшно, и я ушел к себе отведать ничтожества, то есть как-нибудь заснуть – и заснул, и проснулся, к утешению, к вашей записке, которая и всегда бы меня обрадовала, а тут утешила… Голос друга послышался в пустыне. В ней стоит: “Милый брат мой!” Это слово имеет совсем иной смысл в минуту тяжелого горя. Да это же слово прилетело с родины, где было много моего, собственного! Было и нет.

Опять слова два об вашей записке! “Ce voyage a fait tant de bien à mon coeur”[155], – пишете вы! И моему сердцу это путешествие большой благодетель. Нельзя изъяснить, что такое значит доверенность к искреннему участию, к дружескому сожалению. Я не верил вашей привязанности к Маше[156], а теперь ей верю. Так говорить об ней, как мы говорили, нельзя, не любивши ее нежно. Теперь знаю, что вы будете понимать друг друга не одним молчанием, которое иногда может быть и непонятно. А ей так часто бывает нужно говорить без закрышки. Весь век таиться в самой себе ужасно. Свобода – жизнь души, а тюрьма душевная гораздо страшнее той, в которой мы можем играть хотя цепями.

Возвратимся к своей реляции. Еще очень много осталось вам сказать. После обеда приехала Марья Николаевна, а ввечеру получены три письма от Авдотьи Николаевны[157], и между ними одно большое, в котором она сказывает тетушке о моих к ней письмах, об угрозах Филарета[158], об Иване Владимировиче[159] (которого производит в мартинисты). Я не знаю его содержания, сказываю вам, что слышал. Но подивитесь же. Мне об этом письме ни слова, даже я не заметил почти никакой к себе перемены. И, по-видимому, оно ничего слишком дурного не произвело. Итак, если оно не испортило, то поправило, потому что приготовило. Был после разговор об Иване Владимировиче. Тетушка сказала, что ей хотелось бы с ним познакомиться! Познакомиться тогда, когда знает, что он мое мнение оправдывает. Это весьма важно. Милая, может быть, он подействует на ее мысли. И тут Провидение! Оно назначило, может быть, вашему Ванечке[160] быть моим ангелом-хранителем. Родясь на свет, он принес, может быть, мое счастье: он своею жизнью сделал между ними связь, которая может сделаться причиною и здешнего, и будущего моего счастия – я их не разлучаю! Одно необходимое следствие другого. Но подумайте ж о поступке Авдотьи Николаевны. Пока дружба было одно слово, которое стоило только произнести или написать и которое ни к чему не обязывало, до тех пор она ею меня прельщала! Понадобилось сделать опыт – прощай, дружба! Я ведь не требовал от нее нарушения правил – я только себя ей вверил! В первую минуту показала она живое участие. Вдруг все переменилось. И вместо того, чтобы мне прямо сказать свои мысли, она с каким-то каменным равнодушием не отвечала ни слова ни на одно из писем моих и прямо все открыла тетушке. Я не мог требовать от нее того, что, по ее образу мыслей, могло казаться ей или непозволенным, или невозможным, но имел право требовать прямодушия, участия, внимания, потому что меня приманили дружбою на доверенность. И эти люди называют себя христианами. Какое же понятие имеют они о самых простых должностях, предписываемых совестию и религиею, которая есть та же совесть, но только более возвышенная и определенная? Что это за религия, которая учит предательству и вымораживает из души всякое сострадание! Эти люди, эгоисты под святым именем христиан, смотрят на людей свысока: одним несчастным более или менее в порядке создания! Какое дело! Режь во имя Бога и будь спокоен! Но дело не об том! Я презираю ее от всей души и с тою ложною религиею, которую она так пышно выдает за истинную! Жаль только, что обманулся! Ее чувствительность есть не иное что, как искра, которая таится в кремне, иногда из него выскакивает при сильном ударе, но всегда оставляет его и холодным, и жестким. Еще не все испорчено. Вам много можно сделать. Поговорите с Марьей Алексеевной[161]. Теперь ее мнение великий сделало бы перевес. Тетушка знает, что Иван Владимирович со мною согласен. Машино чувство ей также известно, хотя она и хочет себя уверить, что оно не существует. Если можно, упросите Марью Алексеевну написать к ней. Только бы мнение ее было согласно с нашим – писать и сказать его искренно не будет стоить для нее никакого усилия. Боже мой! Она за нас молилась! Неужели человеку будет сказать ей труднее то, что она говорит Богу! Дело идет о целой жизни двух добрых тварей, – она может им дать на всю жизнь самое важное, благодарное об ней воспоминание! Быть причиною счастия – какое святое дело для христианина.

Я думал писать к ней сам, но считаю это неприличным! Не имею на это права. Но посылаю вам то письмо, которое я давно приготовил тетушке – в той мысли, что она захочет со мною объясниться. Объяснения не было. Но я все-таки отдам его ей непременно, когда будет надобно. Покажите его Марии Алексеевне. Если сочтете нужным, покажите и это. Еще посылаю вам тот листок[162], который я написал тотчас по возвращении моем от Ивана Владимировича, говея, я хотел показать вам в Долбине, но не нашел. Все это вы мне возвратите.

Я уверен, что Марья Алексеевна много для нас сделать может. Скажите ей, что, узнавши о ее участии, о том, что она за меня молилась, я привязался к ней, право, сыновнею благодарностию. Такую нежную доброту в редком сердце встретишь. Она сама по себе уже есть благодеяние»[163].

Во второй половине мая 1814 года Жуковский пишет из Черни А. И. Тургеневу: «Я получил твое письмо, бесценный друг. Оно утешит всякое горе[164]. Иметь такого человека, как ты, своим другом есть богатство, неотъемлемое никакою судьбою. Одна только просьба: не упреди! Спешу ответить тебе в немногих словах. Ты, верно, уже получил мое письмо, посланное с эстафетой, в котором прошу о письме к Досифею[165]. И теперь повторяю ту же просьбу. Но не знаю, будет ли какая-нибудь польза, захотят ли с ним советоваться и примут ли его совет. Не один фанатизм против меня вооружается. Есть много нечувствительности и упрямства[166]. Если нельзя дойти до сердца, то рассудок убедить трудно; а при слабом, нерешительном характере едва ли и возможно. Я сам с твоим мнением согласен: монахов вводить в это дело опасно. Но если уже нельзя будет избежать от них, то хотя приготовленных монахов, а не простых, покрытых непроницаемою рясою, заставить действовать. Итак, пиши к Досифею. Напиши об нем и к Ивану Владимировичу[167], который твое письмо подкрепит в случае нужды своим. Августина[168] оставь в покое. Арбенева[169] свое сделала: написала письмо к матери и много испортила. Теперь вся надежда на Воейкова[170], и, если захотят советоваться, на Досифея. Но я не думаю, чтобы это возможно было устроить. В июле Воейкова свадьба. В сентябре или октябре поедут в Дерпт. Когда ж к Досифею в Севск? Мы расстанемся, – и всему конец. Особливо, если нельзя будет избавиться от 6-летней обязанности. Но почему бы нельзя? Одни воспитанные на казенный кошт принимают такую обязанность. Воейков дворянин. Неужели университет может уничтожить право дворянства, дающее полную свободу входить в службу и выходить из нее, как захочешь? Разве не могут случиться такие обстоятельства по делам его, которые необходимо потребуют отставки? Как поручиться за себя за шесть лет? Похлопочи ради Бога, чтобы этого не было.

Ты велишь мне писать. Друг бесценный, душа воспламеняется при всем великом, что происходит у нас перед глазами. Сердце жмется от восторга при воспоминании о нашем государе и той божественной роли, которую он играет теперь в виду целого света. Никогда Россия не была столь высоко возведена. Какое восхитительное величие! Но, как нарочно, теперь и засуха в воображении. Мысли пробуждаются в голове, но, взявшись за перо, чувствую, что в нем паралич, и остается только жалеть о самом себе. Не умею тебе описать своего положения. Это не горе – нет! И горе есть жизнь, – а какая-то мертвая сухость. Все кажется пустым, а жизнь всего пустее. Такое состояние хуже смерти, и разве одно только Наполеоново может быть еще его хуже. Мне пришла, однако, прекрасная мысль, но эта мысль – мечта. Я воображаю, что ты можешь сюда приехать к свадьбе Воейкова (2 июля). Но может ли это сбыться? В теперешних обстоятельствах ты должен быть на виду. Я о себе теперь не думаю, и на что думать? Пускай все случится само собою. Для будущего планов нет. Будущее само покажет, чему быть должно. Мое дело предать себя с совершенным равнодушием бегущему потоку. Иногда (то есть, всегда) досадно, что этот поток так медлителен. Перечитай мое послание к тебе:

Друг, отчего печален голос твой?Ответствуй, брат, реши мое сомненье.Иль он твоей судьбы изображенье?Иль счастие простилось и с тобой?С стеснением письмо твое читаю;Увы! на нем уныния печать;Чего не смел ты ясно мне сказать,То все, мой друг, я чувством понимаю.Так, и на твой досталося удел;Разрушен мир фантазии прелестной;Ты в наготе, друг милый, жизнь узрел;Что в бездне сей таилось, все известно —И для тебя уж здесь обмана нет.И, испытав, сколь сей изменчив свет,С пленительным простившись ожиданьем,На прошлы дни ты обращаешь взглядИ без надежд живешь воспоминаньем.О! не бывать минувшему назад!Сколь весело промчалися те годы,Когда мы все, товарищи-друзья,Делили жизнь на лоне у Свободы!Беспечные, мы в чувстве бытия,Что было, есть и будет, заключали,Грядущее надеждой украшали —И радостным оно являлось нам.Где время то, когда по вечерамВ веселый круг нас музы собирали?Нет и следов; исчезло все – и сад,И ветхий дом, где мы в осенний хладСвятой союз любви торжествовалиИ звоном чаш шум ветров заглушали.Где время то, когда наш милый братБыл с нами, был всех радостей душою?Не он ли нас приятной остротоюИ нежностью сердечной привлекал?Не он ли нас тесней соединял?Сколь был он прост, нескрытен в разговоре!Как для друзей всю душу обнажал!Как взор его во глубь сердец вникал!Высокий дух пылал в сем быстром взоре.Бывало, он, с отцом рука с рукой,Входил в наш круг – и радость с ним являлась,Старик при нем был юноша живой,Его седин свобода не чуждалась…О нет! он был милейший нам собрат;Он отдыхал от жизни между нами,От сердца дар его был каждый взгляд,И он друзей не рознил с сыновьями…Увы! их нет… мы ж каждый по тропамНезнаемым за счастьем полетели,Нам прошептал какой-то голос: там!Но что? и где? и кто вожатый к цели?Вдали сиял пленительный призрак —Нас тайное к нему стремленье мчало;Но опыт вдруг накинул покрывалоНа нашу даль – и там один лишь мрак.И, верою к грядущему убоги,Задумчиво глядим с полудорогиНа спутников, оставших назади,На милую Фантазию с мечтами…Изменница! навек простилась с нами,А все еще твердит свое: иди!Куда идти? что ждет нас в отдаленье?Чему еще на свете веру дать?И можно ль, друг, желание питать,Когда для нас столь бедно исполненье?Мы разными дорогами пошли:Но что ж, куда они нас привели?Всё к одному, что счастье – заблужденье.Сравни, сравни себя с самим собой:Где прежний ты, цветущий, жизни полный?Бывало, все – и солнце за горой,И запах лип, и чуть шумящи волны,И шорох нив, струимых ветерком,Неси ж туда, где наш отец и братСпокойным сном в приюте гроба спят,Венки из роз, вино и ароматы;Воздвигнем, друг, там памятник простойИх бытия… и скорбной нашей траты.Один исчез из области земнойВ объятиях веселыя Надежды.Увы! он зрел лишь юный жизни цвет;С усилием его смыкались вежды;Он сетовал, навек теряя свет —

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Перевод М. Лозинского.

2

Еккл. 1, 3–7.

3

Выражение поэта Н. М. Языкова.

4

Европеец. 1932. № 1.

5

Московский сборник. М., 1852. Т. 1.

6

Русская беседа. 1956.

7

Розанов В. В. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1996. С. 565.

8

№ 19–20.

9

Не опубликовано, рукописи утрачены.

10

№ 2.

11

№ 3.

12

Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.). М.: Республика, 2006. С. 219.

13

Тютчев Ф. И. Silentium!

14

Розанов В. В. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1996. С. 562.

15

Гачев Г. Д. Русская Дума. Портреты русских мыслителей. М.: Издательство «Новости», 1991. С. 27–28.

16

Розанов В. В. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях. М.: Республика, 1996. С. 563.

17

Розанов В. В. Собрание сочинений. В нашей смуте (Статьи 1908 г. Письма к Э. Ф. Голлербаху). М.: Республика, 2004. С. 126.

18

Гершензон М. О. Избранное. Т. 3. Образы прошлого. Москва – Иерусалим: Университетская книга, 2000. С. 78–79.

19

Уильям Шекспир. Буря. Акт III. Сцена 1. Перевод М. Гершензона.

20

Все даты приводятся по старому стилю.

21

Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Том 4. Материалы к биографиям. Воспоминания и оценка личности и творчества / сост., прим. и коммент. А. Ф. Малышевский. Калуга: Издательский педагогический центр «Гриф», 2006. С. 23–24.

22

Там же. С. 7.

23

Лясковский В. Алексей Степанович Хомяков. М., 1897. С. 7.

24

Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Том 4. С. 7.

25

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. VI. Л.: Издательство «Наука», 1978. С. 99–100.

26

Мефимоны, нифимоны, ефимоны, ифимоны – на обыденном языке этим названием обозначается великое повечерие, совершаемое на первой неделе Великого поста.

27

Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. С. 19–22.

28

Там же. С. 8.

29

Там же. С. 9.

30

Там же. С. 9–10.

31

Там же. С. 10.

32

Там же.

33

Там же.

34

Там же. С. 11.

35

Там же. С. 13.

36

Там же.

37

Зедлиц К. К. Жизнь и поэзия В. А. Жуковского по неизданным источникам и личным воспоминаниям. СПб., 1883.

38

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. М.: Издание Товарищества И. Д. Сытина, 1902.

39

Там же. С. VII.

40

Там же. С. VII–VIII.

41

Там же. С. X.

42

Там же. С. IX.

43

Алаунские горы – Валдайская возвышенность.

44

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. C. IX.

45

Там же. С. XII.

46

Полное собрание сочинений В. А. Жуковского в двенадцати томах. Т. 12. СПб.: Издание А. Ф. Маркса, 1902. С. 120.

47

Там же. С. 133.

48

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 440–442.

49

Там же. С. XIII.

50

Там же.

51

Авдотья Афанасьевна Алымова.

52

Петр Николаевич Юшков.

53

Анна Петровна Юшкова.

54

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. XVIII.

55

Душа есть пламя, которое гаснет, если не усиливается (фр.).

56

Алексей Федорович Мерзляков.

57

Дмитрий Николаевич Блудов.

58

Речь идет об Андрее Ивановиче Тургеневе.

59

А. И. Тургенев умер в 1803 году. Именно ему В. А. Жуковский посвятил элегию «Сельское кладбище».

60

Да здравствует ум! (фр.)

61

Это редкость (фр.).

62

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 430–432.

63

Кому выпал великий жребий быть другом друга, кто добыл себе милую жену (нем.).

64

Жуковский занимался строительством небольшого дома в Белёве, что значительно увеличило его долги.

65

Йена (нем. Jena) – город в Германии (Тюрингия); знаменит своим университетом, открытым в 1558 году.

66

Антон Антонович Прокопович-Антонский.

67

Николай Иванович Тургенев.

68

Екатерина Семеновна Тургенева.

69

Делом общим (фр.).

70

Речь идет о заграничном путешествии Александра Ивановича Тургенева.

71

Собрание русских стихотворений, в пяти частях, было издано Жуковским в 1810–1811 годах.

72

Небольшие прозаические записки в шиллеровском стиле (нем.).

73

Иван Владимирович Лопухин.

74

Андрей Сергеевич Кайсаров.

75

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 432–435.

76

Екатерина Афанасьевна Протасова.

77

Полное собрание сочинений В. А. Жуковского в двенадцати томах. Т. 12. С. 122–124.

78

Там же. С. 130–131.

79

Нет, Мария, я не хочу быть вашим тираном, я не хочу, чтобы вы выполняли в ослеплении то, что я говорю, так как я не требую от вас ничего, что было бы безрассудным, но я ваш друг, я вас люблю больше всего на свете, и я хотел бы, чтобы вы помнили всегда о том, что я вам говорю, что вы любили бы мне доставлять удовольствие даже в пустяках, и все это потому, что я уверен, что каждое из ваших желаний, какое бы оно ни было, будет высшим для меня и что я буду чувствовать всегда большое удовольствие в его выполнении. Именно это удовольствие и есть несомненная мера настоящей дружбы (фр.).

80

Полное собрание сочинений В. А. Жуковского в двенадцати томах. Т. 12. С. 136–137.

81

Увлечение княжною Анной Андреевной Щербатовой, на которой Д. Н. Блудов позднее женился.

82

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 436–438.

83

Там же. С. 438–439.

84

Там же. С. XX–XXI.

85

Там же. XXI.

86

Там же. С. 556.

87

Так стал называть Жуковский А. И. Тургенева, увлекшись чтением переписки Карла Бонстеттена и Иоганна Миллера.

88

Постоянство и твердость не могут быть достигнуты до тех пор, пока все ваше время не будет распределено так же правильно, как в монастыре (нем.).

89

Между нами говоря (лат.).

90

А-ля Шлёцер сын (фр.).

91

С определенной долей уверенности можно предположить, что Жуковский имеет в виду Андрея Ивановича и Ивана Петровича Тургеневых.

92

В «Вестник Европы».

93

Если ты до рассвета дневного, с возженною свечою, не будешь ощущать потребности в книге; если не будешь упражнять душу умственными и честными трудами, то в бессоннице одолеет тебя зависть или любовный жар (лат.).

94

Александра Андреевна Протасова.

95

Двенадцать спящих дев.

96

Дмитрий Петрович Северин.

97

Ивана Ивановича Дмитриева.

98

Михаил Никитич Муравьев.

99

Речь идет об исторических сочинениях Иоганна Готфрида Эйхгорна.

100

История дипломатии (фр.).

101

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 440–442.

102

Александр Иванович Тургенев.

103

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 519–520.

104

Дмитрий Гаврилович Постников.

105

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 384.

106

Штабс-капитана.

107

В. А. Жуковский делает собственноручно примечание: «Это не значит, однако, чтобы я был выбран от дворянства. У нас в Орле не было милиции; я сам записался в московскую».

108

Сочинения В. А. Жуковского в двух томах. Т. 1. С. 450–451.

109

Пью за здоровье императора Наполеона (фр.).

110

Киреевский И.В., Киреевский П.В. Полное собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. С. 14–15.

111