Улыбка с глазами печали

Пока собиралась, успела нацарапать на двух бумажках рецепт. Поставила размазано свою печать.

– На, беги пока в аптеку, купи вот эти препараты. Это купишь в аптеке за углом, а за этими беги к универсаму.

Побежала. Слава богу, аптеки круглосуточные.

Обратно поехали на моторе. Всю дорогу напряженно молчали. С замиранием сердца вошли в дом. Мужик до сих пор был без сознания. Рубашка вся в крови. Тетя Рая в очередной раз показала мне кулак и принялась за дело.

Никогда не слышала, чтобы тетя Рая умела так красочно ругаться матом. Думаю, не то что я, даже бывалый грузчик покраснел бы от ее слов. Столько правды о себе и в таких выражениях, я никогда не слышала.

Но дело она свое знала хорошо, а я была на подсобках. Правда иногда все бросала и выбегала во двор подышать свежим воздухом, ибо тошнило меня уже от запаха крови и страха.

Пулю, тетя Рая вытащила и положила на тарелку. И лежит такой неказистый кусочек свинца в сгустке крови на тарелочке в цветочек – убийца жизни.

– Если в эти сутки не умрет, значит, будет жить, – устало сказала тетя Рая.

– Тетечка, ты только не оставляй меня сейчас одну, – взмолилась я.

– Вечером приеду на последнем автобусе. По другому не могу. Работать надо.

– А я? Что делать мне?

– А что ты? – сурово взглянула на меня тетя Рая, – назвалась груздем, полезай в кузов. Будешь сидеть и молиться. Сделаешь вот эти два укола. Начнет гореть, протирай его мокрым полотенцем. Печку затопи. Холодно. Не лето чай. Поскреби там в шкафах, может найдешь чего съестного. Не подумали мы с тобой утром про еду. Ни чего потерпишь. Здоровая корова. А ему пока нельзя. Вечером привезу поесть. Денег давай. Дома нет ни гроша. Витька опять пьет, зараза. Вчера Ваське джинсы купила. Носить то надо что-то сыну. Не хуже других чтобы был.

Взяла из кармана куртки мужика пачку денег.

– Бери сколько надо. Думаю, он не откажет.

– Да мне много и не надо, на лекарства опять таки, да вам на еду. Завтра зарплата. Чужого мне не надо.

– Тетя Рая, зайди ко мне в общежитие. Скажи девчонкам, что я заболела.

– Сделаю. Эх, дура несчастная! – пригрозила мне тетя Рая.

– Дурра, – согласилась я, – но ты мировая тетя и все равно поможешь.

– Помогу. А ты, давай, начинай молиться. Поехала я.

Мужик провалялся в беспамятстве больше суток. Тетя Рая приезжала, обрабатывала ему рану. Колола какие то уколы. Вздыхала горестно и ругалась матом. Я молилась.

Мужик не скончался. Однажды сразу после ухода тети Раи открыл глаза. Долго смотрел в потолок. Потом его взгляд сфокусировался на мне.

– Ты кто?

– Маша.

Опять замолчал.

– Это ты, та девочка…

Что он хотел сказать?

– Я.

– Я где?

– В деревне. Степашино. 35 километров от города.

– От какого города?

– N-ск.

– Какого хрена?

– Что?

Опять уставился на меня.

– Так вы же выпрыгнули с поезда трое суток назад.

– Сколько?

– Трое суток.

– Хочешь сказать, я тут лежу уже трое суток?

Начал приподниматься, не смог. Весь поморщился от боли.

– Нельзя вставать. Тетя Рая запретила.

– Это еще кто такая?

– Это моя тетя. Она хирург. Тетя Рая вам пулю вытащила. Показала я ему чисто вымытую пулю на тарелочке.

– В милицию не звонили?

– Нет.

– Аха.

И опять закрыл глаза. Смотрю – заснул. Беда с этими мужиками.

Утром, еле проснулась. Впервые за это время поспала спокойно. Но на деревянной лавке спать неудобно. Все тело болит. Села, потянулась, кажется, услышала при этом даже хруст своих костей.

– Привет.

Мужик проснулся.

– Привет, – тоже стала на него смотреть. Насмотрелась, к щекам прилила кровь.

– Пойду, печку затоплю.

– Подожди. Может, сначала познакомимся? Вадим, я.

Жарко мне под его взглядом, неуютно. Он такой… Интересный. Лет тридцати, взгляд, черных глаз внимательный, изучающий, жесткие губы, темная щетина, морщинки на переносице. Красивый.

– Чего молчишь? Как тебя зовут?

– Маша.

– Маша с уралмаша. Не помню ничего, – улыбнулся слегка. – Ну ладно, давай топи печь, корми мужика. Еще аптечку принеси мне. Рану посмотрю.

Легко сказать, корми мужика. Да еще, какого-то, залетного. Да еще такого… такого… Лежит, командует. Ишь.

Печь затопила. Поставила в старом чугуне мясо с картошкой в печь.

Вкусно получилось. Вадиму понравилось.

– Ишь ты, печку умеешь топить. Ты что деревенская?

– Можно и так сказать, – буркнула я.

– Маша, тебе сколько лет?

– Э-э… Девятнадцать. А что?

– Да нет, ничего.

– Обычно, парни в этот момент говорят, что я красивая, – ляпнула я.

– Ха – усмехнулся, он. – Красивой тебя не назовешь. Так, хорошенькая. Но что-то в тебе есть, такое. Лицо интересное, породистое. Такие лица не забываются. Волосы шикарные.

Я была удивлена. Вроде бы, он меня обидел. Но с другой стороны, мне, почему-то, были приятны его слова.

– Маша. Спасибо, что помогла мне. Но боюсь, что мне нужна будет твоя помощь и дальше. Поможешь?

Странный вопрос. Я уже влезла в эту помощь по самое не хочу.

Что я могла ему ответить? Сказать нет, подыхай в этом доме с огнестрельным ранением? У меня свои дела, своя жизнь. А тебя я знать не знаю. Может ты бандит с большой дороги. Конечно, все эти мысли пронеслись в моей голове. Но, хоть мне и было страшно, я согласилась помочь ему. Как там у любимого писателя всех романтических натур – Антуана де Сент Экзюпери? «Мы в ответе за тех, кого приручили»?

Как бы не вышло это мне боком.

– Послушай меня внимательно. Тебе нужно съездить в город. Приедешь на телеграф, закажешь два междугородних звонка. Один в Питер, второй в Москву. Но именно в таком порядке. Сначала в Питер. Вот номера. Когда соединят, скажешь: «Пришлите ветеринара к хромой собаке через 35 минут». Поняла?

– Да, – хотя, если честно, я ничего не поняла.

– То же самое повторишь Москве. Сказала, повесила трубку и ушла. Бумажку с номерами порви и выкини. Купи продукты. Обо мне никому не говори. Постарайся купить мне одежду. Автобус сюда ходит?

– Идет мимо. Останавливается.

– А ты учишься?

– Учусь. В институте. Первый курс.

– Возьми больничный. Езди на автобусе. Машину больше не лови. Подруги есть?

– Есть.

– Подругам тоже ничего не рассказывай. Поняла?

– Поняла.

– Умница, девочка. Езжай, – завалился на спину, закрыл глаза. Дышит тяжело. Весь побледнел.

– Эй, ты как?

– Нормально. Езжай.

Дрожащими руками, взяла из его куртки деньги и убежала, осторожно прикрыв за собой дверь.

Сначала заехала на телеграф. В Питере ответил женский голос, в Москве – мужской. Сказала все, как он велел. Даже смешно было. Игра в шпионов. Только бумажку не выбросила. Вдруг пригодиться. Заехала в общежитие. Девчонки были в институте. Объяснять никому ничего не пришлось. Переодевшись, захватила смену одежды и ушла. Бумажку с телефонами спрятала в лекционную тетрадь. У меня таких штук тридцать. И в каждой какие то записки. Это, к тому, если захочет кто то поискать. Потом поехала к тете Рае. Обрадовала ее, посоветовалась с ней. Купила необходимые лекарства, продукты, водку (тетя посоветовала), поехала обратно в Степашино.

Пока шла по улице, встретила дядю Колю. Он, еле стоявший на ногах, тем не менее, сразу узнал меня и решил помочь донести мои две тяжелейшие сумки. На мои попытки пресечь его инициативу не реагировал и практически уже вырывал из моих рук одну из сумок.

– Пожалуйста, дядя Коля, я сама донесу.

– Машенька, девонька. Я все таки еще мужчина. Я должен помочь тебе. Предложения он связывал с трудом, но все же одну сумку он из моих рук вырвал. Ну что ж, делать было нечего. Пошли мы с ним вдвоем.

– Это ты правильно сделала, девонька, что приехала сюда жить. Тут хорошо. При-ро-да! Ежели что надо, ты зови, мигом прибегу.

– Нет, нет. Спасибо. Ничего не надо. Я сама.

– Вот, ты мне девонька, поллитра поставь… Апч-хи! И я тебе хошь, дымоход прочищу.

Вот оно, что. Дядя Коля, хоть и вечно пьяный, но успел заметить, что я рано утром печку топила. А дымоход точно был засорен, и я в избе прилично надымила.

– Дядя Коля. Ничего чистить не надо. Я не надолго. У меня с собой пол-литра то нет. Но вот тебе сто рублей. Можешь сходить в магазинчик, купить. Так помог, ты мне дядя Коль, так помог.

– Ой, девонька! Вот это человек. Вот это я понимаю. Спасибо, девонька. А, дымоход, чистить я к тебе зайду. – подмигнул многообещающе дядя Коля и заковылял в обратном направлении.

К теткиному дому подходила с замиранием сердца. Так боялась увидеть в доме уже мертвого Вадима, что даже уже не чувствовала онемевших от тяжелой ноши пальцев.

Зашла в переднюю, дыхание перехватило. Вадим опять метался в лихорадке. Одеяло съехало, повязка была вся в крови. Сам весь потный, губы сухие, потрескавшиеся. Пальцы, скрюченные, одеяло сжали, как тиски. Бредит.

Господи, боженька, помоги.

Что я делала для того, чтобы привести Вадима в чувство, сейчас припоминаю с трудом. Могла ли я своими действиями навредить Вадиму? Наверное, могла. Это сейчас я задумываюсь об этом, а тогда не было времени думать.

В общем, Вадим пришел в себя, наверное, уже ближе к полуночи. К этому времени, вовсю трясло уже меня. Вспоминаю, как меняла ему повязку, еле справляясь с приступами тошноты и головокружения. Не забыла обработать ему рану. Прочитав инструкции всех купленных мной препаратов, мне казалось, что я применила часть их правильно и к месту.

Сейчас, я сидела рядом с ним, смотрела на него во все глаза и молилась. Я даже не понимала, что, оказывается, молюсь в слух. И, когда он вдруг очнулся, услышала свой голос.

– Господи, спаси и помоги. Боженька, миленький, спаси и сохрани.

– Ты чего? Молишься что ли? – прохрипел Вадим, – воды дай…

Принесла немного воды.

– Еще.

– Много нельзя, наверное…

– А чего молишься?

– О тебе.. О Вас, то есть. Чтобы не умерли…

– Я тебе кто? Брат, сват, отец родной?

«Сердиться, почему-то».

– Ага.

– Что ага? Маша?! Я думал, ты умная девочка. Возьмешь деньги и не вернешься сюда больше никогда и забудешь это. А ты? Ты зачем приехала?

– Так, Вы же раненный, умираете…

– И ты, юная романтическая душа, решила спасти меня? Не испугалась подойти в пустынном месте к мужчине, притащила его к себе домой, зная, что огнестрел. А если бы нас задержали менты? Тетю сюда притащила. А если она сдаст меня? Если я бы умер здесь? Что бы вы стали делать? Так нельзя, Маша. Нужно же обладать каким то чувством самосохранения, черт возьми. Ты – дура, девочка Маша.

А я сидела и тихо плакала. Может быть, он прав. Но я не могла ничего поделать с собой. Конечно, он мне чужой. Но тогда зачем? Люди, вы знаете, зачем я все это делала?

Посидели, помолчали. Только я шмыгала носом, стараясь успокоиться.

– Ты, все сделала, о чем я тебя просил?

– Да. Еще вот перевязала Вас и рану обработала.

– Ты, молодец, девочка Маша. Устал я, сил нет. Мне бы поесть чего ни будь горячего. И, перестань мне выкать, девочка Маша. Не такой я уж и старый. Договорились?

– Да.

Боже мой! Я носилась с ним как мать с маленьким сыном. Кормила, поила, лечила, выполняла мелкие капризы, оберегала от назойливого внимания дяди Коли, поила козьим молоком тети Милы, отдав ему кровать с периной, сама спала на жесткой скамье… Зачем мне это нужно было?

В качестве «сиделки Красного креста», я провела с ним две недели. Он был интересным собеседником. Умный, начитанный, рядом с ним я казалась себе глупой деревенщиной. Конечно, так это и было. Я рассказывала ему о своей студенческой жизни. А он о себе ничего. Он умел как то так повернуть разговор, что постоянно уходил от прямого ответа.

Единственное, что я о нем узнала – это сведения из паспорта. Кузнецов Вадим Александрович, 30 лет от роду, русский, родился во Владимире, был женат десять лет назад и через год развелся, детей нет, прописан в Москве. Мне хватило смелости заглянуть в его паспорт, пока он спал.

А еще… Я была так глупа, что влюбилась в него. И последствия этой глупости не заставили себя ждать.

Вадим оправился уже настолько, что спокойно ходил по дому, а темными осенними вечерами мы с ним прогуливались по осеннему саду. Однажды, после одной из таких прогулок, он предложил мне выпить за ужином немного водки, чтобы согреться. Я согласилась, хотя раньше никогда не пробовала его на вкус. Запах водки был отвратителен, а мне так хотелось показаться Вадиму взрослой, что я, не задумываясь, выпила ее. Выпила и захлебнулась обжигающей горло жидкостью. Закашлялась в отчаянном кашле. Наверное, на меня в этот момент было смешно смотреть, потому что Вадим смеялся надо мной от души.

– Почему ты не сказала, что никогда не пила водку?

– Наверное, потому что мне хотелось ее попробовать. Ой, у меня голова побежала.

– Ничего, завтра догонишь.

И он налил мне еще немного на донышке рюмки. И я снова выпила.

Пока мы ели, я часто ловила на себе долгий испытующий взгляд Вадима. Кивком головы спрашивала его, что ему нужно, а он отрицательно качал головой.

– Мне хочется спеть для тебя, девочка Маша, да вот только инструмента нет.

– Есть! Есть инструмент. Дядя Витя раньше играл на гитаре. Это муж тети Раи. Гитара здесь, в чулане висит. Правда, не знаю в каком она состоянии.

– Неси сюда, проверим.

Я принесла гитару, протерла ее от пыли.

Вадим с уважением взял ее в руки.

– Хороший инструмент. Сейчас я ее немного настрою. А ты налей нам еще.

Вадим настраивал инструмент, я нарезала огурцы. И все это было так естественно. Тогда.

Когда, он настроил гитару, мы выпили еще по одной, и он начал петь.

– Пустынной улицей вдвоем

С тобой куда то мы идем

И я курю, а ты конфеты ешь

И светят фонари давно

Ты говоришь: «Пойдем в кино»

А я тебя зову в кабак конечно,

М-мм, первокурсница –аа

М-мм, первокурсница –аа

Ты говоришь, что у тебя по географии трояк

А мне на это просто наплевать

Ты говоришь, из-за тебя там кто-то получил синяк,

Многозначительно молчу, и дальше мы идем гулять.

М-мм, первокурсница –аа

М-мм, первокурсница –аа

Мамина помада, сапоги старшей сестры.

Мне легко с тобой, а ты гордишься мной.

Ты любишь своих кукол и воздушные шары

Но в десять ровно мама ждет тебя домой.

М-мм, первокурсница –аа

М-мм, первокурсница –аа

Я была очарована песней, смущена его взглядом и хрипловатым голосом.

– Мне нравятся песни «Кино». Только там – восьмиклассница.

– Мне тоже. В них настоящая жизнь. Я пел эту песню специально для тебя, первокурсница.

– Я знаю, – ответила я застенчиво.

От выпитого, у меня слегка кружилась голова, в животе разливалось приятное тепло, а голос Вадима казался теплым и убаюкивающим. Когда я встала из-за стола, покачнулась и неосторожно смахнула рукой пустую тарелку.

– К счастью, – выдохнула я.

– Да ты совсем опьянела, ласточка моя. Сегодня я выполню роль посудомойки, а ты можешь лечь пока на мою удобную кровать и немного расслабиться, – предложил Вадим.

И я, счастливо улыбаясь, отправилась в комнату и в самом деле ничком упала на его кровать. Когда подошел Вадим, я только начала засыпать. Он сел рядом со мной на кровать и стал гладить меня рукой по всему телу. Мне было так приятно, что даже в голову не пришло остановить его. Спать мне уже не хотелось.

– Ласточка, – прошептал он и наклонился к моим губам. Но задержался и посмотрел на меня в упор, как бы спрашивая моего согласия, а я не хотела отказать.

Даже в самых смелых своих мечтах, я не представляла, какими сумасшедшими могут быть поцелуи и какими желанными откровенные ласки мужчины. Не имея до этого времени опыта близости с мужчиной, я совсем потеряла голову и со счастливым отчаянием помогала ему раздеть себя. Я сгорала от желания, не понимая, к чему это все может привести и нужно ли это мне.

Мой крик боли, Вадим заглушил страстным поцелуем, снова заставив все мое тело трепетать от желания.

Я испытывала и боль, и наслаждение одновременно. Пыталась повторять его движения, но не чувствовала уверенности в себе. Голова кружилась от познаваемых ощущений. По соседству с бесстыдством происходящего, маячила тень стыда. Но мне так хотелось быть настоящей женщиной, что я гнала прочь обрывки бессвязных мыслей и выполняла то, что приказывал мне делать Вадим. Было так сладостно и больно, что я сама уже не понимала, от чего кричу и извиваюсь под ним, изо всех сил сжимая его ягодицы. Вдруг Он сжал меня в своих объятиях и потом резко отпустил. Вадим лег рядом со мной, тяжело дыша. У меня кружилась голова от пережитого взрыва и землетрясения во мне. Между ног все жгло, было мокро и липко.

Я не знала, что сказать и как себя вести дальше. Мы долго лежали молча, не двигаясь. Я ждала от него слов, которые сделали бы меня счастливой. Все ждала и ждала, боясь повернуться к нему, посмотреть ему в глаза. А он все молчал. Набралась храбрости, приподнялась и посмотрела на него. Вадим спал.

Боже мой! Вы не представляете, как мне стало тяжело на душе. Во мне переворачивался целый мир. Не каждый день становятся женщинами в объятиях любимого человека. А любимый человек взял и заснул, как будто произошедшее для него ничего не значило. Как будто не было ни взрыва, ни землетрясения. Как будто не лежала рядом с ним распростертая девочка Маша вся в крови. Все кипело во мне, разом заболели голова и живот. Хотелось взять подушку, положить ему на лицо и надавить изо всех сил. Мне крови хотелось. Теперь его. Подумала об этом, и стало смешно. Спасти человека, чтобы удавить самой. Сидела и смеялась тихо, размазывая слезы. Когда успокоилась, навалилась пустота. Спокойно встала, сходила на кухню, помылась. Достала из шкафа чистую простыню, сложила в несколько раз, подложила ему на кровать, чтобы не спал на крови.

И пошла к себе на скамью.

Спать мне не хотелось. Не приятно щемило что то в левой груди. «Может еще поплакать?» – спросила я себя. «А может просто удавиться?» – усмехнулся кто-то противный во мне. «А помнишь, он тебе сказал – ты – дура, девочка Маша»? «Помню, и что?» «Дура – ты, Маша. Только вот уже не девочка».

Я так и не смогла заснуть до утра. А Вадим в эту ночь спал на удивление спокойно, даже похрапывал слегка. Перед рассветом я встала, затопила печку, поставила готовиться его любимое жаркое. Тихонько собрала свои вещи, переоделась и собралась уйти. Свой человеческий долг я выполнила. А переживать из-за своей глупости, анализировать то, что произошло, не хотела и не видела смысла. Чтобы жить дальше нормальной жизнью, надо было забыть все это и никогда больше не видеть его. Взяла свою сумку, одела куртку и пошла к двери.

– Ты куда?

Вздрогнула от неожиданности. Сумка сорвалась с плеча, упала на пол.

Голос его глубокий и ласковый, с легкой чувственной хрипотцой. Все тело мое затрепетало в ответ на этот голос. Все тело и … душа.

– Я…, мне надо… в город.

Поворачиваться лицом к нему не хочу. Боюсь расплакаться.

– Зачем?

– Надо.

– Повернись ко мне.

– Мне нужно идти.

– Повернись.

Повернулась. Уставилась в пол.

– Посмотри на меня.

– Тебе что-то нужно?

– Ты. Посмотри на меня.

– Зачем?

– Маша. Подойди ко мне.

Взглянула на него, лежит на кровати, чуть приподнявшись на локтях. Лицо строгое, даже сердитое. Губы плотно сжаты. Черные глаза притягивают как магнит. Подошла. Он встал с кровати, голый, как спал. Сил нет на него смотреть. Дрожу вся. А он приподнял своими пальцами мой подбородок, заставляя смотреть прямо ему в глаза. Зажмурилась.

– Маша, посмотри мне в глаза, – голос неумолимый и жесткий.

Открыла глаза, чувствуя себя безвольной куклой. Открыла и утонула в омуте его глаз.

Очнулась только через какое-то мгновение и удивилась, что губы уже болят от дикого грубого поцелуя, что я сжимаю его в своих объятиях, а он меня в своих. Куртка давно уже на полу, одежда на половину сорвана, груди мои оголены и напряжены в его ладонях. Заметил проблеск мысли в моих глазах, одним махом сорвал с меня остальную одежду и свалил на кровать. Дрожу вся… от нетерпения. Сжал меня в своих объятиях, целовал грубовато, оставляя горящую борозду от отросшей щетины по всему лицу и телу. Сильные пальцы сжимали мои груди, вызывая восторг во мне. Коленом раздвинул мои ноги…

– Маша… – то ли стон, то ли просьба, то ли приказ.

Послушно приподняла бедра. Вошел одним махом, дернулась к нему навстречу и снова боль.

– Вадим!

– Тихо, тихо, моя девочка.

Остановился вмиг, но не вышел. Дышит тяжело, тоже весь дрожит, глаза, затуманенные, чуть прояснились.

– Девочка моя…

И начал двигаться тихо, аккуратно. Какой же нежный у него взгляд. Руки стали ласковыми и нежными. Да, да. Так хорошо. И уже совсем не больно. Но чего-то не хватает. Стала двигаться ему навстречу. Так, Вадим? Давай же сильнее, родной! И чуть-чуть жестче! Но не могу я сказать всего этого ему. Кричу про себя, а сказать не могу. Стыдно.

Но он как-то понял, чего я хочу. Посмотрел на мое безумное лицо и понял. И мир завертелся вихрем вокруг меня. Только стоны, страстный танец жизни, безумные взгляды и безжалостные губы. И ритм, уносящий на небо. И взрыв. Невыразимое наслаждение и темнота.

– Маша, Машенька, девочка моя, очнись!

Голос слышу, а очнуться еще не могу. Просыпаюсь тяжело как от глубокого сна. Вот почувствовала его ласковые руки. Открыла глаза, Вадим смотрит на меня тревожными глазами.

– Что случилось?

– Ты потеряла сознание.

Вспомнила все, что тут только что творила. Стыдно. Щеки загорелись румянцем.

– Не смущайся. Все хорошо. Испугала ты меня немного. Никогда такого не встречал, чтобы женщина от наслаждения теряла сознание.

– Это плохо?

– Не знаю. Думаю, что нет. Просто, ты еще слишком неопытна и …

– Что?

– Твой организм, просто был не готов к такому оргазму. Но я счастлив, что ты так среагировала на меня.

По моему, он еще что то говорил, но я уже погружалась в счастливый сон и видела лишь его любящие глаза.

На следующий день, он обратился ко мне с просьбой.

– Маш, нужно один конверт отвезти в соседний город. Чем быстрее, тем лучше. Что туда ходит от вас?

– Электричка.

– А автобус?

– Не знаю. Может и ходит. Электричкой дешевле.

– Да. И меньше трясет. А мне сейчас тряска ни к чему. Должен я туда съездить, передать этот конверт. По-моему, я уже нормально себя чувствую. Как ты думаешь, спасительница?

– Тяжело тебе будет. Хочешь, я съезжу?

«Душа у меня широкая. Хоть на край света ради любимого человека».

– Маленькая моя, – он обнял меня, поцеловал. – Я просто без ума от тебя, моя спасительница. Вот конверт. Не вскрывай. Я тебе доверяю. Конверт передашь человеку в инвалидной коляске, вот по этому адресу. Поняла?

– Поняла.

– Придешь, отдашь и все. Никаких чаепитий, разговоров. Ничего. Ни на какие расспросы не отвечай. Ты ничего не знаешь. Тебя просили передать, заплатили, ты передала. Знать не знаешь от кого и что там. Поняла?

– Поняла.

– Езжай.

И я поехала.

За давно немытыми окнами электрички мелькали пейзажи средней полосы России. Убогие дачные домики сменяли последние изыски архитектурного творчества представителей новой российской элиты.

Железная дорога проносилась по российским лесам, разбрасывая, будто на елках конфетти, пустые бутылки и обертки пищевой промышленности великой цивилизации.

В вагонах читали, играли в карты, «принимали на душу» исподтишка, на родном колоритном русском языке обсуждали власть. Размеренная жизнь электрички иногда прерывалась песнопением последователей Пресвятой Девы Марии Иисус, попутно собирающих милостыню. Россия, всегда славившаяся своими убогими и юродивыми, и в конце века ХХ продолжила традиции минувших веков. По электричкам собирали на прокорм и дети с огромными баянами на плечах, и нищенствующие старики и старушки с испитыми лицами.

Мне не терпелось скорее приехать в этот город, подальше от давящей духоты вагона. Из последних сил терпя повышенный интерес к своей особе со стороны попутчиков, я успела уже выучить все трещины на грязном окне, весь мусор на нем, лишь бы не сталкиваться с их изучающими любопытными взглядами. Мне уже надоедало делать этот равнодушно снисходительный вид. Но мое раздражение было сметено массовым побегом по нашему вагону народа. Я уже готова была найти и обезвредить бомбу, потушить пожар, остановить хищного зверя, который возможно гнался за ними, как, увидев мое непонимание происходящего, милый старичок напротив, объяснил это – появлением контролеров.

Электричка ворвалась на полном ходу в город, разрезая воздух ликующим гудком. Я ликовала вместе с ним, поэтому в числе первых подготовилась к выходу в город.