В ожидании августа

Довольно мягко я пытался вначале убедить Бобо в другом: не надо насиловать отца, принуждать, он – натура тонкая, противоречивая, взрывная… Пусть сам придёт к выводу, что ныне без денег книжки – не печатают, что за всё надо платить и, как это ни прискорбно, без рекламы – с места не сдвинешься. Потом как-то сам по себе разошёлся, подошёл к главному, о чём хотел сказать:

– Он – прекрасный отец, такого надо поискать, дорогой Бобо Константинович. Вы знаете нашу семейную беду. Я ему только за этот крест, который он нёс всю жизнь, поставил бы памятник. У меня останавливается сердце, когда вижу во сне, что происходило у нас в семье…

***

Это случилось в последний год жизни Кати, осенью, когда в воздухе висела хмарь, в реке – стальная вода, последние прогулочные пароходы ходили полупустые. Кафешки, пляжные зоны с биотуалетами, зелёный театр – всё было заколочено фанерой, скамейки сложены грудой, перевязаны канатами и накрыты мешковиной. Клёны стояли голые, дубы и кусты бузины ещё держали зелень, но скучная она стала, блеклая, даже капельки влаги не оживляли её. По аллее мы шли втроём: отец тогда работал в издательстве, Дашка ходила в садик, я – в школу. Первым побежал к школе я, но отец успел меня остановить, сказал только на понятным нам языке:

– Саша, присмотри за домом… Мама ещё не выздоровела, ей обязательно надо лежать… Обязательно.

– А мама придёт за мной в садик? – почему-то сразу начала канючить Дашка, – она уже давно не приходила за мной… Давно, целый год, вот.

– Я зайду за тобой, дочка, – сказал отец, – мы пойдём мимо кафе и всем купим мороженое.

Концовку разговора я не слышал, помчался, чтобы не опоздать на урок. После занятий, как всегда, проводил Катю, доехал на трамвае до дома, увидел маму на кровати в спальной комнате, отвернувшуюся к стене. Оттуда шёл неприятный запах, так что дверь я оставил приоткрытой. Только хотел посмотреть что-то к обеду на кухне, как пришёл папа, кивком головы показал на спальню. Я тихо ответил: "Спит…"

– Давай, по-быстрому, попьём чаю с бутербродами, – сказал он, – и сходим в магазины: нет картошки, мяса, овсянки… В общем, я получил зарплату, надо отовариться. Режь колбасу, грей чай… – он снял плащ, обул тапочки, пошёл в туалет. Я быстро сварганил "перекус", как учил дед Коля на рыбалке, попили чая, оделись, пошли на улицу. Дверь закрыли, за Дашей ещё рано идти, договорились, что сбегаю я, а отец будет готовить суп, котлеты и картофельное пюре.

Нас не было около часа, пришли довольные, нагруженные пакетами, всё сложили на кухне. Отец, ещё не раздеваясь, заглянул в спальную, вернулся, и я увидел его белое совершенно потерянное лицо. Он сказал: "А мамы – нет…"

Вторым его движением – стала большая комната, ящик письменного стола – приоткрыт, денег, которые он хранил в телефонном справочнике, не оказалось. "И-ди-от, – почти промычал он, – всё делаю на автомате… Половину зарплаты убрал, как всегда, в ящик". Он говорил это не мне, говорил как бы себе, ругаясь нехорошими словами, не матерными, конечно, но грубыми.

– Посмотри, сын, что она одела? – бросил он, не глядя на меня.

– Кажется, плащ, нет цветных резиновых сапожек, стояли прямо у двери…

– Пойдём вместе, ладно? Ты уже взрослый, вдвоём легче будет её найти… Господи, как хорошо, что Даша – мала, ничего не понимает и её нет дома. Я думаю, мама не могла за час далеко уйти. Если, конечно, её не увезли куда-нибудь…

На торце последнего многоэтажного дома на нашей улице висела вывеска: "Столовая-24", надо понимать, заведение работало круглосуточно. Рядом лепились киоски с фото, ксерокопированием, двойным раздвижным стеклом в приёмном окошке гордился "Ломбард". Мы прошли с отцом через все столики зала, заглянули за шторы кабинетов для каких-то особых посетителей, мамы нигде не было. Тогда он напрямую спросил барменшу:

– Вы не видели женщину, за тридцать, в плаще, выпившую? К вам она не приходила?

– Выпившую?! – женщина рассмеялась, – жалею, что налила ей водки… Её рвать начало. Идите к туалету, может, ещё не ушла, еле двигала ногами.

– У неё были деньги? – спросил отец, не надеясь получить ответ.

Так и вышло, барменша бросила:

– Тыщу зажимала в руке. А у нас водка, как в ресторане. Короче, я ей дала сдачу пятьсот рублей…

Отец, махнув рукой, буквально понёсся к туалетам, сказал мне:

– Постой у дверей, никого не пускай, я зайду туда…

Не выходил долго, я приоткрыл дверь, увидел, как он пытается вытащить маму, упавшую в узкий проход между туалетом и стеной. Потом был какой-то кошмар: мы еле выволокли тело, застегнув все пуговицы плаща, он обнял её и повёл к дверям. Здесь, в столовке, всегда обедали таксисты, отец договорился с одним из них и тот за тысячу рублей помог даже втащить маму в машину. Через подъезд дома, где, к счастью, никого не было, они буквально внесли безжизненное тело в квартиру, уложили на кровать.

Денег, конечно, мы не нашли ни в карманах плаща, ни в брюках, ни в кофте мамы. Отец молчал, я тоже, зная, что помочь ничем не могу. Он будто размышлял:

– Я могу сам поставить капельницу, зарядить физраствор, но лучше я вызову нашего врача, пусть он сделает всё, как профессионал. Господи, как хорошо, что деньги я поделил пополам…

Когда я привёл из садика Дашу, отец был уже в норме, мама спала под капельницей. И он сразу получил от дочери нагоняй:

– А кто обещал мороженое купить? Кто, кто, дед пыхто?

– Маме стало хуже, пришлось капельницу ставить… Давай, доченька, отложим мороженое до завтра?

На удивление, Дашка быстро согласилась, только просилась зайти в спальню и посмотреть на маму. Лекарство, видимо, уже хорошо действовало, больная лежала на шёлковых подушках, волосы разметались по белому полотну, на щеках – румянец. Впечатление было такое, что человек спит, догоняет упущенное ночное время.

– Пойдёмте закончим ужин, – сказал отец, глядя на нас, – а мамочка через день-два точно выздоровеет. Я вам обещаю.

***

"И после таких жизненных испытаний Бобо хочет, чтобы мы с Дашкой предали отца?!" – думал я, но не распаляясь, пытаясь понять и его. И одно твёрдо знал: я спокойно отношусь к его деньгам, холдингам и прочим атрибутам богатства… Не захочет иметь с нами дело, не надо. Пусть остаётся просто Каравановым. Но надо признать: то, что он выдержал столько лет, не открылся настоящему отцу, не унизил мою бабу Таню, здесь он – молодец, ничего не скажешь. Хотя память деда Николая – для меня священна. Даже если он где-то по молодости и совершил ошибку. Я абсолютно был уверен, знай он о рождении сына, всё сделал бы, чтобы и ему, и его маме было хорошо: женился бы, усыновил мальчика, перевёз бы семью в город. Не сомневаюсь в этом ни на минуту.

Бобо смотрел на меня какими-то незнакомыми глазами. Он вроде бы осуждал меня за поддержку отца, но, с другой стороны, вполне сочувствовал моему состоянию. Мне он напоминал полковника, когда на последнем курсе вуза мы проходили сборы в военном училище. Тот знал, кто учится на таких факультетах и где, в ближайшее время, они будут представлять нашу страну за границей. Но он не смел выматерить нас, великовозрастных обалдуев, за то, что мы не знаем сермяжной жизни, что не можем сопротивляться преградам, требующим полного напряжения физических сил. Не было у нас, практически, ни у кого этих сил, так, сплошное школярство.

Вот и Бобо, похоже, прозревал в оценке истинных сил нашего рода. Он преклонялся перед авторитетом и силой Караванова-старшего, понимая, что тот мог стать большим человеком. И ни в пример многим нынешним политикам принёс бы пользу и народу, и государству. Но он понимал также, что политика – это карта, которая может и не лечь козырной мастью. Может, с Николаем Ивановичем так и случилось? Думаю, новоявленный сын расписывал роль в истории каждому из Каравановых. Вот есть миллиардер, слава богу, уже состоявшийся, Бобо Константинович. Вот есть писатель, который может стать душой и лицом нынешнего поколения, сострадателем, защитником униженных и оскорблённых. "Боже, как банально всё это выглядит, – думал я, размышляя о нашей дальнейшей судьбе, – а, может, он решит отпустить нас с миром, пусть живут в своё удовольствие, имея недвижимость, прислугу, гектары земли, свои конюшни, выезды в театры, салоны… Может, именно такая жизнь через год-два-пять лет превратит их в современных хозяев страны? Но он точно понимал и другое: воспитание советской учительницы бабы Тани – на века, только зарплата, только бюджет семьи, скромность во всём…"

***

Бобо ещё не раз сломает себе голову, размышляя о будущем Каравановых, но одно он уже знал точно: продолжатель рода – Александр Юрьевич – должен созреть для управления миром, для чего его надо окунать в политику. Значит, в ближайшее время, у него будут выборы в Парламент…

Глава – 13.

Большой чёрный автомобиль остановился у ворот дачи, я попросил водителя погудеть несколько раз. Задняя дверца открылась, из салона буквально выпрыгнула Наталья, в джинсах, ярких кроссовках, лёгкой кофточке с крыльями на плечах, проскочила в приоткрытую калитку и побежала к дому, старинной постройке пятидесятых годов. Такие дачи выделяли большим работникам Совмина. Константин Георгиевич Березин, её дед, служил в своё время замначальника гражданской обороны страны, носил погоны генерал-полковника. А так как начальник был сугубо мирным человеком, зампредом Совмина, то генерал фактически руководил всем сложнейшим военным хозяйством.

В августе 91 года, когда, по его мнению, бездарные начальники не смогли исполнить волю народа, он демонстративно плюнул в сторону трусливого маршала из минобороны, но на службе остался: хозяйство после развала страны оставалось настолько большим и сложным, что он просто боялся, что может случиться непоправимое. И это при всём том, что еле сдерживал себя, видя пьяные куражи новых сопляков – генералов, массовый уход офицеров со службы, мизерное денежное содержание, попадавшее в семьи военнослужащих. После расстрела Парламента в 93-м, когда никто за это не понёс наказание, более того, многие службисты получили звания героев, Константин Георгиевич подал рапорт об увольнении. Ушёл молча, тихо, вскоре о нём все забыли. Как память о былом, ему досталась правительственная дача, которую он выкупил у государства. Совесть его была чиста, все так поступали: и пресс-секретарь президента, и зампредсовмина, и зампредверховного суда, ставшие его соседями на огороженной и охраняемой территории… Все эти подробности успела поведать мне за дорогу его внучка.

Бабушка вышла на крыльцо, увидела бегущую по тропинке Наташу, обомлела, почти вскрикнула:

– Светик мой! Как я рада тебя видеть! Ты разве не встретила деда? Он пошёл за тобой на станцию с собакой…

– Бабуля, расскажу всё потом… Дай мне ключи, надо открыть ворота, меня привезли на машине. С хозяйством сопутствующим… – о кошках она снова промолчала.

В это время я распахнул калитку, появился с рюкзаком и бельевой корзиной в руках, по тропинке, уложенной мелкой плиткой, направился к дому. У лестницы, ведущей на террасу, бабушка сумела получше разглядеть меня, но сделала это тактично, не как многие пенсионеры делают, сказала:

– Проходите, хозяин сейчас вернётся… Меня Наталья Савельевна зовут.

– А меня – Александр. Вот стал другом вашей Наты…

– И давно вы познакомились?

– Не очень, вместе ехали в поезде…

– Бабуля, я всё расскажу, – Наталья пытались развести нас по разным углам, – не приставай к человеку, если тебе не трудно, дай нам поесть. А хочешь, я помогу тебе с обедом, пока Саша умывается?

– Машину можно поставить на вашей территории? – спросил я, без наглости или нажима, – а если есть в посёлке кафе, водитель пообедает там и дождётся меня. Мы скоро уедем, ещё неотложные дела на работе объявились…

***

Сегодня старики ждали внучку, а тут вдруг я, как снег в июле, свалился им на головы. Жена Константина Георгиевича, миловидная женщина с мелкими морщинками на щеках и шее, с несколько поблекшими светло-карими глазами, с уложенной собственными руками причёской на голове, часто поглядывала с открытой террасы, окружающей дом с трёх сторон, высматривала мужа. Наталья принимала душ, её назвали так в честь бабушки, но чтобы как-то развести их, младшая в семье стала для всех – Ната. Водителя хозяйка дачи, конечно, никуда не отпустила, для машины отвела уголок на участке. Он, по нынешним меркам, был просто гигантским, соток в пятьдесят, наверное, если не больше. За домом высился настоящий сосновый вперемешку с елями лес, кое-где пробивались ярко-зелёные кусты вездесущей бузины, по всему забору – хозяйничала лещина, бордовая и такая нарядная, что я невольно спросил, как она здесь появилась.

– Константин Георгиевич привёз с верхней Волги, был там на ученьях, полную машину кустов доставил домой, раздали всем друзьям и соседям. А у вас есть дача? Можем и вам осенью выкопать несколько деревцев. Хорошо приживаются, а орехов столько дают, что на всю зиму фундуком обеспечены…

Я сидел в кресле, слушал неторопливую речь хозяйки и вспоминал маму, отца, сестру: живут себе в двухэтажном домике и обо мне даже не вспоминают. "Ах, ты бедненький! – начал подтрунивать над собой, – все тебя забыли. А сам-то, когда последний раз звонил родителям, интересовался учёбой Дарьи? А что, неплохо бы высадить лещину, такую красавицу, по периметру забора. И мама будет при деле: она полюбила обустраивать дачу, копаться в земле, сажать деревья. И с орехами были бы круглый год…"

– С утра ждали внучку, – донеслись до меня слова хозяйки, – должна была вернуться с раскопок… Ох, до сих пор не могу простить себе, что смирилась с выбором её будущей профессии.

– Сейчас мало, кто работает по своей специальности, – сказал я, – всё больше – менеджеры, консультанты, эксперты… Даже в магазине продажи красок продавец называется консультантом, ходит, гордо выпятив грудь…

– Как археолога можно назвать менеджером? – улыбнулась Наталья Савельевна, – и орудия у него – самые простые: лопата, кирка да метла, ха-ха-хии, – засмеялась она своей шутке и продолжила, – а в лещине такие заросли получились, что наша Милка вывела там уже второе потомство. Мы и не знали о приплоде… А вот теперь ещё и котят внучка привезла, – женщина посмотрела на бельевую корзину, стоящую у входа не террасу. Её обитатели спокойно и безмятежно спали, – Милка ждала Нату, свою любимицу, с утра поскуливала, как барометр…

Она рассказывала тихим голосом о собаке, которая прижилась у них лет пять назад, как будто вспоминала историю из нашей общей семейной жизни. Миниатюрную, светло-шоколадного цвета с мордочкой лисы, с умными и грустными глазами, с бахромой на ушках и белым небольшим фартучком на груди собачку нашла в лесопосадке Наталья. Писала объявления, вешала бумажки на ворота дачной охраняемой территории, всё напрасно. Девочка назвала свою любимицу Мила. И, действительно, очень милое было создание: тихое, ласковое, домашнее. Первых двоих щенков она принесла от гуляки Буяна из соседней деревни: видимо, далековато дед отпустил от себя послушную собаку. Щенки остались жить в дачном посёлке, их взяли местные ребятишки, поили-кормили, особо не зацикливались на воспитании. Выросли те быстро, превратились в обычных дворняг и не больно жаловали свою мамашу, презирая её чистую шерсть и красивый ошейник с поводком.

И вот опять хозяева дачи не доглядели: появилась ещё тройня, от кого, так и осталось тайной. Со временем Милка привыкла к тому, что двое из щенков исчезли, увезённые в соседнюю область и переданные в заботливые руки. С ней был один, тёмно – рыжий кобелёк по кличке Бурый, похожий на медвежонка, за которым она следила теперь неотступно. А он-то, дурень, играл со своей миниатюрной мамашей уже по-взрослому: прикусывал её так, что она взвизгивала, потом стала рычать и давать ему сдачу. Но мирили их совместный дом, обед и прогулки с дедом Константином.

На террасу вышла Ната-младшая, прямо из душа, в розовом халатике, в меховых тапках на босу ногу, с распущенными по плечам мягкими шелковистыми волосами. Водитель, сидевший на верхней ступеньки лестницы, поднялся, начал улыбаться, выражение лица у него было довольно глупое: будто он смотрел на свою родную дочь и молча восхищался её красотой. Я понимал его: вроде бы ничего особенного нет в девчонке, но меня наповал сразила её молодость, стройность тела и ног, волнистость светло-русых волос, упругие груди, стремившиеся то и дело выскочить из выреза на халате.

– Кто следующий? – сказала Ната, поднесла к губам стакан с клубничным компотом и стала жадно пить густую розовую жидкость.

– Я следующий! – в открытую калитку вбежали Милка и щенок Бурый, сорвавшиеся с поводка у деда, а по плиткам дорожки уже шёл Константин Георгиевич, продолжая говорить, – ах ты, сопливая девчонка, я обошёл всю электричку, даже растерялся и испугался за тебя… А телефон, как всегда, забыл на зарядке. А она уже дома… Кем сегодня нас осчастливишь? Твои однокурсники, что-то я не припомню этих товарищей?

– Это новый товарищ Наты, – вмешалась в разговор бабушка, – привёз её на машине, собирается возвращаться в город по срочным делам…

– Так, не понял о новых друзьях. Давай-ка, внуча, марш переодеваться, бродишь здесь, как солистка варьете…

Я поднялся с кресла, смотрел на худощавого старика, выше среднего роста с ёжиком коротких седых волос на голове, с прямым носом и волевым подбородком, который он держал несколько приподнятым над грудью, с цепкими серыми глазами, и совсем не боялся его. Сказал:

– Меня зовут Александр Караванов, работаю в фонде поддержки социальных программ, мне скоро двадцать пять, не женат. А это наш водитель, Эдуард, семейный человек…

– Отец троих детей, – подхватил на полном серьёзе, уже без иронии, шофёр, – к осени жду четвёртого, жена обещает родить мальчишку…

– Поздравляю, многодетный папаша, – ещё довольно суровым голосом сказал генерал, – а что, Николай Иванович Караванов – ваш родственник?

– Он мой дед, я – сын Юрия Николаевича Караванова, больше детского писателя, чем взрослого… Закончил юрфак академии международных отношений, веду дела фонда, названного в честь моего дедушки…

– Серьёзная заявка. А я и не знал, что ещё при жизни в честь тебя могут называть фонд… – сказал генерал, но я его перебил:

– У деда остановилось сердце, он умер достаточно молодым…

– Прости, я не знал… Ведь Коля был моложе меня, – Константин Георгиевич надолго задумался. Мы тоже молчали, а Ната незаметно ушла в свою комнату, видимо, переодеваться. Вдруг генерал заговорил несколько осипшим голосом, – я знал его по Совмину, слышал о нём самые лестные отзывы. Но познакомились мы только вначале лета, ещё до ГКЧП. Я принёс тезисы выступления премьер-министра на совещании руководителей органов гражданской обороны. Мы с ним часа два – три буквально "оживляли" этот доклад, он постоянно просил примеры из жизни, имена людей, буквально заставлял меня усилить критику в адрес регионов. Так что мы выстрадали этот доклад. Но мы ещё вернёмся к разговору… Разрешите, буду называть вас по имени, ибо вы годитесь мне во внуки. А меня зовут Константин Георгиевич Березин, генерал – полковник, пенсионер. Запомнить легко: Жукова звали Георгий Константинович, меня – наоборот…

– Дедушка, говорю, пользуюсь передышкой: хочу подарить тебе здоровых, настоящих деревенских котят! – Наталья уже успела переодеться, спустилась со ступенек террасы, где на земле так и стояла бельевая корзина, – и вообще: я вас с бабушкой так люблю и так соскучилась, что нет слов.

– Постой, Ната! Какие ещё котята? Мы только избавились от паршивцев, которые мучили Милку, а ты – мочало-мочало, начинай всё сначала? Каких-то котят привезла. Сколько их и что мы будем с ними делать?

Наталья Савельевна поняла, что момент внучкой выбран не самый удачный, вместе с корзиной прошла на кухню, успев сказать:

– Обед готов. Прошу садиться за стол, а то всё остынет.

***

После довольно скромного застолья, поскольку мужчин к обеду не ждали, наваристого борща да картофельного пюре с куриными котлетами, а также пары рюмок водки нам с дедом, домашней наливочки для бабушки и компота для водителя и Наты, Константин Георгиевич пожелал пообщаться с внучкой. А я, извинившись перед Натальей Савельевной, вышел во двор и присел на скамейку: по правде сказать, генерал несколькими фразами забил мне в башку такие гвозди, что теперь придётся ещё не раз возвращаться к нашему с ним разговору. Перескажу вкратце суть его небольших монологов. Конечно, сам факт, что я внук человека, с которым он работал, встречался и не раз разговаривал и которого, судя по всему, он искренне уважал и ценил, несколько возбудил генерала. Он переносил ту ситуацию, которую они пережили когда-то с моим дедом, на меня, поэтому нередко задавал вопросы, на которые я никогда бы не ответил:

– Скажи, почему Николай не смог убедить премьера в августовские дни, чтобы тот взял власть в свои руки? Ведь он до последней минуты его ареста держал с ним связь, люди Караванова, я знаю это точно, находились рядом с ним? Испугался? Но твой дед уже потом, при нашей личной встрече, когда закончились его допросы обезумевшими от крови прокурорами и следователями, говорил, что было достаточно одной команды Совмина, чтобы и от ГКЧП, и от пьяных защитников дома на набережной ничего бы не осталось. Причём тихо – мирно, без единой капли крови: за два-три часа все близлежащие кварталы были бы заполнены рабочими самой столицы и соседних областей. Работяги заводов и фабрик, железнодорожники, селяне, строители и водители из десятка регионов держали "под парами" сотни автобусов, чтобы добровольно поехать на освобождение Совмина и законного советского правительства. Пойми, Саша, Совмин – был единственным легитимным и до последней минуты работающим органом власти в стране. И как же бездарно всё закончилось с нашей великой родиной, её народом, и как же можно было одним предать его, вторым – обмануть "бесплатным сыром в мышеловке…" – генерал готов был заплакать, столько трагедии и горя было в его голосе.

Второе, что я понял со всей определённостью: его непосредственный начальник, курирующий в правительстве гражданскую оборону, "ушёл, как выразился генерал, в отключку". И тут были или очевидная трусость, или предательство. А без приказа начальника его боевой заместитель – генерал не мог отдать свой приказ военным на проход по подземным катакомбам в здание на набережной и последующего его освобождения от толпы. Он хотел разыскать премьер-министра и получить от него приказ о нейтрализации главарей мятежа. Ведь они пытались поднять народ против советской власти и законного правительства страны. Но возможностей сделать это у него не оказалось, хотя на своей служебной "Волге" он спокойно разъезжал по улицам города, матерился на московскую милицию за её трусливое бездействие, пытался прорваться в КГБ на Лубянке, где генерал Ватников посоветовал ему выпить стакана два водки и успокоиться. "Всё под контролем! – заверил он коллегу, – даю слово боевого генерала!" Поверил или хотел поверить, сейчас трудно сказать, но все годы после своей добровольной отставки Константин Георгиевич мучается больной совестью.

– Вот тут и поспорь с седым генералом и его позицией, – сказал я вслух, как бы подводя итоги своим нелёгким размышлениям. Конечно, похвастаться такими рассказами, услышанными от деда Николая, я не мог, интервью, насколько я помню, он практически не давал, а если и говорил об августе 91-го, то вскользь, боясь ненароком обидеть тогда ещё живого и выпущенного из тюрьмы по амнистии бывшего премьер-министра. Как-то он сказал, правда, что ездил, сейчас уже не помню куда, на раздолбанном "жигулёнке" с бывшем премьером страны, закончив фразу: "Такой позор можно представить себе только, наверное, в пиночетовской Чили или у полпотовских головорезов в Комбодже…"

***

Мы собрались быстро, водитель умело, не задев ни одного цветка на участке, развернул во дворе машину, выехал в открытые ворота. Наташа шла рядом со мной, держась за левую руку. Оказывается, это – святое правило в семьях военных, иначе тот не сможет, идя в форме, поприветствовать коллегу, отдавшему честь. Дед и бабушка остались стоять на террасе и было, честно говоря, не очень понятно: радуются они нашему отъезду или грустят. Ната вела себя тихо, была грустна, сказала лишь:

– Я получила от деда на полную катушку. Давно я не видела его таким злым, хотя у меня и раньше оставались ночевать полгруппы: увлеклись застольем, танцами, метро закрылось, стыдно же выгонять из наших двухсотметровых хоромов ребят на улицу. Но я рассказала ему всё, что узнала от тебя о тебе же самом…

Смотрел на её милое лицо, с наивными чистыми с зеленоватым оттенком глазами и было одно желание: крепко-крепко обнять мою девочку и больше никогда не отпускать из своих рук. Она, видимо, почувствовав моё состояние, прошептала:

– Саша, даже если мы больше никогда не увидимся, знай, ты мне очень дорог. Я ни о чём не жалею, ни-о-чём… У меня никогда ещё не было такого чувства близости, родства что ли, которое произошло с тобой. Лето я буду у деда-бабушки, может, с родителями слетаем на недельку на море. Но я всегда буду ждать твоего звонка…