В ожидании августа

– Фонд носит имя вашего деда? Преставился, видно… Царствие небесное и светлая память ему. Мы будем поминать его во всех наших молитвах.

***

Трамвайную линию до паркового кольца не просто закрыли, рельсы выкопали, дорогу заново заасфальтировали, там стал ходить автобус-троллейбус. Весь дикий берег реки и половину лесного массива, куда уходила дорога в военный городок, застроили бетонными коробками весёлой расцветки. Я подошёл к диспетчеру в домике на конечной остановке, поздоровался, спросил:

– А что, дороги в военный городок уже нет?

Мужчина внимательно посмотрел на меня, понял, что я приезжий, ответил:

– Куда-то за реку их перевели, землю рекультивировали, говорят, деловые люди строят там гольф-клуб. Уже вспахали несколько гектаров земли, засеяли травой, построили пару коттеджей и ресторан для приезжих…

– Ничего не осталось от гарнизона? Хотел про могилу родственников узнать…

– Всё подчистую! У нас по-другому не умеют: рушить так рушить…

Прямо от круга, по которому автобусы-троллейбусы выходили на маршрут, шли три улицы: 1-2-3-я Парковые, их лучи доходили до воды, вернее, до набережной, которую построили, видимо, не так давно. "Если идти по третьей Парковой улице, – вспомнил я, – выйдешь на бывшую горушку, с неё мы катались по льду… До самой воды", – вдруг понял, что мне становится нечем дышать, заторопился, пошёл вдоль домов, которых было совсем немного на этой улице, три или четыре, скрытых старыми разлапистыми елями. Я знал, что если идти до конца, то точно придёшь к спуску в затон, куда неслась навстречу своей смерти Катя. Не стал испытывать судьбу, остановился, признался себе, что боюсь снова пережить тот ужас, который пережил, ища её в ледяной полынье. Поэтому я резко свернул на вторую улицу, на которой жила Марфуша, тоже девочка из моей юности.

Здесь домов было гораздо больше, они дугой огибали чугунную ограду набережной, создавали кварталы из пяти-шести зданий, внутри себя размещали детский сад, школу, быткомбинат, гаражи из гофрированного железа, а также несколько сетевых магазинов и булочную. Дом одиннадцать – одноподъездный монолит, квартира Марфы, посчитал я, на шестом или седьмом этаже. На лестничной площадке вышел на балкон, с которого открывался потрясающий вид на реку. Меня всегда завораживала мощь полноводных рек: я могу часами сидеть на берегу и не обязательно с удочкой, просто сидеть, смотреть на воду и думать, вспоминать. Но сегодня мне не хотелось вспоминать, в мозгу все годы после Кати крутилась только одна картинка: я тихо и безнадёжно, уже не дыша, погружаюсь в серебристо-зелёную воду, и миллионы иголок впиваются в моё тело.

Посмотрел на телефон, время обеда, подумал, что Марфы, конечно, нет дома, но на кнопку звонка всё же нажал. На удивление, раздались шаги, дверь приоткрылась на длину цепочки, услышал:

– Вам кого, молодой человек?

– Сотникову Марфу Васильевну… Вы меня, конечно, не помните, но мы встречались вместе с Василием Степанычем, вашим церковным старостой, на Пасху…

– Примерно, десять лет назад, – закончила мой монолог девушка, рассмеялась, открыла дверь настежь, – долго вы шли ко мне, Саша. А ведь обещали встретиться, познакомить с вашим столичным дедушкой…

На меня смотрела девушка выше среднего роста, с круглым лицом, по щекам струились русые колечки, остальные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Глаза серые с заметным голубым отливом, большие, смеющиеся, нос прямой, делящий лицо на две равные половинки, губы тонкие, чуть подкрашены. Я оцепенел: это была совсем не Катя, она походила на актрису Наталью Белохвостикову в фильме "У озера". "А какая должна быть Катя в двадцать четыре года? – вдруг задал я себе вопрос, – кто мне скажет, какая? Никто! Её нет, осознай это, наконец. Осталась лишь память о четырнадцатилетней девочке с каштановыми волосами, ярко-красными губами и карими озорными глазами… Помнишь, и Марфуша была тёмно-русая, и лицо у неё – тоже было продолговатое, улыбалась, говорила точно, как Екатерина? И где теперь всё это?"

Марфа, как будто прочитала мои мысли, спросила:

– Уже не похожа на вашу одноклассницу, нет? Ну, хоть чуть-чуть… А вы, Саша, её любили, очень сильно, я увидела тогда в ваших глазах. Она с вами?

– Нет… Она погибла, здесь, недалеко, утонула в затоне, ей не было ещё и четырнадцати. А я был рядом и не сумел её спасти…

Молчали долго. Я знал, что сейчас скажет Марфа, но она молчала и вдруг спохватилась:

– Господи, что же я вас держу у порога… Проходите, а я только с дежурства пришла, собиралась идти за Любой, моей дочкой, она у бабушки… – в специальном высоком ботинке, почти не хромая, она прошла прихожую, прикрыла на ходу стеклянную дверь на кухню, показала рукой на кресло-диван. Обстановка не весь какая, но современная: детский уголок с кроваткой из "Икеи", стенка из светлого шпона, много цветов на окне и на столике в лоджии. На полке лежит ноутбук, рядом в углу – небольшой музцентр с микрофоном для караоке, на полу – белый ковёр, видимо, из натуральной овечьей шерсти. Она дала мне оглядеться, но позже всё-таки сказала, – дело Господнее, какую судьбу он даст человеку… Царствие небесное вашей девушке, Саша, вы позволите мне по-прежнему так вас называть? Светлая память: значит, вы приехали посетить её могилку?

– Здесь всё не так просто. Долго болел я после её гибели… – понимая, что передо мной совсем незнакомый человек, я всё-таки не мог остановиться. Мне надо было именно сегодня выговориться, может, Катя заставляла меня делать это, может, она здесь и сейчас хотела отпустить меня, вылечить раз и навсегда. Поэтому я продолжал говорить, – и могилы её не знаю, потому что она жила в военном городке, который новые русские сравняли с землёй. Я больше ничего не знаю о ней, дорогая Марфа, лишь помнил её, как первую любовь, и страдал все эти десять лет…

– И я, видимо, уже не похожа на вашу Катерину… Но думаю, и она изменилась бы за это время. Не терзайте себя, живите дальше. Ваша девушка хотела бы вам только добра, я уверена в этом. Я буду в церкви завтра с утра, помолюсь, спрошу её об этом, хотите?

– А что мне ответить, если я потерял себя… Вы-то как, сложилась ли ваша судьба, Марфуша? Вы спешите, давайте вместе пойдём за вашей дочкой, я подожду вас в сквере.

– Хорошо. Мы заберём Любу и пройдём до затона. Я попробую снять заклятие, чувствую, как вы страдаете, что-то не отпускает вас…

– Ерунда, – сказал я, поднимаясь с кресла, – не верю ни в заклинания, ни… – почувствовав, что проваливаюсь в студёную воду, я закричал, – мама! Деда Коля, я умираю. Нигде нет Кати… Одна холодная вода.

Видение погасло, сильная рука держала мой затылок, лёгкие задышали, восстановился ритм сердца, я открыл глаза. У кресла, передо мной, стояла Марфа, придерживая голову, гладила волосы. Тут же спросила:

– Ты её не видел? Не видел… Господь забрал её. Ей там хорошо, поверь и оставь её, Саша. И ты волен поступать, как считаешь нужным. Вот и всё, твоя жизнь продолжается.

Марфа ещё какое-то время сидела со мной: я просто не мог встать и идти на улицу. Спросил:

– Мы пойдём в затон?

– Нет, Саша. Ты свободен, у тебя должна быть своя жизнь…

– Хорошо. Ты приедешь в столицу? Приезжай вместе с дочкой. Я устрою вас в пансионате, там за Любой будет полный уход, а ты пойдёшь к лучшим хирургам. Тогда, как мальчишка, я ничего не мог, поэтому и молчал так долго. Сейчас я могу вылечить тебя, Марфуша. Было бы твоё желание…

***

Дядя Вася лежал в реанимации городской больницы. Стены обшарпаны, углы прогнили, таких сквозняков я не ощущал даже на улице в осеннюю пору. Завотделением, совсем молодой выпускник ординатуры, сыпал терминами. Я понял: дела друга дедушки Коли плохи, дни его сочтены. Спросил:

– У вас всё есть для его лечения?

– О чём вы? Нам бы ночь продержаться да день…

– Короче, вам ни лекарств, ни денег не надо? Тогда куда его можно срочно определить? – спросил я так нагло и настойчиво, что врач остолбенел. Заговорил:

– Ну, если вот такие лекарства достать сейчас… Вы понимаете, у него инсульт. А потом – тихая подготовка и сама операция, тогда я точно вытащу его.

– Сколько вам надо на всё про всё? – я уже пошёл ва-банк.

– Точнее скажу, проконсультировавшись с друзьями в частной клинике. Его туда придётся переводить. Но, думаю, миллиона два-три, не меньше…

– Хорошо, вот мои координаты, – я передал визитку, – я буду здесь ещё день-два. Торопитесь: после вашего звонка я лично привезу деньги без расписки и документов. Спешите, спасайте человека, счётчик включен!

Глава – 11.

Обратно ехал в общем вагоне, пил со студентами археологического факультета, возвращавшимися с раскопок волжских городищ, мерзкую водку, разбавленную пепси-колой, ел домашние пироги с капустой, холодную куру и яйца вкрутую – всё это деревенские жители надавали им в дорогу. Девчонки плакали, вспоминая бабуль и дедуль, у которых в избах и на сеновалах спали, столовались и которым помогали в саду и на огородах. Одна тихая, белокурая девочка, сидевшая рядом со мной, везла бельевую корзину, в ней разместилась кошка с четырьмя котятами. Каждый час смотрела на них, подкладывала мамаше кусочки сыра или яичка, говорила, как будто сама с собой:

– Вот хотела взять одну кошечку, так привыкла к ней, а она перед самым отъездом родила четверых котят. А хозяйка, такая старая бабуля, не заметила вовремя, не предупредила. Вот и везу выводок. Ничего, раздам родственникам, это чистые деревенские кошки, лучше всяких пород…

Приятно было слушать её неторопливую речь, я прислонил голову к холодному стеклу, думал, вспоминал эти дни поездки. Дядя Вася – не безнадёжен, в частной клинике инсультов консультирует главный специалист облбольницы, крупный породистый мужик лет шестидесяти, доктор наук, который встретился со мной на пять минут и без фанаберии и различий в возрасте высказался:

– Никуда больного везти не надо, у нас не хуже, чем в столице, тише и спокойнее. О лекарствах не беспокойтесь, были бы деньги. С операцией – вообще не спешите: только время, уход, опыт и система в реабилитации. Всё это у нас есть. А в его возрасте – лёгких инсультов не бывает. Хотя сейчас и молодёжь, как гнилая солома, сгорает за считанные дни. Деньги (часть я уже передал наличными) переведите в фонд клиники, моих подмастерьев не слушайте, жадны, но как жить при таких зарплатах? А так и нам спокойнее, и вы без отвращения будете нас вспоминать. Вот мои координаты (передал визитку), звоните и спасибо, за Василия Степаныча, я его помню, как умнейшего директора завода и борца за рабочего человека. Стыд и срам: лучшие кадры теряем ни за понюшку табака…

– А вы почему такой грустный? – снова услышал тихий голос, такой грудной и тёплый, что невольно вздрогнул, посмотрел на соседку, на её светло-зелёные глаза, курносый носик и тонкие волосы, собранные в пучок на макушке головы. На вид ей было не больше 17-18 лет, хотя все её соседки выглядели зрелыми, с развитыми телесами, женщинами. Что-то было в них полевое-таёжно-простоватое, казалось, сейчас возьмут в руки гитару и понесётся: "А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…" Но, на самом деле, никуда они уже не едут и на фильмы с Юрием Визбором смотрят, как на экспонаты зоологического музея с птеродактилями и динозаврами. С ранней осени по весну сидят в конторах, музеях и мастерских столицы, на лето выезжают на раскопки, называя это полевой археологией.

Молчать и так нагло рассматривать девочку было уже неприлично, и я сказал:

– Прощался с городом детства и юности. Грустно, всё прошло, как с белых яблонь дым…

Она подумала минуту и сказала:

– А помните, у Геннадия Шпаликова:

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата,

Душу не мути.

А не то рвану по следу —

Кто меня вернёт? —

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где – боже мой! —

Будет мама молодая

И отец живой.

Она так просто и искренне читала, что хотелось плакать: будто это было не с людьми военного поколения, а будто это я встречался и не встретился с дедом Колей, бабушкой Таней, с Катей, будто всё несбывшееся вернулось ко мне, заполнило не только мою грудь, но и всего меня… Я прикрыл ладонью глаза, незаметно вытер слезы, умные, мужские, ровно на одну слезинку, откашлялся, сказал:

– Не знал, к стыду, этих стихов, таких честных, искренних, что плакать хочется… – посмотрел на девушку, – меня Саша зовут. А вас?

– Ната… Наташа Березина, студентка второго, боже, уже третьего курса! Возвращаемся с раскопок…

– Кофе хотите? – спросил я, приподнялся с сиденья, чтобы увидеть, работает ли буфетик в углу вагона, – сейчас я принесу. Капучино? С ватрушкой или пирожное?

– С ватрушкой… Представляю, какие они здесь чёрствые. Нет, лучше песочное пирожное.

– А вы сладкоежка! – и не дожидаясь возражений, пошёл к буфету.

Пили кофе в бумажных стаканчиках, ели вафельные трубочки, поскольку не было пирожных, Наташа рассказывала о себе, подружках, об университете. Оказывается, сегодня её никто не сможет встретить и что она будет делать с корзиной, просто не знает, поскольку рюкзак тяжеленный, а отец с мамой в Штатах, именно сейчас там проходит конференция, а они оба врачи и не просто вирусологи, а довольно известные учёные.

– Тогда понятно, почему у вас тяга к экспедициям, – сказал, улыбаясь, я, – у вас бродяжничество – в роду, родители тоже, небось, по Африкам лазили?

– Сейчас, конечно, нет… А так я все школьные годы провела с дедом и бабушкой…

– Как и я, – сказал и почувствовал, как хорошо и легко мне с этой девушкой. Невольно получилось, но разговорился и я, вспоминал школу, друзей, Катю, живую и здоровую, об учёбе на юриста – международника, даже о фонде и его первых шагах. В окне вагона замелькали платформы с дачниками, с корзинами, огромными сумками и баулами. Я поспешил:

– Скоро подъезжаем, у меня, Ната, заказана машина, предлагаю вам раскошелиться: я довезу вас, котят и рюкзачище до дома…

– Насмешили. Последние деньги отдала на пепси, только проездной остался, правда, на все виды транспорта…

– Понял. Одалживаю вам на стоимость поездки, а вы – приглашаете меня на чашку чая. Или как там в учёной среде называется встреча по непредвиденным обстоятельствам?

– Саша, хватит ёрничать. Я спокойно доезжаю до дома на такси, так, выношу деньги и плачу за поездку. Без шума и пыли, как говорил популярный актёр…

– Убедительно. А я-то думал, что загнал вас в угол… Кстати, а если дома никого нет?

– Кстати, может быть, если дед и бабуля уехали на дачу… Вот тогда я точно попала, как кур в ощип.

– Странно, а я считал, что кура попадает во щи. Объясните, Наташа?

– Есть устойчивые выражения. Что ж тут объяснять, Саша? Вы подвезёте меня или буду искать попутчицу?

– Да без проблем, простите, заигрался я… И может, по-студенчески, перейдём на "ты"?

– Хорошо, так проще, конечно. Корзина или рюкзак за вами?

– И то, и другое…

Подошёл длинный и тощий коллега Натальи, глянул на меня, спросил:

– Помощь нужна, Нат? Мы решили взять универсал, влезть ввосьмером и добираться до дома по маршруту… Ты с нами?

– Эдик, познакомься, это – Александр. Он живёт рядом со мной, его встретит машина, он заберёт кошку и котят, поможет мне с рюкзаком…

– Ну-ну, мать, смотри, тебе виднее… А вы – кто такой? – спросил с вызовом однокурсник Наты.

– Человек. Попутчик Наташи… Подробнее надо?

– Конечно! Мы же не знаем вас…

– Хорошо, вот моя визитка, – сказал я, доброжелательно.

– Хм, фонд… Программ… Ладно, доверим вам наше сокровище с бельевой корзиной. А ты, Ната, тут же отзвонись, как доедешь до дома.

***

А я домой не попал, хотя водителю сказал, чтобы тот отдыхал, ждал моего звонка. В Натальиной четырёхкомнатной квартире метров под двести витал дух ландыша, стояла старинная мебель послевоенных лет, а на антресоль надо было залезать с раскладной лестницы. Здесь жили дед и бабушка, долгое время, как я понял из рассказа, с ними проживали родители Натальи, потом родилась она, очень поздний и долгожданный ребёнок, а потом они получили собственную квартиру. Между делами Ната успела позвонить Эдику и успокоить его, поговорила с дедом, сказала, что приезжать тому не надо, завтра она собирается к ним на дачу, привезёт кошечку, о котятах, естественно, умолчала.

– Тебе, правда, не надо спешить? – спросила она, – тогда пьём не только чай, но и ужинаем. Я видела в твоих глазах такую тоску, что готова помочь, чем смогу. Мне тепло и хорошо с тобой, Саша… Я не шокирую тебя своим поведением? Располагайся, прими душ… А я пока накормлю кошачье семейство и приготовлю омлет.

Наталья переоделась в домашний халат, распустила волосы, зелёные глаза светились радостью, когда она порхала по знакомым с детства комнатам родного дома. В дальнем углу, над большим письменным столом с зелёным сукном, я увидел портрет боевого генерала с тремя звёздочками на погонах, с целым иконостасом орденов и медалей на груди. "Похоже, это её дед, боевой товарищ, ничего не скажешь… И куда же ты попал, дорогой мой? – подумал я о себе, – никак тебя приняли за бездомного и чтобы не ютиться, бедолаге, где попало, разрешили побыть в домашних условиях. Странно как-то всё это видеть. Ох, Ната-Ната, не живут уже сейчас так люди, светик ты мой, лучезарный, не живут. Уж, больно доверчивая ты…"

Помылся в душе, прилёг на диван с книгой и уснул, на удивление, так крепко, что даже не слышал, как Наталья накрыла меня тяжёлым пледом. Утром я проснулся от луча солнца, который прорвался сквозь бархатные портьеры, встал, посмотрел на спящих в корзине котят, подошёл к Натальиной широченной кровати. Она спала, подложив ладони под щёку, ноги подогнув к животу. Такая маленькая, тихая, домашняя вся была, что мне жалко стало её будить. Когда уже собрался уходить, она открыла глаза, посмотрела на меня, улыбнулась. Я сел на край кровати, хотел сказать, что уезжаю и что завтрака не надо, поем в офисе. И что позвоню ещё до обеда, заберу её прямо из дома. Но я ничего не сказал, а лишь снял одежду и буквально упал рядом с ней, такой тёплой, пахнущей ландышем. Я понял, что этот цветок – фирменный в этом доме…

Водителю я позвонил в девять утра, сказал, чтобы он пока был свободен, я его разыщу.

***

В офис к Бобо Константиновичу подъехал после обеда. Агриппина поднесла пальчик к губам, зажмурилась, сказала шёпотом:

– Спрашивал про тебя с самого утра, соединяла его с твоим водителем, тот успокоил, сказав, что ты в абсолютно приличном доме минобороны и что с утра он тебя заберёт. Но люди-то уже пообедали…

– Ну и что, – сказал я, улыбаясь, – я вообще мог приехать только сегодня…

– Зачем же ты меня предупредил вчера?

– За тем, Груша, что у меня должен быть умный референт, – и высунул язык, она захихикала, – куда начальника подевала?

– У него в пятнадцать небольшое совещание, обещал быть.

– Пойдём выпьем кофе…

– С удовольствием, мой молодой, необузданный шеф.

– С огнём играешь, – сказал я, развернулся вокруг своей оси и чуть не врезался в грудь Бобо, вошедшего в приёмную.

– С приездом, дорогой, – как ни в чём не бывало сказал родственник, – а я думал, к вечеру только будешь…

– Я уже утром был в городе, но закрутился…

– Проходи, у меня только десять минут до совещания, расскажи, как дедушкин друг?

Телеграфным стилем рассказал о бизнес-плане детского приюта, о том, что бумаги будут у нас на подписи через день-два…

– Молодец, вот за это хочу сказать спасибо! Мне звонил губернатор области, ему уже доложил, по – моему, архиепископ Тихон о ваших договорённостях по детскому приюту. Очень хорошая реакция: он ждёт нас с проектом реконструкции всей заправочной сети области, а это миллиардное вложение. Придётся нам с тобой снова ехать туда. А что школьный товарищ?

Передал разговор с главным медиком по инсультам, закончил его же словами: "…Только время, уход, опыт и система в реабилитации. У них всё это есть, а деньги переведём в фонд клиники".

Он вдруг вспомнил Кувшинову-Аранович, поморщился, сказав, наверное, поспешил с её кандидатурой: орёт о фонде на каждом углу. Да ещё и пьяная, правда, в кругу близких людей. У него была встреча с руководителем фракции депутатов в парламенте, тот прямо сказал, что такой рекламы, в принципе, не надо солидному фонду, а уж, тем более, связанному с соцподдержкой малоимущих.

– Вульгарно всё это выглядит и звучит в её устах, – добавил, презрительно передёрнув плечом, – ты бы ей хороший урок преподал с детским приютом. Извини, я погорячился с ней. В общем, подумай: если она, в принципе, тебе не нужна, не заморачивай голову, тихо сливай и концы в воду…

Раздался приятный голос Агриппины:

– Бобо Константинович, все в сборе, пятнадцать часов…

– Не уходи, потолкайся в буфете. Я скоро закончу, расскажу, что учудил мой младший братец, твой отец… Только не звони ему сейчас, сначала хочу посоветоваться с тобой.

Глава – 12.

"Мой дядя самых честных правил…" – почему-то вспомнил строки из классика, когда выслушал рассказ Бобо о моём отце. Только всё происходило с точностью до наоборот. Они, оказывается, в моё отсутствие встречались дважды: в первый раз отец заявил о том, что, мол, категорически отказывается работать в медиакомпании. Бобо, мягко, но настойчиво выпроводил его из кабинета с целью подумать ещё раз: это уже дело семейное, говорил он, надо нести ответственность по своим обязательствам. Тогда на другой день отец привёз, как он выразился, письменный отказ. Бобо дал мне почитать текст. Перескажу главное. Вступление весьма характерное: "Я – такой-то такой-то… В здравом уме и твёрдой памяти…" Далее отец на двух страницах расписал причины, по которым он не только не может, но и не хочет заниматься освоением медиапространства.

Он последними словами крыл мракобессовский капитализм и его алчное нутро, разнузданную рекламу, пошлую политику по пропаганде квасного патриотизма и оболваниванию народа. Никогда, ни при каких обстоятельствах, категорически заявлял он, настоящий художник, писатель, не вступит в сделку с "золотым тельцом". "А что, – подумал я, прочитав меморандум, – молодец отец. Это позиция! И я её уважаю. Ничего, батя, как-нибудь прорвёмся… Ты верно уловил двойное дно в нашем родственнике, очень верно. Скорее всего, мы нужны ему для подстраховки, для чистоты лица и на случай ЧП. Но, может быть, и отвести в тёплом семейном кругу душу, что немаловажно при его бизнесе: он, наверное, просто осатанел от этой погони за долларом. Короче, каждому человеку нужна отдушина… – заключил я свои размышления, – и Бобо – не исключение".

Когда-то он сказал, что объяснит мне, почему у него нет семьи, а все родственники по линии Константина Натановича – за границей. Но уже дважды при этом упоминал вскользь, что они – не наследники и что усыновлением он обязан только усыновителю, почившему в бозе… Ещё я вспомнил, что бабушка Таня упоминала о какой-то Светлане, известной лётчице, о которой деду Коле, ещё работая вместе, говорил Бобо, но она трагически погибла. Тогда я потратил свободные вечер-два, сверил все даты, нашёл чемпионку страны по высшему пилотажу, разбившуюся на сборах. Фамилия у неё была – Светлана Скворцова. Сделал вывод: это всё же – его гражданская, а, может быть, и нет, жена, видимо, детей у них не было, а он так любил её, что не захотел снова жениться… И вот теперь мы, фактически, остались втроём: он, я и мой батя – его брат по единокровному отцу.

Собственно, мне нечего было даже сказать Бобо Константиновичу, и он прекрасно понял, что я не просто разделяю позицию отца, но и поддерживаю его решение. Он не просил поговорить с ним, помня, как сын, Юрий Николаевич, показал себя во всей красе ещё десять лет назад, после смерти Караванова – старшего. Но тогда, наверное, была обида: с внуком нянчатся, как с писаной торбой, а родной сын – на подхвате. Хотя, в итоге, от денег не отказался, домик в два этажа с участком прикупил, частенько посматривал в сторону банковского счёта своего сына, то бишь меня. Чем не преминул воспользоваться Бобо в своей обвинительной речи:

– Ладно бы уж святой был: не брал, не участвовал, не состоял… А то все условия принял, регентством обременился, хотя сначала наотрез и даже с обидой отвергал это. И что? Сегодня – не хочет участвовать в семейном бизнесе. Я могу понять, но не принять, только одну позицию: туп-глуп, человечишко, как пробка, алкаш и дремуч во всём. Но он-то – писатель, книжки пишет и издаёт. И не хочет, фантастика, скажи кому – не поверят, стать членом совета директоров медиахолдинга. Да там туча алчущих заработать, а заодно – порулить, только приглядывай за ними, сами всё сделают. Нет, не боец, даже по мягким меркам Караванова-старшего – не боец. Или пофигист, причём инфантильный: финансы, чтоб капали, а "дядя" пусть отвечает за всё.