Охра

– И что думаешь?

– Непониманию сложно понравиться.

Девушка спустила стрелу.

– Чему именно ты удивлена?

Профессор дернул меня за рукав.

– Не надо.

– Я не понимаю как можно здесь жить.

– Не смей.

Жеро умолял, я вырвала руку из его захвата. Лука насмешливо удивилась.

– Поясни.

– Здесь ничего нет. Кроме двух зверей. Вы живёте по одиночке, у вас нет семей, деревень, городов. Эти мелкие и смешные поселения выведенные людьми с другой культурой и, опять же таки, для себя. Вы живете на красной планете пустоты и песка. Почему вам чужда сплоченность, клановость?

Профессор качал головой. Девушка ему крикнула.

– Пожалуй, твоя девчонка заслуживает еще пожить, только лишь, чтобы набраться ума.

Она снова натянула тетиву на профессора, однако снова обратилась ко мне:

– Позволь спросить, зачем тебе сбруя?

Я не поняла вопроса. Лука переспросила:

– Зачем вам семья?

– Нуу… Это нормально. Человек не может…

– Давай я тебе помогу и скажу, что человек – может.

Вмешался Жеро.

– Девушки, абсурд…

Лука его проигнорировала.

– Кто они те, которые говорят, что есть нормально?

– Я не знаю… Так положено по нашей природе.

– По какой такой «вашей»?

Жеро глубоко вздохнул.

– Она везде разная и особенная. Не будь как поезд, который следует только по выделенной полосе. Ладно, хватит. Перебор, Лука. Ты либо нас отпускаешь, либо идешь под трибунал.

– Ого, как запел. А кто узнает?

– Сама же понимаешь. Так, ребята, в пикап.

– Я пущу стрелу! Я убью тебя!

– У меня много дел до темноты. Я хочу все-таки завалить еще одного анеха. Всего доброго, девочка. Ну же, Франка, садись, чего медлишь?

Мы подпрыгивали на каждой рытвине, на каждом углублении. В салоне жарко. Меня будто ударили по груди уродливыми костяшками. Какое слово может описать абстрактную боль? Никакое.

Проблема моего языка?

– Профессор, я дура?

– Уточни точку для сравнения.

– Мышление… человека.

– Какого?

– Эм… Обычного?

– Обычного это как? Среднестатистического из общего?

Он издевается?

– Нет, ты не дура.

Жеро продолжил внюхиваться в карту.

– Профессор, а кто-нибудь из людей Охры уезжал от сюда?

– Таак… ну-ка вспомню. Был такой, я с ним не пересекался, он преподал пару лекций в Гумбольде, а перед практикумом в Осло его нашли с переломанной головой в туалете в ЦентралБрюгге.

– Господи.

– Ну да, не понятно кому это понадобилось.

– Отчего не понятно? У него же мозги были вытащены. Не просто же так все.

– Себастьян, ты наслушался всякой чуши!

– Так вся сеть трубила.

– Вся сеть… По мне так, это все глупые грязные байки.

– Но это вполне могло быть и правдой. У них же другой мозг.

– Себастьян! Хватит! Чего только может и не быть, но думать же нужно?

Себастьян вздохнул.

– Осторожно, кочка.

Нас неплохо встряхнуло.

– А, еще вспомнил. Жена бывшего губернатора Сунэла, тоже отсюда.

– Жеро, так она тоже ж, вроде, того?

Себастьян провел головой на вылет в окно. Жеро видно как злился.

– Чего того?

– Ну, спрыгнула.

– Я не в курсе.

– Да как так не в курсе, если опять-таки, все новости были затянуты ее смертью. Мол она застукала этого ублюдка с молодухой-моделью. У меня, кстати, она на обоях была одно время…

– Мне плевать на это так же глубоко, как ты представлял во сласти свой член в ее рту.

Себастьян крякнул.

– Короче, Франка, и она тоже мертва.

– Самоубийство – вставил Себастьян.

– Невероятно. Профессор, а никаких политических конфликтов?

– Да как-то и не интересовался.

– Франка, боюсь гнева Жеро, но все там гладенько устроили.

Бояться стоило. Профессор вскипел.

– Господи, да кому чего устраивать? В Охре и власти никакой. Кто тут возмутиться? Анехи? Каждый абориген по отдельности?

Часть II

Мы остановились в поселении Парто, в небольшой деревеньке с короткой набережной.

Парто создан охотниками, антропологами, историками и прочими, как пункт отдыха и связи.

Красная брусчатка, мелкие камешки под ногами. Вырытый канал – синяя пыль. Несколько одноэтажных домов вдоль берега. Вдалеке гора.

– Что это?

– Не знаю, Франка. Мне кажется, или она и правда зеленоватая, не находите?

Себастьян согласился. Мне тоже так показалась.

– Думаю, тогда нам стоит до нее прогуляться после того как перекусим.

– Зачем?

– Что за вопрос, Франка? Ты из местных то видела лишь идиота и сумасшедшую.

– И мне хватило.

– Нам нужно получить санразрешение на вывоз анеха, и я намерен отнять у Охры еще одну шкуру. Так что погоди.

– Здесь немало местных.

– Четверо работают на техническом обслуживании станции. Еще двое – повара.

– И как они между собой?

– А, никакого контакта.

– Уверенны?

– Поверь. Им совершенно не интересны твои надобности.

– Как же они…

– Размножаются?

– Да.

– Не волнуйся, когда приходит желание – они не забывают воспользоваться единственно приятным способом.

– И как они выращивают детей?

– В семь лет ребенок официально признается взрослым и мать оставляет его в песках. До этого времени он учится выживать.

– А отец?

– Здесь нет такого.

– Бред какой.

– Почему?

Вопрос профессора звучал искренне.

В столовой не протолкнуться – пять человек создают ощущение давки в маленьком зале. Два метровых чана, пузырящаяся жировая пена, scum – удовольствие только лишь набить живот. Приеду домой – накручу роллы, напьюсь в баре…

«В моем случае план никогда не работает».

Двое местных в белых халатах: один на раздаче, второй размешивает бульон. У обоих пот с лица стекает чуть ли не на тарелки. Мужчины, с неопределенным возрастом, очень похожи.

Я вышла на воздух, поскольку Себастьян взялся поухаживать за мной. В столовой дикая жара. В палисаднике, возле клена – две деревянные лавки, скреплённые длинной пластиковой плитой, на которой лежали приборы и салфетки. Я тронула ствол, листья – дерево искусственное. Выглядит точь в точь как настоящее. Села за стол. Справа от меня, совсем с краю, дожевывал лепешку симпатичный в кепке.

Заговори с ним, ну.

– Сюда бы карту винную.

Он повернулся ко мне настолько неохотно, насколько только это возможно и ответил так пренебрежительно, что мне на неделю хватит чувствовать себя ничтожеством. Нет, я конечно понимаю, что могу быть не в чьём-то вкусе, но я же не пристаю. Ладно, бог с ним.

– Чего такая озадаченная?

Себастьян поставил передо мной миску и два бокса с соусами.

– Вас жду.

– Из напитков: апельсиновый сок или перетертое манго?

– Апельсин.

– Минуту.

Себастьян забежал обратно. Жеро сел со мной рядом.

– Анехи любят гнездиться на вершинах. Но я если честно, ещё ни разу не видел зеленых гор.

– Может иллюзия?

– Может. Мы и проверим.

– А если спросить у кого? Кто-то же точно там был, смотрел.

– Если бы в Парто приезжали нормальные люди – запросто, а так… —Профессор сморщился. Зашептал. – Казалось бы, вот куда должны стекаться интеллектуальные сливки – Охра! Неизведанный и фантастический остров на Земле. Ан нет, сливки то все тут, но скисшие.

– Почему?

– Сам не знаю. Может время такое? Технология утрачена, вместе с бабками на кладбищах. Все же можно испортить, даже человека.

Жеро заулыбался.

Себастьян принёс три стакана сока.

– Как же я голоден! Сегодня что-то совсем ужасающее.

Он помешал ложкой серый бульон. Жеро икнул:

– Пардон. На самом деле вкусно, добавьте все соуса в тарелку – на удивление отлично.

Мы с Себастьяном так и сделали.

– Правда будте осторожны с красным соусником, это вроде как чили.

Жеро поздно предупредил, у пилота вытаращились глаза после двух ложек.

В горах, как я поняла, анехи роют норы.

Жеро сиял:

– Если мне удасться пристрелить детеныша – с меня легендарная вечеринка по возвращению.

– Щенята выше ценятся?

– А то.

На горе росла совсем плешивая трава. Мужчины все охали.

– Никогда такого не было, Себастьян, никогда!

– Да я сам в это не верю. Откуда? Может кто-то из этих – пилот указал большим пальцем в сторону поселения, – экспериментирует?

– Как вариант.

– Погодите, чем питаются лошади, раз здесь такая беда с растениями?

– Франка, так они и вымирают.

Впереди послышался вой. Мы ускорились.

– А здесь – тихо!

Мы шли осторожно, и насколько можно бесшумно.

– Вкусно пахнет, слышите?

Себастьян тоже почувствовал аромат.

– Гриль, жареное мясо.

У Жеро округлились глаза, зрачок стал почти не видимым.

– Скорей всего – люди.

– Это плохо?

– Я… я не знаю.

Жеро снял ружье с предохранителя.

– Профессор, что такое?

– Видите ли, господа, Охру насаждают три вида существ и мясо анехов не пригодно для еды.

– То есть вы хотите сказать, что кто-то готовит человека, раз лошадь запрещено трогать под карой смерти?

– Нет, конечно, человека никто есть не станет, – Жеро прислушался. – Когда происходит зачахление, человек вынужден есть лошадей.

– Я что-то подобное слышал, но думал, что это все байки.

– К сожалению, Себастьян, не байки.

– Что значит зачахление?

– Здесь, Франка, люди предоставлены сами себе все время. Трудно жить в клетке, без всяких открытий, тем более если эти прутья свои же знания. Когда у них истончается мысль, они чувствуют невероятную боль и, чтобы заглушить ее им нужно мясо. Лошади занесены в книгу нетронутых, не только из-за эстетической и популяционной причины: их мышца способна восстанавливать поврежденный неокортекс, а именно внутренний пирамидальный слой коры, а также заживлять надломы, как бы правильно выразиться – внутреннего мира, что ли.

Я смотрела на Жеро прямо скажем, как на идиота.

– Ты ничего не поняла?

– Ничего.

– Люди перестают думать.

Профессор добавил махи руками.

– Ну давай уж совсем поверхностно – науке, на данном этапе, не известно по какой причине происходит расшивание организма, живущего в Охре. Известно, что существует некий агент, поражающий людей, но, что интересно, на иностранцев он не распространяется.

– А я слышал о неком убивающем эфире, которым наполнена Охра.

– Если вы хотите знать мое мнение, то эфир этот, просто напросто душевные расстройства.

– Здесь, я слышала, нет стариков?

– Без понятия, Франка, и нам бы лучше двигать отсюда.

– Вы считаете там как раз человек ест лошадь? Он опасен?

– Человек с разрушенным сознанием перестает быть человеком, это же не физическое определение. Не знаю что найдёт на него. Прошлые такие встречи мне многого стоили.

На ужин – самса с сыром и стакан красного вина. Стакан – вот это щедрость.

Ни Жеро, ни Себастьян, ни кто бы то еще, не могли мне внятно объяснить, что случилось. После того, как мы увидели странную вспышку на небе, Жеро прямо-таки поменялся. Он сказал, что пока задержимся в Парто. Передвигаться по пустыне нельзя. Когда я спросила в чем опасность, профессор растерянно ответил, что опасности никакой нет.

– Тогда зачем нам здесь тормозить?

– Мне нужен еще один анех.

– Вы пойдете на охоту утром?

– Нет, утром мы должны быть в аэропорту.

– Уже? Профессор, что происходит?

– Я тебя не понимаю, Франка.

Почему он не хочет говорить? Короче, какая мне разница, если завтра меня уже здесь не будет.

Стемнело. Через пару часов будет виден месяц. Жеро прочищал ружье.

– Собираетесь на охоту?

– Я же тебе говорил.

– Я помню, но вы никогда не охотились так поздно.

– Обстоятельства.

– А какие, вы, конечно, не расскажете?

– Потому что они, девочка, не имеют к тебе никакого отношения.

Жеро улыбался как-то натужно: губы его не слушались, но глаза сияли.

Я знаю Жеро с детства. Он был хорошим другом моего отца. Лет в четырнадцать, когда я впервые замкнулась из-за тех самых событий, которые говорят девочке, живущей в фантазийной абстракции, что мир не так и свободен от законов и правил. Что подчинение не только удел человека, но и всех, пересекающихся с ним элементов, атомов, сил и веществ. Подчиненно все, даже наше небесное тело, тем же законам, по которым существует самая парализующая неоднозначностью загадка – космос. Так в эти самые разрушающие смысл четырнадцать, Жеро стал для меня человеком, возрождающим разумную опору. Мне захотелось расти, скорее оформиться, потому что впереди чувство, о котором я наслышана, и не доступное мне сейчас.

«Когда я поступлю в институт, я признаюсь ему». Но в восемнадцать я призналась другому, такому же как я, беспомощному щенку.

От родителей, я краем уха слышала, что вроде у него имеется сын, но Жеро никогда о нем не говорил. Не знаю насколько эта тема неприкасаемая, я не спрашивала.

Он как-то пришел к нам на ужин с очень приятной женщиной, кроме того что она была блондинкой в белой майке – ничего о ней не помню. Мне она понравилась. Позже, я узнала что у него был с ней роман, под конец который стал для него оскорбительным. Я все хотела узнать что там случилось, но отец никогда не разговаривал с Жеро о личном. Потом, я «выросла» и мне стало не до профессора. Он же оставил пилотирование и перешел в авиационный исследовательский институт. Спустя время защитил докторскую, получил ученую степень. Когда стал профессором, раскрутил меня как автора. Приглашал вести лекции для студентов. Ненавидела их, но за два часа получала как за полмесяца работы. Как можно акцентировать внимание на формальном образовании, в самое подходящее время для развития духа. Ума едва ли можно набраться в двадцать, а вот чувственности и эмпатии вполне. А после тридцати, пытаются натренировать душу, уже обветренную, а кое-где даже и залежалую.

Мы не понимаем своего несчастья, ровно также, как рожденные в средневековье. А через сотни лет, потомки будут сожалеть нам, поколению, умирающему от ишемии, кровоизлияния, рака.

Два часа трястись с избитыми истинами перед толпой желторотых. Говорить одно и тоже: будто, чем разнообразней форма, тем вероятнее дойдет до каждого. Ничего подобного! Вместо уроков за партой, создали бы театр, где студенты, на примере героев прочувствуют не слова, а смысл. Но никому это не надо.

У человека имеется омерзительная способность: забыть, что он был ребёнком; забыть прошлую дурость. Почему визжащая за провинность мать, не вспомнит себя же девчонкой, плачущей за проступок?

“

– Давайте поиграем?

Молчание.

– Господа студенты, ну что же вы? Это моя последняя встреча с вами. Устройте балаган, в вашем распоряжении пара часов.

Молчание.

– Понятно. Продолжаем лекцию?

– Да, будьте добры. ”

Мы трое остались на ночь в двухкомнатном легком домике. Себастьян сразу пошёл ко сну. Жеро скинул вещи и сразу же ушёл. В доме был интернет, в кухонном шкафу вино, кто-то из прошлых оставил. Живем. Я села за стол и уткнулась в телефон.

– Чего не спишь?

Входная дверь дернулась, вошёл Жеро.

– Пью кофе.

– Молодец. Вставать рано, смотри не упейся.

Он взял ружьё.

– Вы на охоту?

– Себастьян спит. Не вздумай будить. Завтра ему нужно быть особенно бодрым, поняла?

– Да я и не собиралась.

– Ладно. Ты лучше спи давай, а не хлеб с вином наяривай.

– Жеро, я не ваша студентка, не забывайтесь.

Меня раздражил его тон. Жеро посмотрел на меня как-то по-отцовски.

– Хорошо. Франка, ты очень красивая.

Я опешила. А он, с ружьем на плече, пошел к выходу. Его сгорбленная спина отражалась в черных окнах, как и облепиховая кожура лампы.

– Жеро, вы серьезно, вот так уйдете? Вы действительно не понимаете, что делаете? – начинаю раздражаться. – В этой темноте, на горе, да вас анехи могут разорвать по частям!

– Могут.

– Вы сумасшедший!

Жеро открыл дверь.

– А что мне делать, если вы не вернетесь?

– Вернусь.

– У вас есть дети?

– Странный диалог. Есть.

– Перед тем как вы уйдете, могу я задать личный вопрос?

– Давай.

– Интимный.

– Задавай.

– Вы не общаетесь с ними?

– С сыном нет. С дочкой время от времени.

– Можете рассказать?

Он усмехнулся.

– Зачем?

– На случай если не вернетесь.

– Напишешь?

– Если хотите. И косвенно, если меня заинтересует.

– Времени нет…

– За десять минут уложитесь. Не думаю что у вас длинная история.

Жеро вспыхнул.

– Что именно ты хочешь? Узнать почему мне плевать на детей?

Я не успела ответить.

– Потому что, Франка, мой сын – мудак. Когда я любил его мать, я был прекрасным человеком. Когда разлюбил – стал говном. Причем понять, откуда это дерьмо взялось, да много надо. Я не подлый человек, не глупый, я не уничтожал и не вычеркивал, я всего лишь – разлюбил.

– Другая женщина?

– Нет. Она пришла намного позже. От нее девчонка. С этой женщиной я был откровенен, абсолютно, когда познакомился с Лоттой. Расписаны мы не были, девочка носила ее фамилию. Я никогда не противился детям, раз получились, и пускай, но лично для меня они не несли ценности. Я всегда это говорил. Всем, каждой. Первая дура, вторая сознательная, и приятно, что дочь не обозлилась. Вроде она поняла меня.

Профессор сел за стол. Попросил кофе. Я промыла турку, две ложки с горкой.

– С Лоттой, я был не против детей. – он промедлил, – я, наверное поменялся с ней местами, только с исключением во вранье. Она невероятная лгунья. Повелась с моим приятелем, до сих пор болит. Думаешь вот, Франка, говоришь как, чувствуешь, правду, не увиливаешь, все как есть, а тебя дерьмом называют. А вот враль последняя, так и живет, хороша. Для кого мне беспокоится? Дочка если, и мать ее, но я им не нужен, так уж вышло.

– Да вы фармазон.

– Я? Брось, много ты обо мне знаешь, чтобы метаться определениями, – Жеро расплылся в улыбке. – Пошли со мной, раз боишься без меня добираться до аэропорта.

– Чтобы меня, если что вместе с вами раздербанили?

– Именно.

– Я, как-нибудь, доберусь до аэропорта.

– Смотри сама. – Жеро встал.– Только момент, Франка – ты хотела увидеть Охру, а сама боишься.

– Так я ее увидела и, приятного мало.

– У-видела? Я бы переиначил в недо-видела. Кхм. Если думаешь, что Высоцкий с тебя писал «Жил-был человек…» то, милая моя Франка, как ты не далеко ушла, несмотря на десятки тысяч километров от дома.

Жеро залпом чашку.

– Себастьян посадит тебя в самолет.

Профессор закряхтел и вышел.

Проснулась. Без десяти восемь. В комнате душно, голова мокрая, тело липкое. Хочется пить.

На площадке Себастьян осматривает вертолет. Я подошла к нему.

– Все в порядке, скоро можем лететь.

– Доброе утро, где профессор?

– Спит.

– Он вернулся? Все в порядке?

– Ну да.

– С анехом?

– Чего?

– Он подстрелил анеха?

– Не спрашивал. Кстати, узнай. Если да, так мне ж его пристегнуть нужно.

– Мы в аэропорт?

– Угу.

– Во сколько?

– Ну я доделаю, тут в принципе, не долго. Пообедаем и полетим. У нас в три вылет из Охры.

Вот наблюдаю за Себастьяном – что ему здесь нравится? Как я поняла, он отличный пилот, да ещё и механик.

Прилечу. Дома, конечно, все полезут с вопросами об Охре. И что я им скажу? Отвратительно, ужасно? Изначально, мне никто не говорил как здесь на самом деле. Разводили опоэтизированные сказки. Идеалистичный мир без материального. Что за бред.

– Когда мы летели сюда с Жеро, он говорил о тебе. Немного, что с нами будет лучший проводник по Охре. На тот момент я восхищалась такими как ты – эта страна была слишком романтизирована. Когда я увидела, что такое Охра на самом деле, то искренне не понимаю, что держит вас здесь. Деньги?

– Они не держат. Они как хорошая страховка, на случай чего. Здесь я ощущаю особенность. В этом парадоксальном мире, мне хотя бы любопытно.

– А за границами Охры только лишь заурядность?

– Разве теперь ты не того же мнения?

– Я не задумывалась. Мне здесь тошно, одно могу сказать.

Себастьян промолчал. Он снова принялся проверять вертолёт.

– Себастьян!

– Что такое?

– Почему мы так срочно летим домой? Почему Жеро аж ночью пошел за зверем? Мы не должны были оставаться здесь на ночь. Мы не доехали до Торсу. Что происходит?

– Узнай у Жеро.

– Я хочу узнать у тебя.

– Потому что он не говорит?

– Не спрашивала.

Себастьян просек, что я вру.

– Франка, послушай, я специалист теоретической географии и бывший военный лётчик, который служит гидом по Охре. Я зарабатываю тем, что перевожу с места на место, обеспечиваю безопасность передвижения наемщика. Я работаю с Жеро все три года, с нашей первой с ним экспедиции, и как ты понимаешь, не могу даже и намекать на разгадки. Если Жеро что-то и скрывает, то я тем более тебе не помогу. К тому же, я просто рабочая сила, со мной он и не секретничает.

– Хорошо. А если не трогая Жеро и его дела, я задам вопрос лично тебе и по ситуации?

– Хах, давай посмотрим.

– Мы должны были сегодня утром полететь в Торсу. Там же исследовательская станция?

– Да.

– Но мы улетаем домой. Почему?

– Давай попробую ответить.

Себастьян явно повеселел, выпрямился. Вот стоит человеку сказать, что он специалист, особенно в науке, то как-то он в моих глазах и выше и стройнее становится.

– Дала сбой новая система пилотирования. Вчера разбился двухпалубник, на шестой минуте из вылета с Вайоминга, 468 человек, прямо в гору.

– О боже.

– Больная система вошла в контакт со всеми пассажирскими устройствами. Через три часа потерял управление самолет шедший на посадку в Кейптаун АС240, следом ТМ42/7u, через десять минут HYPE-10, еще через пару JERSEY-B111. У всех причина одна – контроль системы над пилотом.

– Система направляла самолеты на убийство?

– Надеюсь, что это не так. Во всех случаях пилоты докладывали диспетчерам о невообразимой скорости, которую набирал самолет, поднимая нос.

– А причём тут наша спешка?

– Нужно успеть вылететь из Охры, пока европейское соглашение не закрыло небо. До получений адекватных сведений о состоянии пилотируемой системы, все полеты будут временно запрещены. А вот насколько это, временно, кто его знает. И нам, по-хорошему, нужно вылететь домой, пока указ не вступил в силу. Предположительно, у нас есть несколько часов.

– Погоди-ка, мы полетим на потенциально опасном самолете?

– Вероятность крушения один к тысячи.

– Меня больше волнует один, чем придает уверенности тысяча.

– А тебя не беспокоит, что ты можешь остаться здесь на месяц, два, полгода?

– Считаешь, лучше умереть?

– Я не считаю, что мы разобьемся. Все, баста! Я занят делом.

«Бесстрашие.

Откуда ты берёшься? Чем обусловлено?

Смелый человек, почему ты не боишься?

Может ли жирный шестилетка, любитель крема, знать что есть голод?

Смелость – достоинство или не знание?»

Профессор спит, убитого анеха нигде не видно. Я вышла на набережную. Никого. Склонилась на деревянное ограждение. Прозрачная вода, с циановым оттенком. Сливается с медным дном, с подвижной песчаной почвой. Кажется, будто небо отражает бирюзу канала. Но я то знаю, какая ты, красная атмосфера, на самом деле. Мареновая. Даже вода мертвая, хотя пытается казаться живой. Зачем? Мы знакомы с природой твоего рождения. Будь собой, рекой ты все равно не станешь.

«Чтобы войти в кондицию, мне хватило ста миллилитров. Вино на солнце в такую жару размазало меня таки неплохо. Волны пытаются вырезать выложить себе новый путь сквозь камни.

Несколько гостевых домов, в которых остановилась профессура или кто там еще. Все они слишком старые, для кокетства не годные. Поскорее бы отсюда. Вечером уже дома. А что если… Даже думать брось об этом! Я вернусь. Не может по-другому, не может. Только куда я, спрашивается, тороплюсь? Домой, жить? Или принять ванну? Н-да, Франка. Ординарная прямая.

Короткое время.

Пройдёт несколько лет, я с грустью вспомню ночевку у смуглого, забуду тот страх и брезгливость. Стану сожалеть, о прекрасном времени, которое на тот момент таким и не являлось. Время – шулер, направляет как ему удобно.

Я осмотрелась. Ничего, одни пески. Жуткая природа. Как апельсиновая корка на ягодицах.

Дома вряд ли мы встретимся с Жеро. Он сразу же пропадет в щели Кирквуда. Я – на полгода увязну в лекциях. Интересно, тот надоедливый с четвёртого курса, нашёл себе девчонку или так и будет продолжать скулить мне под дверью? Смешно, если ждёт меня.

Когда я только написала первый сценарий из задуманных двенадцати циклов о человеческой ограниченности, только одна, из десятков студий, рискнула заключить со мной соглашение. В итоге – четыре успешных проекта. И что удивительно, публика в восторге от разоблачения. Я писала о некой глупости, присущей 90% людей, и именно этот процент проголосовал за нас на премии. Вот в чем смысл, спрашивается? Большинство либо противилось обличителю, либо смаковало. А мне нужно было – направить презрение наблюдателя на самого себя.