Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Помнишь? – Эрвин замер у разбитой решетки, словно не желая переступить незримую черту. – Помнишь, какой она была?

«Она»? Девушка на стекле или церковь? И почему все сильнее пахнет цветами, ведь окна закрыты… Неужели тянет из дыры, в которую придется лезть?

– Ублюдки! – Эрвин все же шагнул вперед, под сапогами зло хрустнула каменная крошка. Теперь сын регента стоял над квадратной темной дырой, он уже овладел собой, и все же хорошо, что Дикон скачет к Лукку. Ноймаринены сдержанны и справедливы, но они живые люди, а человеку свойственно мстить. Спокойствие, такое спокойствие в мгновенье ока сменяется бешенством.

– Эпинэ, – окликнул ноймар, он стоял возле алтаря, то есть возле того, что от него оставили молодцы Айнсмеллера, – вы это прочли?

– Нет.

– Прочитайте.

Идти по разноцветным осколкам было едва ли не трудней, чем по трупам, – по трупам Иноходец уже ходил… Ноймар склонялся над вывернутой плитой. На белом мраморе четко виднелась надпись, на которую Робер прошлый раз не обратил внимания: «Моя любовь. Моя жизнь. Навеки». Франциск был немногословен, но сказал больше любого Дидериха.

– Вы ведь были внизу…

– Был. – Откуда он знает? Глупый вопрос, ведь Придд добрался до цели. Разумеется, его расспросили обо всем. – Пустите, я пойду первым.

Эрвин посторонился, и Робер поставил ногу на присыпанную стеклянным и мраморным крошевом ступеньку. Полуденного света хватало не только на храм, но и на лестницу, где царили голубоватые легкие сумерки.

«Это было печально», – пробормотал Робер полузабытую песенку, и это в самом деле было печально и… маняще. Грязь и злобу принесли под эти своды люди, но они убрались вместе с горящими факелами и зимой. Разрушители найдут свою судьбу, все найдут, и всем воздастся, но только не здесь…

Робер прикрыл глаза, быстро открыл, потряс головой, прогоняя морок. Он не боялся, он хотел вниз, туда, где в колодец смотрится синеглазая фреска, а непонятные цветы пахнут летом и печалью. Эти лилии ждут покоя, спит печаль в лепестках левкоев, смерть коснулась рукою ложа, ни отдать, ни принять не может… Этим лилиям нету срока, этих струн не умолкнет рокот, память держит не то, что хочет, плачет полдень над ложем ночи, помнит полночь угасший полдень, ты не хочешь, но ты запомнишь… Ставшее неистовым желание поймать синий взгляд над темной водой вынудило разум вмешаться. Остановить, унять безумный порыв.

Только замедлив шаг, Робер сообразил, что бежал, догоняя черноволосую женщину на стене, а та, по-прежнему не оборачиваясь, спускалась в гробницу. Стройная белая шея, изящная рука поддерживает одеяние… Кем надо быть, чтобы так рисовать?! Кем надо быть, чтобы поднять руку на такое?

– Ты ее видишь? – спросил сзади Эрвин.

– Да… Это в самом деле фреска. Я тоже не верил.

Голубоватые сумерки становятся синими, верхний мир отдаляется, все явственней плеск воды и запах цветов, все трудней не спешить. Прошлый раз вода в колодце никого не звала, не пела, не помнила…

Вспыхнул фонарь; острый, словно клинок, луч разрубил чернеющую синеву. Золотистый клинок, когда-то утаенный плащом заката, пробуждение тайны спящей, стон отчаянья уходящих… Где далекая песня лета, тихий голос любви и света? Только шум тростников зеленых, безнадежность зеркал озерных, ив печальных седые пряди, ненюфары на водной глади…

Конец лестницы, исток песни, тьма и желтое пятно в ней. Фонарь в руках Эрвина, обычный фонарь, и от него обычный свет. Никаких острых лучей, никакой синевы. На полу – осколки надгробий, зимний плащ траурным флагом прикрывает гроб.

– Об этом герцог Придд не говорил.

– О чем?

– О том, что он отдал свой плащ Октавии.

Конечно, Валентин! Только он в тот день и был в трауре. Когда все, испугавшись понсоньи, бросились наверх, Спрут задержался и сделал то, что счел правильным. Никто не заметил, даже они с Альдо, а хоть бы и заметили, сочли бы за желание избавиться от ядовитой пыли.

– Эрвин, ты не посветишь? Я загляну в колодец.

Зимой влага пряталась в глубинах, теперь колодец полон до краев, того и гляди перехлестнет. Тянет свежестью, как летним вечером с озерных берегов. Так бы и стоять, вспоминая о зеленых листьях, поцелуях, ласковом шепоте… Рука сама опускается в воду, прохладную, чистую – набери и пей! Чист и потолок – ни фрески, ни пятен, зато в воде что-то белеет, только что не было, а сейчас возникло, то ли поднялось из глубин, то ли упало сверху… Цветок… Дикая лилия. Так вот чем дышит храм.

– Там цветок.

– Принесло водой. Колодец проточный.

Лилия так и просится в руки, но несут не из храма, а в храм. Пусть остается вместе с плащом Валентина, оказавшего мертвой королеве последнюю услугу. Вместе с мраморными змеедевами, тянущими руки к несбывшейся любви. В прибрежных тростниках до сих пор слышат их песни и их плач. Найери помнят, найери ждут…

– Идем, – окликает Эрвин, – мы уже все видели. Не стоит тревожить… вечное.

2

Пистолеты в самом деле были, причем именно морисские – Мартин не умел врать от начала и до конца, а мнение племянника его и прежде заботило. На оружие охотник денег не жалел, но хотел за них получить лишь самое лучшее или самое редкое. Руперт с сомнением глянул на бойкого торговца, а потом на дядю. Раньше лейтенант с радостью щегольнул бы осведомленностью, теперь хвастовство иссякло. Адъютанту Ледяного не к лицу выказывать кэналлийские знания, особенно перед судом.

– Я решу завтра. – Не дождавшийся ответа дядя поднялся, послав нежный взгляд раскинувшимся на вишневом бархате красавчикам. В ответ крайний пистолет призывно блеснул, словно женщина улыбнулась.

– Конечно, господин Фельсенбург! – закивал негоциант, укутывая сокровище. – Только, если это возможно, я хотел бы получить ответ утром. Барон Цвайфельхафт мечтает об этой паре. Конечно, я никогда ничего не сделаю в обход Фельсенбургов, и барон это знает, тем не менее…

– Тем не менее барону придется подождать нашего решения, – не выдержал Руппи, ибо хорошо перевалило за полдень, а дядя еще собирался взглянуть на рогатины.

Торговец подобострастно улыбнулся – Мартин был и останется графом, молодой Руперт станет герцогом. У кого он станет покупать оружие? А ведь станет! Все Фельсенбурги любят железо… Руппи усмехнулся чужим мыслям и снова сдержался, хотя шутка о том, что морисское оружие надо покупать у Кэналлийца, так и лезла на язык.

– Ну? – не стал терять времени охотник, разбирая поводья. – Что скажешь? На первый взгляд хороши. Можно было не мотать душу человеку, а сразу проверить бой…

Все. Мартин уже не мыслит себя без подмигнувшего ему оружия. Охотнику не до Олафа и не до Гудрун, дожить бы до утра и примчаться в Шек с деньгами, так стоит ли топтать нарождающуюся любовь? Сто́ит, потому что дядя достоин лучшего, и это лучшее он получит. Контрабандисты никуда не делись…

– Мартин, конечно, твое дело, но я бы их не брал. Оружие, безусловно, достойное, но не лучшее.

– Почему? – недоверчиво уточнил дядя и чихнул. Он часто чихал от солнца. – Лично я не заметил ни единого изъяна!

– Золотая насечка. Мориски все делают на совесть, но то, что они делают для своей войны, лучше того, что делается для чужой. Шады не терпят излишеств, но знают, что в Золотых землях падки на роскошь, вот и украшают то, что идет на продажу. Чаще всего золотом и теми камнями, которые сами называют «бессмысленными».

– Ты точно знаешь?

– Точно. Я видел настоящее морисское оружие. Оно очень простое, и оно редкость даже в Талиге, но достать можно. У кэналлийцев.

– Шварцготвотрум! – разочарованно ругнулся дядя, и Руппи решил не откладывать с контрабандистами. – И все равно хороши, зверюги! В конце концов, не каждая лиса – седая. Я их, пожалуй, возьму, хотя, конечно… Даже не знаю…

Дядя погрузился в размышления. Руппи очень надеялся, что он не забыл про расшатавшуюся подкову, которую придется менять на выезде из городка. Конечно, Франц – не Генрих, но его примутся расспрашивать, и в первую очередь о задержке. Мама так и не верит, что Гудрун никого не заманивала, а просто ходила во сне. То, что видел он сам, Руппи по возможности старался выкинуть из головы. Увы, картина была слишком впечатляющей, и потом о ней то и дело напоминали. Мама, бабушка, бдящие слуги, любопытствующие сестрицы… Зато они почти забыли про Олафа. Еще бы! Разве может сын оружейника тягаться с голой Девой Дриксен и уединившимся с ней братиком? Да еще в глазах воспитанных девиц.

Мысль вышла странной, веселой и стыдноватой. Особенно для адъютанта, в котором нуждается его адмирал. Руперт почувствовал, что краснеет, и зачем-то подмигнул шедшей навстречу хорошенькой мещанке. Та улыбнулась и очень мило присела.

– Руппи, – внезапно буркнул дядя, – слушай, что вы все-таки делали в библиотеке? То есть почему она была без ничего, а ты… Даже не знаю…

Лейтенант утратил дар речи, и хорошо, потому что сказать было нечего. Осталось пожать плечами и, уходя от ответа, развернуть коня к церкви Святого Руперта.

3

Вода, журча, изливалась из каменной пасти, переполняла бассейн, растекалась по наклонным, зеленым от водорослей плитам и двумя каскадами рушилась вниз. Полуденное солнце пронизывало водоем, позволяя видеть блестевшее на дне золото. Меди и серебра было не разглядеть, слишком быстро они темнеют.

– Не верится, что здесь глубже, чем у Дворцовой пристани. – Эрвин развязал кошелек и вытряхнул содержимое.

Монеты радостно сверкнули и канули в прохладную глубину. Плеснуло, колыхнулись широкие перистые листья. Робер провел руками по глазам и присел на мраморный край, глядя вглубь. Предоставленный самому себе нижний пруд стремительно зарастал. Надо чистить, иначе разбушевавшиеся растения захватят все, кроме водопадов…

– Будем надеяться, нам не помешают, – заметил расположившийся рядом Эрвин, – хотя говорить о делах здесь – почти кощунство. И все же придется. Мы в самом деле перешли на «ты»?

– Да, – кивнул Робер, – правда, я заметил только сейчас.

– Я тоже, – признался ноймар. – Странное место это подземелье, но все верно. Я собирался поговорить с тобой откровенно и предложить свою дружбу, но святая Октавия избавила нас от лишних слов.

– Пусть будет святая Октавия, – не очень уверенно согласился Иноходец, вспомнив лилии и змеехвостых плакальщиц. – Придд знает об этом храме больше, но я рад… Только одного друга я уже предал.

– Если я стану таким же, как покойный, можешь предать и меня. Мы на своих границах слишком хорошо помним Двадцатилетнюю, чтобы не доверять Эпинэ. К тому же ее величество в тебе не сомневается, а это сердце не обмануть.

– Катари судит о других по себе. – Растекшаяся по плитам вода походит на стекло, а водоросли колышутся, как женские волосы. Плеск водопада, листья кувшинок, солнечные блики… Не хочется ни думать, ни говорить, даже о самом важном. Остаться бы здесь одному до вечера… до осени… навсегда…

– Я, как ты заметил, вернулся раньше времени, – напомнил о себе Ноймаринен. – И я не считаю нужным откровенничать с регентским советом сверх необходимого.

– Судя по всему, новости не из приятных?

– Затрудняюсь ответить. Я мало смыслю в том, в чем смыслю мало, и я видел только кэналлийского наместника и Дорака. Если говорить о войне, то на юге дела идут приемлемо, на северо-востоке – отлично, а у нас, надеюсь, не хуже, чем предполагал отец. Савиньяк, старший Савиньяк, как ты уже знаешь, разбил в Кадане забравшегося туда Фридриха и, как ты еще не знаешь, на его плечах ворвался в Гаунау. Бергеры могут перевести дух и подставить плечо Талигу, зато «гусям» о медвежьей помощи лучше забыть. Маршал Севера Хайнриха не выпустит.

– Когда ждать Дорака? – Лионель не выпустит Хайнриха, но отпустит ли Хайнрих Лионеля? Сунуться в насквозь враждебную страну с небольшой армией… Для этого нужно быть больше чем Алвой, потому что Гаунау не Кагета.

– Вы в состоянии поддерживать порядок внутри Кольца Эрнани без помощи Дорака и кэналлийцев, которые нужнее в другом месте. Оллария получит боеприпасы, провиант и фураж. В разумных количествах, конечно, но другой помощи не ждите.

– Понятно. – Почему-то он не удивлен, не испуган и не возмущен, только какое «не хуже» предполагает Ноймаринен? «Не хуже», из-за которого Савиньяк по доброй воле лезет в медвежью берлогу, а сам регент, наплевав на столицу, гонит все, что может собрать, на север? Что ж, пусть Дорак идет в Придду, каждому – свое. Кому-то сдерживать дриксенцев, кому-то растаскивать горожан и мародеров, вешать, обещать, делить… – Если уладится с продовольствием и если вывести из Олларии и разоружить барсинцев и то, что осталось от Резервной армии, я смогу отпустить на север еще и Халлорана. Для поддержания порядка мне хватит королевской охраны, южан и людей Левия. В крайнем случае наберем милицию из горожан.

– Разумеется, лишняя кавалерия нам не помешает. – Эрвин сосредоточенно любовался прибрежными ирисами. – Предложи ты Халлорана месяц назад, я бы в него вцепился, но все не так просто. Алва отдал приказ, который кажется безумным, но это приказ человека, который знает больше нас. Дорак и кэналлийцы идут не в Придду, как ты, скорее всего, подумал. Они стоят у Кольца Эрнани так, словно внутри – чума. Скоро такие же кордоны установят и с востока, и с запада. Никто не пересечет границу без особого разрешения, так что Халлорану придется остаться с вами. Как и барсинским мерзавцам, хотя этих я бы разоружил и где-нибудь запер. Хлеб и мясо уже на пути из Валмона, но возниц и охрану на Кольце придется менять. С этим вы, я полагаю, справитесь?

– Да.

– Ты немногословен.

– Особенно для южанина, – подсказал Эпинэ и зачерпнул воды. На сей раз смерть от жажды ему не грозила, просто не пить из Драконьего источника было так же трудно, как не смотреть на Марианну.

– Придется лгать. Сегодня я тебе в этом помогу, но дальше ты останешься один. – Если Эрвин похож на отца, то Катарина опять права: Ноймаринены выстоят там, где другие упадут. – Ушедшие на север войска – это понятно и не вызывает в городе особой тревоги. Придда далеко, а война, без сомнения, будет выиграна, ведь ее величество объявила, что там – Ворон.

– Где он на самом деле?

– Был в Савиньяке, потом – у Кольца, сейчас должен говорить с морисками. При герцоге виконт Валме и небольшая охрана. Я надеюсь, что фок Варзов остановит Бруно. Если не на самой переправе, то не дальше Доннервальда.

– Новостей из Придды достаточно, чтобы объяснить регентскому совету, почему не придет Дорак. Больше узнают только Карваль, Левий и мэтр Инголс. В Талиге привыкли думать, что хуже, чем в начале Двадцатилетней, быть не может, но куда падать, всегда найдется… Или уже нашлось? Зачем мы спускались в храм? Что ты искал?

– Чуму. – Эрвин все еще смотрел на цветы. – Ту самую, от которой хочет отгородиться Алва. Придд обратил внимание на одну странность. Прежде чем разрушить храм, Альдо объявил, что дриксы возьмут Хексберг. Ровно через четыре дня буря уничтожила дриксенский флот. Многие из побывавших в гробнице погибли в Доре. Герцог Окделл уцелел, но был разрушен Надор.

– Позже, – уточнил Робер, – и там все вышло из-за подземного озера. Надоры продолжают трястись и сейчас, люди вынуждены уходить… Беженцам некуда деваться, только в столицу. На них приказ тоже распространяется?

– Само собой! – Ноймар не колебался. – Придется их заворачивать в Придду, я этим займусь. Я тебя обманул, лгать регентскому совету ты будешь один.

– Мы отправили к Лукку Окделла.

– Очень кстати, я его расспрошу. Придд не думает, что в гробнице нашли браслет Октавии. Шкатулка, которую вынули из гроба Франциска, была слишком плоской для браслета.

– Ричард тебе ничего не скажет. Эрвин, я понимаю, теперь не до сына Эгмонта…

– Тебе он дорог? Жаль, я слышал об этом господине мало хорошего.

– Это понятно: Дикон с Валентином – враги.

– Теперь ясно, почему Придд об Окделле вообще не упоминал. Я узнал о поступках сына Эгмонта от других людей, мои наблюдения подтверждают их выводы.

– И все-таки, когда все кончится… Когда все кончится в Олларии, я хочу отпроситься в Торку и взять Ричарда с собой. Под мою ответственность. Если регент согласен забыть, что натворили мы с Карвалем, Дикон тем более невиновен.

– Это не мое дело. Напиши отцу.

– Напишу, но сейчас вам с Окделлом лучше не разговаривать. Он… Понимаю, что это глупо, но он ревнует, а у ревности очень мало мозгов и очень много зубов.

– Любимая мамина поговорка. – Лицо Эрвина просветлело, как в начале разговора, такого странного и такого нужного. – Ты меня заставил пожалеть своего герцога. Я посмотрю на него еще раз и с дороги тебе напишу, но судьба Окделла – дело будущего, вы оба должны до него дожить. Алва без веских на то оснований не лишил бы нас резервов, а вас – свободы. Здесь трудно думать о дурном, но доски, ставшие одной из причин несчастья в Доре, накануне были крепкими. Так, по крайней мере, утверждает Придд, заметивший в Доре ребенка, который не отбрасывал тени.

– Я тоже видел эту девочку, – признался Робер. – Несколько раз. Она появилась в Ружском дворце, когда судили Ворона. Я встречал ее и раньше, только думал, что брежу. Это случилось в Алате перед тем, как я столкнулся с Осенней Охотой. Я рассказывал об этом господину Райнштайнеру, когда он меня арестовал. Похоже, барон мне не поверил, я и сам себе не верю…

– Ты меня весьма обяжешь, если расскажешь об этом мне, но сперва проясним с гоганами. Девушка, которую вы поручили герцогу Придду, ожидала несчастья на шестнадцатый день после коронации, но ничего не произошло. Ничего, что было бы заметно. Это так?

– Как будто… Разве что в Нохе появились призраки. Такие, как в Лаик. Сначала я думал, что они приснились сестре, но о них говорят многие. Звонит колокол, монахи выходят на площадь перед храмом… На ту площадь, где сперва растерзали Айнсмеллера, а позже погибли Альдо и Моро, но тогда призраки уже появились. – Неужели в бреду он видел Ноху или это была Дора? Старые аббатства так похожи – глухие стены, плесень и холод.

– Я бы хотел на них взглянуть, но беженцы ждать не будут. Возьми это на себя. Я не слышал, чтобы призраки куда-то перебирались, но что сумел Валтазар, могут и монахи Лаик… Если это они, их мог привлечь оживший монастырь, а вдруг это другие? Проверишь?

– Конечно. И Лаик, и Ноху. Я тебе напишу.

– Письмо передашь с моим человеком, он будет у тебя недели через две с новостями о беженцах и Окделле, а сейчас расскажи-ка мне о договоре с гоганами.

– Еще были «истинники», – твердо сказал Робер. – Они хотели заполучить Ноху, и они же убили епископа Оноре и магнуса Славы Леонида. Эрвин, как хочешь, но поедем к Данару или еще куда-нибудь. Здесь я не могу говорить о такой мрази.

Глава 12

Дриксен. Окраина Шека

400 год К.С. Вечер и ночь с 10-го на 11-й день Весенних Молний

1

Последний раз вздохнул орган, старенький священник дрожащим добрым голоском попросил немногочисленную паству думать о Создателе и сверять свои порывы с волей Его и ушел. Дядя Мартин чихнул и поднялся с отполированной благочестивыми задами скамьи, подавая знак племяннику и слугам. Можно было выходить, но Руппи, подчинившись вышеупомянутому порыву, решил порадовать знакомых с детства святых. Мартин пожал плечами и, грозно чихая, направился к выходу. Руппи, торопливо разделив купленные свечи между святым Рупертом, святым Олафом и… святым Ротгером, выскочил на улицу. Начинало смеркаться, и дядя громко – чуть громче, чем требовалось, – напоминал, что герцогиня будет волноваться. Руппи кивнул и вскочил в седло, надеясь на родича, но в глубине души терзаясь сомнениями.

Небольшой отряд буднично порысил к Восточным воротам. Городок тонул в поздней весне. Торговые и ремесленные кварталы весело подмигивали желтыми окошками, пахло сиренью и немудреной едой. В «Рогатом муже» лихо стучали кружками и распевали о том, как рыжий Клаус выбрал невесту, но никак не выберет новую шляпу. Захотелось свернуть и перекусить хотя бы хлебом с сыром. Руппи оглянулся на слуг, почесал нос, и тут зильбер начал припадать на заднюю ногу – Мартин был не из тех, кто идет за рыбой, позабыв о неводе.

Подкова держалась на двух ухналях,[5] и расхлябалась она раньше, чем следовало, но бывший адъютант старины Ади не растерялся. На ходу меняя диспозицию, он спешился и крикнул на помощь Франца. Мамин соглядатай воочию узрел почти отвалившуюся подкову и вместе с дядиным Вальхеном повел зильбера к кузнецу, сетуя на нерадивость ни в чем не повинного конюха. Второй надсмотрщик с тоской взглянул на вывеску и повернул к воротам – предупреждать герцогиню. Остальные, сияя, заворачивали к «Рогатому мужу» – Мартин решил использовать задержку для ужина.

– Мы еще успеем съесть заячье рагу, – с довольным видом постановил охотник. – Или тебе кусок в рот не лезет?

– Лезет, – не стал кривить душой Руппи, – и даже не один. Вот перед боем я есть не могу…

– Перед боем есть вредно, – одобрил дядя. – Хуже нет получить пулю в набитое брюхо. Тут, между прочим, есть второй выход – муж, он не просто так рога отрастил. Поедешь на Крабе, он двужильный, даром что бочить любит. Нипочем не догадаешься, что Краб к бойням и обратно мотался, а не сено хрумкал.

– Я быстро…

– Ты? – возмутился Мартин. – Так я тебя и пустил!

– Да что со мной может быть?

– С тобой – ничего, а со мной, если ты с Олафом в Эйнрехт удерешь, будет. Даже не знаю…

– Какой Эйнрехт?! Мы же не должны видеться до суда.

– Это ты сейчас помнишь, – отрезал охотник, – а поговорите – и забудешь.

…Когда, расправившись с рагу и обсудив-таки библиотечного Фридриха, они выбрались из кабачка, стены складов и мастерских почти слились с ночной тьмой. Луна, как нарочно, шмыгнула в облака, но Мартин в потемках видел едва ли хуже кошки. Руппи оставалось лишь держаться рядом. Выехать из города труда не составило, стража в Шеке у ворот появлялась лишь во время ярмарок – собирать пошлину. Пару минут рысью вдоль стены, и вот она, развилка, прямо – Фельсенбург, направо – бойни.

– Мы не рано? – шепнул Руппи, тщетно вглядываюсь в темноту.

– Вовремя, – утешил охотник. – Это они, похоже, запаздывают. Не споткнешься? Даже не знаю… Фонарь зажечь?

– Нет, я дойду.

Глаза не спешат привыкать к темноте, но место здесь ровное, утоптанное. Повернуть направо, пройти вдоль забора, пересечь площадку, на которой по осени коновалы осматривают скот… Если Диц все понял правильно, Олаф уже ждет у сараев.

– Фонарь дать? – Забавно все-таки смотреть на всадника с земли, особенно в темноте!

– Обойдусь. А если их там нет?

– Если нет, вернешься в харчевню, а я поищу.

Темнота понемногу распадается на землю, стены и пустоту. Кажется, ближе к забору что-то есть, что-то живое… Нет, тихо.

Руппи поправил шляпу, в последний раз оглянулся на Мартина и пошел по утрамбованной множеством копыт земле, от которой отреклись даже одуванчики. Вот и площадь. На всякий случай положить руку на эфес и замедлить шаг… Впереди вновь что-то шевельнулось. Вспыхнул огонек. Фигура в плаще с капюшоном держит потайной фонарь, чуть дальше, у сараев, стоит кто-то еще, выше первого и как будто худее. Света хватает лишь на то, чтобы вырвать у ночи силуэты, с дороги не увидишь даже отблесков.

Высокая, такая знакомая фигура, еще более знакомо придерживая шпагу, делает шаг вперед. Все в порядке!

2

Ледяной с Дицем шли медленно, старательно обходя всякий хлам, и все-таки Олаф споткнулся – он и до раны видел в темноте не слишком хорошо. Руппи невольно ускорил шаги, почти побежал к своему адмиралу. Звякнуло, весело блеснул предвесенний снег, заржал убитый по зиме зильбер… Лейтенант обернулся и чуть не налетел на полуразвалившуюся бочку, которую не успел разглядеть. Вот ведь пакость! Преграда плевая, обойти – дело секунды, но рядом еще и камни с кольцами. Привязывать скот.

– Будет весело, очень весело! – Радостный звенящий голосок рассекает тишину. – Тебе понравится… Ты поймешь, сейчас ты все поймешь…

Смех за спиной. Звон. Порыв ветра. Диц хватается за шпагу, Олаф – за голову. Оба замирают. Адмирал с премьер-лейтенантом молчат, молчит и Руппи. Странно и резко кричит невозможная в горной ночи чайка, мимо проносится что-то темное. Летучая мышь? Шляпа! Чья? Издевательский свист ветра подхватывает чужое оханье и сдавленную ругань, мгновенно переходя в вой. Грабители? В Шеке?! Даже не смешно…

На зубах скрипит пыль, какие-то деревяшки грохают о забор, вновь орет непонятная чайка.

– Засада!!! Хельмут, уводи Ледяного! Живо!!!

Фельсенбург прыгает к стене, прикрывая левой рукой глаза от пыльного вихря, а правой выхватывая шпагу. Потому что люди за спиной никак не могут быть друзьями! Кто добыча? Олаф? Они все?! И где Мартин?! Неужели…

Тяжелое тело с неистовой силой врезается в камень слева… Всего в паре шагов. Треск костей пробился даже сквозь завывания разъяренного ветра.