По ту сторону штор

Главной проблемой при подъёме к носу корабля для меня стали ступени, так как забираться по ним, когда корабль находился чуть ли не в вертикальном положении, было очень сложно, но, держась мёртвой хваткой за перила и рассчитывая каждый свой шаг, мне всё же удалось преодолеть это, как мне вначале показалось, непреодолимое препятствие. Поднявшись на площадку носа корабля, я схватился за бушприт, развернулся и начал смотреть на всё расширяющуюся трещину в палубе. На секунду мне показалось, что я видел в тёмной бурлящей воде огромную пасть, похожую на пасть пираньи, но только в несколько тысяч раз больше.

Корабль тем временем шёл ко дну, причём довольно быстро, и единственное, что мне сейчас оставалось, так это прыгать в воду. Глубоко вздохнув, я забрался на бушприт и пошёл к его концу. Воронка внизу становилась всё шире и глубже, будто желая достать до самого дна. Она была похожа на огромную пасть, желающую сожрать мой корабль, мою команду и меня целиком. Я очень боялся, что, когда я попаду в воду, воронка засосёт меня и я больше никогда не увижу свет звёзд, но, обернувшись и посмотрев на тонущий корабль и на тени, что прыгали в пучину волн, я всё же решился. Держась одной рукой за бушприт, чтобы не упасть, я выпрямился, закинул руки назад, как делают опытные пловцы, и прыгнул в воронку, при этом вытянув руки вперёд в виде стрелы. Ледяная вода сразу приняла меня, и на несколько секунд мне показалось, что я потерял сознание, так как, окунувшись в бушующую пучину, я тут же услышал ангельское пение, которое раздавалось из глубин океана. Добравшись за несколько рывков до поверхности воды и вытащив из неё голову, я глубоко вдохнул ртом, вбирая в себя жизненно важный воздух. Тогда мне пришло в голову, что находился я под водой не несколько секунд, а несколько минут, если не больше. Странное ощущение… хотя я не мог исключать, что всё было не так.

Сразу, как только я высунул голову из воды, воронка подхватила меня и начала закручивать, приближая меня к своей середине. Этого я и боялся больше всего, хотя и знал в глубине души, что этого было невозможно избежать. Попытки выплыть из воронки не приносили ровным счётом ничего, так как напор воды в ней был такой сильный, а размер её был такой огромный, что все мои усилия были абсолютно напрасны.

Я закрыл глаза и начал лихорадочно шептать замершими и, скорее всего, синими, губами, повторяя снова и снова: «Что же мне делать? Что же мне делать?».

Моя участь была предрешена: я умру, и умру страшной смертью. Я умру под напором миллионов галлонов воды либо в пасти чудовища из давно забытых легенд. В отчаянии я продолжал свои попытки выплыть из воронки, при этом с каждой секундой всё больше возмущаясь и злясь от того, что все мои усилия были напрасны, а голос, шепчущий у меня в голове, всё повторял и повторял насмешливым тоном: «всё, всё, всё, всё, всё, всё, всё».

Когда силы мои начали иссякать, я бросил свои попытки выбраться из воронки. Через несколько секунд откуда-то снова раздался чудовищный рёв, после чего я начал лихорадочно бегать глазами по воде, желая увидеть источник этого звука. Вскоре я остановил свой взгляд на одной точке… и у меня перехватило дыхание от ужаса. Страх, который я до этого испытывал, не шёл ни в какое сравнение с тем, который мне «посчастливилось» испытать сейчас. Настоящий животный ужас, окутавший меня с головой, заставил меня поверить в то, что от страха можно умереть, потому что я чувствовал, что был на грани. Я увидел, что ко мне со стороны тонущего корабля плыл червь огромных размеров, который своей гигантской мордой действительно напоминал пиранью, но только с длинным гибким телом.

– Господи! – прошептал я и зарыдал от страха, как ребёнок. – Господи, спаси меня!

Огромная пасть чудовища раскрылась и обнажила тысячи огромных зубов, готовых разорвать, раскромсать и растерзать меня. Но боялся я по большей части не их, а глотки, чёрной глотки монстра, которая была похожа на глубокий бездонный колодец.

– Господи, пожалуйста! – прохрипел я что есть мочи, барахтаясь в ледяной воде. – Я… я не хочу! Выпустите меня! Я не хочу так умирать!

Сердце моё застучало чаще, глаза начали опутывать красные нити.

– Я… не хочу…– прошептал я, и, сопровождаемый тихим ангельским пением, начал погружаться на дно.

***

Раздался стук откуда-то издалека… и я открыл глаза. После этого я приподнялся на локтях, схватился рукой за грудь и начал с жадностью вбирать в себя воздух, будто до этого меня кто-то душил, а сейчас решил сжалиться и разжал свои руки. Первые несколько секунд из-за разноцветных пузырьков перед глазами я совершенно ничего не видел, и, как только они исчезли, по моей голове тут же будто ударили чем-то тяжёлым, и пульсирующая боль в висках и в жилках над бровями снова вернулась ко мне. Подвинувшись чуть ближе к кровати и прислонив к ней голову, я протёр глаза кулаками, а затем, прищурившись, посмотрел на дверь. Она снова была подпёрта стулом. Я не пытался вспомнить то, что было до того, как я отключился, и как мне всё же удалось забежать в комнату, да и ещё к тому же успеть закрыться. Вместо этого я начал улыбаться, как ребёнок, и заворожённо крутить головой, при этом думая о том, какая же всё-таки прекрасная у меня комната, как сильно она меня оберегает, как защищает от всего на свете. И ещё я думал, что было бы прекрасно остаться здесь навсегда, ведь если бы я остался здесь навсегда, то мне не пришлось бы больше бояться, выживать в этом дурацком мире и, главное, бегать от своей же собственной матери. Надо было только найти способ доставлять сюда провиант, а также решить вопросы с другими, не менее важными вещами.

«Что со мной? – подумал я. – Что же это я, головой что ли поехал?»

Но этот вопрос, как и многие подобные, выветрился из моей головы практически сразу же, как только появился. Я пытался настроиться, пытался выйти из этого странного расслабленного состояния, но стоило мне начать обдумывать что-то действительно важное и серьёзное, как я практически тут же переключался на другую, более приятную мне в данный момент тему, так как все серьёзные мысли были наковальнями, ударяющими мне по голове, а другие, менее серьёзные, – мягкими подушками. Я уже обдумал практически все возможные варианты того, куда можно будет поставить в комнате холодильник и где можно будет сделать чёрные ходы, но тут вдруг услышал странный гул, раздававшийся откуда-то сзади, со стороны окна, будто кто-то кричал охрипшим голосом. Мои ноги и руки тут же стали словно ватными, их просто парализовало от страха. Единственное, что сейчас я мог, и единственное, что мне оставалось, так это повернуться назад и посмотреть, что издавало такие звуки.

– Давай, ты сможешь! – очень тихо прошептал я и сделал это, то есть, обернулся.

Увидев то, что стояло возле окна, я выдавил из себя тихий хрип, вскочил с пола, развернулся и попятился назад, к двери. Вместе со мной в комнате была женщина в сером халате и с чёрными, как смола, волосами. Рот женщины, из которого доносился хрип, был неестественно широко раскрыт, а само её лицо было покрыто огромным количеством морщин. У женщины не было зрачков, но я всё равно каким-то образом знал, что она смотрит на меня, прямо мне в глаза, и от этого становилось очень жутко.

Дрожащими руками я нащупал за собой стул, после чего откинул его в сторону, открыл дверь и попятился в коридор, не смея даже на долю секунды отвести взгляд с завораживающих и, одновременно пугающих глаз женщины.

Пришёл я в себя только возле вешалок. Воспоминание о том, как я до них добрался, каким-то образом вылетело у меня из головы, и у меня создалось впечатление, что по пути к ним я отключался.

***

В тёмном коридоре, как и во всей квартире, стояла гробовая тишина. Я не сразу понял, что хрип из комнаты уже не доносился. Дошло это до меня только через несколько секунд. Находился я в полнейшем смятении и чувствовал себя в коридоре не очень уютно. Мне одновременно не хотелось тут задерживаться ни одной лишней секунды, но и одновременно не хотелось возвращаться в спальню – по понятной причине. Но так как этого пугающего хрипа больше не было слышно, я всё же решил рискнуть и, широко раскрыв глаза, чтобы можно было хоть что-нибудь разглядеть во тьме, пошёл приставными шагами к двери в ванную. Практически всякий раз, когда я наступал на пол, тот отзывался унылым пением, и почти каждый раз после таких низких нот я вздрагивал и поворачивался к двери в зал.

Добравшись до своей цели, я заглянул через полуоткрытую дверь в свою спальню. Возле окна на этот раз никого не было. Немного помедлив, я в конце концов подошёл к двери своей комнаты, по пути оборачиваясь всякий раз, как наступал на скрипучую доску, и осторожно выглянул из-за неё. За ней, как и во всей комнате, не было никого.

Слегка подрагивая от страха, я пробрался в спальню, запер за собой дверь и вернул валяющийся недалеко стул на своё законное место, то бишь к двери.

Итак, первая проблема была решена: я внутри своего мини-форпоста, а это значит, что никто с ножом наперевес на меня не нападёт. Теперь меня волновало только одно: куда делась та женщина в сером халате, которая ещё совсем недавно стояла возле окна?

Подняв с пола «жука», я посветил под кроватью и, никого там не обнаружив, обошёл кровать слева и осмотрел шторы и зону возле окна. Там тоже никого не оказалось. Теперь только шкаф оставался последним местом, куда можно было спрятаться. Нервно сглотнув, я осторожно приоткрыл его дверцу и… кроме своих курток, плащей, свитеров и рубашек, висящих на вешалках, ничего там не увидел.

На меня вдруг навалилась ужасная тоска и усталость, и, снова обойдя кровать, я медленно опустился на неё.

– Что же это такое было? – спросил я себя и протёр уставшие глаза рукой.

Попытавшись вспомнить тот момент, когда проснулся и побежал от этой странной женщины, я вдруг понял, что этот самый момент как-то странно запечатлелся у меня в памяти. Как-то… немного мутно, будто произошло это давным-давно или просто мне приснилось, тогда как всё, что происходило до и после этого, сохранилось у меня в памяти в виде куда более четких картинок.

– Этого… не может быть! – прошептал я и начал быстро-быстро тереть лицо руками и трясти головой. – У меня уже, похоже, глюки начались от… усталости и… и всего этого безумия. Надо… я… мне надо просто успокоиться. Просто успокоиться и… побыстрее покончить с этим делом.

За окном было всё ещё темно. Казалось, что стало даже темнее, чем было, хотя, по моим подсчетам, уже давно должно было начать светать.

– Время как будто остановилось, – прошептал я в полубреду, сам не понимая, что говорю. – Остановилось… для нас. Я так давно тебя не видел, так давно не проводил время с тобой… И вот ты здесь, снова со мной… и чем же я недоволен? Тем, что ты не в себе? И что, неужели из-за этого я от тебя отвернусь?

Я вздохнул и посмотрел в окно, на красивую серебряную луну, висящую на небе и освещающую большую часть моей маленькой комнатушки.

– Ты бы так не поступила, – добавил я и в завершение своего странного монолога опустил голову и обхватил её руками.

Не знаю, сколько я так просидел, – минуту, час, а может быть, и целую вечность. Когда сознание вновь вернулось ко мне, я медленно поднял голову, поднес свои дрожащие бледные руки к глазам, посмотрел на них несколько секунд, а затем взъерошил ими волосы. Вид у меня, скорее всего, стал, как у какого-нибудь сумасшедшего профессора, но на это мне было плевать. Да и, собственно говоря, какая вообще разница, как я сейчас выгляжу? Я посидел молча ещё несколько минут, думая о чём-то и пялясь на противоположную стену, и затем шёпотом произнес:

– Остался зал. Если не будет в зале, то останется ещё два места, но их оставлю на потом. Сейчас зал.

Произнеся это, я медленно поднялся с кровати – на моё действие она отозвалась громким скрипом, который в тихой квартире мне показался чересчур громким, – после чего взял лежащий рядом фонарик в руку и включил его. Отодвинув в сторону прислоненный к двери стул, я выглянул в коридор и направил в его тёмную глубину луч «жука». Не заметив ничего необычного, я перенаправил свет на мамину спальню. Там тоже не было никого.

Нервно почесав правую руку, я раскрыл свою дверь чуть шире и, выйдя в коридор, направился мимо стеклянного шкафа к вешалкам. В конце коридора была дверь на кухню, дверь в зал, главная дверь и вешалка для верхней одежды в правом дальнем углу. И там тоже не было никого. Все двери там были закрыты, и за каждой из них могла стоять она, готовая в любой момент накинуться на меня. Осмотревшись, я подошёл к двери в зал, приложил к ней ухо и, не услышав ничего, медленно её приоткрыл и направил луч света сначала в зону за дверью – чисто, – потом в середину зала, в сосредоточение мрака. Шторы здесь, как и во всех комнатах, кроме моей, были задвинуты, но в этой комнате они были значительно темнее, чем, например, в маминой спальне, так что тут без стороннего света была бы непроглядная темнота. Убедившись, что в комнате никого нет, я вошёл в неё, закрыл за собой дверь, затем подпёр дверь за собой рядом стоящим креслом и двинулся к шторам. Дойдя до них, я резким движением раздвинул их в стороны. Лунный свет тут же ворвался в зал и упал практически на всё, что в нём было (по крайней мере, на всё, до чего мог дотянуться): на пол, на книжные шкафы справа от меня, на диван напротив них, на маленький столик у противоположной от окна стены и на софу, стоящую справа от стола. Свет с непривычки мне показался настолько ярким, что я тут же закрылся от него рукой и посмотрел на огромные шкафы, забитые книгами, которые остались ещё от давно умершей бабушки. Её коллекцию пополняла и тётя, собравшая благодаря своей страсти к чтению книг на ещё один шкаф, который она поставила рядом с первым. Книги в обоих шкафах сильно разнились: бабушкин шкаф, что был слева, был наполнен бессмертной классикой наших писателей, тогда как шкаф тёти, стоявший справа, был в основном забит книгами на военную тематику, а также детективами. Тётя обожала книги о Второй мировой войне, фильмы о Второй мировой войне, в общем, всё о той войне. Я даже помню, что однажды в шутку сказал, что, если бы не было войны, тёте вообще нечего было читать. Они ещё тогда рассмеялись и долго мне потом припоминали эту шутку. Не сказать, что я так уж хорошо знал тётю, но, встречаясь, мы всё равно беседовали, как старые знакомые.

Зал, освещённый лунным светом, был уже не так мрачен, как до этого. Постояв ещё немного на одном месте и осмотревшись, я в конце концов решился взяться за дело. Работы предстояло много: зал был не только самой большой комнатой во всей квартире, но и самой, так сказать, заполненной. Главной проблемой, конечно, были большие книжные шкафы, которые под лунным светом казались больше и величественнее, чем при другом освещении.

Во время обыска зала я часто замирал и прислушивался. Я знал, что она не могла никак сюда попасть – по крайней мере, так, чтобы оставить меня в неведении, – однако делать это всё равно считал необходимым. Знание о её местоположении в любой момент времени было важно для меня, потому что, не зная, где она находится в определённый момент, я мог попасть в её ловушку.

В зале я обыскал всё, и вновь телефон мне найти не удалось. Встав посередине комнаты, я поднял голову и потёр виски. Глаза мои снова начали закрываться от усталости, сон в очередной раз тянул ко мне свои руки, однако, несмотря на то, что находился я в относительной безопасности, я всё равно всеми силами старался не уснуть. Сон для меня в эту ночь стал опасным, запретным… но притягивающим. Как наркотик, который каждый день требует себя принять. И вот, не повинуясь ему, я чувствую ломку, настоящую. Голова будто молит: «Ложись, Денис, на диван и спи-и-и-и-и. И спи-и-и-и-и-и». А я говорю – нет, потому как мне страшно. Мне страшно уснуть… и не знать, что в это время происходит с моим телом. Может быть, пока я буду спать, в комнату кто-то тихонько проползёт и перегрызёт мне горло. А я продолжу спать, и сон мой никогда не закончится, и я всегда буду думать, что того мира нет, что сон, который уже мне не будет казаться сном, – это реальность. И ещё страшней мне становится от того, что в глубине души я чувствую, что это на самом деле не так уж и плохо в данной ситуации. Смерть во сне – самая безболезненная из смертей. Я просто продолжу спать… даже не зная, что мёртв. Это ведь лучше, чем умереть в муках, правда? Намного лучше. И мир, в который я попаду, уснув, и в котором останусь и после смерти, встретит меня с распростёртыми объятьями, и, может быть, мне даже удастся его спасти пару раз от, казалось бы, неминуемой гибели. Или, наоборот, я погружу его в вечный мрак, окуну в страх и мучения и оставлю навсегда под гнетом миллиардов галлонов безумия. О да, это ведь лучше, чем…

– Так, всё! Хватит! Хва-тит! – прохрипел я, после чего вскочил с дивана, на котором до этого лежал, положив голову на его мягкий подлокотник, и принялся тереть кулаками глаза.

Сон снова чуть не сковал моё сознание, однако я сдержался и не поддался ему. Мысли о смерти, о бесконечном сне и обо всём прочем, которые ещё минуту назад казались мне не такими уж и плохими, теперь ужасали меня, и сейчас я корил себя за то, что вообще пропустил их в своё сознание.

После такого сильного эмоционального всплеска усталость вновь начала накатывать на меня, однако, к счастью, в этот раз я не думал о смерти. Кажется, сейчас я вообще ни о чем не думал и следующие слова, произнесенные мной, вылетели прямиком из глубин моего подсознания:

– Смерть – это не выход, – прошептал я. – Если человек, ища выход из лабиринта, вдруг падает на колени и решает остаться в таком состоянии до тех пор, пока не умрёт, то таким образом он не выходит из лабиринта. Он попросту сдаётся. И пока у меня остаётся хотя бы маленькая искорка надежды, я должен продолжать бороться! Да, должен!

После этих слов я медленно, переваливаясь с ноги на ногу, подошёл к двери, отодвинул кресло, причём даже не постаравшись сделать это как можно тише, небрежно распахнул дверь и, продолжая шататься, пошёл к своей спальне.

Добравшись до вешалок, я остановился. Этой ночью я, идя по коридору, часто останавливался и вслушивался, когда меня что-то беспокоило, и неважно, что это было – звук, странный запах либо просто странное ощущение, – и чаще всего я не сразу понимал, что же всё-таки меня обеспокоило на этот раз. Сейчас случилось то же самое: я не знал, почему остановился, но раз я это сделал – значит, на то была причина.

И вдруг мои глаза раскрылись шире от удивления и страха, а ноги задрожали. Туманные мысли в моей голове развеялись и забылись, и я понял, что стою посередине коридора, освещённый светом с кухни. С той стороны также слышалась задорная песня, которая… казалась мне смутно знакомой. Ситуация для меня была настолько неожиданной и неестественной, что я не знал, как на неё реагировать, и не находил в себе сил повернуть голову. Единственное, что я сейчас мог, так это слушать, и я всеми силами старался понять смысл песни, но почему-то не мог этого сделать. Как бы я ни старался, как бы ни напрягал своё внимание и слух, смысл всё равно ускользал от меня, растворялся в тумане из непонятно чего.

Через некоторое время, продолжая слушать песню, я услышал ещё один странный звук, не похожий по тону и такту на пение. Он скорее походил на речь. Она также была непонятна мне, хотя и говорили, как мне показалось, на родном мне языке. К источнику говора через несколько секунд присоединился ещё один, затем ещё, и вскоре из кухни начало раздаваться как минимум восемь голосов, которые слились в одну неразборчивую массу. Неизвестные говорили друг с другом, подпевали песне, даже, казалось, спорили о чём-то, и их говор с каждой секундой становился всё громче. Вскоре во мне зародилось сильное чувство дежавю, будто в такой ситуации я уже бывал, и бывал не раз. Мне было по-прежнему очень страшно, но уже не так, как прежде. Чувство страха перебило перевешивающее его любопытство, и, почувствовав, что ничто больше не сковывает моё тело, я повернул голову вправо и увидел, что на кухне… собралась почти вся моя семья! Неизвестно как, но в маленькой комнатушке уместились многие мои родственники: бабушка по линии матери, одетая в своё любимое зелёное платье; дедушка, танцующий с моей тётей (бывшей хозяйкой этой квартиры); отец – как обычно, уже пьяный до беспамятства и отплясывающий на столе; бабушка по линии отца, выглядящая на сумму возрастов всех собравшихся, и куча других родственников, про которых я совсем ничего не знал и которых видел от силы два-три раза в жизни. Все были пьяные, все были весёлые и красные. И почти все танцевали.

Где-то полминуты никто вообще не обращал на меня внимания. Все были слишком заняты весельем и танцами, но через какое-то время из толпы, пританцовывая, вышла бабушка, одетая в зелёное платье, которое было покрыто узором из маленьких треугольных камешков, и громким голосом, чтобы перекричать веселящуюся толпу, предложила мне выпить чаю.

После того как она, наклонившись и опершись руками на свои колени, сказала мне это, я вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, будто кто-то взял и одним махом отсёк от моей жизни лет семь-восемь и вернул меня во время моего беззаботного детства. Я даже вроде начал мыслить, как мыслил семь лет назад, и начал чувствовать, как чувствовал себя в то время, когда любое мелкое для моего нынешнего возраста происшествие казалось мне катастрофой мирового масштаба.

Продолжая дрожать, но уже не так сильно, как до этого, я слегка наклонился вправо, посмотрел несколько секунд на веселящуюся толпу, после чего вновь взглянул на бабушку и прошептал: «Нет».

– Что? Не будешь? – громко переспросила она и наклонилась чуть ближе ко мне, чтобы лучше меня слышать.

Я повторил чуть громче, но с хрипом – как же глупо это звучало! – и отрицательно качнул головой, чтобы бабушка на этот раз точно меня поняла.

– Ну, иди спать тогда. А то… что тебе тут с нами делать? – сказала она и, улыбнувшись, взъерошила мне волосы, после чего выпрямилась, развернулась и присоединилась к танцующим, уже, наверное, и забыв о нашем разговоре и о том, что меня вообще здесь видела.

Бабушка ушла, смешавшись с другими такими же танцующими, а я продолжил стоять на месте и смотреть на всю эту разгорячённую толпу на кухне, состоящую будто не из людей, а из животных, что отражалось в их поведении. Они то сновали туда-сюда по комнате, выкрикивая что-то неразборчивое и хохоча; то вдруг ни с того ни с сего останавливались и начинали спорить о чём-то с кем-то (может, с самими собой), при этом еле-еле выговаривая слова и с жаром жестикулируя; то вдруг, тряхнув головой – будто бы проснувшись ото сна, – хватали кого-нибудь за руку и, закатываясь смехом, закручивали того в танце. И это было далеко не всё, что они делали, так как иногда они вытворяли такую хрень, из-за которой здравомыслящему человеку захотелось бы провалиться под землю от стыда. Всё это было до ужаса омерзительно, но самое главное было то, что они этого не замечали либо не хотели замечать. Они много, конечно, работают и заслуживают разрядки… да только ума у них хватает только на то, чтобы напиться, тем самым затуманив свой разум, и забыть про всё на свете. Возможно, с одной стороны это не так уж и плохо, но с другой – выныривает девятилетний мальчик по имени Денис, стоящий в коридоре и смотрящий на всю эту ахинею. Родители – примеры для их детей, их герои и боги, но когда эти самые боги в глазах ребёнка опускаются до свиней, у того меняется мировоззрение, и родители уже не становятся для него авторитетом. Если раньше он во всём соглашался с ними, даже не думая о том, что в словах родителей могут быть огрехи и несостыковки с действительностью, то теперь ребёнок в отношении всех – или почти всех – родительских сторон и мнений становится нигилистом. Он спорит, он кричит, он обижается и, доказывая свою правоту, приводит весьма значительные и логичные аргументы – по его мнению, разумеется, – но они все разбиваются об жестокое родительское «всё, я так сказал!», что делает ум ребёнка более узким и прямым, не давая ему творчески мыслить и выходить за рамки учебников и жизненных формул. К счастью, я понял это достаточно рано, чтобы не поддаться этому влиянию, и на протяжении всей своей подростковой жизни противоборствовал родителям, которые очень часто меня просто бесили своей глупостью и невежественностью, но однажды…

По моей щеке протекла слеза и громко стукнулась об деревянный пол. Я на секунду опустил глаза, а затем снова поднял их и посмотрел сквозь слёзы на танцующую толпу, которая представлялась мне теперь кучкой мутных пятен.

– Однажды мы сильно поссорились, – очень тихо прошептал я, чтобы свои слова мог расслышать только я, – и… я сказал, что больше не хочу их видеть! – Брови мои сдвинулись, глаза наполнились яростью при этом воспоминании. – Я уехал от них и на время переехал к своему другу, живущему в своей квартире в городе, и… и мы с родителями больше трёх месяцев не разговаривали… – Ярость отошла и из глаз полились слёзы. – И когда мама заболела и её увезли в больницу, я… я ни разу…