Невидимые волны

Кроме того, в первые же дни хозяйствования Василия Алексеевича обнаружились новые сюрпризы в мошенническом ведении дела бывшим бурмистром. Не говоря уже о разных мелких грехах – кумовстве и лицеприятиях, практиковавшихся этим вершителем крестьянских дел, перед Василием Алексеевичем раскрылась еще одна грандиозная плутня Ивана Макарова. В одной из маленьких экономий имения, в стороне от дороги, в лесу, обнаружилось целое тайное гумно со скирдами хлеба, которые не были введены в учет по конторе имения и которые Иван Макаров приберег было себе, чтобы потом втихомолку перемолотить этот хлеб зимой в свою пользу и взять за него деньги. Василий Алексеевич, обнаружив это, сейчас же удалил того старосту, который участвовал в этой плутне бурмистра. Когда о найденном тайном гумне узнал от сына старик Сухоруков, узнал об этом новом для него мошенничестве Ивана Макарова, обнаруженном в дополнение к тому, что раньше ему самому было известно, он очень рассердился и решил было даже принять меры к ссылке Ивана Макарова в Сибирь на поселение, но Василий Алексеевич уговорил старика все это простить и предать забвению, оставив Ивана Макарова на положении сосланного со своим семейством в дальней Грязновке и лишенного теперь всякой власти. Найденное тайное гумно представляло немалую ценность. Теперь старик Сухоруков сразу ощутил, какую пользу приносит его сын, взявшийся за ведение хозяйства в Отрадном.

Но все это было еще только началом деятельности молодого Сухорукова. Главное у Василия Алексеевича было впереди. Когда он приведет в порядок дела по имению, он займется тогда уже самими крестьянами, займется их благоустройством.

Надо сказать, что в те времена опека помещиков над крепостными была очень велика. Внутренняя жизнь крестьян вполне зависела от господ. Крестьяне владели данной им от помещиков землей на общинном праве; дела их решались крестьянским сходом, но постановления схода приводились в исполнение лишь с утверждения помещика или его представителя. Василий Алексеевич принял для себя за правило лично входить в эти дела. Прошло только две недели с тех пор, как молодой Сухоруков взялся за управление имениями отца, и вот уже два крупных крестьянских дела были разрешены на сходах при его присутствии, и он оказал здесь свое влияние. На сходах при его участии закончены были два семейных раздела крестьян. Василию Алексеевичу нравилось, как старики схода, которым подчинялась молодежь, относились к общественному делу. В то время община была учреждением истинно благодетельным для крестьян. В ней тогда преобладали добрые влияния и силы. Народ был гораздо религиознее, чем теперь. У него была развита внутренняя христианская совесть; было развито стремление решать свои дела «по Божию». Василий Алексеевич любил толковать на сходе со стариками. Он многому у них учился. Влиял он, в свою очередь, и сам на стариков, и дело у него с народом пошло ладно.

Молодой Сухоруков обратил также внимание на религиозные нужды крестьян, на состояние отраднического храма и положение местного священника отца Семена. Относительно этого священника, как помнят читатели, Василий Алексеевич еще во время своей болезни выдержал горячий спор с Захаром, защищавшим и оправдывавшим тогда действия отца Семена, признаваемые Сухоруковым неблаговидными. Оправдывал Захар эти действия тем, что отраднинская экономия мало помогает священнику, а у отца Семена большое семейство, и ему «жить надо».

Василий Алексеевич пригласил к себе отца Семена, долго с ним говорил, всмотрелся в него ближе и увидел, что священник совсем уже не так плох, как они с отцом порешили в своих безапелляционных резолюциях. Действительно, положение отца Семена с его многочисленным семейством и малыми средствами оказалось очень тяжелое. Василий Алексеевич объявил священнику, что та помощь, которая ему шла от отраднической экономии, будет значительно увеличена, и что он, Сухоруков, поэтому надеется на более христианское отношение священника к крестьянам. Этим Василий Алексеевич намекнул отцу Семену на неправильность в деле получения им денег за совершение треб. Отец Семен чуть не заплакал, когда молодой Сухоруков затронул этот деликатный для него вопрос. Видно было, что его самого тяготила материальная зависимость от крестьян.

Наконец Василий Алексеевич заговорил с отцом Семеном об отрадническом храме, о порядках в храме и остался доволен ответами священника на поставленные вопросы. В ближайшее воскресенье молодой Сухоруков обещал священнику быть в храме у обедни.

Воскресенье это наступило, и Сухорукову понравилось, как отец Семен служит в церкви. После окончания обедни Василий Алексеевич подошел к священнику и сказал ему, что он готов с охотой быть полезным приходу, что он пойдет в церковные старосты, если крестьяне его выберут. И вот со священником было тут же решено, что в следующий праздник батюшка предложит крестьянам выбрать своего барина в церковные старосты.

Начав таким образом заниматься делами крестьян по общине и по приходу, молодой Сухоруков стремился действительно быть полезным крестьянам. Он помнил слова отца Илариона, сказанные ему при прощании в Огнищанской пустыни. Старец сказал тогда, что его, Сухорукова, назначение – в работе для своих ближних, в работе для окружающего его деревенского люда. В этом именно и заключается, говорил старец, христианский долг помещика. Слова эти сделались главной основой деятельности Сухорукова. И что показалось знаменательным Василию Алексеевичу, это то, что старец, прощаясь с ним и давая эти советы, словно предвидел, что ожидает Сухорукова, когда он вернется домой. Оказалось, что отец с первых же слов встретил сына своим решением поручить ему вести все отраднинское хозяйство и взять на себя опеку над крестьянами.

Василий Алексеевич помнил и другой завет, данный ему старцем, – завет соединить жизнь с жизнью той девушки, которая его полюбила и которую он смутил своим ухаживанием, своими намеками и обещаниями.

Чем больше Сухоруков думал об этом завете старца, тем больше он вспоминал об Ордынцевой, об этой чистой сердцем девушке, и тем более его самого начинало тянуть к ней. Теперь он непременно возьмется за дело своей женитьбы на Елене, так он решил по приезде в Отрадное.

С первых же дней своего возвращения Василий Алексеевич стал справляться о Елене, узнавать о ней при удобных случаях, но делал это осторожно, не желая выдать кому-либо своих намерений относительно девушки.

То, что он знал об Ордынцевой, было ему нерадостно выслушивать. Прежде всего, до него дошел слух о внезапной смерти старика Ордынцева; при этом ему сказали, что смерть эта была будто бы вызвана судебным делом, затеянным его отцом. Правда ли было или нет, что такова была причина смерти старика, но Василия Алексеевича здесь опечалил, главным образом, самый факт отнятия его отцом у Ордынцевых их собственности. Вместе с тем молодой Сухоруков не мог не предвидеть, что ему придется выдержать борьбу с отцом по поводу предполагаемого брака.

Но прежде, чем говорить о своих намерениях отцу, Василию Алексеевичу надо было иметь сведения о самой Елене. По наведенным справкам он узнал, что она сейчас находится в деревне вместе с матерью. Но долго ли она будет тут жить? И наконец, неизвестно, как она отнесется теперь к нему, если он найдет случай с ней увидаться. Каково теперь ее настроение? Если тогда, после его поступка с ней, после того, как он перестал у них бывать, она была близка к уходу в монастырь, то теперь, после потери отца, это ее решение, может быть, еще более окрепло? Ему, Сухорукову, необходимо увидать ее, поговорить с ней, и тогда все выяснится. Но как увидать Елену? Нигде он сейчас ее встретить не может. Мать и дочь Ордынцевы, как он узнал, ни у кого в настоящее время не бывают. Им теперь не до знакомых… Что же ему делать? Ехать прямо к ним… Ехать к старухе Ордынцевой и просить у нее руки ее дочери? Но на это Василий Алексеевич не решился. Этим можно было испортить все дело. Можно было нарваться на то, что мать Елены, возмущенная бесчестными действиями отца и сына Сухоруковых, просто-напросто не примет его и запрет ему навсегда дорогу к дочери.

Долго Василий Алексеевич был в раздумье, как поступить, на что решиться, пока к нему не пришло одно известие, которое заставило молодого Сухорукова сделать, наконец, определенный шаг. Известие это он получил от отраднического священника отца Семена. Отец Семен недавно был у Ордынцевых на их храмовом празднике; он служил там вместе с местным священником панихиду по умершему Ордынцеву. Старуха Ордынцева сообщила в разговоре отцу Семену, что она через месяц собирается с дочерью в Москву, что в деревне они больше жить не будут.

Когда эта новость пришла к молодому Сухорукову, он сильно взволновался и даже плохо спал эту ночь. Он почувствовал близкую возможность потерять Елену, потерять ее навсегда, и только теперь он понял, до чего она ему стала дорога. За последнее время он так часто мечтал об этой девушке! Василия Алексеевича вдруг неудержимо потянуло к Елене. И вот что пришло ему в голову. Он минует все препятствия и прямо обратится к ней. Он напишет ей письмо и пошлет ей его, будь что будет… Он сделает так, что письмо ей доставят в собственные руки. В эту бессонную ночь молодой Сухоруков, лежа в постели с открытыми глазами, охваченными темнотой комнаты, мысленно сочинял свое письмо Елене. То, что он изложит в этом письме, быстро проносилось в его голове.

Он откроется ей во всем, что у него на душе, откроется, к чему он теперь стремится… Он будет умолять ее ему ответить, хотя двумя словами… И если ему суждено выслушать от нее отказ, то, конечно, он заслужил это страшное ему наказание, и ему тогда останется лишь сознавать свое горе, что он, безумец, был так близок от счастья и так ужасно его потерял.

Он напишет еще Елене, что тогда он был совсем не тем, чем стал теперь. Тогда он не понимал, в чем истинное счастье, и гнался только за миражами и иллюзиями… Если же она, во имя христианского чувства любви, простит ему, и если он ей не противен, то пусть позволит ему увидать ее, хотя на несколько минут, и он объяснит ей, какой с ним произошел нравственный переворот после его мучительной болезни и после того, как он чудесным образом исцелился у мощей св. Митрофания…

Василия Алексеевича охватил порыв сейчас же писать это письмо. Он вскочил со своего ложа, накинул халат, подошел к письменному столу, зажег свечи и стал писать. Написал он письмо без поправок одним махом. Оно вылилось у него легко и свободно. Когда он кончил писать и перечитал написанное, когда он запечатал письмо в конверт и надписал на нем – «Елене Ивановне Ордынцевой в собственные руки», он только тогда свободно вздохнул, и ему сделалось легко на душе. Он вспомнил слова старца относительно женитьбы. Уверенность, что он устроит свое счастие, вернулось к нему. Отец Иларион так упорно советовал ему жениться на этой девушке, и Василию Алексеевичу теперь казалось, что это непременно должно совершиться. Завтра же он отправит письмо к Елене с Захаром.

Василий Алексеевич помолился Богу, прочитал еще раз молитвы, которые он, по совету отца Илариона, читал каждый день перед сном. Когда он кончил молиться и погасил свечи, в окна уже брезжил свет; на дворе рассвело. Успокоенный, лег Сухоруков в свою постель. Крепкий, здоровый сон скоро охватил его.

Проснувшись утром, когда Захар вошел в комнату, Василий Алексеевич встретил его словами:

– Захар, я дам тебе поручение. Надеюсь, ты об этом никому болтать не будешь. Дело тут секретное…

Захар весь насторожился. Он остановился перед барином, ждал приказаний.

– У тебя есть кто-нибудь из знакомых между дворовыми людьми господ Ордынцевых в их усадьбе? – спросил молодой Сухоруков. – Это верст двадцать отсюда… село Горки…

– Есть, сударь, там один, – ответил Захар, – мне кумом приходится… Он повар господский.

– Ну вот и отлично! – проговорил Сухоруков. – Поезжай-ка ты, Захарушка, сегодня к этому твоему куму в гости. Кстати, нынче праздник – Казанская. Я вот тебя на этот праздник и отпускаю к твоему куму, и заодно возьмешь ты от меня письмо для передачи. В этом письме все наше дело и будет… А дело такое: улучи ты минутку, когда барышня Ордынцева будет одна. Поймай там ее, где хочешь; это уж твое дело. Подойди к ней и тихо, чтобы никто не видал, отдай ей это письмо. Попроси у нее ответ и, когда она тебе его даст, возвращайся домой, думаю, коли все это тебе удастся, вернешься ты сегодня вечером, а может быть, и завтра. Так вот, Захарушка, какое это дело… И знать об этом деле будут только трое: я, да барышня Елена Ивановна, да еще ты, мой верный слуга…

– Будет сделано, сударь, – проговорил Захар. – Барышня она хорошая, Бог поможет…

– Возьми это письмо, вот оно, – сказал Василий Алексеевич. Он снял со стола запечатанный конверт и протянул его Захару. – Спрячь его получше и скажи бурмистру, чтобы тебе лошадь дали по моему приказу. Объясни ему, что ты отпросился в гости на праздник и что я тебя отпустил.

Захар взял письмо и положил его бережно в карман.

– Ну, ступай, Захарушка, – напутствовал барин своего слугу. – Постарайся дело получше справить…

Через час Захар выехал из Отрадного с письмом барина к Елене Ивановне Ордынцевой.

VI

Старику Сухорукову было приятно видеть, с какой энергией сын его взялся за хозяйство. Главное, что ему было здесь приятно, это сознавать, что он себя избавил от всяких забот по хозяйственной возне. Между тем, дело от этого только выиграло. Ясно было, что оно попало в хорошие руки. Отец почувствовал в сыне действительную опору, и новая их жизнь, по-видимому, наладилась.

Не понравились только Алексею Петровичу некоторые, как ему казалось, странности, которые он стал замечать в сыне. Во-первых, старика Сухорукова удивило то, что сын его отказался от участия в большой охоте с гончими и борзыми – в охоте, которую старик затеял вскоре после возвращения Василия из Пятигорска и на которую он пригласил несколько человек соседей. Как раз в тот день, когда все собрались на охоту, молодой Сухоруков оказался в отсутствии. Он уехал в дальнюю Грязновку и свое это отсутствие потом оправдывал неотложностью хозяйственных дел. Алексей Петрович понять не мог, как это такой страстный любитель охоты, каким был его сын, как он мог перенести подобное лишение.

Затем странным казалось старику, что сын его, когда в Отрадном съезжалась компания гостей, делался совсем не тем, каким он был прежде, то есть веселым рассказчиком, любителем поврать и посмеяться. Он стал, по мнению старика Сухорукова, излишне серьезен. В особенности он делался скучным, когда собутыльники Алексея Петровича начинали щеголять друг перед другом веселыми двусмысленностями и скабрезными анекдотами.

К странностям сына Алексей Петрович отнес и то, что Василий разрешил отраднинским крестьянам выбрать себя в церковные старосты. «И охота Василию навязывать на себя эту обузу! – думал старик. – Мне кажется, – иронизировал он, – сын мой начинает записываться в святоши… И зачем он сдружился с этим глупым попом Семеном? Что он в нем нашел? Понять не могу…»

Но надо сказать, все эти осуждения отцом сына не отзывались до сих пор на их отношениях. Старик Сухоруков по-прежнему любил сына и был с ним по-прежнему хорош. Иногда только отец слегка подтрунивал над «чудачествами» Васеньки.

В тот самый день, когда Василий Алексеевич отправил Захара с письмом к Елене Ордынцевой, Алексей Петрович надумал утром навестить сына на его половине. Он хотел поговорить с ним наедине по одному делу, касавшемуся его лично – оно касалось того женского персонала, которым раньше заведовала Лидия Ивановна, сбежавшая так бесцеремонно из Отрадного.

Старик Сухоруков знал, что в этот день Василий должен быть дома, потому что был праздник – Казанская. В этот день хозяйственных работ не производилось. Молодому Сухорукову незачем было уезжать из дома.

Алексей Петрович застал сына в его кабинете за чтением книги. Молодой Сухоруков так был увлечен чтением, что вовсе не заметил, как вошел к нему отец. Первое, что бросилось в глаза старику при взгляде на книгу, которую читал сын, это необыкновенно большой размер ее, напоминающий размер церковных книг.

– Здравствуй, Василий! – сказал отец. – Что это ты с таким увлечением читаешь?

Увидев отца, Василий Алексеевич сложил книгу, встал, поздоровался с отцом и сказал: – Это одна духовная книга… Я ведь люблю разные духовные вопросы… Тебя, я знаю, такие книги не интересуют…

– Почему не интересуют! – проговорил старик. – Очень интересуют. Покажи-ка мне эту псалтырь-то твою…

Василий Алексеевич подал отцу книгу.

– Экая она толстая! – сказал Алексей Петрович, взяв книгу и раскрыв ее. – И какое мудреное у ней название!.. – Он не без комического усилия прочитал заглавие – «Добротолюбие, или Словесы и Главизны Священнаго Трезвения». Батюшки мои, какие тут страшные слова! – воскликнул он. – Это что же такое, трезвение? Это против пьянства, что ли, тут написано?..

– Не только против пьянства, – ответил с улыбкой сын, – а и против всякого человеческого греха.

– Ну, это действительно ты прав, мой друг, – засмеялся отец, – это не по моей части. Я вообще, ты знаешь, не особенно против грехов… Мне даже некоторые грехи очень нравятся… Грех, Васенька, это весьма сладкая вещь…

Отец уселся на кресло против сына и поглядывал не него с благодушием.

– Очень этот грех во мне еще силен, Васенька! И я этому даже рад. Я вот, Василий, о своих греховных делах и пришел с тобой поболтать…

Василий Алексеевич не без любопытства ждал, что ему скажет отец.

Старик начал прежде всего с того, что руганул подлую Лидию Ивановну, которая его так мошеннически оставила, а она очень ему удобна для его домашнего обихода. Девицы его при ней были шелковые. Никаких историй при ней не было. Она умела держать их в руках, и ему тогда было «расчудесно». Теперь же, без нее, с ними сладу нет. Такая пошла интрига, что одно мучение. Кроме того, чувствуется отсутствие хорошей экономки в доме. Он передал ключи дворецкому, да тот для заведования домашним хозяйством никуда не годится – слаб он по распорядительной части: повара скверно стали готовить и другие пошли упущения… Старик поэтому решил восстановить у себя прежний режим. И вот между его «бержерками» есть одна заслуженная девица. Это Лиза, прачкина дочь… Она была подручной у Лидии Ивановны и знает порядки. Она к тому же уже на возрасте. Поэтому он, Сухоруков, и заблагорассудил поставить ее на место Лидии Ивановны и подчинить ей женский персонал. Но ему хотелось бы для начала деятельности Лизы ее поощрить, а именно устроить получше ее мать. Она его об этом просила… Он и вспомнил о том хуторе, где раньше жила любезная Васеньки Машура Аниськина. Недавно он, когда была охота, проезжал мимо этого хутора и видел, что машурин домик стоит заколоченный без всякой пользы.

– Машура твоя, – пояснил Алексей Петрович сыну, – пропащая девка стала… В Отрадное дошли слухи, что она с ума сошла. Исчезла за ней и ее мать… Где они теперь пропадают, никто не знает. А ты, я вижу, никого себе на место Машуры не берешь… Стало быть, тебе этот хутор не нужен. Я и пришел к тебе, Василий, с предложением: не уступишь ли ты этот хутор мне для матери Лизы? Я эту мамашу там поселю. У Лизы это будет вроде дачи. Она меня недавно об этом очень просила. Они тогда будут в восторге, и Лиза будет для меня во всю стараться…

– Впрочем, я ведь не знаю, – оговорился старик, – может быть, тебе этот хутор нужен… Ты, быть может, на место Машуры новенькую себе наметил, тогда дело другое. Пускай хутор этот останется в твоем распоряжении, как и раньше было. Мы можем для лизиной маменьки новую комбинацию сочинить… И ты, Василий, пожалуйста, не думай, что я хочу твои планы расстраивать. Если я заговорил об этом, то только потому, что домик там стоит заколоченный, пустой…

– Бери, пожалуйста, отец, этот хутор. Сделай такое одолжение, – сказал Василий Алексеевич с радостью в голосе. – Хутор этот мне совсем не нужен, и никого я на место Машуры брать не хочу.

– Как мы скоро, Васенька, поладили, – проговорил весело старик. – Очень это хорошо… А ты что же, Василий, – сказал он, пытливо взглянув на сына, – в монахи записаться вздумал?.. Началось твое, в некотором роде, «иже во святых житие»?

Василий ничего не ответил. Он не поддержал шутки отца. Несмотря на это, старик Сухоруков не унимался, он был в болтливом настроении. Ему еще хотелось говорить.

– В самом деле, Василий, – начал он, поглядывая на сына, – с тобой вообще что-то удивительное происходит… Мое отцовское сердце это чувствует. Да вот хоть это: последний раз была у нас охота и необыкновенно удачная, а ты от нее почему-то удрал, отговорившись хозяйственными делами. Ну сознайся, голубчик, разве могут таких охотников, как мы с тобой, от этой драгоценной потехи дела отвлекать. Точно для хозяйственных забот другого времени нет…

– Если ты хочешь моего откровенного слова, – сказал наконец Василий Алексеевич, – почему я на охоте не был, так это потому, что не христианское дело разжигать страсти такой потехой. Потеха-то она – потеха, да только вредная для души…

– Ого! Вот оно что!.. Даже страшно от такой морали… А по-моему, напрасно, Василий, ты этого наслаждения себя лишаешь… И мораль твоя неверная… Охотники, сам знаешь, премилые люди.

Василий Алексеевич ничего не отвечал отцу. Он не хотел с ним спорить. Слишком много нужно было говорить, чтобы на это возражать.

– Ах! Васенька, Васенька! – продолжал свои поучения Алексей Петрович. – Погляжу я на тебя, какой стал чудак. А я, было, пришел уговаривать тебя ехать с нами завтра на такую же охоту. Хочу я ее повторить в таком же большом виде. Осень сейчас великолепная. Завтра ко мне приедет со своими охотниками предводитель Выжлецов. Здесь недалеко от нас в Ордынцевом логе, оказывается, масса волков. Мы этот лог возьмем… преинтересно будет!.. И, скажу тебе, мне будет очень приятно в этом логу охотиться. Я буду в первый раз там, как хозяин и собственник. Ведь лог этот, ты знаешь, я у старика Ордынцева себе отсудил…

– Слышал я про это, – с серьезным лицом проговорил Василий Алексеевич.

– Да, мой друг, мне это великолепно удалось, – самодовольно сказал Алексей Петрович. – Одно только досадно, зачем этот Ордынцев вздумал по случаю этого процесса так скоро умереть. Ведь он мог еще выиграть процесс во второй инстанции. Ну а теперь, конечно, его дамам меня не одолеть… Куда им со мной судиться! Этот лесок им, что называется, улыбнулся навсегда…

Тяжело было все это слушать молодому Сухорукову. Он вспомнил о Елене… Его взяло за сердце от этих слов отца, он не вытерпел и сказал:

– Не христианское это дело, отец, отнимать у небогатых людей их собственность.

Алексей Петрович удивленно посмотрел на сына и насмешливо произнес:

– Что ты это на меня выдумываешь, Василий! Я не отнимал у них ничего. Ты, любезный друг, скор в своих суждениях… Мне этот лог на законном основании присудил наш суд.

– Подкупленный твоим поверенным, – заметил Василий Алексеевич.

Алексей Петрович вспыхнул.

– Этот разговор мы бросим! – сказал он, вдруг вставая. – И прошу тебя, Василий, мне на будущее время нравоучений не читать. Береги свою мораль для себя… Мне она совершенно не нужна! – сказав это, он резко вышел из комнаты.

Василий Алексеевич остался один под тяжелым впечатлением того, что произошло у него сейчас с отцом. Ему было досадно на себя за свою неосторожность и горячность, досадно на то, что он не стерпел, когда отец начал бахвалиться над ничтожеством матери и дочери Ордынцевых. Василий Алексеевич сознавал, что ему не следовало бросать отцу свои укоры. Ведь такими укорами он его не исправит, а только раздражит.

Придя в этот день в столовую обедать вместе с отцом, как это было всегда в их обиходе, Василий Алексеевич подошел к старику и просил простить его, если он ему был неприятен.

Алексей Петрович принял это извинение благодушно. Они помирились. Отец сделался по-старому мил с сыном. Обед прошел у них гладко, хотя, конечно, размолвка эта не могла не оставить у каждого из них своего следа…

Вечером вернулся Захар. С замиранием сердца смотрел на своего старого слугу Василий Алексеевич, когда тот входил в его комнату.

Захар подал письмо от Елены. Дрожащими руками распечатал Сухоруков это письмо и прочитал там следующие строки:

«Буду рада Вас видеть, но для этого я должна приготовить maman, которая стала очень нервна. Надеюсь уговорить ее Вас принять. Я извещу Вас, когда Вам можно будет к нам приехать.

Елена Ордынцева».

Прочитав письмо, Василий Алексеевич вздохнул полной грудью. Впереди ему улыбалось счастье. Слова отца Илариона начали сбываться.

VII

Только на третий день Василий Алексеевич получил от Елены Ордынцевой известие о том, когда он может приехать в Горки. Записку от барышни привез ордынцевский кучер. Он передал эту записку Василию Алексеевичу в собственные руки. В записке Елена сообщила, что мать ее согласилась позволить Василию Алексеевичу возобновить с ними знакомство. Елена Ордынцева от себя добавила, что лучше всего, если Василий Алексеевич приедет в Горки в ближайшее воскресенье. Он в этот день встретит ее с матерью у обедни в их сельской церкви.