Казачий спас

Тряхнув смоляным чубом, парень отогнал воспоминания и, развязав тряпицу, поднес травяной сбор к лицу. Вдохнув смесь запахов, он чуть улыбнулся и, положив узелок на лавку, снова поплелся во двор. Тело ломило, в глазах двоилось, а от слабости то и дело подташнивало, но он упрямо заставлял себя двигаться. Старая дедова присказка – пока шевелишься, живешь, заставляла его делать все необходимое на одной силе воли.

Что называется, на зубах вытащив из колодца ведро воды, он оттащил чугунок к летней кухне и, присев прямо на землю, принялся растапливать печь. Благо хоть дрова со двора никуда не делись. Заварив травяной сбор, он отставил его к стене, настаиваться, а сам вернулся на завалинку. Все увиденное вокруг наводило на грустные мысли, но еще больше возникало вопросов.

Если в станице все умерли, то почему окружавшие ее войска не сожгли дома, чтобы уничтожить заразу? А если войска знали, что в станице мор, то почему не обыскали дома, в поисках хоть кого-то выжившего? И как он сам умудрился выжить, если за ним некому было ухаживать? Гриша крутил эти и еще два десятка других вопросов в голове так и эдак, но ничего умного так и не придумал. В очередной раз вздохнув, он покосился на чугунок с отваром и, посмотрев на тень от колодезного журавля, со стоном поднялся.

Нужно было как можно быстрее привести тело в порядок. Мало просто выздороветь после смертельной болезни. Нужно еще и выжить. С этими мыслями парень аккуратно процедил отвар через чистую тряпицу и, принюхавшись к полученному настою, грустно усмехнулся. Сумел-таки дед приучить юного неслуха к порядку и заставить его выучить нужные травы. Хоть и гуляла по внуковой спине дедова нагайка, а своего старый добился. Отварами Гриша мог и коня выходить, и человека вылечить.

Не всему, конечно, дед его обучить успел. Оборвала жизнь старого казака разбойничья пуля, но многое Гриша успел узнать. Многое, кроме главного. Бывало иной раз, что накатывало что-то на юного казака, и начинал он такие вещи говорить, что находившиеся рядом только удивленно крякали и смущенно отступали в сторону. Сам Гриша не всегда понимал, что говорил, но дед только внимательно слушал и одобрительно хлопал по плечу. От такой ласки Гриша, бывало, приседал, но в душе плескалось ликование. Ему верили, а значит, такие наваждения можно перетерпеть.

Не спеша выпив отвар, парень прикрыл глаза и прислушался к собственному телу. Голова стала ясной, а в животе разливалось приятное тепло. И вместе с тем сильно захотелось есть. Усмехнувшись, Гриша открыл глаза и, осторожно потянувшись, проворчал:

– Раз есть хочется, значит, оживаю. Вот только чего жрать-то будем?

Вспомнив про увиденных курей, Гриша хлопнул себя ладонью по лбу и, развернувшись, отправился на задний двор. Поймать одну из двух случайно оставшихся кур удалось только благодаря упрямству и все усиливающемуся чувству голода. Привычно срубив пойманной пеструшке голову топором, Гриша дождался, когда стечет кровь и, вернувшись к печи, сунул тушку в горячую воду, оставшуюся от травяного отвара.

Ловко ощипав птицу и разрубив тушку, парень кинул все в чугунок и, залив водой, поставил на печь. Достав из ларя пару горстей муки и набрав в огороде овощей, он вернулся к печи и принялся осторожно снимать с закипевшего бульона пену. Потом, замесив немного теста, он испек пресные лепешки, а спустя два часа с удовольствием хлебал наваристую шурпу. Наевшись, Гриша едва успел добраться до своей лавки и уснул едва ли не раньше, чем голова коснулась подушки.

Проснулся он не от привычного петушиного ора, а от птичьего гомона под окном. Поднявшись, парень вышел на крыльцо и, осмотревшись, задумчиво хмыкнул. Болезнь болезнью, а проснулся он, как давно привык. С первыми петухами. Скинув рубаху, Гриша достал из колодца воду и, умывшись, с уханьем вылил остатки на себя. Тело, съежившееся от ледяной воды, разом проснулось и ожило. Только теперь Григорий понял, что действительно умудрился выжить.

Растеревшись расшитым матерью рушником, Гриша вернулся в дом. Достав из чугунка кусок вареной курицы и оставшийся с вечера кусок лепешки, он моментально проглотил скудный завтрак и, задумчиво оглядываясь вокруг, вздрогнул. На столе, прямо посредине, лежал отцовский кошель, а под ним четвертушка бумаги. Рядом отцова нагайка и дедов кинжал, работы кубачинских мастеров. В семье Серко грамоту всегда ценили, и потому все дети, независимо от пола, обязательно учились грамоте. Так повелось еще от прапрадеда. Так было и теперь.

Дрожащей рукой, вытянув из-под кошеля бумагу, Гриша развернул ее и, усевшись на лавку под окном, принялся читать.

Здравствуй, сынок мой Григорий. Если уж читаешь ты письмо сие, выходит, смилостивился над тобой Господь и род казачий не прервется. Сей день – последний для меня. Я это знаю. Как и ты ведаешь, что в роду нашем всегда знали, когда кончина придет. Оставляю тебе всю казну, что сумел собрать. Теперь это все твое. Думаю, ума тебе хватит не тратить все сразу, а жить так, чтобы денег хватило до того времени, когда найдешь, чем самому жить. Из станицы уходи. После мора место это для жизни негодно. Живи отныне своим умом, сын. Найди себе дело по душе и семью заведи. Помни, род казачий прерваться не должен. Похоронил я всех на погосте, где весь род наш лежит. Там и сам лягу. Прости, больше писать не могу. В глазах темнеет. Сил почти не осталось. Если сможешь, дойди до погоста и засыпь могилку мою. Храни тебя Христос, сынок. Твой отец.

Капля упала на записку и медленно покатилась по бумаге, впитываясь в нее. Всхлипнув, Гриша утер слезы, стекавшие по щекам, потом бережно сложил записку и, положив на стол, потянул к себе кошель. Осторожно распустив завязку, он высыпал содержимое кошеля на стол и удивленно покачал головой. В горсти монет почти не было меди. Пять золотых червонцев, три десятка серебряных пятирублевиков и восемь десятков серебряных же рублей. Медью было всего три рубля. Их-то он и отодвинул в сторону, решительно ссыпав остальное в кошель. Это было настоящее богатство, с которым можно было не бояться голодной смерти.

Откинувшись на стену, Гриша задумался. Выходит, его мысли об уходе в город были правильными, если, даже умирая, отец сумел сообщить эту идею сыну. Значит, нужно как можно быстрее набираться сил, собирать все, что может потребоваться в дороге, и уходить. Но сначала исполнить последнюю отцову просьбу. И сделать это надо прямо сейчас. Поднявшись, Гриша сходил в сарай, взял лопату и, закинув ее на плечо, решительно зашагал к церкви.

От пращуров казаки хоронили усопших на святой земле. Войдя в ограду, Гриша шагнул было к кладбищу, но что-то заставило его остановиться. Двери большой деревянной церкви были открыты, но внутри, как и вокруг, стояла тишина, нарушаемая только посвистом ветерка в листве и щебетом птиц. Отставив лопату, Гриша поднялся на ступени церковного крыльца и осенил себя большим крестным знамением.

Войдя вовнутрь, он медленно подошел к иконе Георгия-Победоносца и, остановившись, замер. Мыслей не было. Даже знакомые с раннего детства слова молитвы не зазвучали в голове, как это было всегда. Он просто стоял и смотрел на икону, сам не понимая, что именно хочет там увидеть. Только слезы безудержно лились из медового цвета глаз. Сколько он так простоял, Гриша не знал. Но неожиданно луч света, пробившись сквозь запыленное окно, коснулся его лица, и на душе стало легко. Как будто кто-то там, наверху осенил его своей благостью.

Перекрестившись, Гриша поклонился иконе и, развернувшись, вышел на улицу. Подобрав лопату, он обошел церковь и знакомой тропинкой направился к месту, где находились могилы всей его семьи. Медленно пройдя вдоль крестов, Гриша поклонился могилам и, добравшись до края ряда, судорожно всхлипнул. Вспомнив сказанное в записке, Гриша все понял окончательно.

Отец всегда любил их мать и даже на пороге смерти сделал так, чтобы могилы их были рядом. Еще будучи в силах, он выкопал себе могилу и, почувствовав, что умирает, пришел сюда сам. Подойдя к краю ямы, Гриша заглянул на дно и снова заплакал. Отец нашел в себе силы переодеться в чистое белье, свою лучшую черкеску и подпоясался поясом, украшенным серебром. Именно так хоронили казака, если тело его могли доставить домой.

Не было только домовины. Сил отца не хватило на то, чтобы сколотить гроб. Он просто лег на дно ямы, накрыв лицо выбеленной холстиной. Отступив от могилы, Гриша с силой всадил штык лопаты в холм земли. Он засыпал могилу, плача и не замечая собственных слез. Насыпав холмик, парень утрамбовал его лопатой и, оглянувшись, увидел новенький крест. Даже об этом отец успел подумать, мелькнула мысль. Не было только дощечки с именем.

* * *

Утро очередного дня принесло Грише новые силы и доброе настроение. Умывшись, парень спустился в погреб, решив не тратить время на готовку. Круг колбасы, кусок сала, лук, помидоры и огурцы с огорода, что еще нужно молодому, выздоравливающему организму, чтобы почувствовать себя сильным? Поев и запив завтрак очередной порцией травяного настоя, Гриша занялся подготовкой к походу. Обшарив весь дом, он собрал пару смен белья, запасные портянки, новые сапоги, папаху, отцовскую бурку и новенькую черкеску, которую выправил ему отец перед началом мора.

Не было только огнестрельного оружия. Куда делись отцовский «смит-вессон» и трехлинейный кавалерийский карабин, Гриша так и не понял. А ведь еще был дедовский штуцер и пара кремневых пистолетов, оставшихся от прадеда. Сложив все, что собирался забрать с собой, на стол, парень с сомнением оглядел кучу добра и, мрачно покачав головой, тихо проворчал:

– Пока не окрепну, мне все это не утащить.

Говорить в голос, пусть едва слышно, он начал еще прошлым вечером. Гробовая тишина, поселившаяся в доме, пугала его. И если днем звуки с улицы еще хоть как-то разгоняли эту тишь, то вечером от нее становилось жутко. Сообразив, что после болезни еще слаб, Гриша взял со стола отцовскую нагайку и, перебирая в пальцах петли сыромятной кожи, сказал:

– Ну, подруга, выручай. Помоги сил набраться.

Это была не бредовая фраза и попытка убедить самого себя. Едва научившись крепко стоять на ногах, Гриша получил от отца маленькую плеточку, с которой и начал тренировать тело. Казачий спас. То, что стало для казаков настоящей вершиной воинского искусства. Сначала подростки учились работать нагайкой, а потом, войдя в полную силу, получали в руки шашку. Это было нечто среднее между пляской и боем с собственной тенью.

Недаром в руках опытного казака нагайка являлась таким же оружием, как кинжал или шашка. Пальцы парня коснулись кончика плети и нащупали небольшую свинцовую гирьку. Один удар таким оружием в нужное место, и противнику конец. Чуть улыбнувшись, Гриша покосился на кошель и неожиданно для себя понял замысел отца. С огнестрельным оружием в городе его сразу бы прихватила полиция. Ведь никаких бумаг у Григория не было. Лишь запись о рождении в церковной книге станицы. А нагайка для любого казака – это как борода для мужика. Почитай у каждого есть.

Выйдя во двор, Гриша скинул рубаху и, выпрямившись, закрыл глаза, припоминая каждое движение знакомого с детства танца. Потом его тело, похудевшее за время болезни так, что только ребра торчали, плавно сдвинулось с места – и в воздухе засвистела нагайка. Если бы кто-то заглянул в этот момент через тын, то увидел бы, как голый по пояс парнишка движется по утоптанному двору в странном, рваном ритме, то и дело нанося удары нагайкой невидимому противнику.

Сколько это продлилось, Григорий не знал. Он вынырнул из боевого транса с последним ударом нагайки. Ноги от слабости подгибались, руки дрожали, а грудь разрывалась от недостатка воздуха. Таким слабым Гриша себя никогда не чувствовал. Отдышавшись, он удрученно покачал головой и, облившись колодезной водой, вернулся в дом. Нужно было отдышаться, передохнуть и поесть. С момента, как он пришел в себя, чувство голода стало его постоянным спутником. А еще нужно было глотнуть травяного отвара.

Разрывая крепкими зубами очередной круг колбасы, парень вспомнил про оставшуюся курицу. Налегать сразу после болезни на мясо было неправильно, но телу требовалось топливо. Эту фразу он услышал от заезжего землемера. Именно тогда он в первый раз в жизни увидел повозку, движущуюся без лошади. Автомобиль – так называлась эта странная телега, гудевшая на всю станицу и вонявшая керосином так, что хотелось зажать нос и чихнуть.

По молодости лет Грише было интересно все новое, так что появление такого чуда он не пропустил. Испросив разрешения у землемера, он внимательно осмотрел странную повозку, очень быстро сообразив, как она поворачивает и от чего колеса крутятся. Ходивший тут же кузнец только одобрительно хмыкал, слушая высказывания паренька. А потом, зазвав Гришу в кузню, дал в руки старый кремневый пистолет, спросив:

– Посмотри внимательно. Сможешь сказать, почему не стреляет?

Гриша несколько минут крутил оружие в руках. Даже несколько раз взвел и спустил курок, отводя ствол в угол кузни. Глядя на него, кузнец только одобрительно кивал. Наконец, парень сообразил, что что-то не так со спусковой пружиной. Не было достаточного удара кресала по кремню. Услышав ответ на свой вопрос, кузнец только удивленно покрутил головой и, забирая пистолет, сказал:

– Надумаешь кузнечному делу учиться, приходи. Рад буду. Есть у тебя чутье к механике.

– А ведь это мысль! – вскинулся Гриша. – Нужно будет по приходе в город походить по кузнечным и оружейным рядам. Может, кому подмастерье и нужен. Всяко лучше будет, чем простым конюхом. Но и конюхом тоже неплохо. Посмотрим, что раньше подвернется. Торопиться мне особо некуда.

С этой мыслью он доел колбасу и, поднявшись, отправился на задний двор. Отловив последнюю курицу, он сварил очередной чугунок супа и, отставив его в сторону, принялся печь лепешки. Благо муки в ларе было с избытком.

Покончив с домашними делами, Гриша снова принялся перебирать собранные вещи. Потом наступил вечер, и уставшее от непривычных нагрузок тело потребовало отдыха.

Так он прожил полторы седмицы. На десятый день, окончательно убедившись, что болезнь ушла, а тело окрепло почти до прежних статей, парень решил уходить. Дальше тянуть было нельзя. Уложив вещи в старый отцовский сидор и прихватив походную кожаную суму, в которую сложил продукты в дорогу, Гриша еще раз огляделся и с досадой хлопнул себя ладонью по лбу. А флягу-то под воду забыл! Быстро обшарив сундуки, он достал со дна самого большого дедову серебряную флягу в кожаной оплетке. Самое то, что нужно казаку в дальнем походе.

Добыл дед ее в Крымском походе, сняв с самолично убитого турецкого бея. Испокон веков казаки воевали и войной жили. Много православных голов в том походе полегло, а кто выжил, с добычей вернулись. Вот и дед с того бея кроме фляги много всякого добра снял. С того и поднялась семья. Хоть и раньше не бедствовали, а все одно с той добычи и волов прикупили, и коня. Встряхнувшись, Гриша положил флягу на стол, решив наполнить ее, уже покидая дом. Утренняя вода, хоть и из колодца, а все равно куда вкуснее и холоднее, чем набранная днем.

Едва только солнце поднялось над станицей, Гриша уже был на ногах. Закинув сидор за плечи, он повесил суму с продуктами на левый бок, а нагайку сунул за пояс. Не забыл Гриша и пару ножей, найденных в дедовом сундуке. Кованные под булат, острые, что бриться можно, и с отличным балансом, годным для метания. У колодца он наполнил флягу свежей водой и, подперев дверь отчего дома поленом, вышел со двора. Но прежде, чем отправиться в путь, парень дошел до церкви и, пройдя на погост, остановился перед могилами семьи.

Уйти, не попрощавшись, он просто не мог. Постояв, он поклонился и, перекрестившись, не оглядываясь ушел. Больше его в станице ничто не держало. Выйдя за околицу, парень остановился и, повернувшись, с грустью оглядел опустевшую станицу.

– Простите, люди добрые, если кого ненароком обидел. Земля вам пухом и царствие небесное душам вашим, – прошептал Гриша, крестясь большим крестом и кланяясь.

Шагая по дороге, он пытался найти хоть одну причину, по которой мог бы не уходить. Но завет отца гнал его вперед, к неизведанному. И если не кривить душой, то ему и самому было интересно узнать, как оно там, в городе, и что уготовила ему судьба. Два дня прошли спокойно. Он уже почти добрался до Ессентуков, когда услышал где-то в лесу выстрелы. Не раздумывая, парень сбежал с дороги и, присев под раскидистым платаном, прислушался.

Снова раздались выстрелы, и Григорий только головой покачал. Так палить мог только плохой, да еще и сильно напуганный стрелок. И если в первый раз стреляли из ружей, то в ответ звучали выстрелы из револьверов. Грохот дульнозарядного оружия трудно спутать с выстрелами из нарезного, казнозарядного ствола. Выходит, там пытаются кого-то ограбить, а этот кто-то решил сопротивляться. Похоже, у горцев подросли новые волчата и теперь пришла пора дать им попробовать крови.

– Ну, посмотрим, чему вас учили, – еле слышно проворчал парень и бесшумно скользнул в кусты.

Ориентируясь на выстрелы, он подобрался к самому краю поляны, на которой стоял большой, роскошный автомобиль, за которым и прятались жертвы нападения. Двое улан стонали, зажимая руками раны, а еще один мужик катался в траве, оглашая лес страдальческими воплями. Одна из лошадей улан тоже лежала на земле, очевидно раненная. Скинув с плеч поклажу, Гриша взял в правую руку нож, а в левую нагайку.

Нападавших было четверо, но один из них явно получил пулю и выбыл из боя. Убедившись, что горцев осталось трое и помощи им ждать неоткуда, Гриша выскользнул на поляну, бесшумно приближаясь к абрекам со спины. Не в его нынешнем состоянии вступать в открытую схватку. Тело еще не пришло в прежнюю форму. Подобравшись к бандитам на бросок ножа, парень плавно отвел руку и резким движением всадил клинок в спину самому старшему из нападавших.

Едва только нож оказался в воздухе, парень перехватил нагайку и одним стремительным движением ударил гирькой по горлу стоящего справа. Обратным движением он нанес такой же удар стоящему слева и, шагнув вперед, добил того, что был первым и теперь тянулся к вонзившемуся ему в спину ножу. Убедившись, что все четверо мертвы, Гриша сунул нагайку за пояс и, забрав свой нож, направился к уланам.

Очень скоро выяснилось, что раны у них не смертельные. Перевязав всех пострадавших людей, парень присел рядом с раненой лошадью и, осмотрев ее рану, только удрученно покачал головой.

– Что, плохо? – хрипло спросил один из солдат.

– Пуля легкое пробила. Не выходишь, – мотнул парень смоляным чубом.

– Эх, Муха, – вздохнул улан, опускаясь на колени рядом с парнем.

Заметив у него на поясе пистолет, Гриша одним плавным движением выхватил оружие и, взведя курок, приложил ствол к уху лошади.

– Прости, милая. Уж тебя-то без вины сгубили, – прошептал Гриша, прикрывая ей глаз ладонью и спуская курок. – Сними седло и сбрую. А я пока по следам пробегусь, – добавил он, возвращая пистолет владельцу.

Но не успел он сделать и двух шагов, как дорогу ему заступил высокий, широкоплечий господин, и, чуть улыбаясь, спросил:

– Кто вы, юноша?

– Григорий Серко. Казак, – представился парень.

– Очень приятно. Князь Воронцов-Ухтомский, Николай Степанович. Должен поблагодарить вас за наше спасение. Позвольте узнать, чем вы занимаетесь?

– В город шел. Работу искать. В станице после мора никого не осталось. Из всей семьи я один выжил, – коротко описал свои приключения парень, не видя смысла что-то скрывать.

– Вот как? И что же вы умеете? – не унимался князь.

– Все, что любой казак умеет, и еще немножко, – пожал Гриша плечами. – Но если уж вам так сильно интересно, то может, в городе поговорим? Оставаться тут после нападения не самая умная затея.

– Пожалуй, вы правы, юноша, – смутился князь и отступил в сторону, давая ему возможность пройти.

Но не успел Гриша отойти, как от машины к князю со всех ног кинулась девчушка лет пяти и с криком:

– Папа, папа, там кровь, – вцепилась ручонками в княжескую руку.

Сам не особо понимая, что делает, Гриша присел рядом с ребенком и, осторожно положив ей ладонь на лоб, прошептал, аккуратно нажимая большим пальцем между бровями девочки:

– Тихо, маленькая. Все хорошо. Это не страшно. Поспи. А когда проснешься, все уже забудется.

Большие васильковые глаза девочки закрылись, и она начала плавно оседать на траву. Подхватив ребенка на руки, парень осторожно передал ее отцу, со смущенной улыбкой пояснив:

– Батя мой сестренкам малым так всегда делал, если они чего напугаются. К закату проснется и будет спокойна.

– Однако… – только и смог произнести князь, глядя на дочь.

Быстро пробежав по следам, Гриша нашел место, где абреки спешились, и, забрав четырех коней, повел их к поляне. Добыча есть добыча. То, как ловко он разобрался в следах, удивило всех. Оставшийся без лошади улан, увидев коней, восторженно ахнул:

– Никак аргамак?!

– Полукровка, – тряхнул парень головой. – Но все равно добрая лошадь.

Все наблюдавшие за этой картиной вдруг поняли, что в устах юного казака это была лучшая похвала.

* * *

То и дело оглядываясь через плечо, Николай Степанович прокручивал в голове события последнего часа. Сам бой он старался не вспоминать. Стыдно было. Он, в прошлом офицер, позволил себе игнорировать прямые указания человека, знавшего обстановку в губернии не понаслышке. В итоге утеряна казенная лошадь, ранены оба сопровождающих и собственные слуги. А самое главное, едва не пострадали его любимые девочки.

Князь хоть и мечтал о наследнике, но в дочерях души не чаял, балуя их безмерно и потакая любым капризам. Сердиться и ругать их за проказы было выше его сил. Единственное, что он мог заставить себя сделать, так это не вмешиваться в процесс воспитания, если наказание дочерям следовало от Лизы или нянек. В подобных случаях он предпочитал внимательно выслушать жалобы девочек и, жалея их, порадовать каким-нибудь подарком.

И вот теперь его девочки едва не стали добычей бандитов. Дикарей, едва научившихся пользоваться огнестрельным оружием. Да что там говорить. Этот юный казак умудрился расправиться с тремя нападавшими одной нагайкой и ножом. Можно сказать, голыми руками. Хотя, если вспомнить, как этот странный юноша двигается, как смотрит и как равнодушно убивает, возникает мысль, а так ли он юн и прост, как кажется на первый взгляд?

Еще раз оглянувшись, князь отметил про себя ловкую, с виду небрежную посадку парня в седле трофейного коня и, качнув головой, повернулся к жене, почувствовав ее настороженный взгляд.

– Все в порядке, Лизонька, – улыбнулся Николай Степанович, пытаясь успокоить ее.

– Я знаю, – робкая улыбка едва коснулась губ жены. – Просто я заметила, что ты очень внимательно за ним наблюдаешь.

– Давно не видел такой уверенной посадки в седле, – нашелся князь.

– Юный кентавр, – тихо рассмеялась Лиза. – Я тоже заметила. Такое впечатление, что он сел в седло раньше, чем начал ходить.

– Сел? Да он в него взлетает, не касаясь стремян, – пожал князь плечами, стараясь при этом не побеспокоить спящую дочку.

– Да уж, ловок. Что собираешься делать? – сменила тему княгиня.

– Похоже, у тебя уже появились какие-то мысли на эту тему?

– Именно, – решительно кивнула Лиза. – Скрыть нападение или замять как-то шум от этого дела не получится. Слишком много раненых. А если он еще и добычу пойдет на базар продавать, точно без слухов не обойдется.

– Согласен, – кивнул князь, внимательно слушая супругу. В житейских вопросах она была не по годам мудра и рассудительна.

– Значит, нужно выкупить у него коней и, кстати, одного отдать улану, у которого убили лошадь. Потом наградить солдат и походатайствовать перед их начальством о награждении. Мол, хоть и раненые, а все равно пытались нас защищать. Ну и наконец, забрать этого паренька с собой. В Петербург.

– Зачем? – растерялся Николай Степанович от такого решения.

– Станет нашим девочкам телохранителем, – решительно заявила Лиза.

– Телохранителем?! Зачем? Что им может угрожать в нашем доме или имении?

– Николя, ты забываешь, как тебе уже пытались устроить неприятности в мастерских. В таких делах я предпочитаю переборщить, чем потом рвать волосы и выть, что предполагала, но не стала принимать меры.

Сказано это было таким тоном, что князь только растерянно покачал головой. Если Лиза что-то ТАК сказала, то лучший выход – это выполнить ее просьбу. Эту истину князь постиг еще на заре их семейной жизни.

– Не стану спорить, милая, но не могу не спросить. Почему именно он? Ведь ты отлично знаешь, что мы в состоянии нанять частных детективов, которые и занимаются обеспечением охраны. Почему этот мальчишка?

– Да, милый, он еще мальчишка. Но каждый раз глядя на него, я вижу юношу, способного играючи опозорить всех тех профессионалов, о которых ты только что упомянул. Мы ничего о нем не знаем, но у меня сложилось стойкое убеждение, что если как следует копнуть, то мы узнаем об этом мальчике много интересного. Просто вспомни, с какой гордостью он тебе представился. Словно его имя должно сказать тебе не меньше, чем графский титул.