В стране «Тысячи и одной ночи»

Въехав в лес, я повел машину вдоль длинной дороги, обсаженной елями. В конце концов я приехал к питомнику служебного собаководства. Деревья тут росли часто – и впрямь похоже на армию. Чем дальше я углублялся в лес, тем правдоподобнее казались россказни Зохры, в которые сама она искренне верила.

Я надавил на газ и вскоре очутился в тупике – дорога кончилась. На выструганной из бревна скамейке сидел сухонький старичок в тонкой джеллабе светло-зеленого цвета. Казалось, ткань светится, и этот свет отражается на лице старика.

Я вылез из машины, поздоровался и спросил: не знает ли он, где здесь можно купить мед? Старик показал на хижину, едва видневшуюся за хвойными деревьями.

– Только берегитесь пчел! – предупредил он.

Тропинка была усеяна сосновыми шишками – ни дать ни взять, иллюстрация к «Красной Шапочке». По обе стороны группами по шесть стояли огромные белые ульи. Воздух буквально кишел их обитателями.

Я шел очень медленно – когда-то меня научили этому шу-ары, индейское племя с верховий Амазонки. Пчелы жалят только тогда, когда чувствуют опасность. Сами они носятся как молнии, так что если идти медленно, примут вас за дерево на ветру.

Я дошел до лачуги и постучал.

Дверь отворилась: на пороге стоял все тот же старик в светло-зеленой джеллабе. Обнажив зубы в улыбке, он пригласил меня войти. Я тем временем ломал голову над тем, как старик оказался здесь раньше меня.

Войдя, я увидел на столе разномастные пластиковые бутылки из-под минералки и пустые банки. Старик не моргая посмотрел на меня, словно обжигая взглядом.

– Вот только мед горьковат, – предупредил он.

Я выдержал его взгляд.

– Ничего, мне не для еды, – ответил я.

Мои слова прозвучали как пароль – старик понимающе кивнул. Он вполголоса назвал цену, и я взял со стола пять бутылок. Через четверть часа я уже несся на своем тарахтящем «джипе» по шоссе в сторону Касабланки.

Солнце зашло. На дороге было темно – фонари вдоль шоссе давно уже не зажигали. Я вглядывался в темноту, следя за дорогой, и вдруг мотор заглох. Как любой владелец корейского «джипа» я знаю: в самый неподходящий момент машинка может показать норов.

Свернув на обочину, я мысленно умолял железного коня сжалиться. Бесполезно. Я перепробовал все, что раньше помогало. Впустую. А ведь нет ничего опаснее, чем оказаться посреди ночи в заглохшей машине на дороге в Касабланку. Никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным и одиноким. Бросив «джип», я нагрузился бутылками с медом и стал голосовать. С огромным трудом мне удалось поймать попутку.

Ночью я видел сон. Темнота перед глазами сменилась желтым и красным – мы оказались на верблюжьем рынке около Гулимина, на самой границе Сахары. Отец собирался показать нам верблюдов. Он сказал: чтобы узнать пустыню, надо узнать этих животных, а чтобы узнать их, надо узнать тех, кто их растит. По его словам, верблюды, жители Сахары и песок неразрывно связаны друг с другом.

Но верблюды мне не слишком понравились – от них воняло, а песок раздражал – набивался в обувь, скрипел на зубах. Отец рассказал притчу о маленьком мальчике: тот сбежал в пустыню и мечтал превратиться в рыбу. История показалась мне занятной, с еще более занятным концом. Мы все тогда здорово смеялись.

– Ну что, Тахир-джан, понравилось?

– Да, баба.

– А ты уловил смысл?

– Наверно.

– Вот и не забывай. Пройдут годы, и история предстанет перед тобой в ином виде.

– Как это, баба?

– Ты глубже проникнешь в ее смысл. И тогда случится нечто прекрасное.

– Что, баба?

– Вызреет плод.

Утром я решил снять со счета все деньги и купить новенький «Лэнд-Крузер». До сих пор я ездил только на подержанных машинах – новый автомобиль всегда казался мне непозволительной роскошью. Но проторчав полночи на шоссе, я изменил свое мнение.

За завтраком Зохра заметила, что я в костюме, и спросила: куда я собрался?

– Покупать новую машину, – смущенно ответил я.

– Ай, ай, ай!.. – запричитала она. – Если пойдете в костюме, заплатите втридорога. Уж поверьте мне. Я знаю, что говорю.

Я вернулся в комнату и переоделся в побитый молью свитер и драные джинсы. Вышел из дома и направился к дороге. Ожидая такси – небольшую машину красного цвета, – я услышал свое имя. Обернулся и увидел Зохру. Размахивая решетом, она со всех ног мчалась ко мне, чуть не теряя домашние тапочки.

– Решето возьмите! – донесся до меня ее хрипловатый голос. – И сделайте так, как я учила!

Спрятав решето в сумку, я сел в такси и отправился в самый большой автосалон, продававший «Тойоты». Дома сторожа, до которых донесся слух о том, что я покупаю машину, настояли на «Тойоте». Все трое, как один, заявили: только люди недалекие ездят на «джипах», а вот «Тойота» – для смелых и решительных.

В автосалоне я вынул из сумки решето и начал им угрожающе поигрывать.

Освободившись, продавец подошел ко мне. Я тут же сунул ему под нос решето, заявив, что не имею ничего общего с туристами, а потому рассчитываю на существенную скидку.

– Месье, – ответил мне продавец, поправляя галстук, – туристы у нас и не покупают. Они берут напрокат.

Стараясь держаться как можно непринужденнее, я поинтересовался моделями «Лэнд-Крузеров».

– Месье, я так понимаю, вам укомплектовать по полной?

Взяв рекламный буклет, продавец нацарапал в уголке сумму.

– Нет-нет, – возразил я, – только базовая модель. Без всяких там наворотов.

Озадаченный продавец нахмурился.

– А кожаные кресла, стабилизатор скорости, турбонаддув, подушки безопасности, колесные диски из легкого сплава? Что, ничего из этого не нужно? – от удивления он едва не поперхнулся.

– Нет, никаких там глупостей. Лишь бы машина довезла меня куда надо. И не сломалась в дороге.

– Но, месье…

– Что такое?

– Месье, если вы возьмете базовую модель…

– …то что?

– …чем же все будут восхищаться?

Глава четвертая

Цари – правители людей, ученые – правители царей.

Абу-аль-Асвад 10

А в Дар-Калифа сторожа вовсю мазали двери медом. Уговорив меня купить новые кисти, они трудились с редкостным воодушевлением.

Рашаны дома не было – она встречалась с подругой. Когда же она вернулась, дом благоухал как луг летним днем. Заметив, как приятно пахнет, Рашана прошла наверх переодеться. Не прошло и минуты, как раздался пронзительный крик. Хамза с кистью в руке сломя голову ринулся вниз по лестнице. За ним по пятам гналась Рашана.

– Что же это творится, а? – призывала она его к ответу.

– Это от джиннов, – несмело ответил я.

Жена метнула в меня гневный взгляд.

– Господи, ты ведь уже приглашал заклинателей! Они забили ни в чем не повинных животных, а все ради проклятых джиннов! Ты разве забыл: дом буквально утопал в крови!

– Я хочу только одного: чтобы все были довольны, – сказал я. – Приходится считаться с местными обычаями.

Рашана в бешенстве закатила глаза.

– Ты что, веришь в эту чепуху? – возмутилась она.

– Стараюсь не поддаваться, – сказал я. – Но что-то плохо получается.

Может, туристы в Касабланку и не заглядывают, но решето сотворило чудеса. После долгих уговоров, когда я снова и снова повторял, что не собираюсь производить впечатление на кого бы то ни было, мне удалось сторговать значительную скидку. Продавец скрежетал зубами и ворчал: никто еще не спрашивал базовую модель. Придется заказывать аж из Японии.

Когда машину доставили, я приехал в автосалон, взял у продавца ключи и забрался в салон. Опробовав новенький серебристый «Лэнд-Крузер», я остался доволен. Но хорошее настроение в два счета улетучилось, стоило мне только въехать на узкие улочки городских трущоб.

Разъезжая на стареньком корейском «джипе», я был словно под покровом плаща-невидимки. Машина мясника, на которой я ездил еще раньше, тоже ничем не выделялась. Но сев за руль блестящего «Лэнд-Крузера», я тут же стал заметен. Свернув на дорогу, ведущую к Дому Калифа, я вынужден был вжаться в покрытое полиэтиленом сиденье: меня провожали сотни глаз. Я готов был сгореть со стыда – получалось, я выставлял напоказ свое благополучие.

Когда я загнал машину в гараж, сторожа выстроились в ряд, словно почетный караул, и принялись благодарить меня.

– Это еще за что? – буркнул я.

Они смутились.

– Ну, как же, теперь мы вами гордимся, – сказал Хамза.

Я настоятельно просил их не мыть машину: пусть станет обшарпанной, как и приличествует нашей округе. Однако сторожа не соглашались. Каждое утро, пока я еще спал, они заботливо чистили каждую колесную гайку, натирали кузов до блеска – машина напоминала сверкающую римскую колесницу. Объяснение такой привязанности прислуги к новой машине нашла Рашана:

– Машина повысила их статус в обществе.

Однажды утром я зашел к себе в кабинет и застал там Ариану: стоя на ведре, она изо всех сил тянулась за книгой на верхней полке. Но вместо того, чтобы перевернуть ведро и встать на дно, Ариана подложила что-то плоское, матово-серебристого цвета, сантиметра три толщиной. Мой ноутбук! Подскочив к дочери, я снял ее с ведра и достал книгу, за которой она тянулась.

– Если бы ты перевернула ведро, не пришлось бы становиться на дорогой ноутбук, – сказал я ей.

– Но, баба, он же твердый, с ним ничего не будет, – возразила Ариана. И выбежала с книжкой в сад.

Я взял ноутбук; мне все еще было не по себе от увиденного. Тут мне вспомнились слова отца.

Однажды жарким летним днем мы сидели в одних футболках на лужайке, под раскидистым тисом. Мне было тогда лет двенадцать. Отец сказал, что утром к нему приходил гость, который проделал долгий путь.

– Он приехал из Америки, баба?

– Нет, еще дальше.

– Из Канады?

– Нет. Да и какая разница, Тахир-джан, откуда он. Важно, что ему нужна была моя помощь, а я не смог помочь.

– Почему?

– Потому что он не был готов.

Отец лег на траву.

– Иногда западная цивилизация представляется мне младенцем с энциклопедией в ручонках, – признался он. – В этих ручонках сосредоточена невероятная мощь, опыт тысяч поколений. Но мудрость недоступна младенцу до тех пор, пока он не научится читать.

– А тот посетитель, он когда-нибудь будет готов?

– Надеюсь.

– Ты с ним говорил, баба?

– Недолго. Впрочем, и это оказалось непросто.

– Как же ты поступил?

– Рассказал ему притчу. И велел обдумывать ее снова и снова, до тех пор, пока думать будет не над чем.

– Баба?

– Да, сынок?

– А расскажи мне ту притчу?

Отец поднялся с травы и сел, скрестив ноги. Глянув на небо, он начал:

– Давным-давно жил в Персии один царь. И так любил поесть, что устраивал пиры один за другим. С годами он становился все тучнее и тучнее. В конце концов, до того растолстел, что уже не мог подняться с подушек. Никто не смел об этом заговорить, пока однажды утром царь не пожаловался на ноги: они совсем посинели от плохого кровообращения.

Ко двору приглашали одного врачевателя за другим. Но царь по-прежнему не ограничивал себя в еде. А чем больше он ел, тем толще становился.

Однажды в его страну приехал один очень мудрый врачеватель. Его немедленно повели во дворец и рассказали, какое несчастье постигло царя.

– Ваше величество, – сказал врач, – я берусь сделать так, чтобы вы похудели за сорок дней, а потом вылечу ваши ноги. Если же у меня ничего не выйдет, так и быть, казните меня.

– Скажи, какие снадобья тебе потребуются? – спросил царь.

Доктор выставил вперед ладонь, останавливая царя:

– Никакие, ваше величество. Ничего не нужно.

Царь решил, что врачеватель держит его за дурака. И спросил совета у главного визиря.

– Бросьте его в каменный мешок дней на сорок, – посоветовал визирь. – А потом отрубите ему голову.

Двое стражей схватили врачевателя и потащили в темницу. Но прежде царь спросил: не желает ли он что-нибудь сказать?

– Да, ваше величество.

– Так говори! – вскричал царь.

– Я должен признаться вам, ваше величество, что вижу ваше будущее. Вы упадете замертво ровно через сорок дней. И поверьте мне: помощи ждать неоткуда.

Врачевателя бросили в самую темную, самую сырую камеру. Дни шли за днями. Царю уже не лежалось на подушках, он беспокойно метался из угла в угол. Его волнение все нарастало, и под конец придворные перестали узнавать своего господина. Он потерял аппетит, перестал мыться, а постоянные тревоги лишили его сна.

На сороковой день утром царь распорядился привести врачевателя. Того привели и велели дать объяснения.

– Ваше величество, – спокойно заговорил врачеватель, – сорок дней назад вы запросто могли умереть от ожирения. Я видел ваше состояние, но понимал: увещеваниями тут не помочь. Поэтому я заставил вас поволноваться в течение сорока дней. И теперь, когда вы сильно похудели, я готов прописать вам снадобья, которые наладят кровообращение в ногах.

*

Может, измазанные двери и уберегли нас от темных сил, но вот от жалящих мух – нет. Ничего подобного я в жизни не видел. Полчища насекомых облепили двери так густо, что хоть ложкой соскребай. Зохра привлекла к уборке сторожей, заявив: джинны – это по мужской части.

Рашана умчалась из дома ни свет ни заря, поминутно выкрикивая угрозы. К полудню мухи искусали меня с ног до головы. И я не выдержал – приказал Осману разделаться с мухами и вымыть двери.

Он явно расстроился.

– В таких делах спешить нельзя, – предостерег он.

Не в силах выносить это дольше, я ушел в кофейню «Мабрук», где за столиком на террасе увидел доктора Мехди. Он сидел на солнце и читал газету, просматривая сводку экономических новостей. На докторе была темно-бордовая джеллаба из плотной шерсти. И это при том, что жара стояла неимоверная. Он пожал мне руку и с усмешкой откинул капюшон.

Абдул Латиф, официант с увечными руками, подал мне пепельницу и чашку черного кофе.

Доктор Мехди снял очки для чтения и аккуратно сложил газету пополам.

– Хочу вам кое-что рассказать, – вкрадчиво начал он. – Видите ли, я – бербер. Может, вы и не заметили, но мы, берберы, народ очень гордый. До вторжения арабов страна была нашей. И мы до сих пор смеемся над ними, этими лентяями и слабаками. Берберы гораздо сильнее. А знаете, почему?

Я покачал головой:

– Даже не догадываюсь.

– Нас закаляют с детства, – сказал доктор. – Полвека назад в моей деревне существовал обычай: каждого новорожденного на седьмую ночь его жизни оставляли на склоне холма. Считалось: те, кто доживал до рассвета, получали благословение, их ждала долгая жизнь. Ну, а кто умирал, тех забирал к себе Всевышний.

К чему это доктор клонит? – недоумевал я, попивая кофе. Обычно все его истории были со смыслом.

Доктор перестал ухмыляться, он сморгнул.

– Есть и еще один обряд, который мы, берберы, проходим в детстве, – сказал он.

– Обрезание?

– И это тоже. – Доктор запустил руку в редкие седые волосы. – Каждый из нас ищет свою притчу.

Волшебный ковер снился мне семь ночей кряду.

Под конец лета вечера стоят тихие, тишину нарушают лишь лай собак да сумасшедший рев многочисленных ослов. Разбуженный доносившимся с улицы шумом, я вставал и шел через весь дом на террасу. В саду вовсю носились крыланы, воздух был напоен приторным ароматом дурмана, «трубы дьявола».

Ковер ожидал меня на газоне, его геометрически узоры четко выделялись в лунном свете. Я подходил и осторожно вставал – босыми ногами на шелк. Ковер слегка подрагивал в ожидании и, наконец, плавно поднимался.

Мы переносились через океан в царство чернильно-черных куполов и минаретов. Ковер будто читал мои мысли: устремляясь вниз, летел по узким улочкам огромного спящего города. Я видел запертые на ночь чайные, затаившихся воров, стражу у дворца правителя… Ковер забирал влево, перелетал через парапет, и вот мы уже зависали над дворцовыми палатами. За покоями правителя высилась четырехстенная башня: выложенные камнем стены покрывал мох. Дверь в башню была заперта на засов, по обе стороны стояли часовые. А в самой башне томилась та самая девушка, которую я видел на празднестве. Она с грустью глядела на тлеющие угли.

Зохра сказала, что без сомнений сон вещий, и что ее подруга Сукайна сможет его истолковать. Подруга жила за пекарней в соседнем квартале Хай Хассани и умела разобраться в потемках чужой души. После недели бессонных ночей мне следовало прибегнуть к ее помощи, но в ушах стоял голос доктора Мехди: берберы ищут свою притчу.

В пятницу утром я вышел из дома и увидел, как сторожа суетятся возле входной двери. За ночь вся ее поверхность покрылась знаками и цифрами. На этот раз их было больше. Они были начертаны белым мелом, за исключением одного-единственного слова – оно было розовым. Значки арабской вязи складывались в слово «мут» – «смерть».

Осман, Хамза и Медведь выстроились в ряд. И заявили: снова необходим мед, и как можно быстрее.

– Ну, уж нет, с меня хватит, – сказал я.

– Но джинны вернулись, – настаивал Хамза. – Если сидеть сложа руки, будет только хуже.

Растолкав сторожей, вперед протиснулась Зохра и с суровым видом принялась вторить Хамзе:

– Он прав, уж поверьте мне. Я знаю, что говорю.

Доктор Мехди умел обрывать рассказ на самом интересном месте. Он знал, что я проглочу наживку и в следующую пятницу приду снова. Всю неделю я только и думал, что о его словах. В них чувствовалась поэзия, они притягивали. В тот день я шел по улочкам быстрым шагом – мне не терпелось попасть в кофейню. Кивая завсегдатаям, я сел за свой столик; официант с увечными руками поставил передо мной пепельницу и чашку черного кофе.

Спустя примерно час вошел доктор. Он выглядел задумчивым, будто что-то прикидывал в уме.

– Вы ведь размышляли над моими словами, правда?

– Они у меня из головы не шли, – признался я. – Прямо мозги набекрень.

Доктор ненадолго замолчал, потом продолжил:

– Берберы считают, что каждый рождается со своей притчей в сердце. Она-то его и бережет. – Доктор Мехди скинул капюшон джеллабы и отпил из чашки. – Человек может заниматься чем угодно, главное, чтобы он при этом не переставал во всем искать свою притчу.

– Но как узнать, что вот она, эта самая притча?

Доктор улыбнулся.

– Вы ведь никогда не видели свои легкие, правда? – с этими словами доктор приложил руку к груди. – Но уверен, вы не станете отрицать: они там, внутри.

Вошел Хаким, друг доктора, и тот замолчал. Пока они обменивались приветствиями, я размышлял над тем, что он хотел сказать. На первый взгляд, бред да и только. Но чем больше я думал, тем яснее ощущал: еще чуть-чуть, и все встанет на свои места. И в то же время меня не оставляло чувство: мне несказанно повезло, ведь я услышал великую тайну берберов. Мне как будто преподнесли ее на блюдечке, не пришлось даже усилий прилагать.

– Некоторые сразу находят свою притчу, – продолжил доктор, когда Хаким уселся за столик. – Другие ищут всю жизнь, но так и не находят.

– Но вот как вы определите, что нашли ее? Ну, свою притчу.

– Все дело в восприятии.

Тут вошел еще один завсегдатай пятничных посиделок: поздоровавшись с нами, Хафад присел за столик. Хафада, человека по натуре вспыльчивого, отличал огромный рост. Его страстью были часовые механизмы. Все мы были рады его обществу, только главное – не говорить при нем о берберах: Хафад их презирал и не упускал случая об этом заявить. В его присутствии мы старались берберов вообще не упоминать. Наконец, когда Хафад ушел, я подступился к доктору с просьбой продолжить рассказ.

– Как я уже сказал, надо искать. Когда же находишь, испытываешь что-то вроде просветления. Сразу понимаешь – это твое. Жизнь обретает смысл.

– Но в мире столько притч, разве возможно найти ту, что предназначена именно тебе?

– Удивительно то, – сказал доктор, – что стоит начать поиски, как притча сама тебя находит, ты чувствуешь ее интуитивно.

– А вы уже нашли свою притчу? – спросил я.

Доктор опустил взгляд. Казалось, он покраснел.

– Да, мне тогда было лет десять, – чуть слышно прошептал он.

– Расскажете?

Доктор поковырял пальцем в ухе.

– Однажды трое дервишей решили подкрепиться, – размеренно начал он. – Погода стояла хорошая, и они выбрали местечко в тени на берегу ручья. Только дервиши расстелили скатерть и решили на случай ветра придавить ее по углам камнями, как к ним подошел бродячий пес. Пес обнюхал скатерть. Один дервиш сказал: «Может, сказать псу, что нам нечем поделиться?» «Не стоит, – ответил другой дервиш, – действие обладает большей силой, нежели слово». И они продолжили раскладывать камни по углам. Собака вдруг завыла и убежала. Третий дервиш, изучивший язык зверей, объяснил: «Собака сказала: «Если у этих людей на обед одни камни, рассчитывать не на что».

Вскоре мне снова пришлось побывать в Марракеше. Жара стояла невыносимая. Не было видно ни одного туриста, а торговцев в медине раздражал любой пустяк. Отсутствие покупателей лишь усугубляло их плохое настроение. Я воспользовался этим, купив задешево большое зеркало в раме с гравировкой серебристыми восьмиугольниками по краю. Водрузив покупку на голову и тем самым укрывшись от солнца, я отправился на поиски сказителей.

Площадь Джемма аль-Фна пустовала. Даже у музыкантов-гнауа не было сил петь в такую жару, и они растянулись в тени. Их синие рубахи потемнели от пота. Странствующие зубодеры куда-то подевались, прихватив свои жестянки с зубами, не было и знахарей с хамелеонами и хомячками. Даже продавцы воды в широкополых шляпах попрятались. С обернутым в бумагу зеркалом на голове я прошел к центру площади.

Сказителей не было и в помине.

Я повернул обратно к медине – выпить чего-нибудь освежающего, и тут заметил старого осла. Он стоял возле постоялого двора – такие тут называют «фундук» – когда-то давно в них останавливались на ночлег торговцы. Осел привлек меня белым пятном на крестце – точь-в-точь тот самый осел, которого погонщик взвалил на плечи, собрав вокруг себя толпу. Я зашел и спросил, чей это осел. Мне указали на лестницу:

– Посмотрите наверху.

Сняв зеркало и прислонив его к стене, я стал карабкаться по ступенькам, пока не оказался на балконе – среди черствых корок хлеба и всякого мусора.

Я снова спросил об осле.

– Осел мой, – отозвался мужчина в хлопчатобумажной джеллабе и намотанной на голову на манер тюрбана повязке. Это и был сказитель. Я представился.

– Ну, а меня звать Халил, сын Халилуллы.

– Не возражаете, если я присяду?

– Мархаба, добро пожаловать, – сказитель сделал приглашающий жест.

Он тут же отправил сынишку в лавку за мятой, чтобы добавить ее в чай.

Я сидел на подушке. Слышно было, как моют чайник, споласкивая, потом до меня донесся запах тлеющих углей – разводили огонь.

Я рассказал Халилу, что еще в прошлый приезд в Марракеш слышал одну из его притч.

– В нашем роду вот уже девятое поколение рассказывают притчи – на смену отцу приходит сын. И мы всегда рассказываем на одном и том же месте – на площади Джемма аль-Фна. Я продолжаю семейную традицию. В свое время я обещал отцу, что не оставлю это занятие. Но на жизнь так не заработать. Вот я и преподаю историю в школе. А после рассказываю притчи.

– А как же туристы? Неужели не платят?

– Что вы! – сказал Халил. – Я ведь по-арабски рассказываю, они ничего не понимают. Да и нет у туристов времени, чтобы остановиться и послушать. Им главное фотоаппаратом пощелкать.

– А вы сами откуда?

– С Атласских гор.

– Вы бербер?

Сказитель размотал тюрбан и замотал потуже.

– Бербер.

Я поделился с ним словами доктора Мехди: что все мы рождаемся с притчей в сердце, и что должны найти ее.

– Такова традиция, – сказал Халил. – Но в наше время традиции уходят.

– Я хочу найти свою притчу, – сказал я.

Халил посмотрел на меня изучающе. Уголки его губ поползли вниз, открывая ряд квадратных зубов.

– Будьте осторожны, – предупредил он.

– Почему?

– Найти свою притчу не так просто, как кажется. На пути вас могут подстерегать опасности.

– В самом деле?

– Конечно! Чтобы отыскать притчу, вы должны открыть свое сердце. И горе вам, если доверитесь не тому человеку.

Я спросил: может ли он рассказать мне мою притчу? Я бы сэкономил силы и время. Да и к кому мне обращаться за помощью как не к нему, сказителю.

Халил, сын Халилуллы, мягко улыбнулся.

– Я этого сделать не могу.

– Но почему?

– Потому что вы должны искать сами – сами поиски изменят вас.

*

Зохра по-прежнему не давала мне проходу: сон надо истолковать, и в этом деле поможет ее подруга Сукайна. Она твердила: вдруг меня отравили, вдруг это каким-то образом связано с символами на двери.

– С чего бы кому-то меня отравлять?

– Это все они, существа из огня.

– Джинны?

– Тс-с! И слова такого не произносите!

– Чепуха какая-то, средневековье, – ворчал я.