Путч будет завтра (Старинный романс)

Алексей Алексеевич, с трудом протиснувшись между танцующими, подошел к стойке, а вот просьбу его Вероника Павловна с ходу и непреклонно отвергла. Алексей Алексеевич вздохнул, выбрал, как ему показалось, наименее вредительскую смесь, и Вероника Павловна заказ приняла, как ему показалось, почему-то с явным облегчением.

– Все-таки будете лить в шампанское яблочный сок? – жалобно спросил он.

– Буду, – вздохнула Вероника Павловна.

– Ну что ж, – сказал Алексей Алексеевич с безнадежностью. – Лейте, коли так.

Взяв стакан, Алексей Алексеевич повернулся и, опершись спиной о стойку, принялся высматривать свободное место. Сделать это было нелегко. Сидящие за столиками люди были практически полностью укрыты от нескромных взоров барьерами и жардиньерками.

Вероника Павловна тронула его сзади за плечо, он повернулся, “Вас зовут”, – сказала она и показала пальцем куда-то вправо. Там у колонны, подпиравшей сводчатый потолок, размахивая руками, подпрыгивала Ольга.

За столиком, стоявшим впритык к колонне, находилась вся их компания, и встретила она Алексея Алексеевича веселым смехом.

– А, вот и наш анахорет. Явились? Пали, так сказать, под стрекалом греха, расстрига Вы этакий!

– Почему расстрига? – удивился Алексей Алексеевич.

– Расстрига и есть. Мы тут пари держали, – сказала Ольга. – Сколько вы высидите в монахах.

– Ну и кто же выиграл? – полюбопытствовал Алексей Алексеевич.

– Никто, – сказал Борис. – Вы превысили все мыслимые сроки.

– Будьте справедливы, – возмутился Нахапаров, – ближе всех оказался, все-таки, я.

– А ну-ка, мальчики, потеснимся, Юра, Боря, – командовала Ольга. – Быстренько, быстренько.

Освободившееся место оказалось рядом с Надеждой. Алексей Алексеевич опустился на него, машинально крутя в пальцах стакан.

– Что ж Вы не пьете, Алексей Алексеевич… Алексей? – сказала Ира, как оказалось, сидевшая по другую руку от него. – Разговляйтесь.

Алексей Алексеевич покосился на Надежду. Выражение на лице Надежда имела каменное, сидела, глядя прямо перед собой. С другого бока от нее сидел Юра. Рука его лежала на спинке скамьи за ее спиной, однако на эту руку Надежда не опиралась. Более того, Алексею Алексеевичу показалось, что спина ее была выгнута и даже как бы враждебно отстранялась от этой жадной и цепкой мужской руки.

– Пейте, пейте, – говорила между тем Ира, – глоточек за папу, глоточек за маму…

– Я пытался уговорить Веронику Павловну налить шампанского без… ну, в общем, чистого, – вздохнул Алексей Алексеевич. – Но, увы. Ничего у меня не вышло.

– Да что ты? – оживился Юра. – Нет у Вас, сэр, к женщинам подхода.

– У тебя есть… – с непонятной интонацией в голосе сказала Надежда.

– У меня есть, – подтвердил толстокожий Юра и устремился к стойке. – Сейчас мы это устроим.

Вернулся он с сияющей физиономией и водрузил на стол два бокала – один перед Алексеем Алексеевичем, другой перед Надей.

– Пожалуйста, – сказал он. – Вероника говорит, что это нечто особенное. Называется “брют”.

– Я тебя об этом не просила, – с той же непонятной интонацией сказала Надежда.

– Наденька, Вы несправедливы, – укоризненно покачал головой Борис. – Юра старался. Он хотел сделать Вам приятное. О, какая зажигательная музыка. Пошли, потрясемся в кружочек?

– Вы идите, – сказал Алексей Алексеевич. – А я посижу. Сделаю эти самые глоточки за папу, за маму, а заодно и за всех присутствующих.

“Эй, вы, там, наверху, от вас совсем покоя нет”, – надрывались динамики. Алексей Алексеевич пригубил шампанское. Вино и в самом деле оказалось превосходным. Ай да Юра! У кого – у кого, а у него-то действительно есть подход… к женщинам.

Из толпы вывернулся Юра. Подсел рядом.

– Надюшка пошла, по-интеллигентному говоря, припудрить носик, – сообщил он. – Ну и навел ты утром шороху. Я только-только собрался на штурм, и – на тебе! – явление Христа народу. Так ведь ничего и не получилось. Когда ты ушел, я попытался было снова, но она меня как шуганет! “Отвали, – говорит, – а то по морде схлопочешь”.

Алексей Алексеевич отрешенно пожал плечами.

– Ну, отшутился я, – продолжал Юра оживленно. – Фуй, говорю, как грубо! А еще нежная девушка. Нет бы, говорю, сказать поласковее… ну, и запел на мотив туристской песенки, знаешь, наверное:

Отвали, обормот, отвали.

Может завтра, с уходом зари

Я сама подскребу, опять

Забубенной любви искать.

Так, представляешь, она только ноздрей дернула… Ну, девка, влюбиться можно. Ты на меня без обид, что я ее у тебя, можно сказать, из-под носа увел? Если честно, я видел, как вы друг на друга еще в автобусе поглядывали. Но тут дело такое, женщины есть достояние общественное, я считаю. Кто не успел, тот опоздал, однако же ты – вперед, если что. Понимаешь, здесь это, вроде бы, как ускоренная жизнь. Приезд – рождение, знакомство – свадьба. А отъезд, стало быть, смерть. А уж с разводами совсем просто.

– Да ты, смотрю я, философ.

Однако Юра иронию отринул.

– Я серьезно. Неужто ты об этом никогда не задумывался?

– Ни времени не было, ни желания.

– Нет, какое тело, Алексей, какое тело! – Юра провел в воздухе руками, как бы обтекая ими нечто драгоценно округлое, посмотрел на ладони и перевел на Алексея Алексеевича сияющий взгляд. – Роскошь, слова другого не подберу. И ты знаешь, она из дворян. Трахаться с дворянкой… обхихикаешься!

– Партийная дворянка, – пробурчал Алексей Алексеевич.

– Ну и что? – удивился Юра. – Ленин тоже был дворянин. И эта, как ее, Коллонтай. Феликс железный. Да мало ли. А уж темперамент, зверь-баба! Сперва, вроде бы, даже еле терпит тебя, чистый лед, зато разгорится, как с цепи, вулкан, Везувий, смерть Помпее…

– Вот что, Юра, – перебил его Алексей Алексеевич, – давай мы с тобой Надежду обсуждать больше не будем.

– Ох, извини, – пробормотал Юра, смешавшись, – я и в самом деле чего-то не того… Я идиот. Всегда сперва чего ляпну, а после подумаю. Извини.

– Чудак ты, – вздохнул Алексей Алексеевич. – Что ж передо мною-то извинятся?

Из динамиков, между тем, лилось уже томное танго. Друзья не возвращались. “Трясовальный” их кружок, видимо, самым естественным образом распался на пары, и Алексей Алексеевич – вполне очевидно – был тут даже и не третьим лишним, а седьмым.

– Ну, ладно, – сказал он, – шампанское я допил, спасибо. Пойду, пожалуй.

– Ты чего это, Алексей? Оставайся. Я еще добуду.

– Нет, пойду. Мне надо поработать. А то совсем я здесь обленился. Оборзел, можно сказать. Видал, небось, сколько салфеток неисписанных в тумбочке валяется?

Алексей Алексеевич встал и направился к выходу.

У самых дверей он носом к носу столкнулся с Надеждой.

– Уходите? – спросила она.

– Да.

– Подождите. Хоть и не белый это танец, Алексей, но я Вас приглашаю. Идемте, – и она положила руку ему на плечо. – О, да Вы прекрасно танцуете. Вот уж не ожидала от физика. Посещали школу бальных танцев?

– Нет. Родители научили. Еще в детстве.

– Вот что, Алексей. Я хотела бы перед Вами извиниться. За эту безобразную сцену. Сегодня утром.

– Вам не за что извиняться.

– Есть, – возразила она. – Ни за что, ни про что обхамила хорошего человека. Это я от неожиданности… наверное… ну, не знаю.

Танец кончился, но она все так же держала руку на плече Алексея Алексеевича и не отпускала его от себя.

– Вы все же извините меня, ага?

– Охотно. – Алексей Алексеевич выдавил из себя улыбку и, сам тому несказанно удивившись, добавил вдруг: – Тем более что грудь Ваша великолепна, и она мне действительно нравится. Очень. Покойной ночи.

Придя к себе, он попробовал работать, потом читать, потом просто слонялся из угла в угол. Вышел в лоджию, выкурил сигарету, вернулся обратно, снова попытался приняться за чтение, для чего ухватил с Юриной тумбочки нечто уж, по его, Юриному заверению, запредельно увлекательное – некую “Историю О”, нет, все было бесполезно… Да, а где же Юра – удивился он вдруг, но тут же и сообразил, где тот мог быть, чем заниматься, и так при этом на себя, любимого, разозлился, что буквально пинками погнал к постели, взашей затолкал под одеяло и даже заставил заснуть.

8

К утру ветер стих, но волны по морю гуляли огромные, так что ни о каком купании не могло быть и речи. Алексей Алексеевич забрал у Юры ракетку, заявив, что тот может найти себе занятие поинтереснее, и отправился играть в теннис. Однако по случаю плохой погоды все три корта были плотно заняты. Пришлось удовольствоваться стенкой.

Какое-то время Алексей Алексеевич с упорством маньяка лупил в нее мячом. Но вскоре поблизости появились обе любительницы тридцатилетних мужиков. Покрутившись у кортов и мгновенно сориентировавшись в ситуации, они на короткое время исчезли, вновь материализовались у стенки уже с ракетками в руках и, мило ему улыбаясь, попросили дать им урок. Поскольку Алексей Алексеевич уже видел любительницу пососать указательный палец на корте в паре с Вероникой Павловной, он сердито осведомился, какой именно урок они хотели бы у него получить, на что девчушки, глядя на него широко распахнутыми невинными глазами, невозмутимо ответствовали в том смысле, что любой, какой ему только в голову взбредет, а они на все готовы, хоть каждая по отдельности, хоть – появись у него такое желание – можно и втроем: “по кайфу так оно еще прикольнее…”

Алексею Алексеевичу пришлось срочно уступить им стенку и ретироваться, стараясь обставить свое отступление так, чтобы оно не выглядело бегством. Не зная, куда себя девать, он решил посмотреть на игру волейболистов. Игроки в санатории подобрались сильные, так что смотреть за игрой было одно удовольствие. Чтобы срезать дорогу, он пошел через рощу реликтовых сосен, где и наткнулся на сидевших за столиком друзей, по обыкновению ведших один из своих бесконечных споров, на сей раз, к счастью, не о политике.

Оппонировали друг другу, похоже, Нахапаров и Ирина, остальные то ли составляли второй эшелон, то ли были заинтересованными комментаторами. Причем, как показалось Алексею Алексеевичу, Юра и Ольга поддерживали Ирину, а Борис придерживался вооруженного нейтралитета.

– А где Надежда? – спросил он, присаживаясь рядом с Юрой.

– Представления не имею, – сердито буркнул тот. – Я ей не нянька.

– Я и не утверждал, что ревность это пережиток, – говорил, между тем, Нахапаров. – Просто я считаю ее признаком неуверенности в себе. Не в партнере, а именно в себе, в своих силах, своих, если хотите, физических кондициях.

– А почему не духовных? – спросил Борис.

– И духовных тоже, – согласился Нахапаров, – но, прежде всего, физических. Поскольку измена, – то есть, измена в отношениях между мужчиной и женщиной, я имею в виду, – находится в физической сфере.

– Не скажите, – сказал Борис.

– В физической, в физической, – настаивал Нахапаров.

– Вы все упрощаете, – горячилась Ирина, – и низводите до… я прямо даже и не знаю. А ревность – это просто рефлекс. Я люблю, значит ревную.

– Не знаю, как там насчет рефлекса, – ужом ввинтилась в разговор Ольга, – но любовь – это мое. И предмет любви мой. А собственнические чувства в человеке неистребимы. Мое, знаете ли, не троньте. Да вот давайте у Алеши спросим, у него головка светлая. А, Алеша, как Вы считаете?

– Ну, если вы хотите знать мое мнение, – пожал плечами Алексей Алексеевич, – особых разногласий во всем, что я тут услышал, пожалуй что, и нет.

– Как же так? – удивилась Ирина. – Вот даже Игорь с Борисом… они говорят совсем не одно и то же.

– Их представления, если так можно выразиться, практически чуть ли не конгруэнтны, – пояснил Алексей Алексеевич. – То есть совпадают, пусть и не полностью, – Алексей Алексеевич вспомнил жену с ее демократическим либералом и вздохнул. – Но, думается мне, подлинная измена всегда начинается с духовной сферы.

– Что это еще за “подлинная измена”, – возмутились женщины. – По-вашему, бывает еще и измена не подлинная?

– Конечно, – восхитился Нахапаров. – Еще как бывает. Я, например, с тех пор как вышел из мальчишеского возраста, своим женщинам разрешаю все. С одним только условием. Чтобы они от меня ничего не скрывали.

– Ну, Игорь, извините, это уже извращение, прямо мазохизм какой-то, – удивилась Ирина и, ища поддержки, повернулась к Ольге.

– Да нет, – задумчиво протянула Ольга. – Пожалуй, в этом что-то есть.

– Конечно, есть, – заорал в восторге Юра. – Еще как есть! Сугубо профессиональный интерес, а, Игорь? Препарируете в творческих целях? Я прав?

– Нет, хор-рош гусь! Он разрешает женщине, чего запретить не может. Да еще и заставляет при этом перед собой отчитываться, – не сдавалась Ирина.

– Неправда, – серьезно сказал Нахапаров. – Я снимаю с нее чувство вины. Даю возможность не прятаться, не лгать. Не изворачиваться.

– А что Вы получаете взамен? – спросил Борис с любопытством.

– Что это дает мне? Прежде всего, ощущение, что я не есть тот самый последний огурец, который режут, когда пошла такая пьянка.

– Не очень понятно, а вот, поди ж ты, убедительно, – рассмеялась Ольга.

– Да-а, – завистливо протянул Борис. – А ведь это, пожалуй, здорово. Жалко, я до этого не додумался.

– Да будет тебе, – сказала Ольга. – Большего ревнивца, чем ты, и представить себе трудно.

– А я о чем? И я об этом.

– Нет-нет, тут другое что-то, – задумчиво сказала Ирина. – Ну, хорошо. Ну, допустим. Допустим, Вы не ревнивы. Но как так получилось, что Вы вдруг не ревнивы? Почему это Вы не ревнивы?

– Я уверен в себе.

– Но не настолько же?

– Настолько.

– Нет-нет. Нет! Разве Вам не будет больно, обидно? Разве Вы не будете переживать и страдать? – снова загорячилась Ирина. – Разрешаю… ишь ты, какой! Я могу себе представить, что Вы все это преодолеете усилием воли, не покажете ничего, и все такое, но страдать-то при этом будете, будете.

– А разве у меня самого рыльце не в пуху? – возразил Нахапаров. – Какое я имею право отказывать партнеру в том, что сам себе позволяю?

– Это, конечно, правильно в теории, – не унималась Ирина. – Но ведь чувства-то рассудку не подчиняются. Я вам о чувствах, а Вы мне все с точки зрения разума втолковываете.

– Нет, постойте, – снова вмешалась Ольга. – А Вы сами? Вы-то как? Вы им, своим, тоже все-все рассказываете?

– Ну, мать, зная тебя, я бы этого делать не стал, – засмеялся Борис, а Нахапаров весело оглядел женщин и отрицательно покачал головой.

– Ага, вот мы Вас и ущучили, – радостно захлопала в ладоши Ирина.

– Ошибаетесь, ничего вы меня не ущучили. Мой разговор с… э-э… подругами проходит всегда по одной и той же схеме. Сначала они бывают ошарашены и растеряны, потом заинтересованы, потом, не зная, как реагировать, начинают тянуть время и принимаются допытываться, зачем мне это надо. Потом начинают объяснять мне, что в глазах любимого человека женщине все равно хочется выглядеть даже лучше, чем она есть на самом деле. А в конце переходят в наступление и спрашивают, причем агрессивно, очень агрессивно, а сам-то, мол, ты, ты-то что же, будешь рассказывать?

– Так и что Вы отвечаете?.. Да-да, что?..

– Всегда одно и то же. Я говорю, что если ты поставишь такое условие, то буду. Я тебе этого не советую, тебе это ни к чему, уверяю. Но, если будешь настаивать, расскажу. И знаете, до сих пор не нашлось ни одной женщины, которая бы сказала – да, хочу. И не найдется, я думаю.

– А Вам не кажется, что весь этот уговор выглядит несколько, я бы сказал, наивным, – вмешался Юра. – На словах она может согласиться на что угодно, а как дойдет до дела, так она Вас спокойненько и надует.

– Разговор обычно бывает долгим. И этого аспекта проблемы обязательно касается. И тогда я говорю, что врать не надо, смысла нет. Я почувствую, а уж если я почувствовал… все равно узнаю. Я перестану тебе доверять. А это конец.

– Но она все же может рискнуть, – сказал Юра, тонко улыбаясь.

– Да нет, – задумчиво возразила Ольга. – Тут Игорь, пожалуй, прав. Женщина инструмент тонкий. То есть… я имею в виду женщину для Игоря, а не Борисову многоподбородковую прелестницу… слышишь меня, супруг мой любвеобильный… А обманывать ей придется, так сказать, сразу по двум пунктам. И чуткий мужчина всегда почувствует фальшь.

– Все это схемы, – с коротким смешком сказал Борис. – Схемы и голые теории. Но приемчик, однако же, хитрый. Поздравляю. И ощущение полной свободы есть, и избавление от чувства вины, да, в этом Вы правы. И гордость – вон он у меня какой… необыкновенный. И вся она разбудоражена, взволнована, заинтригована, где уж тут возникнуть мыслям о ком ни будь другом? Вот это и называется держать женщину на длинном поводке. И далеко, вроде бы, отпущена, обжирается, можно сказать, свободой и волей, а чуть за поводок дернул, и… “к ноге!” Браво. Браво, Игорь, браво.

– Ты, как всегда, все, с одной стороны, усложняешь, а с другой упрощаешь, – кокетливо вскинулась Ольга. – Я, например, обязательно попробовала бы. Это черт знает как увлекательно… Ах, тебе интересно? Ты хочешь знать? Ну, так и получай. В подробностях, в картинках.

– Да ничего бы ты такого не сделала, – сказал Борис. – Тебя-то я знаю, как облупленную. Ты бы тешила себя тем, что все можешь. В любой момент. А как дошло бы до, так сказать, воплощения… тут же и шмыгнула бы в кусты. Ты бы решила, что рассказывать-то придется не только о том, как, но и о том, почему. Стриптиз духовный придется устраивать, раздеваться догола. А ты этого духовного эксгибиционизма ой-как не любишь. Да и какая женщина любит?

– Ага, – с торжеством закричала Ирина. – Вот все и понятно! Вот и выходит, Игорь, что ты… Вы тоже ревнивец, но хитрый. И Борис нам все про Вас замечательно объяснил.

– Нет-нет, Ирочка, подождите, – вмешался Алексей Алексеевич. – И что же, Игорь, они Вам все, как есть, рассказывали?

– Конечно.

– А чтобы утаивали, такие случаи бывали?

– Да. Один.

– И что же потом? – дружно воскликнули женщины.

– А ничего. В буквальном смысле. Но вы не находите, что мы уклонились от темы?

– Наоборот. Она получила неожиданное, но очень интересное развитие, – сказал Алексей Алексеевич. – Я с легкостью могу себе представить, что Вы говорили своим женщинам, когда заключали этот занимательный пакт. Вы говорили, что она может найти себе более красивого мужика, что, конечно же, может найти более умного, что ей может встретиться большая доброта или, как Вы тут изящно выразились, лучшие физические кондиции, но она никогда не найдет себе комплекс, который можете предложить ей Вы. Ведь я же прав, а, Игорь? Иначе на чем бы зиждилась эта Ваша пресловутая “уверенность в себе”?

– Под дых, Алеша, – рассмеялся Нахапаров, – просто под дых.

– Вот и получается, что обе спорящие стороны правы. И не правы тоже обе. Иметь такую уверенность в себе не может никто, по крайней мере, постоянно. Потому что иначе это будет уже не уверенность, а самоуверенность, за которую и будешь в конечном итоге наказан. И очень больно, – Алексей Алексеевич вспомнил все те малоаппетитные обстоятельства, что предшествовали его разводу, и покачал головой. – Точно знать свое место в жизни любимой женщины, именно знать, а не догадываться, это же просто… замечательно это. Да. Замечательно. Вы гений, Игорь. Самое смешное заключается в том, что я, пусть и не в явном виде, пусть неосознанно, но… Никогда не задумывался, ревнивый я, или не ревнивый. А вот получается, что нет. Впрочем, особого опыта по этой части не имею. А что касается боли, конечно, я думаю, Вы будете испытывать боль. Но это будет именно боль, а не ревность. И женщине об этой боли лучше не знать.

– Скажите, Игорь, а Вам никогда не хотелось поставить фильм по такому сюжету? – поинтересовался Борис. – Интересная могла бы получиться картина.

– Может, еще и поставлю, – задумчиво сказал Нахапаров. – Если сферу деятельности не сменю. Слышали же, как Наденька по нашему, прекраснодушных интеллигентов поводу, Сталина цитировала. Она права. Когда говорят пушки, музам следует потихонечку сморкаться в тряпочки. В сторонке.

– У этого моего приятеля, о котором я вам уши прожужжал, – вмешался Юра, – есть такие строки:

И снова бой, тяжелый, трудный бой,

И танки слов ползут полями душ…

– Это не о Мельпомене, она слишком неповоротлива, – сморщился Нахапаров. – Это, скорее, о музе ораторского искусства. Была такая, или нет, кто-нибудь помнит? Да, кстати, кто из вас знает, что собою представляет Янаев? Что он за человек, и к какому крылу в партии примыкает?

– Ничего себе, кстати, – вздохнула Ирина. – Где б о чем ни говорили, все равно свернем на баб. Алексей Алексеевич, может, пойдем к вам? Чего-то кофе хочется.

– А за отчества будем драть штраф, – сказала Ольга, скорчив свирепую физиономию, – хоть бы и в форме лишения кофе.

– Но я не нарочно, – оправдывалась Ирина. – У меня почему-то с ним иначе… трудно. Всех остальных запросто, а на нем язык спотыкается.

– А Вы не оправдывайтесь.

– Она и не оправдывается, – вмешался Юра. – Она факт констатирует. Мне поначалу тоже так было. Постоянно хотелось Алексеевича ввернуть. Что-то в нем есть такое.

– Ага, – насупился Алексей Алексеевич. – То самое, что Надежда называет занудством.

– Алеша, – всполошилась Ольга, – Вы что, с ума сошли? Она же шутейно. Разве можно эти ее слова принимать всерьез?

– А-а, чего уж… я и сам знаю за собой эту печальную особенность. Давно. Еще когда младшим научным был, так лаборантки длинноногие маститым докторам говорили Вова и ты, а мне – непременно Вы и Алексей Алексеевич. В крайнем случае, Ал-Ал. Так что я привык. У меня и на это тоже иммунитет.

– Так мы идем пить кофе, или нет? – Ольга подцепила под руки мужа и Алексея Алексеевича и крикнула остальным: – А ну, догоняйте… Вот Вы говорите, что не имеете опыта, Алеша, но Вы отнюдь не мальчик, как же так? Вы что же, однолюб?

– Ну… не знаю… вряд ли. Времени, видимо, не хватало никогда на все эти дела.

– Жена у Вас, небось, была красивая, – заявила вдруг Ирина с непонятной враждебностью.

– Красивая, – согласился Алексей Алексеевич.

– Красивее… Нади?

– Ну, она в другом духе. Тут есть одна. С нами приехала. Так вот она очень на жену похожая. То есть, не похожая, а… как сказать… однотипная, что ли.

– Кто такая? – одновременно воскликнули женщины.

– Слушайте, красавицы, – вмешался Борис, – что вы пристали к человеку. Может, ему неприятно.

– Да нет, все уже в прошлом, – сказал Алексей Алексеевич, пожав плечами. – Перегорело все. И нисколько меня не трогает. А женщину эту вы знаете. В автобусе перед нами с Ирой сидела. Не та, которая… щука, а другая. Она еще с таким седовласым красавцем общается.

Щука друзей развеселила.

– А, – орал Юра, отсмеявшись, – ну как же! Это Алиса, которая ходит с налоговым инспектором. Ничего бабешка, очень даже ничего, у тебя, Алексей, губа…

Друзья еще что-то говорили, и, вроде бы о чем-то спрашивали, но Алексей Алексеевич их уже не слушал. На лавочке около родного шестого корпуса он увидел нахохленную Надежду.

Заметив их, Надежда поднялась с места и сердито сказала:

– Ну вот, явились – не запылились. Кофе, небось, захотели лакать? Я тут сижу-сижу, а их всех будто корова языком слизнула. Ну, эти – ладно, а Вас-то, Алексей, куда черти унесли? Вам работать надо, а Вы шлындраете бог знает где. Или у Вас и в самом деле салфетки кончились? Могу презентовать, у меня много, не жалко для-ради высокой науки.

– Хватит ворчать, – рассмеялась Ольга. – Идемте пить кофе. А потом Ирочка нам споет. У нас у всех настроение. Мы тут такую тему обсудили! Любовь и ревность.

– А вот ревнивцев, – свирепо прорычала Надежда, – на дух не переношу. Я сразу говорю, что человек я вольный, что захочу, то и сделаю. А потом все, как есть, тебе выложу, скрывать не стану, не надейся. Но уж и ты будь добр…

Общество дружно посмотрело на Нахапарова и покатилось со смеху.

9

Утром Алексей Алексеевич сбежал в Севастополь. Именно сбежал, сбежал от Надежды, от спорщиков – друзей, сбежал, ища душевного спокойствия, иначе это назвать было никак нельзя. Да он и не пытался, так что ловить себя на лицемерии в этот раз даже и не пришлось.

Севастополь бурлил, подобно борщу в кастрюле у нерадивой хозяйки. За какой-нибудь час Алексей Алексеевич умудрился влипнуть аж в целых три митинга. На один из них две кошмарно энергичные дамочки его тащили, схвативши за руки и во все корки костеря за “совковость”. Причем выражения они использовали такие, что Алексей Алексеевич даже искренне пожалел, что не нашлось человека, который превратил бы наглое оскорбление “совок” в такой же символ, какими сделались слова “гез“, “фрондер”, или, скажем, “пуританин”, изначально звучавшие не менее хамски. В ближайшем кафе, куда он заскочил выпить чашечку кофе, шумная компания сердитых людей поднимала тосты за парашу для дерьмокрадов, Колымский Косомордец и “Огонь, в смысле “пли!” для Огонька. А в первом же зале морского музея, куда он забрел в поисках тишины, услышал, как тамошняя надзирательница громогласно растолковывала полудюжине домохозяек и пенсионерок всю несостоятельность экономической теории Маркса, написанной, по ее мнению, для необитаемого острова, на котором кроме попугаев никого больше и нету. Алексей Алексеевич помчался в Херсонес, но день сегодняшний достал его и здесь – на развалинах красовались невнятные, но ужасно свирепые листовки этих самых демократических либералов, а на арене античного театра две противостоящие друг другу группы людей, казалось, готовы были уже и гладиаторствовать. Алексей Алексеевич махнул рукой и отправился в обратный путь.