Путч будет завтра (Старинный романс)

– Вы член партии, Наденька? – спросила Ольга.

– Да, – с вызовом ответила Надежда.

– И не собираетесь выходить?

– Я не проститутка, какого бы мнения на этот счет не придерживались некоторые из присутствующих.

– Что же Вы так волнуетесь, Наденька, поберегите нервы, – с умиротворяющей улыбкой сказал Борис. – Тем более, если, как Вы говорите, страна вечна.

– Это задевает меня очень сильно, – сказала Надежда, – извините, но шуток на это тему я принять не могу. И напрасно вы, демократы, выводите себя генетически от белого движения. Белое движение объединяла отнюдь не идея Учредительного собрания и, уж конечно, не монархическая идея, а идея единой и неделимой России. Меттер в воспоминаниях описывал, как чекисты после войны допрашивали в Чехии старых белогвардейцев, и те прямо говорили – если бы знали, что все заявления о самоопределении вплоть до отделения есть пустая риторика, никогда бы не стали воевать против…

– Значит, по-вашему, в Прибалтику надо вводить танки? – насупясь, перебил ее Нахапаров.

– А Вы знаете результаты референдума, в том числе и по Прибалтике?

– И все-таки? Вы не ответили на мой вопрос.

– Физическая сила, увы, пока еще остается самым убедительным аргументом для демагогов, которые пробрались к власти и не желают слушать собственный народ. Это не мною придумано. Национальные корни для них всего лишь мелкая монета разменная в своекорыстных интересах.

– Это точно, – хмыкнул Юра. – Горячим прибалтийским парням в ООНах сидеть захотелось. Лично.

– Вот видите, – сказал Нахапаров, – даже эта милая девушка… Ах, как соблазнительно решать споры кулаками. Только в этом деле есть одна закавыка: все страдания при такого рода “разборках” почему-то достаются именно на долю народа. Того самого народа, во имя которого… М-да.… То ли еще будет, ой-ей-ей. Кстати, я вспомнил, где я Вас видел, Надя. Ведь Вы с телевидения? С первого канала? Мы как-то раз встречались у…

– Я помню, – резко перебила его Надежда.

– Ну и вообще, – снова вмешался Юра, – прямо уж так-таки сразу и танки? Один мой дружок пописывает стишки. И у него есть строки:

Чтоб с кулаками брат не лез на брата,

Им пальцем пригрозить достаточно вполне,

Его расположив на спуске автомата…

Компания будто взорвалась единодушным воплем. Сгрудившись у самой кромки воды и совершенно позабыв о своей изначальной цели, все гомонили разом, размахивая руками и перебивая друг друга. Нахапаров, с видимым трудом проглатывая рвущиеся с языка непечатные эпитеты, орал о том, что эти два… деятеля… из-за своих амбиций не могут договориться друг с другом, а все хрупкое здание перестройки, между тем, готово рухнуть, о чем и предупреждал Шеварднадзе публично. Надежда втолковывала Ольге свое весьма нелестное мнение по поводу “так называемых национальных элит”: “Когда турки гуляли по Закавказью справа налево, а персы – слева направо, жгли города, убивали мужчин и насиловали женщин, вот тогда русские были братья и спасители и единоверцы, потому что это русские парни умирали вместо грузин с армянами на кавказских перевалах. А вот теперь мы стали для них оккупанты”. Алексей Алексеевич, возражая Нахапарову, кричал, размахивая пальцем у самого носа режиссера: “Э-э нет, речь идет отнюдь не об амбициях. Речь идет о разных схемах перестройки, разных, так сказать, ее формулах”. Борис энергично возражал Надежде. “Вы, как и Горбачев, кстати сказать, попали в плен собственной партийной демагогии, – кричал он. – Что это за штука такая, что это за пресловутая общность – единый советский народ? Этот самый советский народ распадается на сотни национальностей. И у всех взаимные претензии, обиды, иногда даже ненависть, причем вековая. Я в пятидесятых годах в Абхазии анекдотец слышал о дружбе народов по-кавказски. Это когда собираются вместе все окрестные народы и народности и дружно идут бить грузин, вот так-то".

Алексей Алексеевич опомнился первый, стал хватать друзей за руки, пытаясь привлечь к себе внимание и ввести спор хотя бы в более или менее регулярное русло, но тщетно. Надежда кричала Борису, что в создании этой великой страны принимали участие отнюдь не только русские. Что среди ее героев есть и украинец Хмельницкий, и грузин Багратион, и армянин Баграмян, но Борис, уже перескочивший с национального вопроса на экономические рельсы, втолковывал Нахапарову, что Ельцин – прагматик, все его контакты находятся среди управленцев, среди чиновников, а это, извините, сила. Их в стране чуть ли не пятнадцать миллионов. И это самый активный, самый образованный, самый динамичный слой населения… класс, можно сказать.

– Интересная мысль, – задумчиво сказал будто бы на скаку остановившийся Нахапаров. – Пугающая. А кто Вы по профессии, Борис?

– Да как Вам сказать… в общем, банковский служащий.

– Понятно…

Общий гвалт постепенно стихал, собеседники начали поглядывать друг на друга с некоторым смущением.

– Господи-боже-ты-мой, – Надежда беспомощно пожала плечами, – никак не могу поверить, что все вокруг такие слепые. Неужто вы не видите, что является движущей силой этой самой перестройки? Подпольный капитал, накопленный вот этим жульем! – она ткнула пальцем за спину. – Он рвется наружу, к легальности, к власти. И если все будет дальше идти как сегодня, то завтра они, – она снова ткнула пальцем за спину, – окажутся владыками жизни. И всем завоеваниям социализма придет конец.

– Боюсь, что Вы все упрощаете, Надя, – вздохнул Алексей Алексеевич, – Я бы мог у Вас спросить, а кто создал в стране такие условия, в которых стало возможным появление и процветание жулья? Но бог с ним, с жульем. Властелинами будущей жизни, хотим мы того или нет, будут вот они, – он кивнул головой на Бориса.

– И прежде всего те, что сидят на валюте… ну и, естественно, чиновники при нефтяной трубе, – добавил Нахапаров.

– Вы нам льстите, – рассмеялся Борис.

– Отнюдь.

– А знаете, – вмешался Юра, – во многом я ни с Игорем, ни с Алексеем не согласен, но вот тут-то они правы. На все сто процентов. Недаром в народе говорят, на чем сидим, то и имеем. И вообще, в нынешней ситуации быть господином по положению – великое дело. Хотите стихи по этому поводу? Моего приятеля стихи.

Господин по положению

В интересном положении –

Ожидается рождение

Господина положения.

– Неплохо, – хмыкнул Алексей Алексеевич, – Очень даже неплохо. Ну а что касается социализма, то нет у нас никакого социализма, ни развитого, ни неразвитого, а есть у нас самое обыкновенное, прямо по Марксу, политарное государство с азиатским способом производства.

– Ругань – это не аргумент, – набычилась Надежда.

– А я и не ругаюсь, – пожал плечами Алексей Алексеевич. – По Марксу, это еще одна экономическая формация, к изучению и даже упоминанию воспрещенная личным ударом кулака Иосифа Виссарионовича.

– Никогда ни о чем таком и не слыхивала, – вызывающе сказала Надежда.

– Ну и как тут вновь не посетовать на это самое пресловутое университетское образование? Дело в том, милая Наденька, что Вы изучали общественные науки, так сказать, цитатным методом: том такой-то, страница такая-то, абзацы третий, четвертый и шестой, начиная с таких-то слов.

– Можно подумать, что физики это делают иначе.

– Я бы мог возразить, что общественные науки не являются нашей профессией. Но дело, конечно же, в другом. Просто люди науки, если уж они решают в чем-то разобраться, делают это системно: основополагающие работы, источники, критика справа и слева…

– Короче говоря, все, до чего сумеешь дотянуться? – Нахапаров почесал себя пальцем по темечку. – Признаться, я тоже ни о чем подобном не слышал. Что это за политарное государство, если в двух словах?

– Возникло оно в одно время с рабовладельческим и до сих пор существует. Очень устойчивая, и потому склонная к застою система, развалить которую иначе, чем изнутри, причем с самого верха, невозможно. Представьте себе некую производственную единицу с ее управленческим аппаратом в виде пирамиды – внизу рабочие, сверху управленцы. Тогда самая мелкая административная единица может быть тоже представлена в виде пирамиды, нижний слой которой будет состоять из исходных производственных пирамид, а верхний будет координировать и управлять. Более крупная административная единица будет пирамидой, построенной из мелких административных единиц, и так далее, до самого верха. Рабы представляют собой не частную, как при рабовладельческом строе, а общегосударственную собственность, и используются преимущественно для крупных общественных работ, вроде рытья каналов, прокладки дорог, строительства крепостей, и так далее. И вот что интересно: в случае нехватки рабочей силы, для тех же целей производственные пирамидки выделяют людей, орудия труда и транспортные средства по разнарядке сверху… хоть бы и для уборки улиц или сельскохозяйственных работ… Все управление вертикальное. Горизонтальные связи минимальны и полностью контролируются сверху. Сверху вниз идут приказы, снизу вверх – общественный продукт, распределяется который следующим образом. В самом низу остается ровно столько, чтобы хватило на возобновление производства и прокорм работников. Остальное гонится вверх, и чем выше уровень соответствующей пирамиды, тем большая часть на этом уровне застревает.

– Ну и чем же это отличается от обычного феодализма? – агрессивно спросила Надежда.

– При феодализме каждый феод платит конкретный налог, подать, дань, называйте это как хотите. А уж все, что свыше налога, принадлежит феодалу. Если феодал умен, энергичен, удачлив, он легко может разбогатеть и усилиться. История знает случаи, когда феодалы становились сильнее своего государя. А в политарном государстве такое принципиально невозможно, поскольку уровень оплаты зависит не от личности, а от, извините, задницы, точнее от стула, который занимает эта самая задница. И в силу этого обстоятельства, все нижние абсолютно бесправны перед верхними, они вынуждены любыми способами цепляться за свой стул. Таким был Китай, Персия времен Александра Македонского, государство инков и еще целая куча государств в Азии, Африке и Америке. Иосиф Виссарионович построил такое общество, какое сумел.

– Да-да, – задумчиво сказал Нахапаров. – Уровень секретарей парткомов, горкомов, райкомов, обкомов, понимаю… Даже рабство имеет свою аналогию в Гулаге. Армия и карательный аппарат подчиняются, естественно, самому верху?

– Разумеется.

– Что ж, в этом самом ударе кулаком я ничего удивительного не вижу. Алеша, голубчик, Вы меня ссылочками на соответствующую литературу не снабдите?

– В Москве созвонимся, так я Вам просто свой студенческий реферат передам, он у меня случайно сохранился. А захотите влезть поглубже – список литературы там солидный.

– Вы писали подобные рефераты?!

– Доводилось.

– А я, вы знаете, даже в некоторой растерянности, – сказала Ольга. – Алеша, вы этот свой реферат… Вы его размножить не сможете? На ксероксе? Я бы тоже почитала.

– И для меня? – ввернул Юра.

– Никаких проблем.

Надежда открыла было рот, но, взглянув на Юру, промолчала.

– М-да, – продолжал Нахапаров задумчиво, – революция… что за люди, сплошь белокурые бестии, а если и не белокурые, то все равно бестии. Сверхчеловеки. Ницшеанство какое-то дикое, что белые, что красные. Всем надо было куда-то загнать “эту сволочь” – то бишь собственный народ: одним назад в подвалы, другим вперед, в счастье. Но непременно силой. А общественная формация должна вызревать в недрах старой естественным путем. Социализм, очевидно, через кооперацию.

– Ленин так и говорил, так что Ваши слова не есть открытие Америки, – хмуро возразила Надежда.

– А сейчас то же самое говорит Горбачев, – хмыкнул Алексей Алексеевич, – но, похоже, вся огромная надстройка пирамиды не спешит менять нынешнее устойчивое положение на завтрашнюю ненадежную конкуренцию. Еще спихнет кто-нибудь зубастый с уютного стула.

– М-да, – сказал Нахапаров. – И этот человек еще удивляется, что был невыездным.

– Действительно, – поддержала его Ольга. – На это, милый Алеша, имелось, по крайней мере, две весьма веские причины. Первая – “Интеллиге-е-ент, сволочь…”. Вторая – “С-с-с-сволочь, интеллигент!”.

– Да нет, тут причины, пожалуй, поглубже. Поосновательнее, – возразил Нахапаров. – Взглядов своих крамольных при себе держать, небось, не желал. Был, небось, шибко независимый, ведь Вы независимый, Алеша?.. Начальству хамил. Сознайтесь, хамили? Дураков в глаза дураками называли, было дело? На дух не выносили начальственного тыканья, а, Алеша, сознайтесь? А по сему – начальству, небось, тыкал, с подчиненными был на вы…

– Я и говорю – интеллигент, – обиженно сказала Ольга.

– Что это за понятие такое – интеллигент, – заявил вдруг Юра, пожав плечами. – На Западе – понятно, интеллектуал, человек умственного труда. А мы и тут выдумали нечто свое, особенное. Все выпендриваемся. В "Аргументах и фактах" было интервью с одним академиком. Я читал. Он там прямо говорит, что во всех бедах России виновата именно интеллигенция. А само словечко это пустил в обиход мелкий писатель Боборыкин, и что изначально так называли себя недоучки-поповичи, которых поперли из семинарии. И ссылается на Гумилева, который Лев. Да и литераторы многие высказываются…

– Дело в том, милый Юра, – хмуро сказал Нахапаров, – что как только затевается в нашем родном Отечестве какая-нибудь общественно-экономическая мерзость, тут же начинается гонение на интеллигенцию, чтобы рта не раскрывала и гнусничать власть имущим не мешала. Так было при царе, так было при Иосифе Виссарионовиче, вот и теперь точно так же.

– А что касается происхождения этого слова, – добавил Алексей Алексеевич, – то чтобы в этом разобраться, не надо слушать никакого академика, Лев Гумилев над ним, судя по всему, просто издевался. И боборыкинское авторство, строго говоря, сомнительно, а уж все остальное просто грязная клевета и социальный заказ жулья. Надо бы тебе, дорогой друг, Анну Каренину перечитать. Со школьных лет, вероятно, в руках не держал?.. Оно и видно. Вот тогда ты и узнаешь, кто в те далекие годы относил себя к интеллигентам. Недоучек надо искать не среди предков, а среди наших советских академиков и литераторов.

– Все это очень интересно и, должна сознаться, ново для меня, – заявила Надежда. – И требует тщательного обдумывания. Но! Справедливости ради считаю себя обязанной высказать сейчас крайне крамольную и непопулярную в нашей компании мысль. Сталинская оценка интеллигенции применительно к нам, сегодняшним, кажется мне, увы, абсолютно верной. Все мы прекраснодушные болтуны в разной степени рефлексии. В то же время, есть люди, которые пусть и не являются рафинированными интеллигентами, зато не только имеют собственные убеждения, но и действуют сообразно им. Действуют!

И в это время за их спинами раздался голос:

– Чем это вы тут заняты, дорогие мои?

Все разом умолкли и повернулись. Перед ними, свирепо подбоченясь, стояла Ирина в купальнике с большим полотенцем на шее.

– Я-то думала, что они ведут этот самый “здоровый образ жизни”, вся истерзалась, спать не могла, можно сказать, за ухо вытащила себя из постели, чтобы последовать примеру. А они стоят себе на берегу совершенно сухие, орут и дружно жгут друг дружке глаголами сердца. Фуй!

Ирина бросила полотенце на песок и демонстративно полезла в воду. Все будто опомнились и, переглядываясь смущенно, отправились следом.

Море волновалось. Волны набегали хоть и не крупные, но кое-где на них появились уже и белые барашки. Нахапаров изящно нырнул в одну из этих волн и поплыл вполне приличным кролем. Борис с Ольгой и примкнувшая к ним Ирина, невзирая на волнение, принялись отрабатывать баттерфляй. Юра с Надеждой, схватившись за руки, качались на волнах почти у самого берега. При взгляде на их счастливые лица у Алексея Алексеевича настроение сделалось препакостное. Ему захотелось то ли одиночества, то ли еще чего-то, что он отчаянно в себя не пускал… и, вообще, гнал поганой метлой. Он покосился на вышку. Вышка была пуста, для спасателей было еще слишком рано. Вода была холодная даже на вид, купаться расхотелось, но он заставил себя тоже войти в воду и поплыл в открытое море.

– Куда это вы намылились, Алеша? – крикнула ему вслед Ольга.

– Сплаваю подальше, пока наших церберов нет, – ответил он ей. – Вы, когда будете уходить, захватите с собой мое полотенце, хорошо?

7

Заплыл он далеко в море, перевернулся на спину и долго качался на волнах, бездумно глядя в высокое небо. Потом его потянуло в сон. Возвращаться в бухты на набережной не было смысла, поскольку спасатели, вероятно, уже появились, и он поплыл к берегу, ориентируясь на дальний мыс. Плыл спокойно, не спеша, благо времени до завтрака было, что говорится, навалом. Мыс, пусть и медленно, но приближался. Алексей Алексеевич уже различал волны, разбивавшиеся о прибрежные скалы. И, наконец, его взору открылась та самая бухточка, в которой в первый день своего пребывания в Ламесе он столкнулся с Надеждой.

На гребне набегавшей волны Алексей Алексеевич проскользнул между двумя камнями, увернулся от выскочившего из-под воды ему навстречу третьего камня и вышел на пустынный тихий берег. И тут он вдруг понял, что здесь, в Ламесе он совершенно не думал и даже не вспоминал о своей бывшей жене. А ведь столп-то, похоже, был прав, – внутренне усмехнулся он, – от нее и в самом деле нужно было новыми впечатлениями отгородиться. И тут, повинуясь каким-то потаенным и не вполне осознанным ассоциациям, он неожиданно вспомнил давний польский фильм, который некогда смотрел вместе с бывшей женой. Фильм так и назывался – “Лекарство от любви”, был он очень смешным, а главная героиня и характером, и манерой поведения очень была похожа на его жену, каковым обстоятельством Алексей Алексеевич потом ее с удовольствием дразнил. Долго дразнил, между прочим. Года два, не меньше.

Мысли о жене даже и гнать из головы не пришлось, они сами уплыли куда-то, поскольку довлела дневи злоба его, сегодняшняя. Алексей Алексеевич решил подняться на небольшую площадку, находившуюся слева на самом мысе за большой, нависавшей над бухтой скалой. Пошел он не по тропе, а напрямую, где приходилось местами карабкаться по скалам чуть ли не как заправскому скалолазу. Продравшись сквозь кусты шиповника, он вышел на площадку и… замер от неожиданности перед открывшейся его взгляду картиной.

На песке, закинув руки за голову, лежала Надежда. Грудь ее была обнажена, глаза плотно зажмурены, нижняя губа закушена, в уголках болезненно искривленного рта вскипали пузырьки слюны, а рядом с нею… рядом был Юра, причем вот какая странность – его тела Алексей Алексеевич не видел. Он видел только его руки и губы, зарывшиеся в эту грудь.

Заслышав производимый Алексеем Алексеевичем шум, Надежда одним движением руки смахнула с себя эти руки и губы, рывком уселась на песке и, даже не пытаясь прикрыть наготы, смотрела на него большими потемневшими глазами. Юра окончательно исчез из поля зрения Алексея Алексеевича, осталась только ее грудь, большая, красивая, тяжелая, она плавно качнулась из стороны в сторону и застыла, изящно прогнувшись, отчего ее крупные возбужденные соски вздернулись вверх и вызывающе уставились Алексею Алексеевичу прямо в лицо. Все молчали, и молчание это было тяжким, вязким, душным. Оторвать глаза от ее груди у Алексея Алексеевича не было сил, он судорожно вздохнул, и тогда, нарочито проследив его взгляд, она спросила: “Хороша?” Алексей Алексеевич опомнился, медленно кивнул головой и ответил, с трудом справившись с непослушными губами: “Да”. “Нравится?” – с ленивой усмешкой поинтересовалась она. Алексей Алексеевич несколько долгих томительных секунд молча, глядел теперь уже ей в лицо, потом снова кивнул головой: “Очень”, повернулся, сказал через плечо: “Извините меня”, и, зажав себя в кулак так, что зубы скрипели, преувеличенно неторопливо пошагал по тропе прочь, а в голове у него колотилась шалая мысль, что фильм-то тот старый был прав, что лекарством от любви могла быть лишь другая любовь, вот только будешь ли ты в ней счастлив, это, конечно, вопрос особый.

Тропа была ему незнакома, посуху он тут ни разу еще не ходил. Она ветвилась, тропки разбегались в разные стороны, многие из них оказывались тупиковыми или сворачивали куда-то не туда. Приходилось возвращаться, так что он не то чтобы заблудился, но к завтраку опоздал совершенно безнадежно. Потом были процедуры, и он тщательно и скрупулезно выполнил все врачебные предписания. Даже на дурацкий кислородный коктейль – и то сходил.

Парк был пустынный. Народ куда-то попрятался. С волейбольной площадки доносились веселые выкрики и звонкие удары. Энтузиасты, несмотря на резкий ветер, избивали мяч. Алексей Алексеевич спустился к морю. Море разгулялось до полного неприличия. Огромные валы с грохотом налетали на берег, захлестывая пустынную набережную.

Появление Алексея Алексеевича в подозрительной близости к воде не осталось незамеченным. В дверях спасательной станции возник человек и уставился на него с видом крайне подозрительным и недовольным. Алексей Алексеевич мысленно пожал плечами, повернулся и покарабкался обратно вверх. На память ему снова пришли слова Ольги о том, что он должен нравиться женщинам. Слова эти почему-то показались ему очень смешными, он долго смеялся, кашлял и отмахивался руками. Обед, ужин прошли, как во сне. Потом он долго сидел на скамье под колоннадой, тупо пялясь на волнующееся море. Налетел заряд дождя, спасаясь от которого под колоннаду заскочил развеселый Юра, толкнул Алексея Алексеевича локтем в бок, продекламировал, вздернув вверх руки:

Мерзавка ветреная, Геба,

Когда с Гераклом возлегла,

Громокипящий кубок с неба

На нас, зараза, пролила.

– У нас с приятелем разделение труда. Он сочиняет, а я декламирую, – сообщил он, подмигнул весело и исчез.

Алексей Алексеевич пошел было к розарию, но по дороге передумал и свернул к теннисным кортам. Корты были пустынны, и он дал себе твердое слово в ближайшее время попробовать здесь свои силы. Ну и что же мне делать, – подумал он, – в Москву, что ли, позвонить?

Однако рабочий день уже давно закончился, и ему подумалось, что ребята могут этот звонок как-нибудь не так истолковать. Вот, мол, хочет шеф знать, не разболтались ли они там без него. Проверяет. Могли и обидеться.

Да что это со мной, – рассердился он вдруг, но тут же в очередной раз поймал себя вначале на лицемерии, а следом и на том, что оный процесс – ловля на лицемерии – похоже, стал здесь, в Ламесе, его излюбленным занятием. А то ты не знаешь, что с тобой, – сказал он себе. – Кончай-ка придуриваться… В бар, что ли, сходить? – спросил он себя, – А что, хорошая идея. Что ж киснуть-то?

В бар Алексей Алексеевич до сих пор не ходил ни разу, поскольку самая идея разбавления Новосветского шампанского чем бы то ни было представлялась ему кощунством, а доводы, которые приводил Нахапаров, – что, мол, шампанского в санаторных запасах мало, вот и растягивает дирекция эти запасы, как умеет – может быть, все объясняли, но ничего, по его мнению, не оправдывали. Ему подумалось, что, в конце концов, этой самой Веронике Павловне за риск не грех было бы и приплатить. Беда была, однако же, в том, что приплачивать Алексей Алексеевич не любил, причем отнюдь не из жадности, а просто от неловкости, стыда и боязни обидеть человека.

Сзади послышались чьи-то быстрые шаги, он оглянулся. В сопровождении своего седовласого кавалера его догоняла бывшая конфидентка. Поравнявшись, она церемонно раскланялась и спросила с нескрываемым злорадством:

– Что ж это мы все один да один, а?.. Ал-Ал?.. Не надоело ли, так сказать, гордое одиночество? Скучно ведь.

– Ничуть, – ответил Алексей Алексеевич. – В моем обществе скучно не бывает. Я интересный.

– А-аха, – сказала дама, взглянув на него хоть и несколько озадаченно, но не без восхищения. Алексей Алексеевич, как бы извиняясь, развел руками, а седовласый, Алексея Алексеевича почему-то не любивший и смотревший до сих пор подчеркнуто в сторону, уставился ему в лицо круглыми изумленными глазами и даже рот открыл.

– Кстати, – экс-конфидентка легонько ухватила Алексея Алексеевича за рукав, – я заметила, что лексикон моей подруги Вас, вроде бы, скандализует…

Алексей Алексеевич не сразу понял, что речь идет о даме, которая у него ассоциировалась то ли со щукой, то ли с оккупанткой.

– …Согласна, – продолжала экс-конфидентка, – она несколько вульгарна… может быть… но, дорогой профессор, признайте, что основательный, блестящий и, разумеется, своевременный мат иногда бывает… как бы это… очень даже гламур. Шикарен, я бы сказала. Нет?.. Вы не признаете мата ни при каких обстоятельствах?.. Но это же, извините меня, лицемерие, профессор…

Пара обогнала его. Шли они определенно в бар. Алексей Алексеевич тоже ускорил шаг.

Против всяческих ожиданий, бар оказался местом невероятно приятным и уютным. Располагался он в полуподвальном помещении того самого старого корпуса, который экс-конфидентка называла гаремом. Когда, спустившись по ступенькам, Алексей Алексеевич открыл дверь, он был с порога ошеломлен царившей там атмосферой безудержного непринужденного веселья. Алексей Алексеевич с любопытством огляделся. Прямо перед ним находился пятачок для танцев. Во всяком случае, это место было битком забито прыгавшими под музыку людьми. Стойка располагалась в глубине большого помещения слева. Столики отделялись друг от друга невысокими деревянными барьерами и жардиньерками с цветами. Живыми цветами, как машинально отметил Алексей Алексеевич. Между столиками тоже танцевали люди – то ли те, кому не хватило места на пятачке, то ли просто не желавшие от своих "посадочных мест" удаляться. Впрочем, на пустующих столиках неизменно красовалась табличка с надписью “занято” – народ в баре собрался предусмотрительный.