Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

– Обязательно, – заверил Ойген Райнштайнер.

Медленно, словно не веря своим глазам, адмирал цур зее протянул руки к вернувшейся из небытия шпаге. Руппи подозрительно шмыгнул носом, и Луитджи едва не последовал его примеру.

3

– Разъезды гаунау и, похоже, дриксов перешли каданскую границу и расположились в малолюдной приграничной местности, – холодно сообщил Проэмперадор. – С местными пастухами гости не ссорятся, их цель – обнаружить наши разъезды. Тем не менее Реддинг утверждает, что его люди вернулись в Талиг незамеченными. Надеюсь, всем ясно, что означают эти сведения?

Было ли ясно набившимся в жарко натопленную комнатку шестерым генералам и семерым полковникам, Чарльз бы не поручился, но лично у него сомнений не имелось. В Гаунау узнали, что Савиньяк пошел на Олларию. Благие вести должны были достичь Липпе к тому времени, когда, упершись в очередной провал, маршал повернул войска. Хайнрих с Фридрихом сочли отсутствие Северной армии подарком судьбы и совместными усилиями родили план: пока глупые талигойцы бегают туда-сюда, теряя больных и уставших, умные гаунау обойдут горы, ударят по надорским городам из Каданы и отойдут. Глупые талигойцы начнут стягивать войска к каданской границе и оставят Бергмарк без помощи, что, в свою очередь, оставит без помощи регента и развяжет руки Дриксен. Великие стратеги не сомневались, что подвоха из разбитой Каданы никто не ждет, но вот беда – еще в начале зимы на границу и даже за нее ушли многочисленные разъезды. Лионель Савиньяк желал знать обстановку на всех направлениях, не исключая ни одного. Командовавший «фульгатами» полковник Реддинг полностью разделял желания маршала. Теперь разведчики вернулись.

Офицеры молчали, ожидая разрешения Проэмперадора. Проэмперадор тоже молчал, откинувшись на спинку единственного в комнате кресла. За две недели марша устали все, но, похоже, отдыха не предвиделось. Савиньяк чуть ослабил узел шейного платка и обвел взглядом собравшихся. В Северной армии это означало – «можете говорить».

– Обман, – выразил общую мысль Хейл-старший. – Гаунау хотят отвлечь нас от удара по бергерам и заставить раздробить силы. Айхенвальд, что скажете?

– Мы не можем себе этого позволить, – неторопливо поддержал командующего кавалерией командующий пехотой. Длинноносый генерал всю жизнь служил Талигу, но так и остался бергером. – Господин маршал, у нас тридцать тысяч человек и шестьдесят одна пушка. Этого слишком мало даже для одной кампании. Приграничьем придется временно пожертвовать.

– К нам идут подкрепления, – напомнил генерал Фажетти. – Часть из них может прикрыть каданскую границу.

– Две-три тысячи пехоты и четыре тысячи конницы, – бергер с жалостью посмотрел на южанина, – это несерьезно. Нам следует не поддаваться на обман и продолжать движение к перевалам для соединения с союзниками. Это очевидно.

– В том числе и Фридриху. – Бэзил Хейл отвесил издевательский поклон розовой рамке и сник, нарвавшись на ледяной взгляд отца.

– Горячность тоже бывает права. – Лейдлор надел генеральскую перевязь даже позже Фажетти, но держался, словно ветеран Двадцатилетней войны. – Полковник Хейл, насколько я понимаю, против банальных решений. Я с ним согласен. Предлагаю открыто выступить навстречу Фридриху и скрытно свернуть на Бергмарк.

– Лучше усилить приграничные гарнизоны, – не согласился начальник артиллерии, – и выдвинуть разъезды ближе к границе.

– Разъезды, господин Эрмали, – тонко улыбнулся Реддинг, – хороши, когда армия не дальше чем в двух днях пути.

– А разве «фульгаты» до сих пор не умеют летать? Непорядок…

– Господа, сейчас не время шутить. В Гаунау не могли не узнать о нашем возвращении…

– Но не о дальнейших передвижениях!

– Это ничего не меняет. Мы всего лишь движемся в сторону границы, имея возможность повернуть как на запад, так и на север.

– Каданцы не рискнут поддержать Фридриха сейчас…

– Вот именно сейчас и рискнут!

– От Северной армии Талига ожидают бдительной охраны каданской границы и подкидывают приманку, чтобы приковать к месту…

Генералы и полковники спорили. Савиньяк внимательно и вежливо слушал, так внимательно и вежливо, что Давенпорт, будь он генералом или полковником, раскрыл бы рот разве что под пыткой. Желание убраться из Северной армии в очередной раз подняло голову, чтобы тут же опустить. Это виконт Валме может уходить и приходить, как ему хочется, выбирая маршалов и место службы. Марсель не ждал приказа, когда ждать было нельзя, не удирал, когда следовало вернуться, не держал под уздцы одинокую заиндевевшую клячу, не смотрел в провал, еще вчера бывший увенчанной замком горой…

– Господа, – черные глаза Савиньяка вновь прошлись по разгоряченным от огня и спора лицам, – благодарю за ценные советы. Приказ уже подписан. Утром вверенная мне армия форсированным маршем двинется в Кадану. Я мог бы ограничиться этим, но считаю необходимым развеять ваши опасения. Нынешнюю войну со стороны Гаунау и Дриксен, в первую очередь – Дриксен, ведут политики, а политики думают иначе, чем военные. Им нужна не столько победа над Талигом, сколько поражение собственных противников в собственном доме.

Принц Фридрих не заинтересован в успехе ненавидимого им принца Бруно. Что ожидает «Неистового» в случае успешного вторжения в Бергмарк и Ноймаринен? Затяжные бои в горах с кровными врагами варитов. Бруно же в это время на равнинах Марагоны и Придды будет разыгрывать свой перевес в силах. Перевес, обеспеченный тем, что принц Фридрих с тестем оттянут ноймарские и бергерские резервы на себя. Вся слава после захвата Марагоны достанется Бруно, а его высочество не получит ничего. Нет, на такое Фридрих не пойдет. Другое дело – обходный марш и захват Северного Надора.

Прошу вас внимательно посмотреть на этот портрет. Полковник Хейл, что будет с всадником, который в таких обстоятельствах и таким образом попробует усидеть на такой лошади?

– Рассветные Сады будут, – хмыкнул Бэзил, – только художникам этого не объяснишь.

– Художники рисуют то, за что им платят. – Савиньяк тронул рукой розовую рамку и в свою очередь ухмыльнулся. – Этому художнику платили не за лебедя, а за Ворона. В понимании Фридриха, разумеется. Отсюда и вздыбленный мориск, и шпага… Не вина художника, что у принца только две руки; будь их шесть, в них были бы и пистолеты, и дамы. Фридрих играет в Алву, только лошадь, на которую он хочет сесть, не нарисованная.

– И вообще не лошадь, а олень, – шепнул Чарльзу Бэзил. – Ну да тем веселее…

Младший Хейл был от Проэмперадора в восторге, Чарльз приятеля не разуверял, а спорить на совете и вовсе было глупо.

– Правильно ли я понимаю, – уточнил Айхенвальд, – что, по вашему мнению, дрикс намерен повторить саграннский маневр герцога Алва?

– Он не будет повторять сам маневр, он попробует изобразить гения неожиданности. – Маршал отодвинул портрет, издевательски блеснули изумруды. – Вместо того чтобы, сковывая силы Ноймаринена, помогать Бруно, Фридрих прикроется ложной активностью на границе с Бергмарк и ударит по Надору из Каданы. В Изонийских предгорьях мы его перехватим. Там дриксы будут меньше ждать нападения, да и снега там, в отличие от равнин, тают позже, распутица еще не начнется. Кроме того, из Каданы проще и быстрей перенести боевые действия в Гаунау.

– А если все-таки обман? – Байард Хейл имел обыкновение сомневаться, когда все решено, и идти напролом, когда другие сомневаются.

– Тогда, – снизошел до ответа Проэмперадор, – наш форсированный марш через Кадану застанет союзников врасплох и вынудит отказаться от первоначальных намерений. Нанести сильный удар по бергерам в этом случае Фридрих не успеет, но он не Бруно, и это – не обман.

– Остается один вопрос, – очнулся старик Лецке. Беднягу по осени вытащили из теплого замка и назначили сперва генерал-интендантом, а затем военным губернатором Северного Надора, но когда-то Лецке был вице-экстерриором, объявление войны. Сначала мы должны заявить протест Кадане и…

– Мы ничего никому не должны! – Савиньяк бешено сверкнул глазами, напомнив Ворона и Октавианскую ночь. – Коль скоро каданцы не могут воспрепятствовать дриксам передвигаться по своей территории, пусть пеняют на себя. Господа, совет окончен.

Глава 4

Старая Придда

400 год К.С. 10-й день Весенних Скал

1

Большая комната вновь стала чужой, внизу ждали лошади и солдаты – баронесса Сакаци отправлялась в Хексберг. Ей прислали платья, обувь, меха и украшения, нашли женщину для услуг и сказали, что среди воинов ничтожной не место. А где оно, это место? Отцовский дом мертв, Сакаци пуст, дворец Первородного полон лжи, так не все ли равно, куда пойдут чужие кони? Последуй Мэллит за мертвым, она бы спала в зеленом озере и ничего не помнила. Как мудры были враги названного Альдо и как глупы достославнейшие! Первородный не знал жалости. Он лил слова, как воду, и топтал сердца любящих, как скот топчет кормящие его травы. Если бы она могла сказать обманувшему, что имя его величию – тень! Если б могла вернуть свою кровь и убить свою память!

– Госпожа баронесса. – Красивая беловолосая женщина ласково улыбалась. Она родила пятерых сыновей, и все стали воинами. – К вам полковник Придд, а вы не причесаны!

Повелевающий Волнами? Зачем ему ничтожная? Названный Валентином привез Мэллит туда, куда обещал, так для чего он здесь? Разве возчик навещает доставленную поклажу, даже если защищал ее от грабителей и укрывал в непогоду?

– Госпожа баронесса, я пришел проститься. – Первородный был одет для войны. Пепел и фиалки исчезли под черными камнями и белым снегом. В этом сердце нет и не будет весны, но нет в нем и тления.

– Мой путь начинается вновь, – негромко сказала Мэллит, – присланные тем, кого зовут регентом, позаботятся обо мне.

– Я был счастлив служить вам. – Повелевающий Волнами не торопился уходить. Внуки Кабиоховы любят длинные разговоры и смутные слова. Они не скажут «не люблю», но «нам не быть вместе». Они поднесут яд, но будут оплакивать не убитого, а себя…

– Ничтожная не слепа. – Мэллит провела рукой по кое-как стянутым на затылке локонам. – Морская вода не станет вином, сколько ни говори о ее сладости. Не нужно лжи, она острей иглы и кислей уксуса.

– Мне трудно следить за вашими мыслями, баронесса. Я сожалею, что вас постигло разочарование, но проходит все, кроме смерти.

Баронесса…

– Нам следует поторопиться, баронесса…

– Позвольте представить вам баронессу…

– Позвольте откланяться, баронесса…

У дочери Жаймиоля больше нет своего имени, но чужого она не хочет! И еще она не хочет жалости.

– Я не баронесса, герцог Придд, – старательно произнесла Мэллит. – Я – гоганни и хочу вернуться к своему народу. Но я знаю – меня не отпустят, потому что названный Альдо – враг регента и многих первородных. Это ваша война, но ничтожная… Лучше бы я умерла раньше своей любви и не взглянула в глаза своей ненависти. Вы идете воевать за своего господина против Альдо Ракана. Ваш путь прост и ясен, так оставьте ничтожную… Оставьте меня без вашей учтивости. Вы сделали, что обещали герцогу Роберу. Вы свободны от неприятной обузы.

– Вы заблуждаетесь, сударыня. – Лед в глазах, лед в словах, лед за окнами. Кругом один лишь лед, а эти люди называют белый холод весной! – Я еще не выплатил свои долги и, что самое неприятное, не вернул чужие.

– Чужие долги взимают дурные ростовщики, – прошептала Мэллит, вспоминая слепой синий взгляд и отказавшееся повиноваться тело. – Я должна вам, но я не просила в долг.

– Сударыня, – названный Валентином смотрел не на нее, а на свою руку, – я не дал выходцу вас увести, но я вижу, что жить вы не желаете. Прежде чем уйти, я обязан сказать вам одну вещь. Если ваша обида и допущенная по отношению к вам несправедливость окажутся сильнее… Что ж… Я сделал все, что мог.

– Ничтожная слушает. – Слова – как дождь. Они погасят костер и не наполнят бездну.

– Я еще не любил, – сказал первородный, – и я потерял хоть и много, но далеко не все. Я не вправе вас поучать, но у меня был старший брат. Однажды ему показалось, что смерть лучше жизни, и он решил умереть. Ему не позволили. Мой брат был… очень раздосадован. Тем не менее со временем он понял, что хочет жить. Разговор с ним мог бы вам помочь, но, к несчастью, Юстиниан погиб. Его убили.

Брат оставил мне свои долги, которые я намерен рано или поздно отдать. В том числе и долг человеку, заставившему Юстиниана по достоинству оценить жизнь. Я рассказываю вам об этом ради слов, которые мой брат услышал от своего старшего друга. Чтобы вы не подумали, будто они принадлежат мне.

Бывает так, госпожа баронесса, что на тебя ополчится само мироздание. Не потому, что ты виновен или плох, и не потому, что ненавидят лично тебя. Просто мир устроен так, что тебе не жить, как ты того хочешь. Это плохо, страшно, несправедливо, но это не повод не жить вообще. Не повод ненавидеть всех, кому не больно. Не повод заползти под корягу и ждать, когда за тобой придут. И уж тем более не повод не быть собой! Мироздание – это еще не мир, а предсказание – не судьба! То, что пытается нами играть, может отправляться хоть в Закат! Мы принадлежим не ему. Мы сами из себя создаем смысл нашей жизни, как жемчужницы создают перламутр. Из боли, из раны, из занозы рождается неплохой жемчуг, сударыня, и он принадлежит нам, а не тому, что нас ранило.

…Ровная стена, нетронутый снег и рассвет, розовый от ночной крови.

– Откуда у вас Адрианова эспера? – Вот и все, что спросил названный Валентином у той, кого удержал на краю. Бегали и суетились мужчины, кричали женщины, клялись в том, что не сомкнули глаз, стражи, но Повелевающий Волнами велел всем замолчать, и они замолчали. Тогда Первородный приказал седлать коней.

– Утешавший не желавшего жить был мудр и добр, но что он знал о смерти любви?

– Он не был добр. – В полных серебра глазах доброты тоже нет. – Он был честен и хотел помочь. И еще ему не нравилось, когда человек уступает судьбе. Желаю вам доброго пути, баронесса. Надеюсь, ваше нынешнее путешествие окажется приятней предыдущего.

2

Обед затянулся, как затягивался всегда, когда дела позволяли регенту не только перекусить, но и поболтать с доверенным сотрапезником, а не доверенных Ноймаринен за свой стол не пускал, даже если это грозило осложнениями. Встречи, переговоры, подачки – пожалуйста, но из одной плошки со свиньями волк не ест. Так повелось с Манлия, и обычай этот оказался сильнее и эсператизма, и олларианства.

– Как молодой Придд? – Рудольф передвинул тарелку с остатками яблочного пирога и обстоятельно стряхнул с мундира крошки. – Не удивляешься собственному выбору?

– Радуюсь, что успел, – усмехнулся Жермон. – Еще пара дней, и Придда ухватил бы Райнштайнер. Вы представляете, что со временем получил бы Талиг?

– Примерно, – кивнул герцог. – В старшем сыне Вальтера от Гогенлоэ было куда меньше.

– Я графа Васспарда не знал. – Жермон с трудом припомнил слухи о сбежавшем в Торку теньенте, которого то ли конь понес под пули, то ли собственная глупость.

– Алва таскал его за собой, пока дураку не захотелось жить. Со временем из Юстиниана вышел бы толк. – Рудольф поморщился. Может, вспомнил о чем-то неприятном, а скорее всего, заболела спина.

– Я тоже намерен таскать Придда с собой. – Смотреть на пироги просто так Ариго не умел и, хоть и был сыт, откромсал себе немалый кусок. – Снег стал синим, господин регент. Мне пора к Хербсте.

– Не торопишься? – Регент потер поясницу и поднялся, начиная очередной поход от стены до стены. Послеобеденная беседа перерастала во что-то важное и едва ли приятное.

– Бруно мешкать не станет, – пожал плечами Жермон. В том, что скоро начнется, он не сомневался. – У него все готово, дело за весной. Дриксам нужно перейти Хербсте и закрепиться в приречных городках. Время поджимает, поджимают и сторонники Фридриха, деваться фельдмаршалу некуда.

– Не веришь, что кесарь уймется?

– С чего бы? – усмехнулся Ариго. – Кальдмеер с адъютантом уговорят?

– Не сейчас, но кое-что Готфрид запомнит, а дальше поглядим. Если Рамон с Вальдесом загонят «гусей» на берег, Лионель схватит за хвост Фридриха, а Эмиль – Дивина, кесарь задумается.

– Если фок Варзов к этому времени не окажется в шкуре адмирала цур зее, – уточнил Жермон. – Перейти Хербсте непросто, но я бы взялся.

Тяжелые шаги, сутулящиеся плечи, седой затылок… Рудольф все еще возьмет на рогатину кабана и согнет подкову, но как же он устал!

– Взялся бы, говоришь?

– За всем берегом не уследишь – не крепость, – подтвердил Ариго. – Рано или поздно что-то да проморгаем…

– Решил – поезжай, – невпопад откликнулся регент и снова потер поясницу, – все равно ведь не успокоишься.

– Не успокоюсь.

Рудольф, тот умел ждать, но Жермону перед войной в четырех стенах становилось тесно. Он не любил драться «вслепую», предпочитая лично представиться каждому пригорку. Эта привычка раз за разом спасала генералу жизнь, а однажды едва не отправила к праотцам. Сорвавшийся с гор камнепад чудом не похоронил проводящего рекогносцировку Ариго вместе с разъездом. Было это перед самым восстанием Окделла, и Жермон до сих пор не знал, кто столкнул первый камень – незадачливая косуля или человек.

– Вальдес с Джильди уезжают, – прервал молчание регент. – Надо проводить. Гоганни я отправляю с ними. В Хексберг выходцам хода нет.

– Думаете, Борн вернется?

– Вряд ли, но гоганские премудрости для меня – темный лес. – Рудольф явно думал о чем-то равно далеком и от рыженькой девушки, и от переправы. – Вальдес сводит малышку на гору, а там видно будет…

– Я генерал, а не торговец, – бестолково пошутил Ариго, – я в гоганах не понимаю.

– Тебе и не нужно, – усмехнулся регент и остановился. – Что думаешь обо мне и фок Варзов, генерал?

– Монсеньор? – поперхнулся пирогом Жермон. – Как это?..

– Вольфганг старше меня, а я еще регент, но уже не Первый маршал, – размеренно произнес Ноймаринен. – Старые кони хороши, но не когда нужно скакать галопом от заката до заката. Ты уверен, что мы справимся? Отвечай, ты уже все проглотил.

– Вы – регент, – пробормотал Ариго, – фок Варзов – маршал Запада… Он знает Бруно…

– А Бруно знает его, – с непонятой злостью бросил Рудольф. – Для топтания на месте оба подходят лучше не придумать, но за Бруно по-прежнему кесария, а что дышит в спину нам, я и думать боюсь. Нужно успеть перервать дриксам горло и обернуться – нет, не к Ракану… Он что, блоха на собаке. А вот собака – бешеная.

– Придд в этом лучше понимает, – признался Жермон, – я в нечисти дурак дураком.

– А я с тобой не про Надор с Роксли говорю. И не про выходцев! – прикрикнул герцог. – Нам нужно отделать Бруно не хуже, чем Рамон отделал Кальдмеера. Вольфганг на это способен? О том, что у Альмейды было двадцать кораблей форы и внезапность, знаю не хуже тебя. Как и о том, что, даже выскреби я все, что можно, фора все равно будет у Бруно.

– У нас здесь нет лучшего маршала, чем фок Варзов, – с отчаяньем произнес Жермон, – только вы.

– А ты? – Глаза регента стали еще жестче. – Ты, часом, не лучше? Кто про переправу заговорил?

– Этого мало… Я – сносный генерал. – Жермон поймал взгляд Рудольфа и махнул рукой. – Ладно, я – хороший генерал. Я могу держать перевалы, командовать авангардом, арьергардом, рейдом по чужим тылам, наконец, но я никогда не водил армии. Я не Алва и не Савиньяк.

– Алвы тут нет, – отрезал Рудольф, – а единственный из находящихся в моем распоряжении Савиньяков не одну шляпу съест, пока тебя догонит. Если догонит. Я никогда не спешил себя хоронить, а Вольфганга – тем более, но наше время уходит. Невозвратимо. Мы еще хороши, если за нами Талиг, но не для схватки с Дриксен один на один. Не знаю, видит ли это Бруно, я вижу.

– Отзовите Лионеля, – предложил Ариго, сам понимая, что несет чушь: на командующем Северной армией висело слишком много. Отозвав Савиньяка, Рудольф к осени получал большие неприятности в Бергмарк и, весьма вероятно, в самом Надоре. – Я бы мог поехать на каданскую границу.

– Ты бы еще в Варасту собрался, – скривился Рудольф. – Знай я, чем все обернется, я б тебя еще осенью в Надор определил. С приказом пусть не наступать, но обороняться на своей территории. На то, чтоб держать медведя за уши, тебя точно хватит, но в Олларии ты бы не справился.

– Да, – кивнул Жермон, – врать и вешать я не умею.

– В любом случае мы опоздали, – махнул рукой Ноймаринен. – Лионель, даже выдерни я его, прибудет не раньше, чем через пару-тройку месяцев, а принимать армию, что Северную, что Западную, в ходе боев – не дело!

– Вот видите! – непонятно чему обрадовался Жермон. – Если я не понял такой простой вещи…

– То обдумай на досуге другую простую вещь. Хватит считать других умней себя. Ты давно не теньент, Жермон Ариго. И потом, боюсь, сейчас ты в моей армии – лучший…

Двадцать лет назад он мечтал о таком разговоре. Как же мерзко порой сбываются мечты…

– Монсеньор, – отчеканил Ариго, – я знаю себе цену. Вольфганг фок Варзов не просто опытнее меня. Он талантливей и умней. Я сделаю все, чтобы помочь вам и ему, но мне вас не заменить.

Рудольф просто устал. Смертельно, до одури, до головокружения. Подготовка кампании вымотала регента до предела, а тут еще нечисть, Хайнрих и проклятые землетрясения! От такого любой почувствует слабость, но это пройдет. Старый волк еще покажет зубы…

– Генерал Ариго! – Голос Рудольфа стал жестким. – Вам поручается оборона Хербсте. И потрудитесь ошибиться скорее поздно, нежели рано.

– Да, монсеньор! – с облегчением выпалил Жермон. – Разрешите выехать утром.

– Бери Райнштайнера, и отправляйтесь. – Регент вновь мерил шагами потертый ковер. – Наш разговор можешь подзабыть. До худших времен.

3

Повелевающий Волнами не вышел на порог. Зачем? Он все сказал, и слова его были горячи и остры. Они могли очистить рану, но не излечить. Тот, о ком говорил Первородный, захотел жить, но его убили, значит, он был опасен. Если б тот, кто топчет души любящих, захотел смерти Мэллит, как хотел смерти названного Удо, ничтожная бы боролась. Ее жизнь стала бы ее местью и ее ответом, но ее забыли. Все, даже первородный Робер.

Свеча не может гореть вечно, это и отличает ее от звезды. Счастливые зажигают в сердцах других звезды, ничтожной Мэллит это не дано. Ее огоньки умирают, едва вспыхнув, а дорога вьется и вьется… Из Агариса в Сакаци. Из Сакаци – в город Первородного. От осколков любви к бликам смерти и дальше, к холодному морю, где не будет ни Повелевающего Волнами, ни усталого регента. Только чужие и равнодушные, но она поедет. Люди севера не знают слова «нет».

– Госпожа баронесса, я счастлив сопровождать вас. – Этого воина, красивого и молодого, Мэллит видела дважды. Еще один возчик на пути поклажи. Он будет столь же честен, что и Валентин, и столь же рад сбросить груз.

– Я благодарю вас, господин…

– Джильди. Капитан Луиджи Джильди из Фельпа, – подсказал еще один человек. Мэллит помнила и его, он все время улыбался и ходил так, словно слышит песню.

– Я благодарю и вас, господин…

– Ничтожный Ротгер к услугам прекраснейшей. – Черные глаза уже не улыбались – смеялись. – Так уж вышло, что на этот раз вы достались брюнетам. Вас это не пугает?

– Нич… ничего страшного, – едва не оговорилась Мэллит, стараясь не глядеть на навязанных регентом спутников. – Не надо обо мне беспокоиться.

– Сударыня, – смеющийся не собирался прерывать забавлявший его разговор, – я беспокоюсь исключительно о благе Талига, и то лишь тогда, когда рядом нет того, кто делает это солидно. Например, Райнштайнера или регента. Вы не желаете, кстати, с ними проститься?

Вежливость первородных требовала учтивых слов. Мэллит свела брови, припоминая, что следует говорить, но регенту Талига вряд ли понравится заученное в Ракане.

– Я желаю герцогу Ноймаринену и всем близким его пребывать в добром здравии, – наконец нашлась гоганни, – и благодарю за кров и помощь.

– В Хексберг вы будете в безопасности, – седой герцог смотрел на ничтожную и улыбался, но глаза его были суровы, – а в дороге вас будет защищать адмирал Вальдес.

– Ой, буду! – Названный Ротгером выхватил пистолет. Громыхнуло. Растущая на карнизе ледяная гроздь со звоном упала на камни. – Видите, герцог, я уже начал.

– И чем же грозила нашей гостье покойная сосулька? – Стоявший рядом с регентом генерал улыбнулся.

– Она могла напасть. – Вальдес убрал пистолет. – Ледышки так коварны, особенно когда начинают таять. Командор Райнштайнер подтвердит.

– Подтаявший лед ненадежен, – командора Райнштайнера нельзя не бояться и нельзя забыть, – но это вина солнца. Сударыня, вы заслуживаете счастья, это очевидно. Желаю вам встретить того, кто заслужит вас.

– И это все, что вы можете сказать весной красивейшей девушке этого замка? – Снег ушел из-под ног, небо качнулось, став синее пронизанных светом сапфиров. Серебром зазвенел умирающий от любви лед. – Я уношу баронессу, господа! Таких женщин, если вы еще не поняли, надо носить на руках. По радуге и обратно. Жаль оставлять вас без прекрасного, но вы его недостойны, так что ступайте и займитесь чем-нибудь скучным.