Девушка с запретной радуги

На мгновение мне захотелось рассмеяться. Попытки? Какие попытки? Непристойные предложения единственной молодой женщине в окрестностях?

– Мне жаль, – сказала я с трудом.

– Мне тоже.

Он сделал снова шаг вперед, выходя из тени. Его лицо, залитое слезами, не соответствовало моему плохому мнению о нем.

Я в замешательстве смотрела на него, сильно смутившись. Что говорят, согласно правилам хорошего тона, людям, подавленным разводом? Как их утешить? Что сказать, чтобы не ранить еще больше? Когда правила хорошего тона были изданы, развод был недопустим.

– Я скажу синьору МакЛэйну, что ты не очень хорошо себя чувствуешь, – сказала я.

– Нет, нет, – запаниковал он. – Я не готов вернуться в людской мир и боюсь, что МакЛэйн ищет только причину, чтобы окончательно выгнать меня из Midgnight rose. Нет. Я должен взять себя в руки и пойти.

– Да, конечно, ты должен взять себя в руки, – словно эхо убежденно повторила я. У Кайла в самом деле был ужасный вид: волосы растрепаны, лицо красное от слез, белая форма помята, словно он спал. – Согласна. Спокойной ночи, – попрощалась я с ним, стремясь поскорее оказаться в моей комнате. Это был длинный день, ужасно длинный, и я не была в состоянии утешать кого-то кроме себя.

Он кивнул мне головой, будто не доверял своему голосу.

Я заскочила в кухню, прежде чем подняться наверх. Мне совсем не хотелось ужинать, и я должна была сообщить об этом синьоре МакМиллиан. Когда я вошла, она обратила на меня свою лучезарную улыбку и показала на кастрюлю:

– Я готовлю суп. Я понимаю, что сегодня жарко, но мы же не можем питаться одними салатами до самого сентября.

Чувство вины буквально ударило мне по шее, потому я трусливо изменила свое решение:

– Я обожаю суп, вне зависимости от того, жарко или нет, – и прежде, чем она начала болтать, я рассказала ей о Кайле, опуская смущающие детали: – Кажется, он действительно расстроен разводом, – произнесла я, садясь за стол.

Она кивнула, продолжая помешивать суп.

– Эти отношения должны были закончиться. Жена переехала в Эдинбург несколько месяцев назад и, говорят, завела кого-то другого. Знаете, какие бывают злые языки… Он не святой, но привязан к этим местам и никогда не смог бы оставить село.

Я налила себе воды из графина.

– Именно поэтому он не хочет уходить отсюда?

Экономка разлила суп по тарелкам, и я тут же начала поглощать его. Я даже не предполагала, что была такой голодной.

– Кайл только и делает, что говорит о том, что ему страшно надоело это место, этот дом, синьор МакЛэйн, однако он не уходит. Кто другой взял бы его?

Я с любопытством посмотрела на нее поверх тарелки.

– Он не дипломированный медбрат?

МакМиллиан аккуратно разломила кусок хлеба на две половинки.

– Дипломированный. Но посредственный и ленивый. Нельзя сказать, конечно, что он убивается здесь. И потом, так часто этот дурной запах алкоголя. Я не хочу сказать, что он пьяница, но… – в голосе ее звучало явное неодобрение.

– Я люблю этот дом, – сказала я, не задумываясь.

– Неужели, синьорина Бруно? – ошеломленно воскликнула женщина.

Я перевела взгляд на тарелку, щеки мои пылали.

– Я чувствую себя здесь, как дома, – объяснила я, понимая, что говорю чистую правду. Несмотря на резкую смену настроения моего притягательного писателя, я чувствовала себя комфортно среди этих стен, вдали от страданий подавляющего меня прошлого.

МакМиллиан снова принялась болтать, а я закончила есть свой суп. Мой мозг следовал неправильными путями, сбивался с пути, и пунктом его назначения неотвратимо был Себастьян МакЛэйн. Я разрывалась между неискоренимой необходимостью снова увидеть его во сне и желанием оставить эти иллюзии за спиной.

Кайл заскочил на кухню несколько минут спустя, мрачный, как никогда.

– До глубины души я не переношу МакЛэйна… – изрек он.

– Постыдился бы так говорить о том, кто кормит тебя, – прервала его экономка на середине фразы.

– Лучше умереть от голода, чем иметь дело с ним, – раздраженно ответил он. Злость, звучавшая в его голосе, заставила меня вздрогнуть. Он не был преданным слугой, как я уже догадалось, но его ненависть была почти животрепещущей.

Кайл открыл холодильник и достал две банки пива.

– Спокойно ночи, милые синьоры. Я возвращаюсь в комнату отметить мой развод, – нервный тик появился в уголке его правого глаза.

Мы с экономкой молча переглянулись, глядя, как он уходит.

– Это было совершенно нетактично – так говорить о бедном синьоре МакЛэйне, – произнесла она, а потом хмуро взглянула на меня: – Думаете, он может покончить с собой?

Я улыбнулась прежде, чем смогла себя сдержать.

– Он не кажется мне способным на такое, – успокоила я ее.

– Верно. Он слишком поверхностный, чтобы испытывать глубокие чувства к кому-либо, – с неприязнью ответила она. Опасения за Кайла исчезли, как роса от солнца, и она принялась перечислять мне преимущества жизни загородом по сравнению с городом.

Я помогла ей помыть тарелки, и мы вернулись обратно: я – на первый этаж, она – в комнату, расположенную рядом с кухней, на нижнем этаже.

Я долго ворочалась в кровати, пока не заснула, провалившись в беспокойный сон. А с утра у меня были мокрые щеки от ночных слез, о которых я ничего не помнила.

Себастьян не приснился мне этой ночью.

День спустя был вторник, и МакЛэйн уже целый час сердился.

– Сегодня придет МакИнтош, пунктуальный, словно налоговый инспектор, – мрачно изрек он. – И я никак не могу отговорить его от этих визитов. Я уже все попробовал. От угроз до мольбы. Кажется, он непроницаем ко всем моим попыткам. Он хуже мародера.

– Возможно, он хочет убедиться, что Вы хорошо себя чувствуете, – произнесла я, чтобы что-нибудь сказать.

Он посмотрел мне в глаза, а потом расхохотался.

– Мелисанда Бруно, ты оригинальна… Дорогой МакИнтош приходит, потому что следует своему долгу, а не потому что испытывает ко мне какое-то особое чувство.

– Долгу? Я не понимаю… По-моему, его единственной целью является сам визит. Он определенно заинтересован в этом, – упрямо сказала я.

МакЛэйн скорчил гримасу.

– Дорогая моя… Не будь такой наивной, чтобы поверить во все то, что происходит. Существуют не только черный и белый цвета, есть еще и серый.

Я не отвечала ему. Что я могла ответить? Что для меня на самом деле не существует ничего, кроме черного и белого, до тошноты. Чтобы он открыл правду обо мне?

– МакИнтош испытывает чувство вины за аварию и пытается загладить ее, регулярно навещая меня, хоть я ему совсем не нравлюсь, – добавил он ехидно.

– Чувство вины? – повторила я. – В каком смысле?

Вспышка осветила окно за его спиной, а потом раздался гром. Он даже не обернулся, будто ничего не произошло, и не сводил с меня глаз.

– Кажется, будет проливной дождь. Может, это отвратит МакИнтоша от сегодняшнего визита.

– Сомневаюсь. Это всего лишь летняя гроза. Через час все закончится, – скептически сказала я.

Он так пронзительно смотрел на меня, что у меня по спине вдоль позвоночника побежали мурашки. Он был странным мужчиной, но таким харизматичным, что это затмевало все его недостатки.

– Хотите, чтобы я привела в порядок остальные полки, – нервно спросила я, избегая его взгляда.

– Вы хорошо спали сегодня ночью, Мелисанда?

Вопрос меня удивил. Его тон был беззаботным, но требовал немедленного ответа, что заставило меня искренне сказать:

– Не особо.

– Никаких снов? – спросил он тоном прозрачным, словно вода спокойного потока, что я даже позволила увлечь себя этим течением.

– Нет, этой ночью нет.

– А ты хотела их увидеть?

– Да, – импульсивно ответила я. Наш диалог был каким-то нереальным, и я хотела бы вечно продолжать его.

– Пожалуй, сны вернутся к тебе. Тишина этого места идеальна, чтобы видеть сны, – холодно сказал он. Потом вернулся за компьютер, забыв обо мне.

«Потрясающе! – униженно подумала я. – Он бросил мне косточку, словно собаке, а я была такой идиоткой, что притворилась сытой, умирая с голоду». А я действительно была голодной. До наших взглядов, до нашего полного слияния, до его неожиданных улыбок.

Я опустила плечи и принялась за работу. В тот момент я вновь вспомнила о Монике. Она кружила мужчинам голову, ловя их в сети обмана и мечты, завоевывая их внимание с непревзойденным мастерством. Однажды я спросила я, как она научилась искусству обольщения, на что она ответила: «Этому не учатся, Мелисанда. Ты либо обладаешь этим искусством всегда, либо можешь о нем только мечтать». Потом она повернулась ко мне и сладко произнесла: «Когда достигнешь моих лет, узнаешь, как это делается. Вот увидишь».

Я достигла этого возраста, став хуже, чем была раньше. Мои взаимоотношения с противоположным полом были очень редкими и длились весьма недолго. Мужчины задавали мне одни и те же вопросы. Как тебя зовут? Чем ты занимаешься по жизни? Какая у тебя машина? Когда я говорила, что у меня нет прав, они смотрели на меня, как на диковинного зверя, словно я была заражена какой-то ужасной заразной болезнью. На этом отношения заканчивались.

Я провела рукой по книге в твердом переплете. Это было роскошное издание, в марокканской коже, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин.

– Поспорим, что это твоя любимая книга.

Я быстро подняла голову. МакЛэйн изучающе разглядывал меня сквозь полузакрытые веки с опасным блеском в черном омуте.

– Нет, – ответила я, возвращая книгу на место. – Мне она нравится, но это не моя любимая книга.

– Значит, «Грозовой перевал»? – одарил он меня неожиданной улыбкой, от которой у меня перехватило дыхание.

Мое сердце подпрыгнуло, и я едва не бросилась в этот омут.

– Вовсе нет, – ответила я, с радостью заметив твердость моего голоса. – Он не очень хорошо заканчивается. Как я уже сказала, я предпочитаю счастливый конец.

Он повернул кресло и остановился в нескольких шагах от меня с сосредоточенным выражением.

– Убежденность Остин заканчивается хорошо, ты не можешь этого отрицать, – он даже не пытался скрыть, как веселился, и я тоже увлеклась этой игрой.

– Хорошо, признаю, но ты все еще далеко. Эта книга сосредоточена на ожидании, а я не умею ждать. Я слишком нетерпелива. Я бы смирилась или изменила желание, – мой голос был фривольным, я не отдавала себе отчета, что флиртую с ним.

– Джейн Эйр.

Он не ожидал, что я рассмеюсь, а потому смущенно смотрел на меня.

Прошло несколько секунд, пока я смогла ответить ему:

– Наконец-то! Я думала, Вам понадобятся века…

Тень улыбки пересекла его хмурое выражение.

– Я должен был догадаться сразу. Героиня с грустной и одинокой историей, мужчина с тяжелым прошлым, счастливый конец после тысячи штормов. Романтично. Увлекательно. Реалистично, – теперь его губы смеялись вместе с глазами. – Мелисанда Бруно, ты хоть понимаешь, что могла бы влюбиться в меня, как Джейн Эйр в синьора Рочестера, который тоже был ее работодателем?

– Но Вы не синьор Рочестер, – спокойно возразила я.

– У меня такие же смены настроения, как и у него, – заметил он с полуулыбкой на губах, на которую я не могла не улыбнуться в ответ.

– Согласна. Однако, я не Джейн Эйр.

– Это верно. Она была однообразной, некрасивой, незначительной, – сказал он, растягивая слова. – Ни один здравомыслящий и зрячий человек не смог бы сказать то же самое о тебе. Твои рыжие волосы заметны за тысячу миль.

– Мне не кажется это именно комплиментом… – шутливо жалуясь, ответила я.

– Тот, кто заметен тем или иным образом, не может быть некрасивым, Мелисанда, – ласково произнес он.

– Тогда спасибо.

– От кого у тебя такие волосы, синьорина Бруно? – усмехнулся он. – От твоих итальянских родителей?

Упоминание моих родителей омрачило радость того момента. Я отвела взгляд и продолжила наводить порядок на полках.

– Моя бабушка была рыжей. Мои родители нет, впрочем, как и моя сестра.

Он подкатил кресло к моим ногам, вытянувшимся в попытке поставить книги. На таком бесконечно малом расстоянии я не могла не почувствовать его аромат. Таинственная и обольстительная смесь цветов и специй.

– И что делает изящная секретарша с рыжими волосами и итальянскими корнями в затерянной шотландской деревне?

– Мой отец эмигрировал, чтобы содержать свою жену и дочь. Я родилась в Бельгии.

Я старалась найти возможность сменить тему, но это было сложно. Его близость путала мои мысли, превращая их в моток, который нелегко распутать.

– Из Бельгии в Лондон, а потом в Шотландию. Всего за двадцать два года. Ты должна признать, что это, по крайней мере, необычно.

– Всего лишь желание познать мир, – уклончиво ответила я.

Я всматривалась в него. Его хмурое выражение исчезло, как снег на солнце, уступив место здоровому интересу. Не было возможности отвлечь его. За окном бушевала мощнейшая гроза. Такая же буря разворачивалась внутри меня. Мы общались с ним так естественно, спонтанно, свободно, но я не могла, не должна отвечать поспешно, не подумав, иначе я пожалею об этом.

– Желание познать мир, чтобы пропасть в этом забытом уголке мира? – скептически произнес он. – Тебе не нужно лгать мне, Мелисанда Бруно. Я не судья, несмотря на всю мою видимость.

Что-то сломалось во мне, освобождая воспоминания, которые, я думала, навсегда превратились в пыль. Я лишь раз доверилась кому-то, и это плохо закончилось, почти сломав мне жизнь. Только судьба предотвратила трагедию. Мою.

– Я не лгу. Тут тоже можно познать мир, – смеясь, сказала я. – Я никогда не была в Хайленде, мне интересно это место. И потом, я молода, еще успею попутешествовать, увидеть и открыть новые места.

– То есть ты готова уехать? – хриплым голосом спросил он.

Я обернулась на него. Тень пробежала по его лицу. Было на нем какое-то отчаяние, гнев, алчность в тот момент. Я в недоумении смотрела на него.

Он быстро повернул колеса в направлении письменного стола.

– Не волнуйся. Если ты будешь такой вялой, я сам тебя выгоню. Так ты сможешь возобновить свое путешествие по миру.

Его резкие слова были словно ведром ледяной воды, вылитой на меня. Он застыл около окна, пригвожденный к инвалидному креслу, с опущенными плечами.

– Вы были правы. Гроза закончилась. Нет возможности избежать визита МакИнтоша сегодня. Я только и делаю, что ошибаюсь. О, смотрите, радуга, – позвал он меня, не оборачиваясь. – Подойдите и посмотрите, синьорина Бруно. Потрясающее зрелище, Вы не находите? Сомневаюсь, что Вы видели ее.

– Я видела ее, – возразила я, не двигаясь. Радуга была жестоким символом того, что я не могла увидеть: цвета, это чудо, их архаическая загадка.

Мой голос был слабым, как тонкий лед, а плечи были еще более опущенными, чем его.

Он снова выстроил стену между нами, высокую, непреодолимую защиту.

А может, это я выстроила ее еще раньше.

Глава шестая

– Хочешь поужинать со мной, Мелисанда Бруно?

Я посмотрела на него ошеломленно раскрытыми глазами, убежденная, что неправильно его поняла. Он часами меня игнорировал, и лишь в редкие минуты я удостаивалась нескольких слов. Чаще всего он был неприветлив и холоден.

Сначала я думала отказаться, возмущенная его несерьезным инфантильным и изменчивым поведением, но потом любопытство взяло верх. Или, может, это была надежда вновь увидеть его улыбку, ту настоящую, гостеприимную, теплую. В любом случае, какой бы ни была причина, мой ответ был положительным.

Синьора МакМиллиан казалась настолько шокированной этой новостью, что даже молчала, пока накрывала на стол, вызывая наше общее веселье. МакЛэйн был расслаблен, его вид не был таким мрачным, какой я уже научилась бояться, а наше молчание оставалось простым и нарушилось, лишь когда экономка нас покинула.

– Нам удалось лишить дорогую Миллисент дара речи… Мне кажется, мы попадем в книгу рекордов Гиннеса, – заметил он с улыбкой, которая тронула мое сердце.

– Несомненно, – подтвердила я. – Это действительно титаническое дело. Никогда не думала дожить до этого дня.

– Согласен, – подмигнул он мне и взял шампур с мясом.

Неожиданный ужин был неформальным и восхитительным, а его компания была единственной, которую я только могла пожелать. Я пообещала себе не делать ничего такого, что могло бы испортить эту идиллическую атмосферу, но потом вспомнила, что это лишь частично зависело от меня. Мой партнер уже много раз продемонстрировал, что может очень легко разозлиться без какой-либо видимой причины.

Но сейчас он смеялся, и я снова почувствовала острую боль от того, что не могу увидеть цвета его глаз и волос.

– Итак, Мелисанда Бруно, нравится ли тебе Midgnight Rose?

Мне нравишься ты, особенно когда ты шутишь и находишься в согласии с миром.

– Неужели кому-то может не понравиться здесь? – сказала я громко. – Это райское место, далекое от исступленности, стресса, сумасшествия рутины...

Он прекратил есть, словно питался от моего голоса, а я начала пережевывать быстрее, чтобы не разрушить это очарование, более хрупкое, чем кристалл, более летящее, чем осенний лист.

– Для того, кто прибывает из Лондона, это именно так, – согласился он. – Ты много путешествовала?

Я поднесла бокал вина к губам, прежде чем ответить.

– Меньше, чем хотелось бы. Зато я поняла кое-что: мир можно открыть лишь в его забытых уголках, в его складках и бороздках, а отнюдь не в больших центрах.

– Твоя мудрость может сравниться только с твоей красотой, – серьезно сказал он. – И что же ты открыла в этом занимательном шотландском селе?

– Село я еще не видела, – напомнила я ему без обиды. – Но Midnight Rose – интересное место. Здесь кажется, что мир может остановиться, но не чувствуется отсутствие будущего.

– Ты поняла суть этого дома за такой короткий промежуток... – покачал он головой. – Даже мне еще не удалось сделать этого…

Я не ответила, боясь нарушить возникшую интимную атмосферу. Он внимательно рассматривал меня в своей обычной манере, будто я находилась под микроскопом. Последовавший вопрос был умышленным, опасным и предвещал надвигающуюся катастрофу.

– У тебя есть семья, Мелисанда Бруно? Кто-нибудь из твоих еще жив?

Это не было каким-то праздным вопросом, сделанным ради того, чтобы спросить. В нем звучал жгучий и неподдельный интерес.

Я постаралась замаскировать свое волнением, сделав еще глоток вина и обдумывая ответ. Раскрыть то, что у меня есть сестра и отец, означало дать повод для других каверзных вопросов, на которые я не была готова отвечать. Я была реалисткой: приглашение вместе поужинать вызвано лишь вечерней скукой, и он просто искал отдушину. Я, пока еще неизвестная секретарша, идеально подходила для этой цели. Другого ужина не будет. Поэтому я решила солгать, поскольку это было проще и менее сложно.

– Я одна во всем мире.

Только когда мой голос затих, я поняла, что это не было ложью. Я действительно была одинока в своем существовании, а не по факту. Я была одна, абстрагированная ото всего. Я ни на кого не могла рассчитывать, кроме как на саму себя. Это заставило меня так много страдать, что можно было бы лишиться разума, но я к этому привыкла. Абсурдно, грустно, тяжело, зато верно.

Я привыкла быть нелюбимой. Быть неправильной. Одинокой.

Удивительно, но МакЛэйн казался удовлетворенным моим ответом, будто он был единственно правильным. Правильным для чего-то, что я не сумела сказать.

Он поднял бокал вина, наполовину пустой, чтобы произнести тост.

– За что? – спросила я, тоже поднимая бокал.

– Чтобы ты снова увидела сны, Мелисанда Бруно. И чтобы твои сны сбылись, – глаза его улыбались мне поверх бокала.

Я отказывалась понимать что-либо. Себастьян МакЛэйн был живой загадкой, а его харизма, его природный магнетизм были поверхностны, как все его ответы.

В ту ночь мне снился сон второй раз в моей жизни. Сцена была очень похожа на ту, что я видела в первый раз: я в ночной рубашке, он у изголовья моей кровати в темной одежде, и никакого намека на инвалидное кресло. Он протянул мне руку с улыбкой, играющей в уголках его губ.

– Потанцуй со мной, Мелисанда, – сказал он любезным, нежным, мягким, словно шелк, тоном. Это было всего лишь просьбой, не приказом. И его глаза… Впервые они казались умоляющими.

– Я сплю? – подумала я, но оказалось, что я произнесла это вслух.

– Если ты хочешь, чтобы это было сном, – это сон. В противном случае, это реальность, – категорично сказал он.

– Но Вы ходите...

– Во сне все может случиться, – ответил он, ведя меня в вальсе, как и в первый раз.

На меня накатила злость. Почему в МОЕМ сне чужие кошмары исчезают, зато мои остаются в силе, во всем своем ядовитом совершенстве? Это был МОЙ сон, но я не могла его приручить или хотя бы смягчить. Его автономия была подозрительной и раздражающей.

Я прекратила думать об этом, словно находиться в его объятиях было куда более важным, чем мои личные драмы. Он был нагло красивым, и я была горда тем, что он посетил мой сон.

Мы долго танцевали в ритме несуществующей музыки, слившись телами в совершенных синхронных движениях.

– Я думала, что не смогу больше увидеть тебя во сне, – сказала я, протягивая руку, чтобы коснуться его щеки. Она была гладкой, горячей, почти пылающей.

Его рука поднялась вверх и перехватила мою.

– Я тоже не думал, что смогу увидеть тебя во сне.

– Ты кажешься таким реальным… – вздохнув, сказала я. – Но ты всего лишь сон… Ты слишком нежен, чтобы быть чем-то другим…

Он весело рассмеялся и крепче прижал меня к себе.

– Ты злишься на меня?

Я сердито взглянула на него.

– Иногда мне хочется ударить тебя.

– Я тебе открою секрет, – сказал он без тени обиды, наоборот, удовлетворенно. – Мне нравится злить тебя.

– Почему?

– Так проще держать тебя на расстоянии.

Пронзительный звон часов вторгся в мой сон, вызвав во мне лютое недовольство. Потому что МакЛэйн снова попятился назад, будто это было неким сигналом.

– Останься со мной, – умоляюще сказала я.

– Не могу.

– Это мой сон, и я решаю, – возразила я.

Он протянул руку, чтобы взъерошить мне волосы пальцами, легкими словно перо.

– Сны заканчиваются, Мелисанда. Они рождаются в нас, но нам не принадлежат. Они имеют свою волю и заканчиваются, когда сами решат, – уговаривал он меня, словно ребенка.

– Мне это не нравится.

– Никому не нравится, но мир несправедлив по определению, – по его лицу пробежала мрачная тень.

Я постаралась удержать сон, но мои руки были слишком слабыми, а мой крик был лишь шепотом. Он быстро исчез, как и в первый раз. Я проснулась, а в ушах стоял пронзительный звон. Потом я осознала в смятении, что это были аритмичные удары сердца. Оно тоже стучало, как ему заблагорассудится. Казалось, что мне больше ничего не принадлежит. Я больше не имела контроля ни над одной частью моего тела. И что меня расстраивало больше всего, что это касалось даже моего ума и моих чувств.

Письмо, пришедшее в то утро, имело такой же разрушающий эффект, как камень, брошенный в пруд. Оно попало в одну точку, но распространилось большими кругами по всей поверхности.

У меня было отличное настроение, и я начала день, напевая себе под нос. Обычно со мной такого не случалось.

Синьора МакМиллиан готовила завтрак в религиозном молчании, занятая тем, чтобы изобразить полную незаинтересованность вчерашним ужином.

Я решила не толочь воду в ступе. Нужно было прояснить ее сомнения прежде, чем она выстроит свои версии, губительные для моей репутации, а также, возможно, для репутации синьора МакЛэйна. Любые надежды на чувства с его стороны были исключительно плодом моих снов, и я не должна поддаваться их мимолетному волшебству.

– Синьора МакМиллиан…

– Да, синьора Бруно? – она намазывала маслом нарезанный хлеб и задала этот вопрос, не поднимая глаз.

– Синьор МакЛэйн почувствовал себя очень одиноким вчера вечером и попросил меня составить ему компанию за ужином. Если бы я не согласилась, он попросил бы Вас. Или Кайла, – уверенно сказала я.