Черный воздух. Лучшие рассказы

– Эй, Профессор, чего нынче читаешь? – с ухмылкой спросил Фитч.

Дженьюэри молча показал ему синий переплет: Исак Динесен[13], «Зимние сказки».

– Небось, забористое что-нибудь? – не унимался Фитч, оглядев невзрачное карманное издание военного лихолетья.

– А то, – без тени улыбки заверил его Дженьюэри. – У этого парня без секса ни страницы не обходится.

Взобравшись на койку, он раскрыл книгу. Рассказы внутри оказались какими-то странными – поди разберись, что к чему, а тут еще голоса внизу не дают покоя…

Раздраженно нахмурившись, Дженьюэри целиком сосредоточился на чтении. Мальчишкой, на отцовской ферме в Арканзасе, он читал все, что бы ни подвернулось под руку. Каждую субботу после полудня он наперегонки с отцом (отец читать тоже любил) несся по глинистой тропке к почтовому ящику, выхватывал изнутри очередной номер «Сатердэй Ивнинг Пост» и удирал прочь, чтоб с жадностью, не отрываясь, проглотить его от корки до корки. Конечно, таким образом он оставался без нового чтения на целую неделю, однако поделать с собой ничего не мог. Больше всего ему нравились рассказы о приключениях Горацио Хорнблоуэра[14], но и остальное тоже вполне годилось. Все это открывало путь к бегству – бегству с фермы в другой, большой мир. Так Дженьюэри и вырос человеком, способным спрятаться под книжной обложкой, когда пожелает. Когда пожелает… только не в эту ночь.

Назавтра капеллан отслужил по погибшим поминальную службу, а следующим утром, сразу же после завтрака, в двери ангара заглянул заметно осунувшийся полковник Скоулз. Глаза его покраснели.

– В одиннадцать – инструктаж. Приходите пораньше, – объявил он и, отыскав взглядом Фитча, поманил его к выходу. – Фитч, Дженьюэри, Мэтьюз – за мной.

Дженьюэри принялся обуваться. Остальные, сидя на койках, молча взирали на них. Провожаемый множеством взглядов, Дженьюэри вышел наружу следом за Фитчем и Мэтьюзом.

– Я почти всю ночь убил на радиопереговоры с генералом Лемеем, – заговорил Скоулз, взглянув в глаза каждому, – и мы решили, что первый удар нанесет ваш экипаж.

Фитч кивнул – хладнокровно, будто ничего другого и не ожидал.

– Как думаешь, справитесь? – нахмурился Скоулз.

– Конечно, – отвечал Фитч.

Глядя на все это, Дженьюэри понял, отчего Тиббетса заменили именно им: Фитч был точно таким же, как старый бык, – точно таким же грубым, бездушным быком, только возрастом помоложе.

– Так точно, сэр, – подтвердил и Мэтьюз.

Скоулз перевел взгляд на него.

– Разумеется, – не желая ни о чем размышлять, ответил и Дженьюэри. – Разумеется.

Сердце его молотом стучало о ребра, однако Фитч с Мэтьюзом держались серьезно, что твои филины, а выделяться, выглядеть странно на общем фоне Дженьюэри не хотелось. Да, новость, конечно, нешуточная, тут кто угодно опешит… однако Дженьюэри, взяв себя в руки, кивнул.

– О'кей, – продолжал Скоулз. – Вторым пилотом с вами летит Макдональд.

Фитч сдвинул брови.

– Теперь я еще должен сообщить тем британцам, что их Лемей к вылету допустить не пожелал. До встречи на инструктаже.

– Так точно, сэр.

Как только Скоулз завернул за угол, Фитч торжествующе вскинул к небу кулак.

– Йоу! – вскричал Мэтьюз, пожимая Фитчу руку. – Победа! Победа!

Расплывшись в идиотской улыбке, он что было сил стиснул ладонь Дженьюэри.

– Ну, кто-то да должен же был победить, – заметил Дженьюэри.

– Э-э, Фрэнк, не будь же таким сухарем! – с жаром воскликнул Мэтьюз. – Вечно ты, как… как…

– Старый Профессор Каменная Морда, – закончил за него Фитч, с едва уловимым изумленным презрением глядя на Дженьюэри. – Идемте, на инструктаж пора.

Ангар для предполетных инструктажей, одна из самый длинных сборных времянок, был полностью окружен «эм-пи» с карабинами наперевес.

– Ну и дела, – слегка подавленный размахом событий, прокомментировал Мэтьюз.

Внутри густо клубился табачный дым. На стенах, как всегда, красовались карты Японии, а впереди стояли две классные доски, задернутые простынями. В задних рядах капитан Шепард, флотский офицер, работавший над новинкой вместе с учеными, при помощи ассистента, лейтенанта Стоуна, заряжал пленку в кинопроектор, а на передней скамье, у стены, восседал доктор Нельсон, психиатр авиагруппы. Психиатра на группу не так давно спустил с цепи все тот же Тиббетс – еще одна «роскошная идея» того же сорта, что и провокаторы в баре. Дженьюэри вопросы Нельсона казались на удивление глупыми. Психиатр, а даже не понял, что Истерли – трепло, каких свет не видывал, хотя это сразу же становилось ясно любому, кто с ним летал или хоть раз сыграл в покер…

Пробравшись между скамеек, Дженьюэри сел рядом с товарищами по экипажу. Тут в ангар вошли и оба бритта – судя по каменным на свой, английский, манер физиономиям, донельзя разъяренные. Стоило им усесться на скамью позади Дженьюэри, в дверях появились экипажи Истерли и Суини, и в помещении яблоку стало негде упасть. Фитч и остальные задымили «Лаки Страйк»[15]: с тех пор, как их экипаж окрестил этим именем свой Б-29, только Дженьюэри и остался верен привычному «Кэмелу».

Явившийся в компании полудюжины незнакомцев Скоулз вышел вперед. Болтовня разом стихла, и даже полосы табачного дыма словно бы замерли в воздухе.

Скоулз кивнул, и двое офицеров из разведслужбы сдернули с досок простыни, прикрывавшие снимки, сделанные во время воздушной рекогносцировки.

– Ребята, – заговорил Скоулз, – вот цели. Три города.

Кто-то откашлялся.

– В порядке предпочтения: Хиросима, Кокура и, наконец, Нагасаки. Предварительную метеоразведку обеспечивают: в районе Хиросимы – «Стрит-Флэш», в районе Кокуры – «Стрэйндж Карго», в районе Нагасаки – «Фул-Хаус». «Грейт Артист» и «Намбер 91» пойдут сопровождающими и выполнят фотосъемку… ну, а «Лаки Страйк» доставит на место бомбу.

Вокруг засмеялись, закашляли, заерзали, поворачиваясь к Дженьюэри с товарищами, и все они выпрямились, расправили плечи. Суини, потянувшись назад, пожал Фитчу руку, а Фитч просиял, заулыбался от уха до уха.

– Ну, а теперь самое главное, – продолжал Скоулз. – Оружие, которое нам поручено доставить к цели, было успешно испытано на родине пару недель назад. Теперь нами, – тут он сделал паузу, подчеркивая значимость дальнейшего, – получен приказ сбросить его на врага. В подробности вас посвятит капитан Шепард.

Шепард неспешно, упиваясь всеобщим вниманием, вышел вперед, к доске. Лоб его блестел от капелек пота, и Дженьюэри понял: он либо здорово возбужден, либо порядком нервничает. Интересно, что скажет о нем психиатр?

– Перейду сразу к сути, – заговорил Шепард. – Бомба, которую вам предстоит сбрасывать, – новая веха в истории человечества. Подобных еще не бывало. Мы полагаем, взрыв снесет все в радиусе четырех миль.

В ангаре наступила полная тишина. Дженьюэри с изумлением отметил, что превосходно видит большую часть своего носа, и брови, и скулы – казалось, он пятится назад, отступает, прячется в глубине собственного тела, точно лиса в норе… однако упорно не отводит взгляда от Шепарда.

Тем временем Шепард снова задернул доску простыней, а еще кто-то выключил освещение.

– Сейчас я покажу вам фильм о единственном проведенном нами испытании, – пояснил он.

Проектор застрекотал, захлебнулся, застрекотал вновь. Над головами сидящих вспыхнул дрожащий луч света, выхвативший из темноты зыбкие пелены сигаретного дыма, и на простыне возник мертвенно-серый пейзаж: огромное небо, пустыня, ровная, точно стол, вершины холмов вдалеке. «Клик-клик-клик-клик, клик-клик-клик-клик», – стрекотал, пел проектор.

– Бомба – вон там, на вершине той вышки, – пояснил Шепард, и Дженьюэри сосредоточился на булавкоподобном строении, возвышавшемся над пустыней у самого горизонта, ближе к холмам. От камеры вышку отделяло миль этак восемь-десят: оценивать расстояния на глазок он научился неплохо, вот только собственное лицо несколько отвлекало.

«Клик-клик-клик-клик-клик»… На секунду экран побелел, озарив вспышкой даже ангар. Когда на простыне снова возникло изображение, над пустыней словно бы распустился исполинский белый цветок. Обретя плотность, огненный шар – бог ты мой! – упруго взвился в небеса, в самую стратосферу, будто трассер, покидающий ствол пулемета, волоча за собой белоснежный столб дыма. Поднявшийся кверху, словно колонна, дым этот вспух, раздался во все стороны, обращаясь в венчающий колонну шар. Как Дженьюэри ни прикидывал величину растущего облака, а оценить ее верно наверняка не сумел. Шар был огромен – просто огромен, и все тут. Изображение заморгало, экран вновь побелел, как будто камера расплавилась от страшной жары или часть мира в том месте вдруг разом исчезла, но затихающее хлопанье свободного конца кинопленки в заднем ряду подсказывало: фильму конец.

Дженьюэри замер, едва дыша сквозь разинутый рот. Под потолком, в клубах табачного дыма, вспыхнули лампы. Охваченный паникой, Дженьюэри поспешил изобразить на лице обычное, ни к чему не обязывающее выражение – ведь психиатр наверняка наблюдает за каждым… но, оглядевшись вокруг, понял, что опасаться нечего, что он вовсе не одинок. Бледные лица, прижмуренные либо выпученные глаза, отвисшие либо накрепко стиснутые челюсти, во взглядах – ужас пополам с изумлением… похоже, все до единого хоть ненадолго, на миг, осознали, во что ввязались.

«Повторите, пожалуйста», – едва не ляпнул Дженьюэри, чем не на шутку перепугал себя самого.

Фитч нервно теребил темный завиток хулиганского чубчика надо лбом. Один из лайми[16] за его спиной явно передумал злиться да горевать о том, что не допущен к заданию. Напротив, теперь ему было изрядно не по себе. Кто-то шумно, протяжно перевел дух, еще кто-то присвистнул. Вновь устремив взгляд вперед, Дженьюэри обнаружил, что психиатр наблюдает за ними, словно бы нимало не обеспокоенный.

– Да, штука мощная, это уж точно, – подытожил Шепард. – И никому пока не известно, что произойдет, если ее сбросить с воздуха. Но грибовидное облако, которое вы сейчас видели, достигнет тридцати, а может, даже шестидесяти тысяч футов в диаметре. А вспышка, показанная в самом начале, была жарче самого солнца.

Жарче самого солнца… И снова – кто нервно облизывает губы, кто судорожно сглатывает, кто поправляет бейсболку. Один из разведчиков пустил по рядам затемненные очки-консервы, вроде тех, какими пользуются сварщики. Приняв свою пару, Дженьюэри повертел регулятор прозрачности.

– Теперь убойнее, так сказать, вас нет никого во всех вооруженных силах, а потому о задании – не болтать, даже между собой, – сказал Шепард, сделав глубокий вдох. – Давайте сработаем так, чтобы полковнику Тиббетсу не в чем было нас упрекнуть. В группу полковник подбирал только лучших из лучших, так пусть все увидят, что он ни в одном из вас не ошибся. Сработаем так, чтоб старик… чтоб старик был вами горд.

На том инструктаж и закончился. Покинув ангар, все вдруг оказались на жарком, слепящем солнце. Капитан Шепард подошел к Фитчу.

– Я и Стоун полетим с вами и позаботимся о бомбе, – сказал он.

– Вы не знаете, сколько нам таких вылетов предстоит? – кивнув, спросил Фитч.

Шепард сурово, оценивающе оглядел экипаж.

– Сколько потребуется, чтобы угомонить их. Но одного им хватит вполне.

Странные сновидения порождает порою война… Той ночью Дженьюэри беспокойно ворочался поверх простыней, в жаркой и влажной мгле без просвета, в той самой пугающей полудреме, когда сам понимаешь, что все это сон, но ничего не можешь с собою поделать, а снилось ему, как идет он…

…идет по улицам города, и вдруг солнце, спикировав вниз, мячиком приземляется где-то поблизости. Миг – и вокруг ничего, ничего, только тьма, дым, безмолвие… оглушительный грохот… стены огня… Голова взрывается болью, перед глазами маячит мутное голубовато-белое пятно, точно сработавшая под самым носом вспышка камеры самого Господа. «А, да… солнце же рухнуло», – думается ему. Руку жжет, словно огнем. Моргать – и то невыносимо больно. Вокруг, спотыкаясь, разинув рты, бредут куда-то люди с ужасающими ожогами по всему телу…

Сам он – священник, судя по туго сдавившему шею «пасторскому» воротничку, и раненые просят его о помощи. В ответ он указывает на собственные уши, пытается нащупать их, но из этого ничего не выходит. Все застилает завеса черного дыма, весь город падает, рушится, заваливая улицы. О, да, вот и настал конец света! В парке он обнаруживает тень и толику расчищенного места. Люди прячутся под кустами, сжавшись в комок, точно испуганные звери. Там, где парк примыкает к реке, в курящейся паром воде собрались целые толпы горожан: одни черны, другие красны, как раки. Из бамбуковой рощи кто-то машет рукой, манит его к себе. Войдя в заросли, он находит среди стеблей бамбука около полудюжины сбившихся в кучу безликих солдат. Глаза их выжжены, рты – словно бездонные черные дыры. Глухота бережет его от их слов. Единственный зрячий солдат подносит к губам сложенную горстью ладонь, точно пьет. Солдаты изнемогают от жажды. Согласно кивнув, он отправляется к реке, на поиски какой-нибудь посудины. Вниз по течению плывут тела погибших.

Который час ищет он ведро, но все напрасно. Скольких он за это время вытащил из-под завалов… Слыша пронзительный птичий крик, он понимает, что его глухота – это рев горящего города, рев, очень похожий на шум крови в ушах, но на самом-то деле он не оглох, а только подумал, будто оглох, потому что человеческих криков нигде не слышно. Люди страдают в безмолвии. В сумраке ночи он, спотыкаясь, бредет назад, к реке. Голова словно вот-вот лопнет от боли. Посреди поля люди выкапывают из земли картофелины, прекрасно пропекшиеся – бери да ешь. Разделив с едоками одну, он идет дальше. У реки все мертвы…

…и Дженьюэри, обливаясь едким вонючим потом, с трудом очнулся от кошмарного сна. Во рту чувствовался явственный привкус земли, желудок свело от ужаса, грубая мокрая простыня намертво прилипла к телу, жаждущие воздуха легкие грозили раздавить, смять меж собою сердце. В ноздри ударили запахи джунглей – ароматы цветов пополам с вонью гнили, и образы из сновидения замелькали перед глазами так ярко, отчетливо, что в полутемном ангаре ничего больше не разглядишь. Схватив сигареты, Дженьюэри спрыгнул с койки и поспешил наружу. За дверью он, кое-как совладав с дрожью рук, закурил и двинулся вдоль забора. На миг его охватило нешуточное беспокойство: вдруг этот идиот-психиатр увидит… однако от этой идеи Дженьюэри тут же и отмахнулся. В эту минуту Нельсон наверняка спал без задних ног. Дрых вместе со всеми прочими.

Покачав головой, Дженьюэри бросил взгляд на правую руку и едва не выронил сигарету… но нет, то был всего-навсего старый шрам, шрам от ожога, сопутствовавший ему большую часть жизни, с тех самых пор, как он, неудачно сдернув с кухонной плиты сковородку, обжег руку кипящим маслом. Округлившийся от испуга, словно заглавное О, рот матери, примчавшейся поглядеть, что стряслось, он живо помнил по сей день. «Старый шрам от ожога, и больше ничего, и нечего тут огород городить», – подумал Дженьюэри, одернув книзу засученный рукав.

Остаток ночи он провел на ногах, смоля сигарету за сигаретой в попытках избавиться от впечатлений, навеянных кошмарным сном. Купол неба мало-помалу светлел, а когда вся территория и джунгли за забором сделались видны, как на ладони, загнанный светом дня в казарму Дженьюэри улегся на койку, будто ничего особенного с ним не произошло.

Спустя двое суток Скоулз приказал им взять с собой одного из людей Лемея в пробный полет над островом Рота. Этот, новый подполковник велел Фитчу не баловаться с двигателями на отрыве от полосы, и полет прошел как по маслу. Макет новинки Дженьюэри уложил прямо в точку прицеливания, как множество раз делал на учениях над Солтон-Си, а Фитч заложил крутой вираж и начал стапятидесятиградусный разворот, уводя машину прочь от опасности. На Тиниане, по приземлении, подполковник поздравил их и пожал каждому руку. Дженьюэри улыбался вместе со всеми, ладони его были прохладны и сухи, а сердце билось – ровней не бывает. Казалось, тело его – скорлупа, оболочка, которой можно управлять извне, будто прицелом для бомбометания. Ел он прекрасно, болтал с товарищами не меньше, чем прежде, а изловленный психиатром группы ради кое-каких вопросов держался открыто и дружелюбно.

– Хелло, док.

– Ну, Фрэнк, как настрой? Как теперь себя чувствуешь?

– Как обычно, сэр. Как всегда. Полный порядок.

– Что с аппетитом?

– Лучше не бывает.

– Спишь хорошо?

– Насколько возможно в такой духоте. Боюсь, привычка к климату Юты – это надолго.

Нельсон захохотал.

На самом деле после того кошмара Дженьюэри почти не спал. Просто боялся уснуть. Неужто этот тип вправду ничего не замечает?

– Ну, а каково чувствовать себя одним из экипажа, которому доверен первый удар?

– Думаю, начальство в выборе не ошиблось. Мы же л… лучший экипаж из оставшихся.

– Жалеешь о гибели экипажа Тиббетса?

– Да, сэр, еще как.

И только попробуй мне не поверить…

После нескольких дежурных шуток и твердого рукопожатия, завершившего «собеседование», Дженьюэри вышел наружу, навстречу слепящему полуденному солнцу тропиков, и закурил. И лишь после этого, махнув психиатру рукой на прощание, дал волю чувствам. Как же он презирал этого безмозглого остолопа! Психиатр… под самым носом ничего не замечает! А ведь случись что, кто, как не он, окажется виноват?

Выпустив вверх тугую струю табачного дыма, Дженьюэри задумался о том, как мучительно просто одурачить кого-либо – стоит лишь захотеть. Сейчас за него все проделала марионетка, маска, управляемая извне, пока сам Дженьюэри по-прежнему жил там, в стрекоте кинопроектора, в безмолвном грохоте кошмарного сна, в борьбе с видениями, от которых никак не может избавиться.

От жара тропического солнца – сколько там до него, девяносто три миллиона миль? – болезненно ныло в затылке. Глядя, как психиатр тащит к себе Коченски, их хвостового стрелка, Дженьюэри призадумался, не подойти ли к этому типу да не сказать ли: «К чертям все это. Не желаю я этого делать»? Однако перед глазами сразу же замелькали выражения, порожденные этакой новостью, на лицах Нельсона, Фитча, Тиббетса, и разум его воспротивился, исполнился отвращения к подобной мысли: слишком уж глубоко Дженьюэри их презирал. Нет, повода для презрения, повода счесть его трусом он им не даст ни за что. Согласиться, смириться – намного, намного проще.

Рассудив так, Дженьюэри настрого запретил себе строить подобные планы и потому, спустя еще пару беспорядочных, словно в бреду прожитых дней, вскоре после полуночи 9 августа неожиданно для себя самого обнаружил, что как ни в чем не бывало готовится к вылету. Тем же самым занимались все прочие – и Фитч, и Мэтьюз, и Хэддок. Какой же странной может казаться обычная процедура одевания, когда тебе предстоит стереть с лица земли целый город, погубить разом сотни тысяч людей! Собственные ладони, ботинки, потрескавшийся линолеум – все это Дженьюэри разглядывал, словно видел впервые. Надев спасжилет, он рассеянно проверил карманы: рыболовные крючки, запас питьевой воды, аптечка первой помощи, аварийный паек – все на месте. За спасжилетом последовала подвесная система парашюта и, напоследок, летный комбинезон. Возня с ботинками заняла не одну минуту: попробуй-ка совладай со шнуровкой, так пристально наблюдая за собственными пальцами…

– Идем, Профессор! Наш большой день настал!

Голос Фитча звучал как-то сдавленно. Затянув шнурки, Дженьюэри двинулся следом за остальными, в ночь. Снаружи веяло прохладным ветром. Капеллан помолился о них, а после все погрузились в джипы и, миновав Бродвей, оказались на полосе «Эйбл». «Лаки Страйк» кольцом окружали прожектора и люди – половина с камерами, остальные с репортерскими блокнотами в руках. Все они вмиг столпились вокруг экипажа, точно на голливудской премьере. С грехом пополам отделавшись от газетчиков, Дженьюэри добрался до люка и скрылся в машине, а остальные последовали за ним. Спустя битых полчаса к ним присоединился и Фитч, сиявший улыбкой, будто кинозвезда. Рев и вибрация запущенных двигателей заглушили мысли, навевая покой, чему Дженьюэри был искренне рад. «Летающая крепость» двинулась прочь от голливудской сцены, и Дженьюэри с облегчением перевел дух… но тут же вспомнил, куда они отправляются. На взлетной полосе «Эйбл» движки набрали положенные двадцать три сотни оборотов в минуту, и маркеры взлетно-посадочной полосы за прозрачным стеклом фонаря гермокабины замелькали много быстрее. Фитч продолжал разбег, пока не оставил позади Тиниан, а там быстро поднял машину в воздух. Вот и все. Вот они и в пути.

Когда «Лаки Страйк» набрал высоту, Дженьюэри протиснулся мимо Фитча с Макдональдом к бомбардирскому креслу, пристроил парашют на сиденье и откинулся назад. Рокот двух пар двигателей обволакивал, будто толстый слой ваты. Полет начался, и теперь ничего уже не изменишь. В носу самолета, в уюте мощной вибрации, Дженьюэри овладела покойная, дремотная грусть, а с нею пришло и смирение.

Но вдруг перед глазами, на фоне сомкнутых век, мелькнуло черное, безглазое лицо, и Дженьюэри, вздрогнув, очнулся от дремы. Сердце в груди забилось как бешеное. Полет начался, и назад не свернуть. А ведь как просто, как просто он мог бы выпутаться! Всего и дела, взять да сказать: не желаю… просто до отвращения! И плевать, что подумает о нем психиатр, или Тиббетс, или кто угодно другой. Их мнения в сравнении с этаким ужасом – пшик.

Однако теперь выхода не было… и от этого на сердце сделалось несколько легче. Теперь Дженьюэри мог ни о чем не тревожиться, не тешить себя иллюзиями, будто у него имеется выбор.

Обхватив коленями бомбоприцел, Дженьюэри вновь задремал, и во сне ему привиделся новый выход из положения. Что, если подняться к Фитчу с Макдональдом и сказать, будто он втайне получил повышение до майора и приказ изменить цель задания? Сказать, будто им надлежит лететь на Токио и сбросить бомбу в залив. Будто военный кабинет джапов предупрежден о демонстрации нового вооружения, а увидев, как огненный шар вскипятит воду в заливе и взовьется к небу, их министры – камикадзе они или нет – помчатся подписывать бумаги о капитуляции впереди собственного визга. Не сумасшедшие же они, в конце концов, а значит, и целый город губить совсем ни к чему.

План был настолько хорош, что генералы на родине, вне всяких сомнений, как раз минуту назад изменили задание, экстренно передали новые указания на Тиниан… но опоздали, а стало быть, по возвращении Дженьюэри, догадавшийся, чего командующим на самом деле угодно, рискнувший всем ради претворения их замысла в жизнь, станет героем, совсем как в одном из рассказов о Хорнблоуэре из «Сатердэй Ивнинг Пост»…

И снова Дженьюэри, вздрогнув, очнулся от дремы. Наяву радость, навеянная сновидением, сменилась отчаянием, безысходностью, глумливым презрением к себе самому. Как он из кожи ни лезь, Фитч с остальными попросту не поверят в приоритет его приказаний над прежними. Подняться в кабину пилотов и, пригрозив пистолетом, приказать им сбросить бомбу в Токийский залив Дженьюэри тоже не сможет: ведь бомбу-то сбрасывать ему, а находиться одновременно и там, и здесь, за бомбоприцелом, он не сумеет. Все это – пустые мечты.

Время тянулось медленно, секундная стрелка еле ползла, однако мысли Дженьюэри не уступали в скорости воздушным винтам самолета, метались из стороны в сторону, то туда, то сюда, точно зверь, угодивший лапой в капкан. Экипаж безмолвствовал. Облака под брюхом машины, над черной равниной океана, белели россыпями валунов. Приземистая стойка бомбоприцела мерно вибрировала, касаясь колена. Сбрасывать бомбу, хочешь не хочешь, придется ему, Дженьюэри. Куда б ни рвались, куда бы ни мчались мысли, этот факт преграждал им путь со всех сторон. Сбрасывать бомбу ему – не Фитчу, не экипажу, не Лемею, не генералам с учеными, что остались на родине, не Трумэну с советниками – ему. Трумэн… В эту минуту Дженьюэри возненавидел его всей душой. Рузвельт сработал бы по-другому… если бы только остался жив! Скорбь, охватившая Дженьюэри, когда он узнал о смерти Рузвельта, возобновилась, сделалась горькой, как никогда. Несправедливо это – отдать войне столько сил и не увидеть ее завершения, тем более что ФДР закончил бы войну иначе. Он еще в самом начале всей этой заварухи во всеуслышанье заявил, что гражданские цели бомбежкам не подлежат, и если бы остался жив… если бы… если бы… если бы… Однако Рузвельта больше нет, а этот улыбчивый ублюдок, Гарри Трумэн, приказывает ему, Фрэнку Дженьюэри, сбросить солнце на головы двухсот тысяч женщин и детей. Однажды отец взял его с собой поглядеть игру «Браунз» перед двадцатью тысячами зрителей, перед огромной толпой…

– Я за тебя не голосовал, – с яростью прошипел Дженьюэри и вздрогнул, осознав, что говорит вслух.

К счастью, его микрофон оказался отключенным… но ведь Рузвельт наверняка, наверняка поступил бы иначе!

Бомбоприцел перед носом вонзался в темное небо, закрывая собой малую часть многих сотен крохотных крестиков-звезд. «Лаки Страйк» неумолимо несся в направлении Иводзимы, с каждой минутой приближаясь к цели еще на четыре мили. Склонившись вперед, Дженьюэри прильнул к прохладным окулярам бомбоприцела в надежде, что их оправа удержит и лоб, и мысли… странно, но это на удивление хорошо помогло.