Симфония времени и медные трубы

– Ясно… всё ясно, – ответил Кухаров и встал со своего места. – Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

– Куда же, собственно, вы сейчас пойдёте? При себе я вас не держу, занимайтесь своим делом, – ответил ему Егоров и начал просматривать свои ноты как ни в чём не бывало.

Через час пришли музыканты. Тишина была нарушена. Егоров работать больше не стал. От этого вечера он получил всё, что ему хотелось. Он услышал чистосердечные признания Кухарова, а личное признание всегда дороже изложенного на бумаге канцелярским стилем.

Почему-то Егоров был спокоен за Кухарова. Появилась какая-то уверенность в том, что Кухаров будет служить хорошо и никаких чрезвычайных происшествий не принесёт.

Своего отношения к Кухарову Егоров не изменил. Но отношение Кухарова к Егорову переменилось. Егоров не понимал и не догадывался о перемене этого отношения, но скоро стал замечать, что этот уголок в оркестровом доме, где стоял его стол и были его принадлежности, стал выглядеть как-то более опрятно и аккуратно. Вдруг на его пульте появлялись новенькие, тщательно отшлифованные наждаком, дирижёрские палочки, были даже с художественной нарезкой! Потом он обратил внимание на то, что вдруг пуговицы на его шинели оказывались ярко начищенными (пуговиц-то было только две, и то на хлястике, но блестели они как настоящее золото). Дошло дело до того, что однажды он обнаружил свои перчатки, на которых было несколько потёртостей, а проще говоря, дырочек, очень аккуратно заштопанными. В конце концов он обратился с вопросом к старшине Сибирякову. Старшина, дескать, всё должен понимать и во всём разбираться.

– Объясните мне, товарищ старшина, не понимаю, что такое делается? – и рассказал ему обо всех замеченных им моментах.

Старшина замялся, а затем таинственно отвёл Егорова в сторону и зашептал:

– Кухаров! Он над вами шефство взял. На днях после отбоя заявил: ну, говорит, кто нашего начальника не послушает или зло ему сделает, будет иметь дело со мной! Считайте так, что я с ним побратался! И, что я скажу, чтобы делали. Это я вам говорю. И сказал ещё: «Моё слово твёрдо, и решительность мою вы знаете!» Каков?

Егоров развёл руками! Такой неожиданности он не предвидел.

– Постойте, старшина! А перчатки штопал кто? Он же? Значит, в мои карманы лазил?

– А что, товарищ старший лейтенант, пропало что-нибудь?

– Да нет! Ничего не пропало. Но ведь нехорошо же всё-таки! Мало ли что может быть в карманах…

– И в карманы не лазил. Поэтому-то и заштопал. Вы же перчатки в шапку кладёте. А что они у вас рваные были, это все видели, когда вы честь отдавали. Все руки на виду. Ну, он и нашёлся. Молодец всё-таки. Только вы, товарищ старший лейтенант, ему не говорите, и вида не подавайте!

– А что? Накажет? Строг, видать, Кухаров-то?

– Не накажет, конечно, а ругаться будет. Скажет, как бабы болтать любите, ничего вам не скажи!..

На том и порешили. Но через несколько дней после занятий, когда Егоров собирался идти в столовую, к нему по всем правилам подошёл Кухаров.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!

– Слушаю вас, Кухаров. Что у вас случилось?

– Когда вы сегодня ляжете спать?

– Вот не могу точно сказать часа! Но, во всяком случае, после отбоя. А точно – не знаю…

– А можете вы сегодня лечь пораньше?

– А для чего это нужно? Почему именно сегодня я должен лечь раньше?

– Да надо мне одно дельце сделать.

– Вот это интересно. В самоволку, что ли, хотите, или ещё что-нибудь придумали, так хотите, чтобы я не мешал?

– Никак нет! В самоволку не ходил и не пойду. Ничего плохого делать не буду. А просто мне нужны… ваши сапоги!

Ну, тут Егоров совсем уже ничего не мог понять.

– Зачем вам нужны мои сапоги? У вас же есть свои, да мои сапоги вам и не подойдут, у меня номер сороковой, а у вас, даже на вид, – больше!..

– Товарищ старший лейтенант! Неужели вы не можете мне на одну ночь ваши сапоги дать? На одну ночь только! Никуда они не денутся, эти ваши кирзачи… Утром наденете. Вот только бы мне пораньше их получить…

– Да зачем вам, расскажите толком?

А музыканты в это время хитровато улыбались, но делали вид, что не слышали разговора Егорова с Кухаровым.

Во всяком случае, Кухаров вынудил у Егорова согласие сразу же после ужина идти в своё помещение и дать ему сапоги. А когда Егоров вместе с Добровиным вышел из столовой, у крыльца маячила фигура Кухарова. Он молча отдал честь командирам, пропустил их мимо себя вперёд и пошёл следом за ними.

Добровин, отлично знавший всех егоровских музыкантов и бывший «своим человеком» в оркестре, где все его уважали и были благодарны за те занятия по физподготовке, которые он, в порядке шефства, лично иногда проводил с музыкантами, заметил шутливо Егорову:

– Ты, брат, начал с охраной ходить?

А Кухаров шёл молча, не обращаясь ни с единым словом к Егорову. А войдя вслед за ними в комнату, где жил Егоров с Добровиным, кратко сказал Егорову:

– Сапоги!

– Ну, Кухаров, скажите же наконец, в чём дело-то? Что вы пристали ко мне с сапогами? Что вы хотите?

– К подъёму сапоги будут на месте.

Тут вступился Добровин и сказал:

– Да дай ты ему сапоги! Что тебе их, жалко, что ли, в самом-то деле? Говорит же человек, что к утру будут твои сапоги на месте. А не придётся, Кухаров, твоему командиру завтра босячком шлёпать? Имейте в виду, снежок! Босячком-то не очень будет приятно!

– К подъёму сапоги будут на месте, – совершенно сурово повторил Кухаров, взял сапоги и, попросив разрешения выйти, ушёл.

Егоров и все бывшие в комнате – расхохотались!

– Ну, что скажешь? Сам же разрешил уйти со своими сапогами! – сказал Егоров. – А что, друзья, в случае чего кто мне чего-нибудь одолжит на ноги?

Эту помощь мог оказать Калерин, у которого были хромовые сапоги, собственные, личные, а кирзовые он мог дать Егорову, правда, они были несколько больше егоровского номера, сорок четвёртый размер! Но решили в случае чего накрутить побольше портянок.

Однако калеринские сапоги не понадобились. Утром, когда Егоров и Добровин встали со своих постелей, они увидели у егоровской кровати сапоги. Да, это были кирзовые сапоги, егоровские «кирзачи» с кожаной головкой. Но это было совсем не то, что вчера. Это были модельные сапоги! Вместо носков култышками, бесформенных голенищ, куда можно было бы засунуть ещё три егоровских ноги, были великолепные головки с обуженными носками, значительно суженные голенища, словом, это были сапоги, в которых совершенно не стыдно было бы показаться в любом городе, в любом месте, хотя они были и кирзовые. Сапоги скромно стояли в углу, около кровати, и будто бы ждали, когда их наденут.

Егоров ахнул, а Добровин восхитился!

– Ну и Кухаров! Ну и мастер! Ведь ты понимаешь, что он сделал? Он за одну ночь перетянул тебе твои уроды на модельную колодку! Ведь это надо уметь! Ты можешь это оценить?

Егоров мог это оценить и оценил уже, но как это практически осуществить – не знал! То есть он знал, что в обычных условиях за эту работу просто платили деньги, и всё! Но как платить деньги своему подчинённому? Он не знал, можно ли это, как это делается, может быть, отнести деньги в финчасть? Добровин же со знанием дела сказал:

– А при чём тут финчасть? Что это, мастерская тебе делала? Да они и не принимают никаких заказов, у них своего ремонта не оберёшься! Финчасть! Придумает тоже! А ему денег дать? Обидится, наверное! Вряд ли он из-за денег старался! Тут, наверное, что-нибудь более серьёзное. А ты попросту! Словами поблагодари, руку пожми, или, ещё лучше, табачку поднеси, пачечку. Есть ещё у тебя?

В общем, вопрос о награждении Кухарова не был решён. А Егоров волей или неволей вынужден был надеть свои, ставшие новыми, сапоги и пошёл в них. Уже в столовой командиры обратили внимание на них, а в штабе, куда Егоров был вынужден зайти по делу, его увидел сам Рамонов.

Ответив на приветствие Егорова и пожав ему руку, Рамонов уставился на сапоги Егорова и несколько мгновений молча смотрел на них, затем спросил:

– Великолепные сапоги! Но ведь это же кирза?

– Так точно, товарищ майор! Кирза!

– Смотрите-ка, оказывается, из такого материала можно сделать совсем неплохую вещь? Очень хорошие сапоги! И, заметьте, при хороших сапогах и осанка совсем другая. Очень интересно!

Майор Рамонов был, оказывается, более тактичным, чем предполагал Егоров, и не стал допытываться, какими путями у него оказались такие сапоги. Но интендант третьего ранга Комлев был более любопытным и настойчивым и прямо вцепился в Егорова, требуя сказать, кто ему переделал сапоги.

– Не в нашей мастерской? А где тогда? Вы же в город не ездили, никуда не отлучались! Петров, что ли? Он и так занят! Ну, кто же сделал?

С трудом освободился от него Егоров, с ещё большим трудом не раскрыв ему тайну своих сапог.

В оркестре всё было благополучно. Люди занимались, работали. Кухаров и вида не подал, что он в чём-то «повинен». Во время перерыва Егоров подозвал его, отвёл в сторону и, не скрывая своих благодарных чувств, сказал ему:

– Ну, Кухаров, спасибо вам. Я не ожидал такого мастерства и такой быстроты. Сапоги мне очень нравятся, очень, и я даже не знаю, как вас благодарить! Скажите мне попросту, сколько я вам должен?

И тут, к своему удивлению, он увидел, что Кухаров побледнел, губы у него задрожали и в глазах появились какие-то подозрительные блёстки.

– Обижаете, товарищ старший лейтенант! Я вам как другу, как брату, от всей души! Первый, кто выслушал меня и не обругал, не читал морали, не запугивал, вы были. Как же мне смотреть на вас! Да я…

Егоров взял его левую руку и крепко пожал! Пожатием не командира, не старшего. Пожатием друга и человека.

– Только об одном прошу вас! Не говорите никому, что это я сделал! А то покоя не дадут, жить не дадут!

– Как жить не дадут? – удивился Егоров.

– Начнут ходить, тому сделай, другому! А мне это ни к чему, – сказал Кухаров.

Егоров пообещал ему хранить его тайну. Но в самом ближайшем времени, неизвестно через кого, всё же эта тайна обнаружилась. То ли кто из музыкантов проговорился, то ли кто из командиров – соквартирантов Егорова, но однажды интендант Комлев поймал Егорова в штабе и начал его уговаривать отдать Кухарова в его, Комлева, «ведомство», с тем, чтобы назначить его сапожным мастером в ремонтные мастерские части.

– Вам же музыканты нужны, а он сапожник, да ещё какой! Нет, вы обязаны передать его мне. О другом решении и речи быть не может.

– Что значит другое решение? – сказал Егоров. – По-моему, решение давно вынесено, у Кухарова есть военно-учётная специальность, ВУС-108, что означает военный музыкант; дело другое, плохой он музыкант ли, хороший, но это уже дело моё. Да и невозможно обойтись только хорошими музыкантами! И плохие нужны тоже! А вот насчёт его сапожничества в его военном билете ничего нет, так что мне кажется, ничего из вашего пожелания не получится.

– Не хотите, значит? Ладно! Я пойду к майору Рамонову, он прикажет.

– Сомневаюсь! Не думаю, чтобы майор Рамонов пошёл на противозаконное дело. Мало ли что умеет человек делать? Вы же не родились интендантом? Что-то вы ещё умеете делать? Но вас сделали интендантом, потому что это записано в вашем военном билете. Не сделали же вас командиром роты, очевидно, этого вы делать не можете!

– Хорошо! Не будем спорить! Значит, вы не даёте мне Кухарова? Ну, я прижму вас! Попомните меня!

– А прижмёте, или прижимать будете, пойду к майору Рамонову. Не стоило бы нам друг друга запугивать! Не такое сейчас время, и не такими должны быть люди!

Когда об этом разговоре Егоров рассказал Кухарову, тот усмехнулся и сообщил Егорову:

– Да я уже знаю! Меня уже Комлев вызывал! Говорит, жить будешь отдельно, а кормить буду сам. Первое задание – всему командованию сапоги перетянуть, как капельмейстеру, это значит – штабному командованию! А уж ему-то, Комлеву, в первую очередь. Говорит, «свет увидишь»… Во как!..

– Ну а вы ему что?

– А что я ему? Я, говорю, и шить-то не умею. Откуда вы взяли, что я сапожник? Вы-то не видели, как я работал! И никто не видел. А болтать языком-то кому не лень? – и вдруг «успокоил»: – Да я ему морду-то уже набил! Небось теперь не поболтает!

– Кому набил? Кто не поболтает? – ужаснулся Егоров.

– Да Петров! Кто же ещё наболтал? Петров-то знает, что я модельщик, по модельной обуви мастер. Ну, ему сказали, вот, дескать, смотри, какие у капельмейстера сапоги-то, вот ты бы такие сделал нам-то, а он и брякни, это-де Кухаров, он модельщик! Только вот, товарищ старший лейтенант, никуда я отсюда не пойду. А силком если перетянут, то тут уж не знаю, быть скандалу!

Егоров успокоил Кухарова, сказав ему, что на все претензии Комлева он ответил отказом.

А Комлев своё обещание «прижать» решил осуществить. Все военные вместо шинелей носили тёплые куртки. Одежда, не ласкающая глаз и не придающая должного вида. А тут прислали шинели и разнарядку для них, для оркестра, Егоров видел своими собственными глазами. Но когда старшина Сибиряков, в точном соответствии с графиком, позвал людей подмеривать и получать шинели, то зав. вещевым складом заявил, что разнарядки на оркестр нет, да и шинелей-то уже нет, всё выдано в батальоны!

Расстроенные пришли музыканты восвояси, и старшина доложил обо всём этом Егорову.

– Вы бы, товарищ старший лейтенант, сходили бы к командиру части или к майору Залесскому. Всё бы в порядке было! Уж неужели музыканты хуже всех? Уж на что транспортная рота, хозяйственный взвод – и те в шинелях, а мы как нестроевщина какая!

Но у Егорова созрел более коварный план. Теперь он хотел отомстить Комлеву за его такой скверный «ход» так, чтобы вся часть видела его, комлевское, поражение.

– Ничего, – сказал Егоров старшине. – Вот послезавтра будет построение части, мы выйдем, в чём теперь ходим, а там посмотрим! Придётся Комлеву из-под земли шинели доставать! Не унывайте, будем все в шинелях!

А Кухаров тем временем провёл глубокую разведку и доложил, – а информации Кухарова можно было доверять полностью, – что вся часть, вплоть до самых мизерных, обслуживающих подразделений, как, например, охрана полигона, получила шинели, и что без шинелей остался только один оркестр, и что старшина – заведующий вещевым складом очень веселился и интересовался – чем, дескать, провинились музыканты перед Комлевым, и что Комлев выдал шинели даже тем, кому они не были занаряжены, погнав на них фонды оркестра!

А построение было на большом плацу, на южной стороне лагеря. Действительно, вся часть была в шинелях и, конечно, выглядела совершенно по-другому. Оркестр же вышел чуть-чуть позже, буквально за пять минут до появления командования и на виду всей части в своих куртках, правда, тщательно подпоясанных, достаточно аккуратных, но всё-таки не ласкающих взора, строевым шагом прошёл на своё место. Всё шло как положено! Прозвучала команда «Смирно», оркестр заиграл Встречный марш, появилось командование. После принятия рапорта была дана команда «Вольно» и командир части в сопровождении штабных командиров начал обход своих подразделений. И прямо, начав с правого фланга, подошёл к оркестру. Не поздоровавшись с оркестром, ещё за несколько шагов до него, он весьма сурово, громко спросил у Егорова:

– Что это такое? Почему в таком виде? Объясните, товарищ капельмейстер!

Расчёт Егорова был верен. Скандал назревал!

– Оркестру шинели не выдали, товарищ майор. В складе заявили, что на оркестр нет наряда и нет самих шинелей.

– Когда оркестр ходил получать шинели? Прозевали, что ли?

– Никак нет. Точно по графику.

– Кто сказал, что шинелей нет и наряда нет?

– Заведующий вещевым складом.

– Вы ходили по этому вопросу к товарищу Комлеву?

– Никак нет! Зав. складом эти вопросы решать сам не может, действует по указанию интенданта Комлева.

Майор Рамонов нахмурился, помрачнел, тут же подозвал к себе интенданта Комлева и начал ему что-то тихо говорить, не было слышно, что он ему говорил, но было видно, что что-то неприятное, ибо Комлев и бледнел, и краснел, стоя навытяжку.

Затем майор Рамонов опять подошёл к оркестру в сопровождении Комлева и очень сердитым голосом сказал:

– Завтра утром пойдёте на склад, в присутствии интенданта подмерите и получите шинели. И выдайте им пояса получше и не варежки, а перчатки, шерстяные. Соображать надо, Комлев. Можно ли играть в варежках? Это ведь музыканты, а не сапожники и не портные.

Это был явный укол Комлеву! Егоров торжествовал! Музыканты сдержанно ухмылялись.

На другой день утром Егоров вместе с оркестром пошёл на вещевой склад. Старшина – заведующий складом доложил Егорову, что разнарядки на шинели для оркестра у него нет, шинелей в наличии тоже нет, на что Егоров сухо сказал, что его это мало интересует, что пришёл он со своими людьми по приказанию командира части, что подмеривать шинели и выдавать их оркестру должен лично интендант Комлев и то, что он, Егоров, предлагает старшине – завскладом вызвать сюда Комлева.

На это завскладом ответил, что он только подчинённый Комлева и вызывать его сюда не может, права такого не имеет, но в это же время совершенно официально сообщил, что ни разнарядки, ни шинелей нет, а поэтому такому большому количеству людей здесь делать нечего и самое лучшее – это уйти с территории склада.

Тогда Егоров вошёл в склад, взял в руки телефон и вызвал номер кабинета командира части.

Завскладом, видя такой поворот, притих.

Егоров услышал в трубке голос майора Рамонова, очень сдержанно и кратко доложил ему, что согласно его приказа оркестр прибыл на склад, интенданта здесь нет, а завскладом утверждает, что ни документов, ни шинелей нет, и просит их покинуть склад, так как ему, Егорову, поступить в данном случае?

– Ах, так? – услышал он в трубке. – Оставайтесь там, в складе, и ждите. Сейчас будет Комлев и всё будет сделано, как я сказал. Ждите!

Егоров и музыканты вышли из склада и остановились неподалёку от входа. Завскладом с интересом поглядывал на них через небольшое оконце. Не прошло и пятнадцати минут, как показались Комлев и… майор Рамонов. Комлев спешил, забегал вперёд, на ходу что-то втолковывал майору Рамонову, последний же был насуплен, суров и, кажется, не обращал внимания на увещания Комлева.

Увидев подходящего командира части, Егоров быстро построил своих людей в две шеренги, подал командиру «Смирно» и доложил майору: «Оркестр вверенной вам части прибыл для получения обмундирования». Майор поздоровался с музыкантами и сказал: «Правильно, так и надо».

В склад они вошли втроём. Музыканты в строю остались около входа. Старшина завскладом, увидев входящего майора Рамонова, вскочил с места и застыл недвижимо. Майор подошёл к столу и сел на стул. Комлев стоял перед столом.

– Где же наряд на шинели музыкантам? – строго спросил Рамонов у Комлева. – Я же подписывал его! Что за игра такая… Давайте наряд.

– Наряд… наряд… – заговорил Комлев. – Но, быть может, он у меня в кармане? Наверное, я забыл его вынуть!

– Все наряды на месте, ничто не забыто, а именно вот музыкантский забыт! Здорово! Давайте наряд, ищите!

Несколько судорожных движений Комлева по карманам гимнастёрки – и наряд ложится на стол перед Рамоновым.

– Вот где он! Значит, вы его, как особую ценность, на собственной груди хранили? Интересно! Ну дальше! Давайте шинели.

– Так нет же шинелей, товарищ майор! Я же докладывал вам. Есть только НЗ.

– Значит, не НЗ, а просто комлевский «З». Причём неизвестно как образовавшийся! Давайте шинели, пояса, перчатки. И быстрее.

И, как будто по щучьему велению, из недр склада старшина завскладом начал выносить охапки новеньких шинелей, связки кожаных поясов, коробки с перчатками! Всё оказалось в избытке!

– Пусть входят ваши музыканты! – распорядился Рамонов. – Комлев! Подберите всё на музыкантов по ростам, чтобы были одеты по-человечески. И не советую мудрить и дурака валять.

Вошли музыканты. Началась подмерка. Комлев, не говоря ни одного слова, просматривал каждого музыканта, надевшего шинель, заставляя поднимать руки, свободно ли в плечах, не давит ли, не жмёт ли… даже, как это ни странно, – внимательно. Завскладом выполнял роль «слуги на побегушках». А Рамонов, уверившись в том, что всё пошло по порядку, вышел из склада.

Наконец всё получено, музыканты расписались в ведомостях, Егоров поручил Сибирякову вести их в помещение, сам же ещё застёгивался у стола завскладом.

– Значит, пожаловались? Бедным родственничком прикинулись? – злым шёпотом обратился Комлев к Егорову.

– Жаловаться не думал. Не в моём это характере, жаловаться-то. А что командир части сам увидел, что его приказ не выполнен, так это уж ваше дело. На себя и пеняйте. Ведь невыполнение приказа – вещь в условиях армии самая неприятная!

– Много вы знаете об армии. Гражданский! Приписник!

– Что мне полагается знать – знаю! А то, что приписник, в этом нет ничего зазорного. Вы же кадровый, вероятно, а взыскание-то вас определённо ждёт. С вашими-то замашками!

– Вы не имеете права мне указывать! Я старший по званию!

– А разве я вам что-нибудь указываю? Я просто говорю. Но теперь и говорить-то с вами не о чем. Уж лучше прямо с командиром части говорить! Эффектнее получается.

И Егоров вышел из склада.

Глава 13

Занятия оркестра были в полном разгаре, когда вдруг хлопнула входная дверь и вошёл посыльный штаба.

– Товарищ старший лейтенант! – обратился он к Егорову. – Вас вызывает начальник штаба. Немедленно, – и доверительно, по-свойски, добавил: – Там приехал какой-то начальник по вашей части!

Старшина Сибиряков сейчас же вскочил, очень внимательно осмотрел Егорова, всё ли у него в порядке, не сделает ли ему каких-нибудь замечаний приехавший начальник. И сейчас же заявил:

– Уборка, товарищи! Немедленно. Всё до блеска! Пусть посмотрит начальник, как живёт оркестр в лесу. И всем побриться, пуговицы начистить, сапоги до блеска довести…

Не успел Егоров выйти из домика, как там уже закипела работа.

Егоров никогда ещё не встречался с оркестровым начальством. Посещали его концерты в своё время руководящие работники Комитета по делам искусств, работники Главного управления музыкальных учреждений, но впервые в жизни он шёл на встречу к «начальнику по оркестровой части»! Что несла с собой эта встреча, Егоров не знал, но, как это ни странно, был он совершенно спокоен.

В коридоре штаба его встретил Калерин, дежуривший в этот день по части, и шепнул, что приехал инспектор военных оркестров и что ждёт его в кабинете начальника штаба.

Егоров подошёл к кабинету Безродного, постучал в дверь и, услышав «Войдите», открыл дверь и шагнул в кабинет. Приложив руку к шапке, доложил о прибытии.

– Старший лейтенант Егоров по вашему приказанию прибыл!

И, только доложив, увидел, что помимо Безродного в кабинете находится ещё один человек. Человек этот был невысоким, в отлично сшитой шинели, со шпалой в зелёной петлице, он сидел на стуле около окна и внимательно смотрел на Егорова.

– Знакомьтесь, Егоров! К нам приехал инспектор военных оркестров интендант третьего ранга Сенский. Ему поручено ознакомиться с оркестром нашей части и, если надо, помочь ему, – обратился Безродный к Егорову.

Егоров сделал несколько шагов в сторону Сенского, но Сенский опередил его. Он быстро вскочил со своего стула, подбежал к Егорову и не взял его руку, а порывисто, крепко обнял его и быстро заговорил:

– Вот ведь, и не думал никогда, что я тебя встречу! Егоров! Дорогой! Да помнишь ли ты меня? Ну-ка, припомни!..

И Егоров вспомнил! Вот как бывает! Да! В консерватории они были почти в одно время. Сенский учился на оркестровом факультете и считался очень даровитым валторнистом. Он не чужд был и композиторству, но с ещё большим увлечением занимался оркестровкой для духовых оркестров. Он и тогда был такой же, как мячик, упругий, подвижный, всегда весёлый, жизнерадостный. Но был он примерно на два курса старше Егорова, окончил консерваторию, когда Егоров был ещё студентом, и как-то исчез с горизонта. Сенский был хорошим, добрым товарищем, он всегда был готов поделиться всем, что у него было, а самое ценное – он всегда мог подсказать, где можно найти временную работу, чтобы иметь возможность обновить костюм или улучшить питание. Сенского любила вся консерватория, даже, вероятно, и такие строгие профессора, как А.Д. Гольденвейзер и А.Ф. Гедикепо, по своей специальности не имевшие к Сенскому прямого отношения. Знала же Сенского не только вся консерватория, но, кажется, и вся Москва.

Да, это был Дима, Дима Сенский. Егоров с большим удовольствием обнял его. Они крепко, по-мужски, расцеловались. Безродный с удовольствием смотрел на эту сцену. Вероятно, и ему было приятно увидеть свидание старых приятелей в это бурное и суровое время.

– Значит, старые друзья? Это приятно! – сказал он. А затем обратился к Сенскому и сказал: