Реактор. Черная быль

Самой легкой добычей становился Леонид Петрович, «профессор», как его немедленно окрестили во дворе. Если очередному просителю везло и дверь открывал профессор, то дело было решенным. Леонид Петрович пропускал мимо ушей объяснения, что деньги срочно нужны на перевод больной мамаше-старушке, молча извлекал из кармана деньги и спешил вернуться к прерванным занятиям. Случалось, что у него пытались одолжить трешку, а в кармане обнаруживалась пятирублевка, он и на такую мелочь внимания не обращал. Благодарить за одолженные деньги здесь было не принято, да Строганов никаких изъявлений благодарности и не ждал. Узнав, что зять опять кому-то ссудил деньги, – а она каким-то неведомым образом узнавала об этом практически всегда, – теща корила зятя с присущей ей грубоватой прямотой:

– Ах, Леонид, Леонид, ну сколько вам можно повторять: ни-ко-гда не торопитесь целовать чужую жопу и отдавать собственные деньги. Ну что вам стоило сказать, что у вас нет сейчас денег? А еще лучше – сразу в таких случаях зовите меня, а то мы с вашей добротой, которая хуже воровства, скоро сами по миру пойдем.

– Но деньги же у меня были, отчего же не дать? – смущенно оправдывался зять, и мама Аня, махнув рукой на незадачливого родственника, удалялась на кухню, что-то сварливо бормоча про горб, могилу и лопату.

***

Свои отношения складывались и у дворовой ребятни. Верховодил здесь Колька, сын местного дворника, мужичка невзрачного, худосочного, всегда полупьяного; для всех – дяди Коли. «Дражайшая супружница», как ее почтительно величал дядя Коля, муженька частенько поколачивала, и не за какую-то там провинность, а срывая так на нем раздражение от жизненных невзгод. Ширококостная, громогласная Антонина, «Тонька», как называли ее соседи, была первой в округе скандалисткой, а материлась так виртуозно, что мужики рты открывали, когда она входила в раж.

Сын пошел в мать – не по годам рослый, плечистый, сильный и ловкий. Даже старшие ребята держались с ним уважительно, как с равным, зная, что кулаки у Кольки Доронина тяжелые. Впрочем, обращаться к нему с пренебрежительно-фамильярным «Колька» он мало кому позволял, требуя, чтобы называли его не иначе, как Николай Николаич. На такую же мелюзгу, как Гелька, предводитель дворовой шпаны и внимания не обращал – пацан из пятой, «профессорской» квартиры, вот и все, что он о нем знал. Услышав, что какой-то задохлик посмел ударить Папашу, да еще и с ног его сбил, Колька сильно усомнился – Папашу он знал хорошо. Как-то раз сам с ним сцепился и силу Папашиных кулаков ощутил на собственных ребрах, а фингал под глазом после той драки не заживал еще долго.

– Эй, ты, ну-ка поди сюда, – поманил он Гельку, едватот появился во дворе. – Это ты, что ли, Папашу уделал? Чем ты его, соплей? Или тетрадкой по арихметике?

– Ну, так получилось, – замямлил вдруг оробевший Гелька. – Наверное, случайно.

– Случайно, – передразнил Колька и тут же догадливо спросил напрямую: – Занимаешься чем?

– Боксом.

– Ну и молоток; я тоже ходил в секцию, а потом бросил, скучно стало – на прыгалке, как девчонку, скакать заставляют, по мешку этому лупи до посинения. Надоело. Тебя как зовут?

«Сейчас опять начнутся насмешки, – тоскливо подумал Гелька и буркнул:

– Строганов.

Колька закатился смехом, он хохотал так, что даже не сразу отдышаться смог, а потом спросил:

– Ты, значит, мясо с подливкой?

– Почему это мясо с подливкой?

– Ну, хавка есть такая – бефстроганов, мясо с подливкой.

Антонина работала в привокзальном кафе буфетчицей, домой возвращалась с неизменными разбухшими сумками, таская еду и продукты, так что познания его в кулинарии были не случайны.

***

Их странная дружба продолжалась много лет. Но в тот вечер, когда Леонид Петрович пришел с работы, сын огорошил его нежданным вопросом:

– Папа, а почему у нас такая мясная фамилия?

– С чего ты взял? – поразился Леонид Петрович.

– Еда есть такая, бефстроганов, мясо с подливкой…

– Ах вот оно что, – понял отец. – Ну идем, сынок, я тебе кое что расскажу.

Они устроились вдвоем на диване, и отец рассказал Гелию, что был в девятнадцатом веке такой граф Александр Григорьевич Строганов. Человек широкой души, щедрый, он в своем городе устраивал так называемые открытые столы, куда мог зайти любой прилично одетый человек. Одним из основных блюд на этих столах было горячее блюдо, приготовленное поваром графа французом Андре Дюпоном. Дюпон соединил в этом блюде две кухни – русскую и французскую. Мясо он обжаривал по-французски, но соус подавал не отдельно, как это принято на его родине, а смешивал в качестве подливы вместе с мясом, как привычно в России. Блюдо, приготовленное искусными руками Андре Дюпона пришлось по вкусу всем горожанам, и о «мясе по-строгановски» вскоре стали ходить легенды. Ну, а когда этот рецепт попал под названием «бефстроганов» в знаменитую кулинарную книгу Елены Молоховец, блюдо покорило всю Европу и стало популярным не только в небольших кафе и харчевнях, но и в самых изысканных ресторанах.

– Так что фамилией Строганов следует гордиться, а не стыдиться ее, – подвел итог сказанному Леонид Петрович. – К тому же, сын, существуют кое-какие данные, что граф Александр Григорьевич Строганов даже является каким-то дальним нашим предком. Но об этом лучше помалкивать, – спохватился отец, опасаясь, чтобы Гелий не проговорился кому-нибудь о своем аристократическом происхождении. – А то, знаешь, может нескромно получиться. Каждый человек должен гордиться тем, чего он достиг сам.

Глава третья

Особенно радовался Гелька, когда к ним в дом приходил киноартист Евгений Жариков. Когда-то семьи Жариковых и Строгановых соседствовали, И хотя Леонид был старше Евгения, они подружились, и дружба их продолжалась долгие годы. Особенно сблизила их общая страсть к шахматам. Жариков играл просто блестяще, Строганов, пожалуй, не хуже, но в силу своей рассеянности проигрывал чаще. В самый напряженный момент шахматной партии мог о чем-то задуматься и «зевнуть» самый незамысловатый ход. В таких случаях Жариков говорил с упреком: «Опять ты, Петрович, в космос улетел. – Он укладывал фигуру короля своего незадачливого соперника на шахматную доску и непременно добавлял: – И учти, эта победа не доставила мне никакого удовольствия – это не я выиграл, это ты проиграл».

Строгановы часто вспоминали забавный случай. Однажды, Гельке тогда лет пять было, Леонид Петрович попросил тещу:

– Анна Яковлевна, не могли бы вы завтра фаршированную рыбу приготовить. Ильич придет, а он вашу рыбу очень любит.

– Как Ильич придет? – воскликнул услышавший этот разговор Гелька. – Он же в Мавзолее.

Взрослые смеялись от души, позабавил этот рассказ и артиста. После шахматной игры взрослые садились за стол. Артист с удовольствием ел рыбу, нахваливал от души.

– У меня жена долгие годы жила в Одессе, а там фаршированную рыбу готовили все женщины без исключения, вне зависимости от национальности, – рассказывал Евгений Ильич. – Теща моя прекрасно готовила это блюдо, жена тоже научилась. Как-то раз ехали мы поездом на гастроли. Наташа1 приготовила в дорогу фаршированную рыбу. Жили тогда бедновато, вагон-ресторан был для нас непозволительной роскошью, так что еду всегда брали с собой, стараясь дома что-нибудь повкуснее приготовить. Ну так вот. В одном с нами купе в той поездке оказался Марк Григорьевич Фрадкин.

– Сам Марк Фрадкин! – изумлялась мама Аня. – Это который «Течет Волга» написал?

– Именно так, драгоценная Анна Яковлевна. Тот самый композитор Марк Фрадкин, который уписывал Наташину рыбу за обе щеки и приговаривал при этом: «Наташа, ты настоящая еврейская жена. Такую рыбу-фиш может приготовить только еврейская жена, поверьте, я в этом толк знаю». Наташа смеется и говорит ему: «Позвольте, Марк Григорьевич, а кого вы, собственно, ввиду имеете, говоря о еврейской жене? Мы с Женей русские…». Фрадкин хитро так улыбнулся и отвечает: «Наташа, не сбивай меня с толку и не мешай мне есть еврейскую рыбу».

После того как на экраны вышел фильм «Три плюс два», Жариков реже стал бывать в доме Строгановых. Популярность его зашкаливала, и артист постоянно находился либо на гастролях, либо на съемках. На советского зрителя картина произвела ошеломляющее впечатление. В общем-то достаточно целомудренные купальники, гладкие ножки и оголенные плечики двух Наташ – Фатеевой и Кустинской – произвели впечатление чуть ли не порнухи, а красавцы Евгений Жариков, Андрей Миронов и Геннадий Нилов влюбили в себя все женское население страны. Бывало, приедет Жариков к Строгановым в Марьину рощу, а в подъезд полчаса войти не может: его окружали люди, брали автографы, задавали бесконечные вопросы. И тут не обходилось без курьеза. Способ избавить артиста от чрезмерного внимания изобрела мама Аня. Увидев, что актера окружило плотное кольцо соседей, Анна Яковлевна выходила на балкон и кричала громким голосом: «Евгений Ильич, поднимайтесь скорее, водка стынет». Толпа немедленно расступалась. В Марьиной роще это понятие – «водка стынет» – было свято. Уж коли стынет водка, человека задерживать никак невозможно, не по-людски это.

***

Не кто иной, как народный артист Евгений Жариков открыл в Гелии способность, о которой не подозревали даже родители. Да что там родители, обожающая внука бабушка, хотя в гениальности любимого «сыночка» не сомневалась, и та не ведала о его скрытых возможностях. Дело в том, что Жариков обладал феноменальной способностью складывать, умножать, делить любые числа. Демонстрируя однажды в доме Строгановых эту свою способность, он внезапно спросил открывшего от удивления рот Гельку:

–А ну-ка, скажи мне, мой юный друг, сколько будет семьдесят девять умножить на восемьдесят два?

– Шесть тысяч четыреста семьдесят восемь, – не задумываясь выпалил мальчик.

Опешили все, и Жариков первый:

– Как это у тебя вышло?

– Не знаю, – честно ответил десятилетний Гелий.

– А две тысячи четыреста восемьдесят шесть разделить на девяносто три сможешь? – загорелся отец.

И снова Гелька ответил мгновенно:

– Двадцать шесть и семьдесят три сотых, но дальше еще цифры есть, все перечислять?

Много лет спустя Гелий узнал, что таких людей, которые обладают способностями быстрого устного счета, называют «феноменальными счетчиками».Он был одним из них, хотя феноменальностью своей особо не бахвалился и вообще сильно не задумывался, отчего так получается. Его тогда не на шутку увлекла шахматная игра, но отец был постоянно занят, а сверстники предпочитали игры более подвижные. Поглощая один за другим шахматные учебники, разбирая партии прославленных чемпионов, он играл преимущественно сам с собой.

***

После шестого класса, по рекомендации тренера, родители отправили сына в спортивный пионерский лагерь. За лето он вытянулся и привез из лагеря кучу грамот за участие в самых разных спортивных соревнованиях – по футболу, волейболу, легкой атлетике и, кончено, грамоту чемпиона межлагерного турнира по шахматам. В седьмой класс он пошел в новую школу. Лауреату Государственной премии СССР Леониду Петровичу Строганову выделили новую квартиру в центре Москвы, да и Ларисе Аркадьевне, ставшей к тому времени доктором наук, тоже полагалась отдельная комната.

Этот огромный многоподъездный семиэтажный дом, занявший целый квартал в Новоспасском переулке, строили заключенные знаменитой в те времена Таганской тюрьмы. Квартиры здесь получили преимущественно те, кто работал в Кремле. В годы Великой Отечественной в дом попала фашистская бомба, изрядно его повредив. После войны дом капитально отремонтировали, достроив для скрепления два этажа сверху. Получить здесь жилье простому смертному было нереально.

Квартира, в которую вселились Строгановы, была не просторной даже, а просто огромной, к тому же с балконом и застекленной лоджией.

В новой школе о некогда позорной кличке «Костыль» никто и не ведал. Напротив, рослый новичок на уроках физкультуры явно превосходил одноклассников по всем показателям. Но школу он по-прежнему не любил. Ему попросту было там скучно. Математические задачки казались ему детскими, на уроках физики и химии была программа, рассчитанная, по его собственному выражению, «на дебилов». Да и книжки он к тому времени читал совсем не те, о которых говорили в школе.

Читал он запоем, проглатывая книги с той же скоростью, с которой считал. Гелий и предположить не мог, что относится к той редкой категории людей, о которых говорят – «человек с зеркальной памятью». По мнению ученых, память этих уникумов способна впитать в себя и сохранить до десяти тысяч книжных томов. Но больше всего его привлекала физика. Комната Гелия была заполнена какими-то замысловатыми приборами, на полу валялись мотки проволоки, спирали, устойчивый запах гари от многочисленных опытов и экспериментов выветрить было невозможно.

Школьные учителя физики и математики отчетливо понимали, что у них учится поистине юное дарование. Преподаватели других предметов вундеркинда явно недолюбливали. Классная руководительница, училка русского языка и литературы, на родительских собраниях выговаривала бабе Ане, не скрывая раздражения:

– Не спорю, у вашего внука есть определенные способности к точным предметам, но это вовсе не освобождает его от знания других дисциплин. К тому же он весьма несдержан на язык. Недавно на уроке внеклассного чтения он назвал Татьяну Ларину восторженной идиоткой, а про Анну Каренину сказал такое, что я и повторить не решаюсь. Кстати, Анна Яковлевна, почему родители Гелия никогда не приходят на собрания? Я до сих пор их даже в глаза не видела.

Такая тягомотина продолжалась два года. А в восьмом классе Гелька выиграл четыре олимпиады кряду. Ученик московской школы Гелий Строганов стал победителем городской и всесоюзной олимпиад по математике, выиграл всесоюзную и международную школьные олимпиады по физике.

До этого попасть на международную олимпиаду у него не было ни единого шанса. Работа профессора Леонида Строганова была засекречена до такой степени, что о выезде за рубеж ни его самого, ни членов его семьи даже речи идти не могло. Но в тот год физическая олимпиада школьников проводилась в Ленинграде. В город на Неве приехали школьники всех стран соцлагеря и даже их сверстники из Швеции, Финляндии и Великобритании. Юный Строганов был единственным восьмиклассником. Тут уж расстарался его школьный учитель физики. Он обивал пороги гороно и добрался даже до Министерства просвещения. Поскольку в олимпиаде участвовали только ученики старших классов, Строганова допустили в порядке исключения.

***

Заседание кафедры на физмате Московского государственного университета завершилось весьма нетрадиционно. Сначала обсуждали кандидатские диссертации двух аспирантов, потом утверждали новое расписание. И когда все уже решили, что пора расходиться, попросил минутку внимания собравшихся академик Гольверк. Михаил Борисович в кругу коллег слыл известным оригиналом, вот и сейчас, когда все устали и хотели побыстрее разойтись, он потребовал внимания. Но академикам, тем более таким маститым и титулованным, отказывать не принято, все покорно расселись по своим местам.

– Как вам, коллеги, должно быть, известно, я недавно сподобился быть председателем жюри на международной олимпиаде школьников в Ленинграде. Меня это поручение сначала даже обидело, но в министерстве мне сказали, что такое международное мероприятие в Советском Союзе проводится впервые, моя миссия чисто представительская, а престижстраны требует, чтобы жюри возглавил известный ученый. Подхалимское утверждение, что я известный ученый, меня, естественно, подкупило, и я дал согласие. О чем теперь не жалею. Победителем стал советский школьник, москвич, и я полюбопытствовал, чем же отличился сей юноша, тем более мне сказали, что он был самым младшим из всех участников. Я прочитал его работу с истинным наслаждением. Поверьте старику на слово, это уже готовая кандидатская диссертация. Причем из тех, какие можно развивать в дальнейшем безмерно. Имя этого юного дарования, – академик извлек из портфеля канцелярскую папку, глянул на наклейку и произнес: – Гелий Строганов.

– Позвольте, позвольте! – вмешался профессор Денисов. – А не отпрыск ли это профессора Строганова?

– Вполне возможно, – согласно кивнул академик Гольверк. – Я, признаться, как-то не сопоставил. А сейчас припоминаю, что Леонид Петрович что-то такое говорил про своего сына. Он вроде из этих, как их бишь называют, феноменальных счетчиков. Оперирует в уме любыми цифрами.

– Ну, это скорее талант цирковой, нежели научный, – сварливо буркнул кто-то из присутствующих.

– Весьма спорное утверждение, коллега, весьма, – возразил Михаил Борисович. – Впрочем, речь сейчас не об этом. Полагаю, что нам ни в коем случае нельзя терять из виду этого парнишку. Мы вот как сделаем. Я вечерком позвоню Леониду Петровичу, узнаю, его ли это сын, но даже если он просто однофамилец, это ровным счетом ничего не меняет. Надо про этого Гелия узнать все поподробнее.

Михаил Борисович Гольверк относился к тому разряду ученых, которые считают, что школа – на то она и школа, что не может существовать без учеников. Своих же выучеников, если видел в них научный потенциал, он лелеял, берег и опекал всячески.

***

Через две недели Гелий с отцом поехали в МГУ, на встречу с академиком Гольверком. На семейном совете решили, что столь важное событие должно проходить непременно с участием отца. И как ни ссылался Леонид Петрович на занятость, аргумент тещи оказался неоспоримым:

– Ради будущего сына вы должны ехать вместе с ним, Леонид, – сказала Анна Яковлевна, как припечатала.

Когда после почти часового разговора с Гелием ученые остались вдвоем, его попросили обождать в коридоре, Михаил Борисович сказал Строганову-старшему:

– Ваш сын далеко пойдет, Леонид Петрович. Это, простите за сравнение, алмаз, истинный алмаз. Но, как и всякий драгоценный камень, он нуждается в огранке и шлифовке. И начинать надо немедля. В его возрасте так мыслить – это дорогого стоит. Он уже сегодня знает больше, чем многие выпускники физмата. Он должен учиться на нашем факультете, – решительно заявил академик.

– Но позвольте, Михаил Борисович, – возразил Строганов. – Он же еще школьник, только-только в девятый класс переходит.

– Я еще не знаю, как это правильно сделать, но я подумаю, посоветуюсь с ректором.

Разговор с ректором получился тяжелым. Поначалу он и слышать ничего не желал: пусть мальчик окончит школу, а там видно будет.

– В конце-концов, есть закон, который нарушать никто не вправе, – сердился ректор. – Не может стать студентом школьник, не получивший аттестата зрелости.

– Из всякого правила есть исключения, – настаивал Гольверк.

– Из правил есть, из закона – нет, – не уступал ректор.

Но сломить напор академика было не так-то легко. В итоге соломоново решение нашел сам ректор и даже пообещал утрясти его в Министерстве высшего образования. Гелий два года будет посещать лекции физико-математического факультета МГУ в качестве вольнослушателя, затем экстерном сдаст школьные экзамены, получит аттестат и уж потом станет полноправным студентом.

Первого сентября вольнослушатель физмата МГУ Гелий Строганов впервые переступил порог студенческой аудитории. В этот день ему исполнилось пятнадцать лет.

Глава четвертая

Сокурсники приняли «вундеркинда» в общем-то радушно, хотя несколько все же покровительственно – двух-трехлетняя разница в возрасте давала себя знать. Но это скорее напоминало покровительство старшего брата над младшим и Гелию ничуть не мешало. Тем более что по уровню знаний он тридцати своим «старшим братьям» и трем «старшим сестрам» ничуть не уступал. Вот только на свои студенческие вечеринки они его не звали – мал еще.

Учеба Гелия увлекла, особенно нравились ему лабораторные занятия. Его бы воля, так он из лаборатории не выходил бы вовсе. Академик Гольверк, сразу подметивший эту увлеченность своего протеже, ненавязчиво подкидывал Строганову то одно задание, то другое, постепенно их усложняя. И когда в конце первого учебного года писали курсовые работы, выяснилось, что лучшую работу представил Вундеркинд – теперь это прозвище приклеилось к нему накрепко. Правда, ненадолго. И если отец школьным делам сына внимания почти не уделял, целиком доверившись маме Ане, то теперь, в редкие свободные минуты, живо интересовался его университетскими успехами. Леонид Петрович даже изъявил желание ознакомиться с курсовой работой сына. Прочитав, долго сидел задумавшись, потом спросил:

– Значит, практические исследования тебя увлекают больше, чем теоретический анализ?

– «Суха теория, мой друг, а древо жизни зеленеет», – озорно процитировал Гелька.

– Мерзавец. Как с отцом разговариваешь? Вот вытяну тебя ремнем, – незлобиво пригрозил отец. – Ну, а если серьезно?

– А если серьезно, то я, папа, сам еще не определился. На лекциях нам читают много того, что я и сам уже знаю. А вот в лаборатории Михаил Борисович задает такие заковыристые задачки, что нужно голову поломать.

– Задачки задавать нельзя, задавать можно вопросы, – машинально поправил отец. – Перед тобой лично ставит задачи или перед всем курсом? – заинтересованно уточнил Леонид Петрович

– Передо мной, как ты сказал, – лично. А что тут такого?

– Ладно, пока тебе знать не надо, что тут такого, а то зазнаешься. Одно тебе скажу. Умных профессоров у вас на факультете достаточно, а мудрый один – Гольверк. Ну и хватит пока об этом, – заявил Строганов-старший и резко переменил тему. – Как твои дела в спорте? Бокс не бросил, или теперь не до этого?

– Нет, не бросил, хотя иной раз приходится тренировки пропускать. В лаборатории проводишь какой-нибудь опыт и, сам понимаешь, пока не закончишь, уйти нельзя. А Анатолий Иванович сердится. Он вообще считает, что вы со мной непедагогично поступили.

– Это в честь чего он так решил, твой новоявленный Макаренко? – скептически поинтересовался Леонид Петрович.

– Папа, ну причем тут Макаренко? Анатолий Иванович считает, что всему свое время. Надо было сначала школу закончить, а потом уже в университет поступать.

– Вот что я тебе скажу, Гелий, – Леонид Петрович придвинул к себе лист бумаги, начал чертить какую-то схему, так ему, видно, было привычнее. – В свое время спорт очень помог тебе физически и в какой-то мере даже психологически. Ты окреп, стал более решительным, собранным. То есть задачу-минимум ты выполнил. Теперь вопрос: готов ли ты посвятить свою жизнь боксу? Ответ очевиден – нет. По крайней мере, я так полагаю. Пойдем дальше. Генетика наука весьма и весьма пока еще не точная. И утверждение, что природа отдыхает на детях, весьма спорно. Ты тому яркое доказательство. Не хотел тебе пока говорить об этом, считал, что еще рано, но раз уж зашел у нас с тобой такой разговор – тем более, что мне предстоит надолго уехать, – скажу сейчас. Твои способности в физике очевидны. И это, к счастью, не только мое мнение. Ты, не сомневаюсь, прекрасно знаешь, что такое шкала приоритетов. Так вот, по этой самой шкале у тебя на первом месте должны стоять наука, на втором месте наука и на третьем тоже. Все остальное – по усмотрению. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Время ученого бесценно. Потерянные минуты, да-да, не годы, месяцы и даже не дни, а именно минуты возвратить бывает очень трудно, а иногда и вовсе не удается. И давай мы пока на этом поставим точку. Тебе все нужно как следует обдумать. А мне собрать в дорогу кое-какие бумаги. Чемодан, я думаю, мама уже сложила.

– А куда, пап, ты едешь?

– На полигон, – скупо ответил отец.

В семье уже знали, что если Леонид Петрович сообщал, что едет «на полигон», уточняющих вопросов ему задавать не следовало – все равно не ответит.

***

И все же перед отъездом Леонид Петрович выкроил несколько минут для одного телефонного разговора. Плотно закрыв дверь – у него теперь в квартире был собственный кабинет, – он набрал номер академика Гольверка. Вообще-то Строганов телефоны не жаловал. Он не понимал, о чем люди могут говорить по телефону часами, искренне полагая, что сие изобретение существует исключительно для обмена и передачи самой необходимой информацией, и не более. Вот и теперь, услышав в трубке протяжное «але-у» Михаила Борисовича, он сразу перешел к делу:

– Профессор, вы и теперь считаете, что мы не ошиблись, забрав сына из школы и в пятнадцать лет определив его на физмат?

Видно, мнение Гелькиного тренера все же посеяло в нем некоторые сомнения.

– Не просто считаю, но теперь даже и убежден в том, что поступили абсолютно правильно. Моя бы воля, я бы вообще составил для вашего сына, уважаемый Леонид Петрович, индивидуальную программу обучения, – категорично заявил Гольверк.

– Ну, коли так, не смею более отнимать ваше драгоценное время.

– Помилуйте, профессор, по этому поводу я готов потратить своего, как вы выразились, драгоценного времени сколько угодно.