Реактивный идет по следу

– Так что же делать? – всколыхнулось что-то в голове Клавы.

– Надо немедленно действовать. Первоначально нужно каким-то образом достать бутылку с этой жидкостью. У меня есть в Штатах очень квалифицированные специалисты по химическому анализу. Они могут все сделать и приборы у нас есть такие, которые вам и не снились. Я сам продал несколько таких для вашей академии наук. Правда нарушил закон, запрещающий продажу высокотехнологического оборудования в коммунистические страны. Но зато неплохо на этом заработал и также совершил благородный поступок. Так как я знаю, что несколько таких приборов было установлено в столичном медицинском центре для лечения различных очень опасных и сложных заболеваний. Правда другая часть приборов осела в вашей оборонной промышленности и в секретных институтах КГБ. Ну да бог с ними. Так что Рина я почти ваш. Я сам как американский бизнесмен работаю на вашу страну на ее высокотехнологическое величие. В тоже время налоги я плачу в своей стране, поддерживая могущество своей великой родины. И вы, Рина, должны мне верить. Вы же знаете как я к вам отношусь и мое предложение о бракосочетании остается в силе. Так как я жду и надеюсь на вашу благосклонность.

Джорж наклонился над ней и, взяв ее ручку нежно поцеловал.

Родина мать на подвиг зовет, но есть проблемы

Сердце простой советской девушки-комсомолки Рины екнуло и легкий приятный морозец прошелся по всему телу и замер где-то там внутри. Но Рина сдержалась, так как понимала, что нужно ей как добропорядочной советской девушке уметь себя сдерживать и не бросаться на шею и тем более в постель к первому встречному, даже и к такому элегантному зарубежному мужчине, как Джорж. Рина была воспитана матерью-одиночкой в строгих почти ежовых рукавицах. Мать всю жизнь страдал от неразделенной любви и стремилась создать для своей единственной и любимой дочери самые лучшие условия и воспитание. И Рина переняла от матери неистовую силу в первую любовь. Но первая любовь не приходила, так как сердце молчало. В этом сказались романтические рассказы про отца-героя, который где-то погиб, работая в советской разведке там за рубежом. И она часто мечтала о том времени, когда сможет поехать туда и разузнать что-нибудь про своего отца полковника советской секретной службы Чижова Виктора Геннадиевича.

Но в тоже время Рина по рассказам своей матери знала, что по всей видимости мужчины во всем мире одинаковы под какой бы личиной они не рядились, Она на практике убедилась в этом и опыт показал, что в действительности мужчины не отличаются даже, появляясь из различных общественно-экономических формаций, будь это сексуальный маньяк-инструктор обкома партии, который норовил ее почему то сразу трахнуть в своем кабинете за пайку красной икры или этот с толстым бумажником. Всех их нужно подвергать на надежность строгой и длительной проверке.

Единственному кому бы она сейчас оказала свою поддержку и согрел бы своей страстной созидающей любовью, которая делает мужчину настоящим героем – это конечно же насчастного Вальку. Она бы отдалась ему там прямо в каземате сырой и неуютной североморской гауптвахты, что бы он укрепился и не ослаб в своей вере. Она представила как входит к нему в камеру и видит Вальку, который прикован кандалами к оконной решетке и грустно смотрит на небо. Она тут же отдается ему вся без остатка. В голове звучит торжественные звуки мощного хорала, которые создают благостный настрой.

– Рина о чем вы задумались? – воскликнул Джорж – мы пока этот парень сидит, проведем анализ жидкости. Потом через нашу демократическую прессу дадим на весь мир эти результаты и таким образом защитим его. Тут же за него вступятся различные общественные и политические организации. Будет вестись строгий контроль за состоянием его здоровья. Его же могут просто заморить или отравить или вообще не те уколы колоть и лекарства давать. А потом скажут, что врач по ошибке перепутал. Могут свалить на промашку медсестры или вообще скажут, что на этикетке было одно название, а лекарство оказалось совсем другим и свалят все на фармацевтов. Врачам по выговору, а Вальку в морг. Даже в камерах могут подослать каких-нибудь уголовников, которые будут над ним издеваться. Я сейчас так стал напряженно над этим делом работать, что сам почувствовал сильное волнение. Вы, Рина, смотрите я сам дрожу. Неужели мы с вами нашли такое крупное дело. Эти же вещества стоят у нас в США огромнейших денег. Надо рискнуть и вы будет обеспечены на всю оставшуюся жизнь.

– Ладно я переговорю с ребятами. Возможно, что-нибудь и помогут сделать.

– Договорились – сказал Джорж и они хлопнули по рукам.

Разговор перешел в прежнее деловое русло.

На гауптвахту только по блату

– Капитан Михайло – грозно сказал командир части капитан 3 ранга Белов – почему это разгильдяй матрос Хлызов до сих пор не сидит на гауптвахте. Я его часто вижу слоняющимся по части. Пускай хоть роет траншею вокруг казармы.

– Виноват! Товарищ командир! Мы ведем переговоры с тремя гауптахтами. Но все забиты из-за того, что эскадра наших кораблей для усиленя нашей военно-морской группировки в Средиземном море перемещается в зону боевых действий арабо-израильского конфликта.

– Так вы примите меры. Недавно наши ребята чинили телевизор старшине североморской гауптвахты. Так к нему везите. Наверняка есть свободные места. Скажите, что Белов просил.

В это время наконец после долгих телефонных переговоров с различными гарнизонными гауптвахтами было найдено свободное место для арестанта матроса Хлызова. Все места оказались забитым как в гостиницах перед международным фестивалем или каким-нибудь симпозиумом по непонятным причинам. Казалось бы и до праздников было еще далеко. В этих камерах в царское время сидело по одному человеку и они считались одиночками. При Советской власти этот капиталистический индивидуализм был ликвидирован и для воспитания чувства коллективизма и чувства локтя и товарищеского тепла и взаимовыручки уже сажали по десять-пятнадцать человек. Это было действительно мудрым решением партийного и военного руководства. Эта эффективность ощущалась особенно в холодные зимние вечера, когда в камерах температура понижалась до уличной, особенно если замерзали и лопались системы отопления. Тогда арестованные морячки, мысленно вспоминали свое пионерское детство, встречи с революционерами, которые всю свою жизнь провели на царских каторгах. Эти советы им помогали сплачиваться теснее вокруг одного, которого мысленно считали главным органом и в такой пингвинистой стае совершали свои ночные полеты. И естественно повышение температур в камерах было пропорционально увеличению количества арестованных.

Вальку привезли и втолкнули в калитку. Тут же его взял под руку матрос с автоматом на плече и приказал: " Вперед. Бежать не останавливаясь до того большого корпуса."

Валька с мешком в руках побежал, тяжело топая большими сапогами, которые ему одолжил великан Краснощеков. Ноги в сапогах были плотно обмотаны тремя парами теплых шерстяных портянок, которые были связаны чьими-то ему неизвестными матерями из тонкой натуральной шерсти. Они выглядели как самые настоящие простые портянки. Годки предупреждали, что на некоторых гауптвахтах любят исполнять все уставные положения. И если у арестованного матроса обнаружат что-то неуставное, не положенное по вещевому аттестату, то это изымалось. И были случаи когда заставляли снимать сапоги и если были портянки сделанны из неуставного материала, то это изымалось. Так погорел один из друзей Силыча, у которого в жуткий заполярный мороз были конфискованы теплые шерстяные носки и остались для ног только одни простые портянки и холодные сапоги. Парень в результате четкого выполнения военного устава обморозил себе ноги, заболел и несколько месяцев с воспалением легких пролежал в госпитале. В конце концов после множества медицинских исследований и комиссий был признан непригодным для дальнейшего прохождения военно-морской службы и комиссован (досрочно демобилизован) по состоянию, пошатнувшегося по вине военного устава, здоровья. Виноватых так и не нашли. Списала на генерала Мороз, который обеспечил победу в Великой отечественной войне.

Но почему-то в документации о вине устава никто ничего не упомянул. Но все равно этот матрос был рад-радешенек ускользнуть хоть таким образом от дальнейшего пребывания в военно-морских частях, так как не был приспособлен для военной службы с детства.

Валька вошел в канцелярию и предстал перед грозными очами самого страшного человека в городе Североморске, перед глазами самого Бармалея – старшины Североморской гауптвахты.

Бармалей выглядел, как обычный советский человек. У него было круглое доброе лицо и большие почти человеческие глаза. Он не носил усов и лицо его было гладко выбрито. Кроме того он выглядел как огромный пончик – был большой и круглый.

Он посмотрел на Хлызова и взял документы у сопровождающего.

– Товарищ старшина гауптвахты арестованный на пятнадцать суток за распитие спиртных напитков для отбытия наказания на североморской гауптической вахте матрос Хлызов прибыл! – выпалил единым духом Валька и замолчал, вытянувшись по стойке «смирно» и уставившись глазами в потолок.

– Значит за любовь. За любовь к спиртным напиткам. Это хорошо. Из Ленинграда. Это хорошо. Люблю культурных людей. – сказал старшина, вставая из-за стола.

– Куда его определим? – спросил писарь, сидящий за соседним столом, в мундире сержанта. – у нас же все забито. Зачем его сюда привезли?

– Это я согласился. Мне ребята из этой части телевизор чинят. И я не мог отказать командиру. А что забили так это пускай командование думает. Нельзя же было распространять слухи о том, что будет дальний поход, вот в результате этого часть старослужащих и напилась. Лучше сидеть на гауптвахте и ждать ДМБ чем идти в дальний поход и неизвестно когда возвратиться из него. Вон в прошлом году многие из-за этого переслуживали по семь-восемь месяцев. А то у солдат каждый день на счету, а тут моряки месяцами земли не видят. Посади его в седьмую камеру, пускай там по возможности уплотнятся.

Первый день на гауптвахте

– Конвойный ведите его в седьмую – приказал писарь.

Валька неловко повернулся, чтобы идти и тут же услышал грозный окрик старшины.

– Матрос Хлызов как вы исполняете воинский устав. Что нужно делать? Вы что забыли строевые занятия?

Валька повернулся и увидел совершенно другого человека. Глаза старшины команды налились кровью как у хищника перед кровавой схваткой. По всей видимости он был мягкий когда исполнялся устав, но если возникали малейшие отклонения от устава, то это его озлобляло и он зверел при виде жертвы. – нарушителя воинского устава.

– Виноват товарищ старшина! Разрешите идти! – выкрикнул Валька, надеясь на то, что это как-то позволит искупить свою вину. Но он ошибся.

– Так – сказал старшина писарю. – запиши матрос Хлызов за нарушение рапорта при прибытии получает дополнительно трое суток ареста.

– Есть трое суток ареста – сказал почти упавшим голосом, арестованный матрос Хлызов, предчувствуя, что мудрые советы и предсказания годков начинают сбываться.

– Повторите четко с молодецким духом, – приказал старшина, впадая в азарт.

– Есть трое суток ареста. Разрешите идти! – собрав весь свой оставшийся военно-морской дух, выкрикнул Валька и это по всей видимости удовлетворило старшину.

– Идите, – милостиво разрешил он, махнув рукой.

Валька повернулся и, маршируя уставным строевым с отмашкой руки шагом в сопровождении конвоира, вышел из комнаты.

Они побежали вдоль длинного коридора до седьмой камеры. Она находилась в самом углу коридора.

Часовой отодвинул засов и открыл большую дверь и впустил туда Хлызова.

Валька вошел в камеру и чуть на задохнулся от густых клубов дыма, которые распространялись по всему ее пространству.

– Ну и дела – подумал Валька – на гауптвахте то курить строго запрещено. А тут смолят прямо в камере. Вот он всеобщий бардак. За неправильный рапорт дают трое суток ДП, а тут почти бордель и ничего.

– Мужики сейчас же может старшина придти. А вы тут накурили. Всех же могут наказать дать ДП.

– Да ты не бойся. Ты что в первый раз? Сегодня же в карауле стоят свои ребята с кораблей. Это если бы были ракетчики или морская пехота или солдаты то тогда нам было бы плохо. А кроме того к вечеру старшина по камерам обычно не ходит. Сейчас же он уйдет. – сказал один голос из полутемого угла.

Валька пригляделся и увидел, что в камере на деревянных скамейках, расставленных по углам, сидело десять человек. Из них трое были в таких же как и у него морских черных шинелях, остальные были из солдат, в серых. И все эти шинели были таким же большими и длинными как у него.

– Надо же как все таки годки оказались правы – подумал с благодарностью Валька.

Он присел на крайней скамейке и закрыл глаза, чтобы привыкнуть к полутемному камерному свету. Арестованные между собой негромко переговаривались и в темных уголках вспыхивали огоньки сигарет и папирос.

В дверь тихо постучали. В камере все насторожились.

Дверь открылась и вошел моряк из охраны, с автоматом на плече.

– Женька на, и давайте побыстрее – сказал он торопливо и протянул небольшой сверток матросу, сидевшему на скамейке около двери, неподалеку от Вальки.

Валька пригляделся к матросу и увидел знакомый профиль.

– Страх никак это ты? – воскликнул Валька.

– Валька! – воскликнул тот, перехватывая сверток. – ты то какими судьбами?

– Да вот после окончания радиотехникума попал в радиотехническую часть, на на днях выпил и попался. Дали пятнадцать суток.

– А я на коробке служу. Вот сел за пьянку и самоволку.

С Женькой Страховым по прозвищу Страх Валька учился в одной школе. Хотя в школе они не дружили, то здесь в каземате эта встреча пахнула радостными воспоминаниями.

– Давай с нами. Мои ребята сегодня в карауле. Так что почти праздник на нашей улице.

Он развернул сверток и там оказалась бутылка водки и буханка черного хлеба. В камере все радостно зачмокали и заметно оживились. Тут же появилась алюминиевая миска, в которую почти мгновенно накрошили хлеба и налили водки. Получилась густая коричневая кашица. Вся камера плотно сгрудившись около миски в своем заледенелом пространстве вдруг заметно потеплела и не стала выглядеть такой мрачной как могло показаться на первый взгляд. В камере сидело девять человек.

Страх вытащил из сапога ложку и первый, подчерпнув ею большой кусок адской смеси отправил в рот. На некоторое мгновение он и мечтательно закрыл глаза, пережовывая это во рту. Почти все в камере сделали судорожное движение, сглатывая накопившуюся слюну.

– Страх не томи, а то мы тут все слюной захлебнемся-сказал одни из арестантов.

Страх отдал ложку на круг. Ложка стала переходить по кругу от одного к другому, наполняя каждого арестанта неуставным содержанием. Ложка, сделав несколько кругов, в том числе и и самый последний прощальный, печально звякнула над пустой миской.

Камера наполнилась веселым гвалтом изрядно захмелевших моряков. Лица арестантов до этого выглядевшие какими-то осунувшимися и грустными вдруг покраснели, оживились, повеселели. Некоторые даже расстегнули свои шинели. Появились папиросы и сигареты, которыми все стали наперебой угощать друг друга. Начался как обычно разговор о том и о сем и о гражданке, приключениях и иных веселых воспоминаниях и историях.

Валька съев на почти голодный желудок три большие ложки пьяной смеси сразу опьянел и сидел слегка оглушеный от всего произошедшего. Женька подсел к нему и хотел было с ним переговорить, как раздались громкие голоса в коридоре. Моряки спешно потушили свои сигареты. В камеру ворвался старшина гауптвахты.

– Так курите! Все на уборку снега – приказал он. – Нужно очистить снег около забора. Завтра приду проверю.

Взревев это своим громоподобным голосом, он выскочил из камеры.

Первое задание для арестанта

Моряки стали выходить строиться. Построившись в колонку по двое, они бегом побежали по коридору к выходу. Сзади тяжело топая сапогами, с мотающимся за спиной автоматом бежал конвоир.

В инструментальной им выдали каждому по большой лопате для уборки снега и они выбежали в свободную зону. Разбившись на небольшие группки арестанты стали сгребать снег с тротуара на проезжую часть. На улице было яркое электрическое освещение. Хотя была полярная ночью, но все равно была видна гражданская жизнью. Ходили люди в гражданской одежде. Правда было больше военных, но это не мешало Вальке фантазировать и представлять, что это и есть свободный мир.

Конвоир, который прохаживался около них топая сапогами и подпрыгивая, стал временами исчезать за углом. Потом он понял, что скрываться нельзя, так как несет отвественность за арестованных и поэтому, встав напротив них, стал неторопливо прихлебывать из плоской фляги. В результате этого он в какой-то миг начал постепенно качаться от сильного морского ветра, потом подскользнулся и упал. Но встать на ноги, он не смог, как ни старался. Моряки в это время уже закончили уборку и нужно было возвращаться на гауптвахту. Но никто не командовал поэтому Страх взял командование на себя.

– Моряки, тут я наверное старший по званию. Так давайте-ка потащим нашего конвоира на гауптвахту, а то и нам попадет. – сказав это, он взял в руки автомат часового и перекинул через плечо.

Двое моряков подхватили под руки часового и потащили на проходную.

На гауптвахте творилось нечто ужасающе-неуставное. Все начальники уже ушли с гауптвахты. Начальник караула боевой морской офицер смылся к своей знакомой на ночевку. Поэтому вся срочная служба караула оказалась предоставлена самой себе. Моряки караула поняли, что несение службы на гауптвахте это праздник и при этом возможно последний. Так как завтра корабль уходит океан и неизвестно когда они еще будут развлекаться на берегу.

Вся охрана была пьяна и ходила еле передвигая ногами.

На вечернем построении главстаршина моряк срочной службы, который исполнял обязанности заместителя начальника караула, заплетающимся голосом проверил наличие арестованных и всех разогнал по камерам.

Едва моряки пришли в свои камеры, как раздалась команда разбирать постели на ночь.

Постель для полета

– Валя пошли выбирать лежаки для полетов. – сказал Страх.

Они вышли из камеры и прошли в другой угол, у которого уже стояла небольшая очередь. Моряки заходили к небольшую комнату и там что-то передвигали. Оттуда раздавался деревянный стук. Моряки выносили деревянные лежаки, которые были своим видом похожи на пляжные щиты. Это были грубо сколоченные доски и на краю этих щитов были сделаны деревянные наклоны для головы. В общем можно было бы полагать, что это обычный пляжный деревянный матрас. Но моряки выбирали самые старые, так как считали, что они мягче.

Валька вошел, но старые уже были разобраны и оставались только новые. Он решил, что никакой разницы нет и, взяв первый попавшийся потащил в камеру.

В камере уже шла интенсивная подготовка к отбою. Арестанты сдвинули скамейки и на них разложили свои лежаки.

– Давай рядом. – предложил Страх. – Поговорим на ночь.

Они легли.

– Страх, а чего это тут считают, что старые лежаки лучше, чем новые.

– А ты сам посмотри и подумай. Вот руку приставь.

Валька взял руку и приставил к своему лежаку и потом перенес на лежак Страха.

– Ну что есть разница? – спросил Страх.

– В общем-то что-то есть. В старом лежаке ощущается какое-то тепло и мягкость. А в новом имеется какая-то сырость и жесткость. Возникает ощущение как будто лежишь на мокрых простынях.

– Вот то-то и оно. Кроме того нужно учитывать, что на старых лежаках проспало множество арестантов и каждый из них оставил часть своего тепла для поддержки других. Таким образом накопленная энергетическая аура дает возможность более спокойнее спать. А новый он же еще пока без души. Сырой и холодный. Спать на нем будет очень плохо. Я уже это проверял. Так что в следующий раз ты будь порасторопнее. Или давай так уговоримся. Кто из нас раньше побежит, то и берет сразу два старых.

– Договорились.

За дверью камеры шел шабаш. Раздавались громкие возбужденные пьяные голоса. Бегали и стучали. Валька и Страх тихо переговаривались. Но накал и возбуждение дня сказывалось на Вальке. Он, еле ворочая языком, отвечал Страху на его вопросы, чувствуя, что вот-вот отрубится.

Но вдруг всю гарнизонную гауптвахту потряс мощный вопль, от которого она вся мгновенно проснулась.

Бармалей всегда в строю

Все арестанты в камерах вскочили в своих деревянных кроватях, так как услышали знакомый командный голос, от которого у многих бывалых моряков даже мороз шел по коже.

Эту сам Бармалей пришел на ночную проверку. Он это проделывал не особенно часто. Но как всегда метко.

– Это что такое! Да как вы посмели! – орал и бушевал его звероподобный голос за дверью в коридоре и, усиленный резонансом высоких потолков, был каким-то зевсоподобным и страшным по своей эмоциональной силе и мощи. Валька мысленно представил как Бармалей, стоя на колеснице с копьем в руках и натянув с силой поводья с адской скоростью, несется между рядов пьяных моряков, одетый в белую тунику и раздает молнии налево и направо.

И это почувствовали все, так как через полчаса с этим караулом было все ясно. Он был разоружен и заменен новым, прибывшим с другого корабля. Старый караул был распределен по камерам. В Валькину камеру втолкнули того знакомого бывшего конвоира, который их караулил на улице при уборке снега. Он был уже настолько плох, что тут же изблевал всю камеру.

Остаток ночи Валька проспал очень плохо. Кровать была действительно жесткая и кроме того было тесно. Из разбитого окна дуло морозным ветром. Паровое отопление было на ремонте. Поэтому сон был беспокойный и сознание временами проваливалось в темноту сонного мрака и Валька впадал в полузабытье. Все таки это позволило на некоторое время забыться и отдохнуть.

Встреча с куратором

В этот же день поздним вечером Джордж на такси подвез Рину к ее дому и они распрощались.

Рина вошла в квартиру. Было уже темно. Моряки ушли, оставив записку с благодарностью и букетик цветов.

Рина подошла к телефону и набрала номер.

– Это Василий Тимофеевич! Мне нужно с вами посоветоваться по очень важному делу. Вы можете меня принять завтра в тринадцать часов?

Хрипловатый знакомый голос ответил положительно и кратко: "Да" и раздались короткие гудки.

Рина давно привыкла к тому, что ее наставник был всегда предельно краток. Она разделась, затем приняла ванну и после этого легла в постель.

Рина уставилась в потолок и стала продумывать о том, что ей нужно делать в этом случае. Она как сотрудник советской секретной службы стала разрабатывать возможные варианты различных решений данной предполагаемой операции.

Рина окончила высшую спецшколу КГБ и предназначалась для переброски в другие страны, используя образ женщины, недовольной советским образом жизни. Но это надо было делать более тактичнее и не особенно напирать на этом. Так как в случае тщательной проверки могли бы всплыть такие факторы, которые бы завалили агента глубокого тыла. Кроме того создаваемая крыша будущей красивой жены какого-нибудь бизнесмена или дипломата давала множество преимуществ. Можно было бы даже сделаться двойным или тройным агентом и получать сразу несколько различных вознаграждений. Правда и риск в этом случае пропорционально возрастал. Но самое главное ей нужно было во что бы то ни стало разузнать все про отца, который по слухам там погиб. Но из различных историй она знала, что часто советские разведчики не погибали, а где то там работали. Поэтому она в душе надеялась, что ее любимый отец жив. Может быть он еще в настоящее время где-то работает там в далекой Америке. Ее мать попала под трамвай и скончалась на операционном столе после неудачно сделанной операции пьяным хирургом и никого из родных у нее в Советском Союзе не было. Она же, оставаясь в этой стране рисковала так и прозябнуть в этом холодном незамерзающем порту или где-нибудь томиться в качестве канцеляристки особого отдела в захолустном городишке. Ей часто снились сны символического содержания, в которых она как вольная птица бьется в зарешетчатом секретном отделе почтового ящика, начиненного такими же озлобленным птицами и секретами, которые никому никогда не будут нужны.

Поэтому она свое светлое будущее видела через славное прошлое своего отца и просмотренные ранее в спецшколе КГБ кинофильмы об интересной и увлекательной жизни иностранных агентов. И они все манили и тянули ее своими приключениями и полной различных соблазнов жизни. Так как она знала с детства, что жизнь нужно прожить так, что бы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Цельность своей собственной жизни она соизмеряла с результатами жизни своего отца, матери, деда и бабушки. Они так ничего не получили и передали ей только трогательную трагическую память, которую она берегла в себе.