Белорские хроники

Но кто сказал, что счастье заключается только в деньгах?

Чистая совесть тоже чего-нибудь да стоит.

* * *

Вороний грай разбудил Даньку как раз вовремя, чтобы насладиться расчудесным зрелищем: сероволосый, перегнувшись через бортик телеги, надрывно блевал желчью. Когда это занятие ему надоело и он, тяжело дыша, грудью обвис на перекладине, Данька приподнялся и за плечи втянул его обратно на сено.

– Ну и везучий же ты, мужик! Соображаешь хоть чего?

Мужчина жадно отпил несколько глотков из поднесенной к губам фляги, поперхнулся, снова сблевал, и, немного отдышавшись, знаком показал: еще. Глаза у него были по-прежнему совершенно дурные, разъезжающиеся, но все с ним произошедшее он, похоже, помнил, потому что не удивился ни Даньке, ни телеге с трофейным добром, а, вытерев губы дрожащей рукой, хрипло спросил, куда они едут.

Село Три Кринички он знал – кивнул и закрыл глаза.

– Эй, а зовут-то тебя как? – Данька, спохватившись, осторожно потеребил его за плечо.

– Дар… – сонно отозвался сероволосый, сворачиваясь клубочком.

– Тоже мне, дар… убыток один, – по-доброму усмехнулся Данька, берясь за вожжи. На душе у парня было невероятно легко и светло: и он жив, и его спаситель-спасенный сладко дрыхнет, больше не измучивая себя каждым вдохом, и вокруг такая красотища осенняя, что сколько ни глазей – не наскучит. В селе героем примут, на руках по всем улицам пронесут, в каждой корчме нальют бесплатно, любая девка сама на шее повиснет, пацанят новорожденных еще год будут Даньками нарекать…

А колдун небось первым за околицу выскочит.

Но об этом Данька старался пока не думать.

* * *

Ближе к обеду, остановившись возле уже освоенного кем-то кострища, сварили похлебку из перловки и собранных в Волчьей Слободке маслят. Вернее, Данька варил, а сероволосый, приподнявшись на локте, с удовольствием втягивал ноздрями аппетитный дымок.

Котелок, как и ложка, был один, в первый черед подсунутый Дару. Убедившись, что тот, как и уверял, вполне способен поесть самостоятельно, Данька хозяйственно затоптал угли, проверил упряжь и, для порядку покрутившись по полянке, присел на обрешетку дожидаться своей очереди.

– Спасибо. – Мужчина подул на неловко зажатую в кулаке ложку и поправился: – За все спасибо. В Трех Криничках у меня есть знакомый купец; думаю, он без проблем ссудит мне полсотни золотых, так что…

– Ты что такое говоришь?! – неподдельно обиделся Данька, чуть не сверзившись с борта телеги. – Да кабы не ты, висеть мне сейчас с тобой рядышком паучихе на радость! Даже медяка не возьму, и не смей предлагать!

– Извини, – не стал спорить Дар. – Но за рубашку-то хоть заплатить позволишь? Я давно такую искал, честно.

За утро Данька от дорожной скуки разобрал свои (бывшие) трофеи. Часть покидал в придорожную канаву, но нашлось там и кое-что стоящее. Например, серебряная ваза или сверток с новехонькой, только что от портного, одеждой, из которой Дар выбрал себе густо расшитую черной нитью рубаху. Красивая, хотя Данька на такую нипочем бы не польстился – пес его знает, что эти жучки-руны означают. Да еще черные.

Парень только махнул рукой:

– А, она все равно не моя, носи на здоровье. Авось не убудет с неклюда.

Дар удивленно опустил ложку:

– И сколько, если не секрет, этот неклюд пообещал тебе за героизм и его… хм… материальные последствия?

– Ну, вообще-то… – смутился парень, – это я ему пообещал.

По мере Данькиного рассказа мужчина все выше поднимал брови, забыв про еду.

– Погоди, но ведь удача не поддается магическому воздействию, это во всех трактатах написано! Ни рассчитать, ни предсказать, ни тем более наколдовать ее невозможно! Обвел тебя неклюд вокруг носа, он-то ничем не рисковал: всучил простую веревочку, а там уж пусть удача сама разбирается, кому вершки, а кому… катышки.

– Ты, гляжу, ученый… – уважительно протянул парень. – Да только я это и без умных книжек знал, а чуть припекло – купился как простачок юродивый. Хошь не хошь, придется теперь все добро отдать, а то неклюд мне жизни не даст, непременно проклянет али сглазит. Сглаз-то взаправдашний бывает?

– Бывает, – честно сказал Дар.

– Вот то-то и оно, – вздохнул Данька, понуро тряхнув вожжами. – Ладно, уж как-нибудь справлюсь… без меча проживу, на рубаху заработаю, а кольцо… на кой дураков плодить?

С версту ехали молча. Под копытами и колесами шуршала разноцветная листва, будто вкрадчивым голосом старого неклюда напоминая: «Должок!» Данька усердно горюнился, сероволосый думал, в помощь голове перебирая по обрешетке пальцами. Писец небось, в таких щепках ухоженных только перо и держать.

Впереди уже показалось общинное пастбище, по которому в ленивом перезвоне бубенцов бродили пестрые коровы, когда Дар решительно тронул Даньку за плечо:

– Нет, этого так оставлять нельзя! Да будь он хоть трижды колдун, жизнью-то ты рисковал, а ему только руки потирать осталось!

Парень представил, как неклюд с горящими глазами перебирает и укладывает в клеть Данькино кровное, и ему стало совсем тошно.

– Так ничего ж не попишешь… обещал… ить колдун даже из-под земли достанет… – уныло хлюпнул носом доверчивый герой.

Дар крепче стиснул руку на его плече.

– А ты поди сейчас к нему и скажи: «Мол, извини, добрый человек, да только не верится мне, что это твоими стараниями мне такая удача привалила. В яму ветер листвы нанес, медведь на дохлую овцу отвлекся, а у того мужика своей удачи с избытком хватало».

– Ты что, он же меня по стенке размажет! – вскинулся Данька.

Мужчина усмехнулся, поднял ладонь, призывая помолчать, пока он не доскажет.

– И добавь: «Но я, как человек честный, готов хоть сейчас тебе всю добычу отдать. Вон уже и телегу под окно пригнал, да только хочу напоследок убедиться, то ли купил, что выторговал». Узелки такие вязать умеешь?

– Умею, – растерянно поддакнул Данька. – А толку? Удачи-то они не приносят…

– То-то и оно! Тебе и надо доказать, что они ничем не хуже неклюдских. Затянешь у него на глазах три узелка и предложишь их испытать. По мелочи. Ну, монетку там бросить и загадать, чем выпадет, яблоко под одной из двух мисок спрятать.

– А ежели не угадаю? Шутка ли, три раза подряд…

– Отдашь телегу, – пожал плечами сероволосый. – Теперь уже ты ничем не рискуешь.

Данька призадумался. Крепко призадумался.

* * *

Идти на неклюда оказалось, пожалуй, пострашнее, чем на паучиху. Кое-как отвязавшись от восторженно вопящей толпы, белый как мел Данька остановил кобылу возле неогороженного домишки на отшибе, за которым смертеутверждающей картинкой виднелся погост.

Судорожно сглотнув, Данька умоляюще оглянулся на спутника, но тот непреклонно сдвинул брови и кивнул на дверь: иди, мол, герой!

Как только парень скрылся в сенях, сероволосый полуслез-полусполз с телеги и, придерживаясь рукой сначала за обрешетку, а потом за стену дома, кое-как доковылял до окна и встал сбоку, чтобы посматривать в него одним глазом и не выявиться самому.

А поглядеть было на что. Данька мямлил и заикался, комкая в дрожащих руках шапку, но идею спутника более-менее до колдуна донес, не расплескал. Правда, Дар чуть было не усомнился – а не вылетит ли парень из неклюдской избы, глянув на перекосившееся от злобы лицо старика, но Даньке терять уже было нечего. Выдержал.

Колдун, видимо, считал Даньку круглым идиотом, ибо даже не трудился этого скрывать.

– Монетку, говоришь? Хор-р-рошо… – зловеще прошипел он. Цопнул горстью воздух, как назойливую муху, и, разжав ладонь, показал парню толстую монету неведомой чеканки. Завораживающе перекатил между пальцами и снова стиснул кулак. – Ну, венок или руна?

Плохо дело. Деньга-то наверняка зачарованная, а то и вовсе колдовская: когда крутишь, видно две стороны, а на самом деле только одна и есть.

Чтобы понять это, Даньке даже не нужно было быть колдуном. Загодя признавая свое поражение, он распустил узелок, кинул на глумливо щерящегося неклюда жалобный телячий взгляд, и совершенно неожиданно для себя брякнул:

– Ребро!

И полетела Данькина удача, трепеща крутящимися боками, как диковинная бабочка-однодневка. Зазвенела по столу, определяясь, какой стороной выпасть – нет ли на ней кукиша для наглядности, подкатилась к самому краю, брякнула об пол, описала кружок по комнате, скрылась под столом и…

Данька с колдуном одновременно задрали скатерть.

Даже скупому неклюду не стоит экономить на полах. Вся его магия против щели в трухлявых досках – тьфу и растереть.

Колдун так заскрежетал зубами, словно те росли у него в три ряда.

К следующему испытанию он подошел куда осмотрительнее: мисок выставил целых пять, а яблоко выбрал самое маленькое и сморщенное, еще и в последний момент попытался спрятать его в карман. Не вышло: яблочко, как живое, вывернулось из пальцев и само скользнуло под миску, а тут уж и парень обернулся.

Угадал. Хоть и взопрел весь, выбирая.

С выбором третьего испытания промучились долго. Приободрившийся Данька наотрез отказался выбирать и выпивать из двух бокалов тот, что без яда (разве что на пару с колдуном, но тогда отказывался колдун), стоять под заклинанием, надеясь, что оно не сработает («может, ишшо в пропасть сигануть – авось полечу?») и угадывать, сколько неклюду лет («э-э, откуда мне знать, что ты правду скажешь? Может, все двести двадцать два!»).

Колдун позеленел, и Данька пожалел, что не согласился.

Наконец сошлись на гостях. Постучится первым в дверь мужик – Данькина взяла, баба – следующий узел на своей шее, наглец, затянешь!

Неклюд снова повеселел. Гости к нему заглядывали редко, а сегодня утром он успел сговориться с мельничихой, что после обеда та зайдет к нему, дабы пакостными колдовскими методами сжить со свету паршивку-невестку.

И надо же такому случиться, что какой-то босоногий пацаненок, в вихре пыли пролетев мимо степенно шествующей по дороге тетки, рывком распахнул дверь колдуньей избушки и, счастливо выпалив: «Дяденька неклюд, там вашего черного петуха бродячий кобель задрал и уже второе крыло отъедает!» – с чувством выполненного долга бросился обратно – смотреть, околеет бедная псинка после такой трапезы или нет.

– Ах ты, щенок паршивый! – рявкнул колдун, весенней жабой выпучив глаза. Но дверь успела захлопнуться, и мальчишка побежал дальше на своих двоих и без хвоста.

Усмехнувшись уголками губ, сероволосый отступил от окна, успев присесть на край телеги прежде, чем на порог вылетит безмерно счастливый, невероятно удачливый, а теперь еще и неописуемо, по сельским меркам, богатый Данька.

В отличие от него, Дарлай Рудничный, боевой маг с десятилетним стажем, мастер телекинеза и эмпатии, колдунов не боялся.

Просто не любил конкурентов, особенно жадных, бесчестных и зарвавшихся.

Один к двум

Косуля лежала на дне расселины, и Трию только и оставалось бессильно ругаться у обрывистого края. Узкий ручеек тянул из пятнистой тушки алые разводы, неестественно вывернутая голова злорадно пялилась на охотника остекленевшим глазом, заставляя усомниться, что послужило причиной гибели – безоглядный прыжок или торчащая в боку стрела.

Вкрадчивый шепот осыпи заставил Трия отпрянуть. Вот проклятая тварь! Нашла где издохнуть. Он и так весь в мыле, а теперь придется тащиться домой за веревкой – час туда, час обратно, и то если его не припрягут к какому-нибудь делу на благо общины. Приметное черно-рыжее оперенье стрелы не убережет добычу от случайного прохожего, скорее наоборот. Трий и так имел право только на пятую часть туши, остальное придется отдать племенным: им, дескать, есть на что тратить силы…

Нет, по такой круче он точно не спустится, все ноги переломает. Надо возвращаться.

Трий закинул лук на плечо и потрусил прочь, не оглядываясь, чтобы не травить душу. Наискось пересек луг, выжелтив бабки липнущей к поту пыльцой, и двинулся вдоль леса, по самому краешку древесной тени. Строго говоря, не стоило бы вообще касаться ее копытами, но уж больно жаркий денек выдался – полоумному магу тоже вряд ли захочется вылезать из чащи и швыряться заклинаниями. Откуда он тут взялся, никто уже не помнил; ходили слухи о жуткой трагедии, подвинувшей его рассудком; о беглом чародее-ренегате времен знаменитого белорского Противостояния; об обете целомудрия, сохранять который легче всего в глуши и одиночестве. Была и вполне реальная версия, что маг прибыл сюда по распределению из Старминской Школы Чародеев, Пифий и Травниц, но быстро спился и одичал.

Раз в месяц старикан в драной мантии выползал на опушку, пускал пару молний из посоха, привлекая внимание местных жителей, страшно бранился на всех языках сразу, грозил карой небесной, земной, водной и своей собственной, пророчил всякие гадости, после чего выменивал снадобья на хозяйственную утварь и зерно для кур, и с чувством выполненного долга убирался обратно в лес.

Соваться в гости к самому магу никто не осмеливался, даже по жизненной необходимости. Обоим жившим по соседству народам проще было обозвать лес заповедным, одновременно избавляясь от необходимости ловить безумца и «сохраняя для потомков природные богатства родного края», как писалось в официальных документах.

Наконец ели сменились кленами, и Трий вздохнул посвободнее: здесь «владения» мага заканчивались, можно нырнуть в тень поглубже.

– Ну, как поохотился?

Взгляд самым нахальным образом выхватил из явившихся ему прелестей высокую грудь в оковах черного дырчатого лифа. Засим последовали: львиная грива волос вокруг прелестного личика с томными лиловыми глазами, тонкая талия с бисерным пояском, лоснящийся круп и умопомрачительный хвост почти до самой земли. Короче, кобылица была прекрасна, как горная вершина под зимним солнцем: такая же белоснежная, манящая, холодная и недоступная.

– Ээээ… привет, Кнарра, – отозвался Трий, с усилием сглотнув слюну. Задние ноги независимо от него исполнили несколько плясовых движений, а хвост распушился самым неприличным образом.

Кобылица хитро прищурилась:

– Вижу, ты рад меня видеть?

«Безумно, – с досадой подумал жеребец. – Как нищий корчму: из окна едой тянет, а приходится мимо проходить».

– Что ты здесь делаешь?

– Гуляю, – мурлыкнула нахалка и в доказательство неспешно обошла вокруг замершего жеребца, будто невзначай задев его крупом. Трий стиснул зубы. – Что, неудачный денек?

– Нормальный.

– А где ж твоя добыча?

– Кнарра, чего тебе надо? – напрямик спросил жеребец, стремясь поскорее покончить с приятным до отвращения обществом.

– Да так, поболтать хотела. – Кобылица невинно пожала обнаженными плечиками. – А ты чем-то занят?

– Нет, просто ты занята, – грубо ляпнул Трий. Вот привязалась! Ей забава, а ему хоть сквозь землю провались.

– Ну-у, разве настоящего жеребца это остановит? – Кнарра провокационно махнула хвостом.

Трий, не отвечая, пошел дальше. Ноги заплетались, что есть мочи противясь хозяйскому решению. С возрастом он люто возненавидел весну, чьи сладкие дары оборачивались для него ядом. Другие жеребцы с утра до ночи сражались за желанный приз на песчаном пляже Родового озера… а он не имел права даже подойти к берегу.

– Они там, а ты здесь, – словно прочитала его мысли красотка. – Кто узнает? У Гитра в роду были гнедые…

Жеребец приостановился в нерешительности. Кобылицы по весне тоже становились блудливее кошек, однако без мужского внимания не оставались даже самые старые и уродливые. Напротив – хуже всего приходилось молодым и красивым, которые хоть и гуляли с вожаком табуна, да вот беда: в компании еще дюжины. Жди еще, пока до тебя дойдет очередь, грызись с соперницами… Может, она и не шутит, а упускать такой случай…

Кнарра уже стояла с ним бок о бок, прогнув спину и мелко, часто вздрагивая. Смотрела кобылица куда-то вверх, на невидимого под солнцем жаворонка – ничего не вижу, ничего не слышу, мало ли кто там сзади подкрался… В висках у Трия зашумело, глаза заволокло багровой пеленой. Он щелкнул зубами и взвился на дыбы, неуклюже подогнув передние ноги, но едва успел ощутить брюхом теплую спину кобылицы, как спаренный удар в круп опрокинул его на землю.

Подняться ему тут же помогли – лишь затем, чтобы наградить еще одним ударом, на сей раз кулаком и под дых.

– И что же ты, поганец, тут делаешь?! – Вороной Бронс был в ярости. Три дня назад лучшие жеребцы табуна сходились в смертном бою ради этого белого цветочка – и чтобы его походя сорвал какой-то недомерок?!

Пока двое других жеребцов удерживали преступника за руки, вороной хорошенько поучил его уму-разуму, остановившись лишь когда у Трия подломились колени. Полюбовавшись на свою работу, Бронс ухватил гнедого за гриву на висках и прошипел ему в лицо, нарочно растягивая слова:

– Ты, низший жеребец и сын низшего жеребца, в этом табуне нет твоих кобыл! Как ты посмел об этом забыть?!

Трий бессильно выщерился в ответ, по подбородку потекла кровь. Кнарра гарцевала поодаль, пряча опущенные глаза в челке. Мнения кобылиц, от кого бы им хотелось завести жеребят, никто не спрашивал, зато и поднимать на них руку, а уж тем более копыто не смел даже вожак.

– Возможно, – чалый Вройн выбился в племенные уже в зрелом возрасте и потому был настроен более миролюбиво, – девочка сама с ним заигрывала? Устоять перед обаянием весенней кобылицы не под силу даже мерину…

– Я? С этим?! – Кнарра презрительно фыркнула и отвернулась.

Трий похолодел и даже перестал вырываться. Признайся кобылица, что да, ей захотелось поддразнить молодого и горячего сотабунника – и тот отделался бы хорошей трепкой и парой недель насмешек. Самой Кнарре грозил лишь выговор от старшей кобылы, но она не пожелала поступиться даже такой малостью.

– Ну, выбирай – задние или передние, – насмешливо предложил третий, пегий жеребец, вытаскивая из поясной сумки кривое ржавое шило.

Трий отшатнулся, из-под нервно перебирающих копыт полетели комья вывороченной земли. Державшие его руки впились еще крепче.

– А может, сразу… – Бронс сделал выразительное, стригущее движение пальцами.

Если он хотел просто попугать Трия, то это ему удалось. Пленник решил, что терять ему уже нечего, и внезапно брыкнулся, попав пегому в колено. Тот взвыл и разжал пальцы, и Трий тут же заехал освобожденной рукой Вройну в нос, избавляя чалого от остатков симпатии к ослушнику.

Кинувшийся на помощь Бронс оступился, подарив Трию секунду форы, по истечении которой племенные с возмущенным визгом бросились в погоню.

Гнедой прекрасно понимал, что на лугу племенные догонят его в два счета и единственное его спасение – лес. Пробуравив кусты, как крот грядку, Трий запетлял между деревьями, словно давешняя косуля, о чьей плачевной кончине жеребец старался не думать.

Более крупные, зато менее поворотливые племенные были вынуждены сбавить скорость. Угрожающие вопли раздавались все реже и тише, пока совсем не умолкли.

Когда Трий в очередной раз оглянулся, вслед ему махали только еловые лапки.

Жеребец озадаченно остановился. Эхо дожевало топот его копыт и брезгливо сплюнуло в чащу.

Странно. Трий покрутился на месте, держа наготове лук с положенной на тетиву стрелой. Нет, послать ее в сотабунника он бы не решился, но они-то об этим не знают!

Действительно, никого. Только тетерев в кустах булькает, не то увлекшись «пением», не то приняв жеребца за безобидного лося. Даже эта дурная птица вовсю наслаждается жизнью, а его за одну-единственную попытку чуть калекой или мерином не сделали! Где ж тут справедливость?!

Обозленный на весь мир Трий подбросил крупом и что есть мочи лягнул ближайшую сосну. Засохшее и успевшее подгнить дерево только того и ждало, чтобы с треском ухнуть на малинник. Тетеревов там оказалось аж трое, перепуганные птицы шумно взвились вверх, а вбок с воплем вылетело нечто оборванное и бородатое, в котором Трий с ужасом опознал пресловутого полоумного мага.

Злокозненный старец, тихо-мирно сидевший под кустиком в располагающей для раздумий позе, был, мягко говоря, недоволен. Он попятился, одной рукой придерживая спадающие штаны, а вторую выставил вперед, сыпля искрами, как точильный круг, и заверещал что-то неразборчивое.

Ничего ему объяснить или хотя бы извиниться Трий не успел: невидимый великан ухватил его одной рукой за торс, второй за круп и с размаху хрястнул об колено.

Невыносимая боль в спине стерла все мысли, а затем и сознание.

Последнее, что увидел жеребец, – свой собственный хвост, исчезающий в столбе света…

* * *

Полуденное солнце раздвинуло листву и любопытно потыкало лучом в лежащее под деревом тело.

Трий с трудом разлепил опухшие веки и увидел ползущего по травинке жука.

Боли он больше не чувствовал.

Как и задних ног.

Жеребец отчаянно рванулся вперед. Встать удалось легко, даже слишком: Трий тут же снова зарылся в траву, уже носом. Прикосновение земли к груди и одновременно животу было неописуемо жутким, хребту табунника в жизни так не изогнуться.

Что этот старый засранец с ним сделал?!

Трий судорожно приподнялся на руках и увидел отпечатки копыт, ведущие обратно к опушке. Здесь был кто-то еще? Почему тогда не попытался ему помочь или добить?

Следы были странно знакомыми. Еще плохо соображавший жеребец оглянулся через плечо и увидел чьи-то широко раскинутые ноги – эльфа или человека, у гномов намного короче, у троллей волосатее. Трий мутным взглядом попытался проследить, кому они принадлежат, и снова лишился чувств – на сей раз от ужаса.

* * *

– Гля, мертвяк! – Голос был грубый, с хрипотцой.

– Где?

– Да вон, под кустом! Свежачок, еще даже побелеть не успел. Интересно, откуда он здесь взялся?

– Мне куда интереснее, кто его оприходовал, – проворчал второй, поопытнее и поопасливее, – и обобрать успел?

– Не успел, вон лук лежит. Ого, кентаврийский! – восторженно завопил первый, окончательно вернув Трия в этот гнусный мир. Пальцы сжались на плече лука, как раз когда чужак вцепился в него с другого конца. Вторая рука нашарила ремень колчана и саданула им вора по загривку. Тот испуганно охнул и выпустил добычу, стрелы с сухим треском раскатились по земле.

Трий открыл глаза и рывком сел. Вставать он уже не пытался, разом вспомнив, что с ним приключилось.

Табунники с людьми не враждовали, но держались отчужденно. Трию, как низшему жеребцу, приходилось общаться с купцами, и он хорошо знал всеобщий язык и более-менее разбирался в повадках этой расы.

– Кто вы такие? – негромко, тщательно подбирая слова, спросил он.

Люди, два мужика лет под сорок, как-то нехорошо переглянулись. Третий, с наброшенным на голову мешком и связанными впереди руками, воспользовался заминкой, чтобы рвануться в сторону, но натянувшаяся веревка быстро охладила его пыл.

– Тих-ха! – прикрикнул хриплый. – Ты-то сам что за гхыр, а?

Трий, привыкший, что к жеребцам, даже низшим, люди относятся с куда большим уважением, отвечать на вопрос тоже не стал. Незнакомцы с каждой секундой нравились ему все меньше и меньше. Насколько он знал, люди сейчас ни с кем не воевали, а значит, законно брать пленников не могли. Ох, что-то здесь нечисто!..

Насупленные лица мужиков, прокрутивших в головах примерно то же самое, остро заставили жеребца почувствовать себя четвертым лишним.

– Говори, покуда добром спрашивают! – рявкнул второй, потянув из ножен длинную острую железяку.

У Трия еще оставался шанс что-нибудь соврать, сослаться на мага или самому прикинуться полоумным, но тут из-под мешка пронзительно завизжали:

– А-а, я говорила, что вам не удастся уйти от возмездия, гнусные разбойники! Убейте же их скорее, мой отважный спаситель!

Никому из присутствующих эта идея не понравилась. Мужики грозно засопели, Трий попытался отползти назад, но быстро уткнулся в дерево. Юркнуть в него наподобие дриады, увы, не получилось.

– Учтите, я буду защищаться! – неуверенно предупредил он.

Мужики впервые одарили жеребца широкими улыбками. Полуголый, диковатого вида парень со спутанной копной волос и содранными в кровь коленями не показался им серьезным противником. У него даже меча не было. Табунники вообще не любили рубящее оружие, зато весьма преуспели в стрельбе, а также в метании камней, один из которых жеребец уже успел нащупать.

Что стукнуло громче – увесистый голыш или соприкоснувшийся с ним лоб – Трий не разобрал. Подбитый мужик взмахнул руками, словно собираясь взлететь вместе с закружившимися перед глазами птичками, сделал красивый оборот на месте и рухнул в кусты, позволив Трию сосредоточиться на втором противнике. От удара по мечу лук сломался, но свою задачу – отвести клинок в сторону – выполнил. Лягаться пяткой оказалось намного больнее, чем копытом, но почти так же эффективно. Если знать куда, конечно. Когда удрученный такой подлостью мужик согнулся пополам, жеребец набросил ему на шею тетиву, перекрутил и дернул обломки дуги в стороны. Убивать человека он не собирался, выпустил, как только тот покладисто улегся рядом с дружком. Может, еще и оклемается.