Всю жизнь я верил только в электричество

Командира части, допустившего посторонних в расположение и впоследствии утечку секретной военной информации, отдали бы под трибунал, лишили звания, уволили из армии и посадили бы минимум на десятку.

Лейтенант откинулся назад, держась крепкими пальцами за спинку стула, и без выражения смотрел на каждого из нас. Потом поднялся, захватил стул и сел на него уже за своим столом.

То, что нам было стыдно, нельзя сказать. Куда сильнее пробило всех троих чувство. И все одинаково оценили поступок наш, как предательство друзей своих и учителей. Хуже уже некуда. Мы молчали долго, глядя в пол. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы не догадываться, что в мыслях у всех нас одно и то же.

Усольцев набрал номер по внутреннему и приказал явиться старшему сержанту. Фамилию я забыл. Сержант прибыл через три минуты и, запыхавшийся, отдал честь и доложил, что по приказанию прибыл.

– Ребятишек покормить хорошо по пайку дембелей, выдать все их личные вещи и велосипеды. Они у каптёра. Проводить за КПП.

– Есть! – щелкнул каблуками сержант.

Усольцев достал из стола фотоаппарат в футляре и повесил мне его на шею.

– Вы не обижайтесь, пацаны, – улыбнулся командир. – Я сделал всё так, чтобы оно пошло вам на пользу. Вы уже очень скоро вырастите. И похожий поступок может стоить вам и карьеры, и свободы, и даже жизни. Приходите к нам как раньше – в любое время. Вы же сыны нашего полка, а?

– Так точно! – воскликнули мы синхронно. – Разрешите идти!?

– Идите.– улыбнулся лейтенант Усольцев.

Мы пожали ему руку так крепко, что аж у самих пальцы свело. И побежали догонять сержанта.

Через час мы, накормленные от пуза, умывшиеся в солдатской умывалке, ехали, свернув накидки под пружину багажников, в город по подсыхающей, свежей от бывшего оживляющего дождя серо-зеленой степи накатанной тропой в город. Он стоял перед нами на горе. Он был вымыт дождем и сверкал, переливался разноцветными крышами как на экране огромного калейдоскопа.

– Дуракам всегда везет, как говорит мой отец, – засмеялся Жук.

– Кстати! – я даже поднялся над сиденьем и догнал Жука. – Это же у него на заводе химволокна директор знакомый?

– У него, – ответил за дружка Жердь.

– Значит, репортаж с завода мы снимем без гауптвахты и последующего расстрела?

– Да какой базар!– Жук аж надулся. – Я же сразу предлагал завод снимать. А вы – «радары, высотомеры, уникальная техника». На заводе тоже всё уникальное!

– Значит, снимаем?

– Да хоть завтра с утра! – крикнул Жук и унесся вперед, раскачивая велосипед и с невиданной скоростью крутя педали.

– Он думает, что мы его догонять кинемся, – засмеялся от души Жердь.

– Ну да, как же! Делать нам больше нечего! – я тоже стал хохотать. – Давай лучше план съёмок прикинем. Завод-то здоровенный.

– Давай!– согласился Жердь.

Над городом висела радуга, которой не видно было ещё пять минут назад.

-Слушай! – Затормозил и остановился я – Угадаешь с трёх раз – на что она похожа, радуга эта?

– С первого раза и угадаю! – Жердь уперся ногами в траву и хитро разглядывал радугу. – На наше с тобой настроение! А?

– Шаман! – засмеялся я радостно.– Колдун! Вольф Мессинг!

И мы изо всех сил стали давить на педали, догоняя и Жука, и новое наше завтрашнее приключение.

                    Глава тридцать пятая

Жара июльская в Кустанае в шестьдесят третьем году напоминала лично мне русскую печь во Владимировке моей родимой. Когда бабушка Фрося варила там что-нибудь в чугунках и жарила на сковородах и противнях, дверца приставная стояла на полу, а жар так жестоко гулял по избе, что все, кто был в доме, потели как в бане.

В июле и были у нас прикидочные областные соревнования перед республиканскими. Надо было подтвердить, что ты не потерял форму и имеешь право представлять область в самой столице. В Алма-Ате.

Ну, чтобы не развозить и не размазывать красиво страсти спортивных битв, сразу скажу, что общее место я занял третье и в сборной остался. Это означало поездку на соревнования в Алма-Ату прямо завтра в обед..

Мы с пацанами пошли в парк, отметить мороженым и лимонадом длительное расставание почти на неделю. На площади перед парком спиной к обкому партии стоял, протянув вперед, в парк, руку свою великую, огромный пятиметровый Ленин. Вождь наш вечный. В жару при довольно сильном ветре потускневшая от времени бронза ещё и пылью была припорошена. Поэтому два мужика поливали Ленина струями из шлангов. Шланги тянулись из двора обкома. А три тётки после них приставили с трёх сторон лестницы алюминиевые и тщательно вытирали бронзовую величественную фигуру вождя мирового пролетариата сухой ветошью.

– Он, видать, и в жизни был такой же огромный, – задумчиво сказал Жук.

– Ясное дело! – поддержал я друга.– Такую революцию, как Великая Октябрьская, какой-то занюханный шибздик в полтора метра с кепкой и на каблуках – хрена с два бы сотворил. Тут – либо Илья Муромец мог управиться, или же вот такая громадина как Ильич!

Оба дружка моих молча кивнули. Согласились.

– Владимир Ильич! – торжественно крикнул я вождю – Пожелайте мне удачи на соревнованиях!

– Пожелал он! – засмеялась на лестнице тётка с тряпкой.– Будет тебе удача!

Прощались мы до самого позднего вечера и потратили все деньги на мороженое, лимонад и халву.

А на другой день двадцать четвертого июля в четырнадцать тридцать наша команда прошла регистрацию на рейс «Москва – Алма-Ата» и через

три часа двадцать минут мы уже шли по столице. По самому её крайнему краю. Возле красивого аэропорта с башенкой и колоннами стояли маленькие частные домишки, такие же, как в Кустанае. В конце большой площади, напротив здания порта начинался длинный сквер и вот вдоль него уже проглядвали большие пятиэтажные, еле заметные из-за огромного количества разных деревьев, в основном высоких и похожих на стрелы пирамидальных тополей.

– Столица! – сказал уважительно тренер и помахал вдаль рукой. – Привет, Алма-Ата!

– Привет, столица! – нестройно, но громко поддержала тренера команда.

Приехали. И завтра начинаем отвоёвывать очки для своей Кустанайской области. Которая была так любима нами, что без медалей обратно мы бы просто не полетели, а остались бы в столице разгружать вагоны с углём.

Об этом я думал уже на входе в отличную гостиницу «Иссык» в самом центре огромного города. Здесь всегда жили спортсмены. До стадиона от нё было полчаса ходу по удивительно солнечной, прохладной утром от воды в арыках и воздуха с гор – по улице Коммунистической.

– Всем отдыхать и никуда не ходить, – строго сказал тренер. – После соревнований будет три свободных дня. Всю столицу обойдем.

И мы, обрадованные такой щедрой перспективой, разложили всё своё по номерам и сели в холл возле настоящего цветного телевизора «Рубин», которых на нашей малой родине и в проекте ещё не было.

– Это столица! – радовался я. – Жить бы тут. Представляю, сколько здесь всего для ума, да для души. И так задумался, что просидел возле телевизора как загипнотизированный. Смотрел, но ничего почти не видел и что смотрел, совсем не запомнил. Хотелось поскорее выступить, дать команде хорошие очки и окунуться с головой на все три дня в самый красивый и добрый город на нашей земле, Алма-Ату!

Вечер здесь приходил раньше, чем в Кустанае. В июле у нас темнело ближе к одиннадцати, а Алма-Ата попадала под багровый колпак зависшего над горизонтом огромного солнечного диска уже после половины десятого. Я стоял на балконе гостиницы. С него виден был, собственно, только помутневший шар солнечный. И то через просветы между ветками деревьев.

Справа от меня лежали горы знаменитого на весь мир Тянь-Шаня. Я надеялся разглядеть их с утра, когда пойду на разминочную тренировку перед началом соревнований. С балкона их увидеть было невозможно по той же причине. Мешали деревья. Наверное, кто-нибудь да посчитал их количество в городе. Специалист, скорее всего, по озеленению. Или сто специалистов. Нет, побольше. Ощущение было такое, когда мы ехали из аэропорта в гостиницу, что это не деревья росли в городе, а Алма-Ату построили в лесу предгорном, с трудом выискивая между стволами места для зданий. Так и простоял я, зависнув с балконом вместе над тротуаром, вдоль которого плыл, именно плыл, а не дул как в Кустанае, легкий вкусный ветер из ущелий. Он нес кроме прохлады нежной и незнакомые мне запахи то ли хвои, то ли поспевающих яблок. Говорили мне, что яблони, груши, боярышник, урюк, вишня и черешня, да ещё что-то, не запомнил я, растут прямо вдоль улиц над арыками с водой и во дворах почти всех домов. Я не верил. Ну, как это? У нас для этого сад специальный создали, колючкой обнесли, берегут яблони от внезапных и незапланированных «грызунов», сторож с берданкой хранит его, агрономы чего-о там всё время возятся как мамы с малыми детишками. А тут – ходи, гуляй и ешь бесплатно что хошь: от весенней вишни до маленьких полудиких абрикосиков-урюков, и яблоки на выбор.

Я не верил и спорил. Я говорил, что, наверное, и колбаса в Алма-Ате разложена в кулёчках по краям тротуаров, и булочки сдобные плавают в жестяных коробочках по арыкам, а алма-атинцы собирают их на завтраки и полдники, как мы грибы в степи.

– Ну, не хочешь верить – заставить не могу, – говорил мне калека безногий, сосед мой Михалыч. Он шесть раз ездил по направлению горвоенкомата в санаторий для инвалидов войны. На тележке своей весь город объехал. Шесть раз почти по месяцу – это ж, считай, полгода он прожил там. Может, зря я сомневался и не верил ему. Ничего. Теперь-то сам увижу, что тут и как.

Единственное, что никак не оспаривалось, так это почти научная дядь Мишина формулировка:

– Юг, Славка, это тебе не север!

Соревнования пролетели как-то незаметно. Да и я особо не выкладывался. Установку тренера не нарушал: – «очки бери хорошие, но в призёры не суйся. Ты у нас за семнадцатилетнего идешь. Поймают – мне выговор за подставу влепят».

Я поэтому довольно легко уселся на пятом месте и без осложнений на нём и остался. Очки команде дал добротные. После соревнований вечером тренер сказал:

– Желающие поехать сейчас со мной в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького одеваются, как приличные люди. Девушки в юбки с блузками, парни – в брюки и рубашки. Столица! Тут надо культуре соответствовать.

Перед входом в парк, перед длинной вогнутой ажурной бежевой стеной с тремя воротами, лепниной по верху конструкции и на четырех центральных колоннах, с краю поставили невысокие деревянные подмостки зелёного цвета, а на них играл маленький духовой оркестр из восьми инструментов, включая барабан. Он висел на ремне барабанщика, который в правой руке держал колотушку из дерева с плотным шерстяным комком на конце. А над торцом барабана блестела медная тарелка, которую он изредка бил другим концом палки. Без шерсти. Удивить духовым оркестром нас было невозможно. В нашем парке их поместилось сразу три на разных его сторонах. Играли и не мешали друг другу.

Но вот то, что войти в парк Горького можно только по билету за тридцать копеек для взрослых, а для детей – за десять, было, наверное, чисто столичной изюминкой высококультурного отдыха, которого у нас, провинциалов, быть не могло. И потому за простой отдых мы там у себя в парке не платили.

Столько цветов в одном месте, причем таких, которых я даже на фотографиях не видал сроду, никто из наших не встречал нигде. Огромная площадь сразу после входа имела две дорожки, огибающие безразмерную клумбу. На неё, конечно, надо было бы глядеть сверху. Орнамент цветочный выглядел замысловато, сложно, имел национальный казахский мотив и, конечно, интернациональный. Из цветов было выложено много разных полезных и памятных изречений на русском и казахском языках. Мы прочли только русские: «Мир и дружба народов», «Слава КПСС», « Приятного отдыха!» А с левой стороны клумбы, метрах в трёх от дорожки, начало парка украшало редчайшее произведение искусства, выложенное из разных живых, растущих цветов – стенд размером пять на пять метров, на котором был изображен Ленин. И как изображен! Кистью не каждый художник так напишет! Полюбовались мы на портрет, вытаращив глаза. Иначе не выходило. До того потрясающим было исполнение цветочного образа вождя.

От клумбы в разные стороны разбегались бесчисленные дорожки со скамейками через каждые двадцать метров по обеим сторонам. Людей, одетых ярко, не так как в нашем северном городе, а по-южному, было очень много. Как в праздник. Хотя шла обычная рядовая среда. Люди с ленцой и достоинством гуляли. Парами, в одиночку, с детьми и со старыми родителями. Мне запомнилось то, что и от цветов, и от людей струилось доброе тепло. Наверное, поэтому, а не только из-за изобилия деревьев, аттракционов, про которые я даже и не слышал, огромного пруда с гусями, утками и лодками со смеющимися людьми, в парке было уютно как у себя дома в палисаднике. Мы долго бродили по аллеям, которые были уставлены автоматами с газировкой, лотками на колёсах, набитыми всякой вкуснятиной. В них недолго покоилось и быстро раскупалось мороженое пяти видов, рахат-лукум пластинками толщиной в палец, завернутый в розовую полупрозрачную бумагу, петушки и другие звери на палочках, любимые не только малыми детками, сахарная вата трёх цветов, пиво в бутылках, лимонад всякий, а на площадках – перекрёстках дорожек и возле летнего кинотеатра присутствовали огромные бочки на колесах. На их боках было написано «квас» или «пиво». Бочек было так много, будто жители Алма-Аты кроме этих благородных напитков не употребляли вообще ничего. Злоупотреблять квасом не решился никто. Неизвестно, сколько ещё будем гулять и где. Квас мог отобрать у нас дорогое время на поиски домика «М» и «Ж», поскольку у тех прекрасных времен хоть и не имелось крупных изъянов, но мелкие недостатки, несущественные и не мешающие уверенному шагу коммунизма к нашему народу, мелькали временами. Так вот почему-то решение пустякового вопроса: наставить побольше и в разных местах этих сарайчиков «М-Ж» не поддавалось могучей нашей партии с правительством. Всё время что-то, да отвлекало. Гигантское, грандиозное. То человека надо зашвырнуть в космос, то ГЭС построить самую большую в мире. Или целую неохватную целину подмять под себя и мучить её, несчастную, годами, чтобы на ней стала пшеница расти. Разве при таком масштабе великих дел эти скворечники «М-Ж» могли считаться важным строительством? Смешно просто. Поэтому по стакану кваса мы-таки приголубили, но не более того. В самом парке культуры это заведение имелось в одном экземпляре. В самом центре обители культуры и отдыха, меж клумб, скамеек с отдыхающими и тележек с продавцами пирожков. И заведение это было классически некультурным. Настолько, что даже некоторые остронуждающиеся войти внутрь брезгливо смущались и уносились в край парка, где стволы деревьев были очень толстыми, а гуляющие не забредали в безжизненное место без лотков с мороженым и автоматов с газводой.

Нам, конечно, такой пустяк не мог помешать в исследовании парка. Постояли возле закрытых решетчатых ворот эстрадной площадки. У нас в городе построили такую, но маленькую. А эта поражала и размером и благоустройством. До сцены от ворот было метров пятьдесят. Над ней нависла копия морской ракушки, увеличенная в сотни раз. Раскрашена ракушка была под перламутр. Её верхние изгибы и впадины, возможно, рождали красивейшие звуковые эффекты и необычные резонансы. Иначе под открытым небом трудно добиться концертной акустики. В глубине раковины сбоку зияла открытая дверца, из которой являлись зрителю артисты. А на задней стенке висел нормальный киношный экран. Значит эстрада, всегда открытая дождям и солнцу служила ещё и летним кинотеатром. В этой занимательной конструкции при аншлаге могло усесться на простые длинные деревянные скамейки, тоже раскрашенные перламутром не менее тысячи зрителей. Такой он, столичный масштаб. Не то, что в нашей провинции. Позади летней эстрады и кинотеатра под открытым небом построили давно, похоже, длинный низкий коричневый кинотеатр с крышей и двумя ступеньками перед входом, который имел патриотическое название «Родина». В кассу стояла соблазнительная очередь, но нам нельзя было терять время даже на самый прекрасный фильм. Мы шли к пруду. Это – вторая по значимости после центральной цветочной клумбы достопримечательность. На другую сторону пруда перекинули довольно длинный мост на высоких столбах-опорах. Прямо за мостом слева стояло действительно красивое невысокое сооружение с застекленными и открытыми верандами.

– Это ресторан «Поплавок», – показал пальцем тренер. Мы поняли, что место это ему хорошо знакомо. Ездил он в Алма-Ату с разными подставными командами и по делам Госкомспорта каждый месяц и обедал, естественно, здесь. Не пирожками же на аллее ему утолять здоровый мужской голод.

Поэтому мы спустились вниз по покатому склону к пруду. Слева от воды между соснами и вязами народу отвели много больших и маленьких лужаек для «походного» отдыха. Лужайки были забиты взрослыми и юными дамами в лёгких цветастых сарафанах или ярких купальниках. Они бегали за мужьями в плавках и голенькими своими детишками, веселились, потом присаживались вокруг одеял, брошенных на газон и уставленных едой с питьём. Они весело перекусывали, запивали перекус кто чем и снова убегали веселиться на бегу по лужайке. Такого у нас в Кустанае не было. Хотя лужайки такие же пустовали. Я подумал, что вернусь и подам идею «походных лужаек» отцу, а он её расширит и конкретизирует в статье.

– Эй, наверху!– закричал парень, стоящий со своей девушкой по пояс в пруду Вокруг них рос мелкий низкий камыш и какие-то красивые водоросли с чашечками на поверхности воды. Но это были не кувшинки. Я видел настоящие кувшинки у нас во Дворце пионеров в большом аквариуме.

– Там в траве мячик застрял. Вон там, левее. Вот! Он! Кидайте!

И они снова начали играть в волейбол. Всю нашу команду это развеселило. Потому что играть с мячом в Тоболе никому просто в голову не приходило. Течение унесет мячик так далеко, что, считай, нет больше мячика.

– Идем к лодочной станции, – поднял вверх указательный палец тренер Николай Яковлевич. – Друг от друга не отдаляться, плавать кучно. Чтобы организованно потом на берег выскочить.

– А на катамаране можно? – стали пищать девчонки.

– А вы умеете им управлять? – засомневался тренер. Девчонки стали пищать громче. Смысл писка сформулировать можно было одним словом – «умеют».

Но когда мы, разглядывая катающихся по зеленоватой глади пруда веселых девчонок, парней, мужиков и женщин с детьми, подошли к кассе лодочной станции, то надежду влиться в это месиво из лодок и катамаранов потеряли. Катание нам не светит в принципе. В очереди стояло, я посчитал, сорок три человека, не считая малолеток, прилипших к мамам и засыпающих стоя.

– Ну и ладно, – ободряюще сказал кто-то из команды – На лодках мы не плавали, что ли?! А катамараны тоже скоро на пляж к нам привезут. Я сам слышал от одного таксиста. А они, блин, всегда всё знают точно.

Я стал разглядывать пруд. На другой стороне росли невысокие ивы, но их гибкие ветки под тяжестью листьев всё равно по дуге касались воды. Лодок и катамаранов плавало столько, что слово «плавало» к процессу как-то не подходило. Водный транспорт стучался друг другу в борта, а катамараны цеплялись лыжами за соседей или встречных наездников, веслами почти никто не грёб вразмашку, потому, что веслом можно было запросто задеть кого-нибудь за голову и отдых испортить. Но, видимо, в такой густой каше из лодок, людей и катамаранов отдыхающие чувствовали себя комфортно. Они веселились, пели песни, пили бутылочное пиво из горла, смеялись и лавировали между коллегами по плавучему отдыху без скандалов, а, напротив, с шутками и прибаутками. И вот это столичное миролюбие нам всем очень понравилось. Кустанайцы в этой ситуации уже давно бы покрыли поверхность над водой двадцатиэтажным матом и бились бы вёслами, как мечами

– Столица! – снова многозначительно сказал тренер. Мы дружно и согласно кивнули и пошли обратно. На перекрестке дорожек перед мостом стоял столбик с прибитыми стрелками, направленными в разные стороны. На них имелись надписи: «зоопарк», аттракционы», и «стадион».

– В зоопарк, в зоопарк!– запищала девичья половина команды и несколько парней.

– Деньги есть на билеты туда?– поинтересовался тренер. Деньги были. И восемь наших ушли в зоопарк. Сказали, что, когда там всё посмотрят, останутся ждать нас возле большой клумбы у входа. Я с ними не пошел. Не люблю зоопарки. Грустно мне там становится. И мы вдесятером примерно час обходили все аттракционы. Что-то такое же было и у нас. Но большинство из агрегатов для испытания смелости и терпения оказались нам неведомы. На одном из них мы себя испытали. «Цветок» назывался. Круглая площадка из горизонтального положения устанавливалась вертикально при бешеном вращении. Всех перед стартом служащий сам прикреплял ремнями к специальным поручням. Это, конечно, было испытание для крепких духом и волей. Все визжали, кричали, истерически хохотали, а когда площадка выравнивалась и останавливалась, практически все, и мы тоже, выбирались на волю ползком или на полусогнутых. Вот это в парке потрясло меня на самую малость меньше, чем великолепная цветочная эпопея на клумбе у входа. Мы вернулись туда и вместе с остальными ожидающими своих, тоже занялись этим нудным занятием. Украсили нам тягомотину ожидания фотографы уличные, работающие только в парке, которых вокруг клумбы ошивалось не менее десятка. Они предлагали сделать памятный снимок на фоне цветов или портрета Ленина так мастерски, что мы снялись аж у четверых за очень небольшие деньги. Фотографы взяли наши адреса и обещали выслать фото в течении десяти дней. И, кстати, не обманули.

Наконец пришла делегация из зоопарка с мрачными лицами и мы двинулись, было, на знаменитый алма-атинский Зелёный базар, но тренер вовремя глянул на часы и скрестил на груди руки. Это означало, что на базар мы опоздали. Но мы не расстроились. Впереди ещё два дня. А в столице и кроме базара было куда пойти и чему до глубины души удивиться.

Легенды об Алма-Ате не только, наверное, в Кустанае гуляли всякие, но с общим однообразием. На этих соревнованиях многие ребята из разных городов были впервые и про столицу, как и я, знали мало. Мы с ними болтали об Алма-Ате в перерывах между забегами, метаниями и прыжками. И я убедился, что по всей республике, в больших городах, маленьких, и даже в сёлах обосновалось о ней почти одно и то же представление. Ну, город-сад, ясное дело. Потом – таких красивых гор больше нигде нет. Ещё, конечно: в столице всё яркое и светлое. Одежда, дома, улицы ночью, солнце сильнее блестит, туч почти не бывает, а небо глубокое и пронзительно голубое. А главное – люди в Алма- Ате как специально подобранные: красивые, добрые, улыбчивые и отзывчивые. Это жизнь на юге так на людей влияет. Всё же, когда теплее и светлее вокруг, когда народ живет в ароматах цветов с весны до зимы, а всю зиму яркий снег горных склонов и вершин обливает светом сверкающих искр покрытую легкими снежинками землю, деревья уснувшие, чисто убранные улицы и отражается прозрачными от свежести воздуха бликами солнца в глазах алма-атинцев , жизнь к народу расположена ласково. Так считал я сам, но говорить об этом и не надо было никому. Все всё правильно чувствовали и без моих лирических отступлений.Команда наша порядком подустала от выброса всех сил на стадионе, да и от прогулки по парку, где, наоборот, все сил набираются и свежеют от соприкосновения с природой. Обратно в гостиницу мы плелись как заморенные длительным голодом, вяло и медленно. Но по сторонам оглядывались и не могли без остановки проскочить всё необычное и красивое. Квартал с небольшим прошли прямо от парка и замерли возле огромного дома, который, казалось, не построен был, а написан очень талантливым художником прямо в пространстве. Здание это было бы обычным сооружением, если бы не деревянные узоры. Они были всюду. Вокруг окон, на фронтоне, под крышей, на всех четырёх углах и двери, на ступенях. Всюду неповторимые узоры по разному дереву. Различные по рисунку, размерам и расположению. Только узкие промежутки между резными украшениями дубовыми, ясеневыми и берёзовыми, крытыми бесцветным лаком, были покрашены ослепительно белой эмалью. Рядом с огромной, как ворота, дубовой дверью прикрепили памятную табличку. Из неё было ясно, что это архитектурный памятник, культурное достояние и гордость города. А строилось оно не для богатея выдающегося или государственных высших чинов. Здесь раньше существовало простое учебное заведение. Училище.

Потом мы пошли в неповторимый деревянный Вознесенский собор, самый большой в мире из аналогичных чисто деревянных конструкций, как сказал нам знающий всё тренер. Где не использовались вообще гвозди, а только небольшие скобы и деревянные клинья. И разрушительное верненское землетрясение, сравнявшее город с землей в январе 1911 года, храм знаменитого архитектора Зенкова при девяти баллах даже не покачнуло. Сейчас, в двадцать первом веке – это тот же уникальный, безумно красивый огромный храм. Сегодня туда идут люди к Богу. А мы после прогулки в парке пришли туда просто как к памятнику прошлого времени. Он смотрелся ужасно. Не было крестов, здание со всех сторон убивало восприятие облупившимися стенами, грязными окнами, давно не крашеными изразцами, колотой деревянной резьбой, осыпавшейся лепниной и обшарпанным интерьером. Внутри бывшего храма (а в тот день, когда мы в него вошли, был там краеведческий музей с бедным материалом и неряшливыми, неумело расставленными малочисленными экспонатами) долго задерживаться не хотелось. Там, внутри, что-то мрачное и страшноватое давило сверху тяжелым столбом спёртого воздуха. Помню, что мы торопливо вывалились на улицу через десять минут, передохнули, собравшись в испуганную кучку, а тренер наш выдохнул и сказал твёрдо: