Всю жизнь я верил только в электричество

От неказистых гаревых дорожек, плохого песка в ямах, ненадежных шиповок, которые могли развалиться под обычными нагрузками, от неточно сделанных шестов, копий, дисков и ужасных барьеров беговых, сваренных из тяжелого металла и толстой верхней планки, спортсмены травмировались. Мы, почти все, живые ещё, имеем множество памятных шрамов, переломанные кости, порванные связки и сухожилия. Те же проблемы унесли с собой в старость волейболисты, боксеры, штангисты, футболисты и многие другие. И только по причине плохого оборудования, одежды, боксерских перчаток и обуви, некачественного пола или ракеток теннисных, рапир, защитных наколенников и всего прочего.

Но нашей радостью в том старом спорте было то, что выигрывал или успешно выступал не тот, у кого побогаче спонсор или бешенные призовые деньги, огромные зарплаты и всемогущий обманщик-допинг. Кстати, на допинг этот сегодня волками бросаются орлы из антидопингового комитета только тогда, когда кем-то большим и могущественным приказано организовать скандал. А так, если скандал пока не нужен – колись, глотай таблетки, пей растворы. Делай, короче, бизнес на рекордах или призовых местах. Радуй спонсоров их хорошей долей от своих победных бабок.

В нашем спорте побеждали силой, техникой, волей, любовью к своему виду спорта и мастерством. Честно, бесплатно, искренне желая доказать добытые седьмым потом свои умения.

Всё это я вам мог и не рассказывать. Тому, кто спортом не увлекается даже как болельщик, скучен и не нужен мой рассказ.

Понимаю. Но это часть моей детской и юношеской жизни. Огромная. И было бы несправедливо перед всеми моими умершими родственниками и друзьями, которые мной гордились, выбросить её или заменить на очередное своё приключение, о котором с любопытством читают все.

Я разлюбил сегодняшний спорт, хотя и сам пока занимаюсь для себя восточными единоборствами. Разлюбил потому, что из него вытравили чистоту, честность, искренность, неподкупный энтузиазм, уважение к труду не ради денег и сумасшедших подарков, а ради гордости за своё вымученное мастерство и чистую любовь к спорту и болельщикам. Которые были точно уверены, что победил именно спортсмен, а не «волшебный» химический препарат. Я не могу даже по телевизору смотреть сегодняшний футбол, в котором больше нет куража, импровизаций и непредсказуемости. Всё расписано, просчитано калькулятором, игроки напоминают роботов или зомби, а почти половина русских игроков – чернокожие и кудрявые, купленные за большие деньги как хороший коттедж на берегу моря. Спорт стал более шумным, скандальным, цветастым и хвастливым, но вызывающим только разочарование. Как любая наглая подделка.

***

В общем, зиму с декабря шестьдесят третьего по март шестьдесят четвертого я пахал в спортзале и на стадионе, как проклятый. И весной, в апреле, на первенстве города взял второе место. Серебряную медаль получил и красивую грамоту. Потом выступил ещё два раза на зональных соревнованиях по обществам «Трудовые резервы» и «Енбек». Тоже удачно. И в мае, наконец, выиграл. Областные межведомственные соревнования. И когда стоял на высшей ступеньке наградного пьедестала над цифрой «1», то в душе моей носились и вылетали на воздух, парили над стадионом чувства, которые ни тогда, ни сейчас я словами описать не сумею.

От наградного столика пришли к нам председатель областного спорткомитета и две девушки с цветами, медалями, пакетами и коробками. На шеи нам троим повесили медали на широких полосатых лентах, и раздали цветы и всё остальное. Ну, само собой, грамоты почетные в первую очередь.

Меня долго потом обнимали тренер, друзья мои Жук, Жердь. Даже Нос пришел. Незнакомые люди и спортсмены-соперники хлопали меня по плечу и жали руки. Длилось это с полчаса. А потом мы с тренером остались вдвоём в раздевалке.

– Спасибо Вам, Николай Яковлевич! – я крепко пожал ему руку и обнял за плечи.

– Тебе спасибо, Станислав. Это ты подтвердил правоту моих расчетов. Будем дальше двигаться. Хватит сил?

– Ещё и останутся! – я искренне засмеялся и еще раз крепко обнял человека, который сделал из меня спортсмена.

Дома, после того как женщины меня расцеловали, а батя руку основательно помял своей огромной пятернёй, я открыл пакет и с радостным визгом достал шикарный, модный в мире спорта костюм из непривычной в то время, но очень красивой голубой искрящейся синтетики.

Мама похвалила костюм.

– Сшито добротно. Модель самая последняя. А материал этот не мнется вообще.

– И стирать его легко будет, – пощупала ткань бабушка.

– Коробка знакомая, – сказал отец, разглядывая издали серый коробок, закрытый накрепко, на котором вообще ничего не было написано или нарисовано. – Вот у меня точно такой же…

-А-а-а! – закричал я, догадываясь, и в секунду оторвал крышку. И точно: запеленатый в хрустящую слюду и мягкую войлочную зеленую тряпочку в коробке лежал фотоаппарат «Смена». Моя давняя и несбыточная мечта.

– Ну, поздравляю! – Сказал батя. – Теперь можешь пользоваться моим фотоувеличителем, всем остальным и делать замечательные снимки.

Вот с этого мгновения и началась новая, потрясающе великолепная эпоха моей биографии, которая в итоге и привела меня к главному, важному и самому любимому делу всей моей жизни – журналистике.

И следующую главу я посвящу тому, как простенький фотоаппарат быстро перевернул с головы на ноги мои представления об искусстве, художественности, красоте жизни, которую, к сожалению, не всегда удается разглядеть невооруженным взглядом.

                    Глава тридцать вторая

После выигрыша на соревнованиях я решил с утра помереть. Продолжать движение вдоль жизни в той телесной и душевной кондиции, которую оставили мне расходы сил и волевые напряги при исполнении всех восьми номеров программы, было уже бессмысленно. Всё болело с такой злобой на моё сволочное обращение с невинным организмом, что глазами я ещё моргать мог, но не более. Попросил бы кто сейчас ушами пошевелить – не выполнил бы я задание. Это состояние у спортсменов обозначается как «выложился по полной» и считается доблестью.

Но вот не мог я ни ногу поднять, ни рукой прощальный жест родителям сделать перед кончиной. А ртом вообще мог только дышать. Похоже, временно. Хотелось пить, но обозначить или озвучить спасительную, возможно, мечту было нечем.

Ну, лежал я под одеялом, мимо меня всякие родственники гуляли. Родители да бабушка. Они, видно, думали, что я отдыхаю так интенсивно после соревнований двухдневных и не чувствовали, как из меня уныло выползает душа, чтобы покинуть это никчёмное, почти бездыханное тело.

Ну, я, конечно, перед смертью стал прикидывать: чем позволят мне высшие силы заниматься в раю. Пацаном я был в меру хорошим. Взрослым не хамил, занимался в простой школе почти на отлично и в музыкалке, в разных кружках и секциях, нормальные книжки читал, курил совсем мало и спортом занимался. Не в ад же меня из-за одного курева сбрасывать. По моим прикидкам в раю должны были поручить мне высоко подпрыгивать и рвать для всей праведной братвы яблочки райские. Поскольку я хороший легкоатлет, то и лестницу мне можно будет не давать. Сэкономить можно на лестнице. В принципе меня от такой работёнки не воротило. Всё полегче, чем восьмиборье.

Ну и решил тогда помереть прямо немедленно. Жить в таком разобранном, расчлененном виде я устал сразу же, как проснулся. Попрощался я мысленно со всеми, кого знал, особенно, конечно, с родственниками и стал считать до ста, чтобы помереть чётко, строго на последней цифре. Где-то на пятидесятой секунде со счёта сбила меня бабушка моя Стюра. Она вошла из сеней с брикетом мороженого «крем-брюле», бутылкой лимонада и стаканом. Явно была в садчиковском магазине.

– Слави-и-ик! – ласково пропела бабушка. – А второй час дня пошел уж. Обед в тебя сейчас не полезет. Это я чувствую. Но в мороженом много калорий, а если его запить лимонадом, то он тебя изнутри нагазирует и ты легко, как воздушный шарик, с кроватки-то и вспорхнешь!

Я задумался. Кто мне запретит помереть после последних земных наслаждений? Не помню, где и как нашел я и волю и силу её, чтобы вытащить руки из-под одеяла. А уж когда этот героический поступок вопреки всем законам физики совершился, когда я за пять минут сметал и проглотил всё, что принесла бабушка, то смерть, зараза, сунула косу в чехол как у гитаристов, плюнула, сказала, что доложит наверху, сколько она тут времени потеряла и план теперь не выполнит дневной. Пообещала, что хрен теперь придет лет до восьмидесяти. И, не попрощавшись, растаяла. Обиделась.

Ну, я, конечно, поднялся. Чего лежать? Смерть испарилась. Бабушка к тёте Оле пошла, что мимо меня родители мелькали – пригрезилось в предсмертном бреду: они на работе до вечера, а мне даже на тренировку сегодня не надо. Взял я свой фотоаппарат, трофей боевой, и, не умываясь, зубы не облагородив порошком «Особый» двинулся к Жердю. Обдумывать творческие перспективы.

Жердь минут двадцать усиленно душил в себе чёрную зависть к счастливому обладателю чудесного художественного инструмента. А чтобы я мучений его не наблюдал и не портил о дружбане общего приятного мнения, Жердь отвлек меня куревом.

– Мне тут брат пачку «Примы» подарил. Пойдем на чердак, отравимся маленько.

Я вспомнил тренера, маниакально мечтающего заставить меня прекратить отношения с никотином. Но потом правильно сработал мозг и подсказал, что к следующей тренировке «Прима» изыдет бесследно из меня, грешного перед спортом.

– Но только по одной, – поднял я к его носу самый серьёзный палец, указательный.

– А две я тебе и не дам, – огрызнулся вежливо Жердь. – Самому дарят по пачке не каждый месяц.

Мы сели на любимое чердачное место рядом с вентиляционным окном, выдвинутым корпусом на крышу. С улицы конструкция напоминала будку для большой собаки.

Закурили. Посидели минут пять молча, разглядывая один и тот же, регулярно наблюдаемый столб с изоляторами и частью электрических проводов, несущих в дома электричество, в которое я с возрастом верил всё сильнее. Почти как в самого себя.

– Покажи аппарат-то, – не выдержал Жердь и руку протянул.

– Только пока не крути ничего, – посоветовал я. – Мне самому ещё понятно только то, что это фотоаппарат. У отца спрашивать, как снимать, чтобы карточки были путёвые, дохлый номер. Не будет объяснять. Скажет, чтобы я купил книжку в универмаге, где фототовары продают, а из неё выловил то, что надо.

– Короче, сваливаем отсюда и ходу в фотоотдел, – Жердь вскочил и уже начал по старой дряхлой лестнице шустро переносить тело на крыльцо. – Деньги сейчас я в заначке возьму под крыльцом. Из наших общих.

Я спускался так осторожно, так крепко сжимал в поднятой руке чехол кожаный, что вполне мог и аппарат переломить. Но обошлось. Объектив был крышечкой черной закрыт, видоискатель отливал глубоким голубоватым блеском толстого двойного стекла и тоже не треснул. Как раненый сполз я с лестницы и аккуратно накрыл переднюю часть фотокамеры опущенной частью чехла, нажал кнопку. Закрыл камеру наглухо. Только после этого расслабился.

– Надо сумку взять. Или пустой портфель. Аппарат в него упрячем. Чтобы народ не завидовал и сами мы его случайно не грохнули, – Жердь притащил большую дамскую сумку, с которой мама его ходила на базар. Сумка имела замок-молнию, крепкие ручки и пахла одновременно мясом, капустой, укропом и раздавленными в тесноте помидорами. Хороший, отвлекающий от драгоценного нашего груза запах, имела сумка.

В таком виде, быстро передвигаясь по универмагу и держа её вдвоем, он за одну ручку, я – за другую, мы прилипли к очереди в отдел на втором этаже, где народ интенсивно скупал, плёнки, фотобумагу, проявители-закрепители, светофильтры и резаки для фигурной обрезки карточек.

– Нам надо книгу для начинающих, – взрослым голосом сказал я, когда мы появились напротив продавца, парня в красной майке и кепке, на большом козырьке которой было крупно написано не по-русски «KODAK».

А Жердь в ухо мне пошипел: – Две проси. Одну я буду читать.

– Обойдешься! – грубо поставил я на место друга. – Нам ещё плёнки покупать, проявитель для них, закрепитель, бумаги пачки три для низкого старта и бачок для проявки. Батя сказал вчера, чтоб я свой имел. А книжку и вдвоём пролистаем. Быстрее разберемся в две умных головы.

– У вас какая камера, пацаны? – улыбнулся продавец, слушая наш глупый диалог.

– «Смена», – сказал я гордо.

– Хорошая машинка, – парень щелкнул пальцами.– Оля, из подсобки принеси, пожалуйста, книжку « «Смена» и «Любитель», пособие для начинающих» Вторая полка сверху. Левая сторона.

– А ещё нам две фотопленки, три пачки бумаги, два проявителя для пленки, два для бумаги и закрепитель.

– Снимать на улице будете? – продавец взял у Оли книжку и положил её в серый конверт.

– Пока начнём с улицы, – почему-то обрадовался я.

– « Свема», «Тасма»? – парень опустился под прилавок.

Видимо, мы сильно озадачили его тишиной. Он поэтому высунул голову. Видимо, решил, что мы от таких зашифрованных вопросов упали в обморок или просто дар речи нас покинул. – Это плёнки такие. Разных заводов. Давайте, я вам дам «Свему».Она понадёжнее для любителей. На шестьдесят пять единиц. Раз на улице снимать решили.

От обилия неизвестных ещё слов и цифр мы тихо обалдели, но головами кивали усердно, обозначая этими жестами согласие, понимание предмета разговора и доверие к специалисту.

– Книжка толковая. По ней за неделю освоите камеру, проявку и печать.– Парень подал нам мешочек бумажный с верёвками – ручками, где уже лежало всё.

Денег хватило вполне. Даже на двадцать «пломбиров» осталось. Но мы пронеслись мимо тётки с ящиком мороженого возле входа и снова побежали на чердак. Постигать основы мастерства. В том, что мастерством мы вскоре потрясём не только родных и близких, но и всю культурную общественность, возможно, даже профессионалов, мы были убеждены бесповоротно. Как, впрочем, и во всем остальном. Мы заранее знали, что у нас всегда всё получится. И это не было наглостью самоуверенных придурков. У нас действительно получались все задуманные дела и всегда без жертв происходили всякие авантюры и приключения.

– Дуракам всегда везёт, – шутил остроумно отец Жука дядя Женя, которому про нас, благодаря врожденной болтливости сына, было известно всё.

Но сами мы так не думали. Просто у нас была одна на четверых добрая судьба.

Она вела по жизни так правильно и аккуратно, чтобы нас, любителей всего любопытного и рискового, всегда видели под крылом своим и не отставали от нашего сумбурного перемещения по бурлящей и непредсказуемой действительности самые верные друзья – наши ангелы хранители.

После третьей страницы книжки автора понесло вразнос. Он, видно, чем-то Музу свою подпоил и такое начал выдавать в печатном виде, что у нас обоих с Жердём возникло чувство, что он, Жердь, дебил с пелёнок, а я просто идиот. Буквы мы видели отчетливо, но из них Ушаков Г.Ф., писатель и теоретик преломления светового луча через вогнуто-выпуклое стекло, ухитрился создавать такие пирамиды, головоломки и лабиринты, через которые не просматривалась главная, блин, мысль:

– Чего делать-то надо, чтобы не просто затвором щёлкать, а создавать приличные профессиональные фотокарточки? Хорошо, что хоть при создании первых двух страниц они с музой ещё не надрались до той степени, когда появляются великие нежданные мысли и тяга к рисованию всяких диаграмм, сводок, схем и графиков. Из этих страниц первых мы успели отловить ценное указание автора о том, что выдержка должна соответствовать диафрагме и чувствительности плёнки.

Но когда на четвертом листе нас пришибло сложнейшим чертежом, где в центре была линза, а её со всех сторон пронзали черточки, якобы лучи света – Жердь закурил и мне дал. Я тоже разволновался и ещё раз нарушил клятву тренеру.

На пятую страницу перепрыгивать было боязно, но мы взяли себя в руки, сосредоточили волю на тяге к знаниям и перевернули-таки лист. После первого же прочитанного сверху слова меня прохватил жуткий кашель, а Жердь сделал такую глубокую затяжку, что спалил сразу половину сигареты.

-«Паралла;кс (греч. ;;;;;;;;, от ;;;;;;;;;, «смена, чередование») – изменение видимого положения объекта относительно удалённого фона в зависимости от положения наблюдателя. Зная расстояние между точками наблюдения L (базис) и угол смещения ; можно определить расстояние до объекта: {\displaystyle D={\frac {L}{2\sin \alpha /2}}}для малых углов ; измеряется в радианах».

Мы с тупым животным испугом вслух по очереди перечитали эту мудрую мысль и Жердь первым успел захлопнуть книжку.

– Интересно, – задумчиво протянул он.– Живой он ещё?

– Писатель Ушаков Г.Ф.? – уточнил я. – Да вряд ли. Фотолюбители начинающие его, похоже, давно уже удавили на выходе из издательства. Он же не одну, наверное, книжку написал. Вот так, чтобы он только один понимал, что сочинил, знаешь сколько можно написать! Сто книжек за год. Мы аккуратно затолкали книжку в серый конверт и ещё аккуратнее, чтобы не травмировать случайных прохожих, выкинули конверт в вентиляционное окно. Он сполз по жести до края крыши и провалился под фундамент.

– Кто-нибудь подберет и прочтёт, – предположил Жердь – Тут ему и хана.

– Ну, если дальше пятой страницы пойдёт, – я даже сам испугался.– То в «дурку» возьмут без очереди, наденут смирительную рубашонку и рукава на узел завяжут, чтобы никаких пока книжек листать не мог. За год попробуют вот таким макаром вылечить.

– Ладно. Писатель себе судьбу сам выбрал. Народ умом травить. А нам-то что делать? – Жердь потускнел глазами, раскрыл футляр аппарата и стал вдумываться в цифры, написанные белым по окружности объектива и прямо вокруг стекла с розовым отблеском. Я перебирал в хозяйственной сумке пакетики с плёнками, проявителями, фиксажем и бумагой «Унибром» и «Бромпортрет». Перебирал механически. Пальцы передавали в мозг нервные сигналы наслаждения. Мысль спасительная прилетела из глубин вселенной. Послал её явно Высший разум. Своего не осталось. Весь был потрачен на расшифровку учебной литературы для начинающих.

– Сейчас мы к отцу моему пойдем в редакцию, – поднял я большой палец. – Там и поймаем шанс. При людях на работе он кобениться не станет. Во, блин! Как я раньше-то не допёр!?

И мы побежали в редакцию газеты областной «Ленский путь» за начальными знаниями. Отец почесал затылок, поправил прическу, смахнул с левого плеча серого твидового костюма в мелкий рубец пушинку и снял трубку телефона.

– Миша, слышь!? – он покашлял в сторону, чтобы проявить чистоту речи. – Тут Славка мой и друган его хотят понять, как правильно фотографировать «Сменой». Ну да, ни му-му. Он фотоаппарат выиграл на соревнованиях, а как правильно им пользоваться, сами с дружком не въезжают. Дашь пару уроков? О! Нормально. Я их сейчас пульну к тебе. Сделай как надо, лады? Всё! Полбанки с меня.

Через три минуты мы уже сидели на диване в фотолаборатории самого известного в области фотографа Михал Николаича Негруля. Свет в ней горел красный и проистекал из квадратных фонарей расставленных по четырем углам лучами в потолок. Негруль, местный бог фотодела, в каждом номере газеты светил свою фамилию на всех страницах по два раза минимум. Он был незаменим, как глаз у орла, который с любой точки и расстояния всегда видит именно то, что является добычей.

– Что, Славка, рекорды бьёшь-колотишь?– отвлекся он на меня, окуная лист фотобумаги из-под увеличителя в первую ванночку. – Машины когда станут победителям дарить? Ну, это пошутил я так! А то, что ты фотоаппарат выиграл – это польза натуральная от спорта. Больше пользы в нём нет. К старости будешь хромым, с радикулитом и кривым позвоночником. Ну, это если вовремя не остановишься. Ладно, вы пока всё доставайте, а я через десять минут закончу и шторы открою. Всё расскажу, покажу, при мне всё повторите и пойдёте на улицу. Поснимаете что попало. Хоть вокзал, хоть пивную напротив нас. На улице которая. Проявим вместе и напечатаем. То есть вы всё сами будете делать. А я команды раздавать стану. Люблю я это дело. Командовать. Правда некем. Ну, это уже другой вопрос.

После этой речи он нажал на кнопку над столом, что-то зажужжало и глухие плотные черные шторы разъехались и сжались в тонкие стопки возле оконных рам, пропустив давно рвущийся в комнату свет яркого майского дня. И пришел наш счастливый час. Урок фотодела начал с желанием и дружеской простотой вести для нас, пацанов, Мастер, маэстро своего дела дядя Миша Негруль. Расскажи кому – не поверят. Это примерно то же, что над средненьким домиком в Кустанае к счастью хозяина поставят куранты кремлевские на башне с позолотой и пурпурной пятиконечной звездой.

– Камеру давай, – Маэстро сел на стул возле окна. – Будем дрессироваться по моей личной системе обучения. Разрабатывал систему только когда был трезвым. Поэтому она и тянет на любую награду. От Нобелевской премии до ордена Трудового Красного Знамени. Но мне их все равно не дадут. Потому как я выпиваю маленько. А их, награды эти, только непьющим дают. Чтобы Нобелевскую не пропили, не позорили научный мир. А трудовое красное знамя чтоб не потеряли по нетрезвости. Найдет какой-нибудь забулдыга, нацепит и будет этим бросать тень на весь наш грандиозный труд во благо страны. Поэтому я беру только соответствующую моему значительному статусу премию – коньяк армянский. Четыре или пять звезд. Магазин, знаете ли, для регулярного награждения меня открыли вот тут, за углом.

Мы с Жердем, прибалдевшие от красноречия и величия лучшего фотокора области, порылись незаметно в карманах и кивнули друг другу. То есть, какие-то деньги были. Должно хватить. Дядя Миша Негруль повертел аппарат, снял с него чехол, открыл заднюю крышку и достал из аппарата две пустых кассеты.

– Начнем, – призвал он нас приблизиться, сгибая палец. – Создание шедевров начинается с зарядки пленки. Где ваша пленка?

Он вытряхнул из коробочки что-то в серебристой фольге. Зверски разодрал фольгу и из неё как цыпленок из яйца вылупилась черная матовая металлическая кассета. Из неё торчал кусок пленки серой с одной стороны и слегка синеватой с другой. Негруль протянул мне кассету и достал из камеры вторую.

– Вот сейчас этот хвост ты должен вставить в пустую приёмную кассету. На неё будешь после каждого щелчка затвора, вот он, затвор, прокручивать снятый кадр слева направо. Вот это – колесо для прокручивания. Больше одного кадра не перекрутишь, не бойся. Справа – кассета хранилище отснятого. Поняли? Тогда вставляйте. Сначала ты, Славка, потом твой дружок. Как дружка звать будем? Толик. Хорошо. Поехали.

Через двадцать минут мы вставляли плёнку в кассету, укладывали их обе в камеру и закрывали крышку так непринужденно, будто родились с фотокамерой в руках.

Потом дядя Миша целых два часа совсем не напрасно угробил на разъяснение установки самых разных сочетаний диафрагмы с выдержками при любой погоде, в любое время суток, на улице и в помещениях самых разных. С окнами, без окон, при дневном свете или идущем от электролампочек. Научил как делать красивые снимки когда солнце позади предмета съёмки, показал как снимать портреты и объекты в движении. Для повторения наговоренных инструкций Жердь быстро записывал всё на листках редакционной бумаги собственным химическим карандашом, который постоянно слюнявил для чёткости письма и, если глядеть на него издали, то он вполне достоверно смахивал на восставшего из праха мертвеца с синими губами и провалившимися от усталости потусторонней глазами. Ещё час Михал Николаевич показывал, а мы по очереди повторяли довольно сложную операцию по вкручиванию отснятой пленки в бачок для проявки и закрепления пленки. Причём с закрытыми глазами, поскольку это делается в полной темноте. Мы поначалу безуспешно терзали какую-то старую его плёнку, а потом как-то вдруг и внезапно она стала вкручиваться просто и легко, как шнурок в кеды.

– Ну, дядя Миша! – восклицали мы вразнобой по ходу развития всех успехов. – Ну, профессор!

Негруль скромно жевал губами и отмахивался.

– Чего б другое, так там и я обалдуй несуразный. А фотографирую уже сорок пять лет. С тринадцати. Тогда были только ящики такие желтые на треноге. Как сейчас в фотостудиях для съёмок народа на паспорт или с руками на коленях на фоне декорации, где плавают лебеди по озеру с камышом. Магниевой вспышкой ещё успел поснимать. Во как! И камерой «Фотокор» работал. Страшная такая с виду! Но на пластинки и на широкую плёнку работала отменно. Жаль, не выпускают их уже. Ну, всё. Давайте, чешите на улицу. Снимайте всё, что видите. Стоячее, летящее, бегущее и несколько портретов. Уговорите людей сняться. И да! Напоминаю, магазин вот тут. За углом. Его тоже снимите. И друг друга. Потом проявим и напечатаем. Помните, что на пленку влезает тридцать шесть кадров всего.