Кортик фон Шираха

– Нож…, да… Все-таки о ноже. Что вы можете рассказать об этом клинке? – Артем взглядом показал на предмет, находящийся в руках Сизи.

– В то время руководителем организации был Бальдур фон Ширах. Рейхсюгендфюрер. Интересная личность, странно, как он так долго удержался на столь высоком посту.

– Почему? – просил Артем. – Приставка «фон» ведь означает принадлежность к знатному немецкому роду?

– Потому что папа и мама у него – американцы! – Сизи улыбнулся. – Сам он родился в Берлине, род и правда знатный – серболужицкий. Отец, имея американские корни, был офицером гвардейского полка Вильгельма Второго, позднее вышел в отставку и стал директором театра, сначала в Веймаре, затем в Вене. А вот мать Шираха, Эмма, – чистая американка из Филадельфии. Сам Бальдур начал изучать немецкий язык лишь в пятилетнем возрасте, поскольку дома родители разговаривали исключительно по-английски. В детстве писал стихи и играл на скрипке, мечтал о карьере музыканта. В возрасте 10 лет родители отправили его в закрытый интернат, в котором принципы воспитания детей основывались на идеях воспитания духовной элиты. Правда, не доучился. Закончил обучение дома, после того как брат покончил жизнь самоубийством. В 1918 году фон Ширах вступил в Германский молодёжный союз, потом закончил веймарскую гимназию и поехал в Мюнхен изучать искусства и германистику. Вступил в народный союз «оруженосцев», которым руководили бывшие офицеры из нелегальной организации «Черный рейхсвер». Бальдур находился среди «оруженосцев», когда те в марте 1925 года охраняли зал, где выступал недавно освободившийся из тюрьмы Гитлер. После собрания Ширах был лично представлен вождю. Ну, дальше с карьерой понятно. Взлет, потом в сороковом понижение до гауляйтера Вены, ну и посадка в 1945-м на 20 лет после Нюрнберга.

– А что такого произошло в 1937-м? – спросил Артем. – Когда кортик учредили этот… Ритуальный…

– Ритуальный? – оживился Сизи и внимательно всмотрелся в клинок. – Хотя… Пожалуй, да… Ну, просто в Рейхе у всех служб были клинки. Меня почему эта тема и увлекла в свое время. Более семидесяти видов холодного оружия, у каждой службы свой парадный кортик. Пойдемте, покажу.

Антиквар поднялся и жестом призвал следовать за ним. Артем послушно встал.

Вышли из кабинета, прошли по коридору офиса-лавки и вошли в круглое помещение, оборудованное под выставочный зал элитных образцов для продажи. Сизи подошел к двум стойкам немецкого холодного оружия, стоящим особняком за ширмой.

– Вот! – с гордостью произнес. – Моя личная коллекция. Кстати, больше чем в музее Золингена.

– Угу, конечно! – Артем не удержался от фамильярного тона, раз уж он – «Арти» и говорит с «Сизи».

– Нет, ну в запасниках Золингена нацистского металла, конечно, поболе будет, но в музее для туристов – смотреть нечего, это точно. Ну, вы же в курсе, конечно, – напускную фамильярность Артема Причалов воспринял за осведомленность.

Сизи взял с самого верха стеллажа черный кортик с подвесом из металлических пластин с изображением черепов с костями и двойной руны «Зиг».

– Это кортик старшего офицера «SS», – антиквар понизил голос. – Хотя это и так понятно.

С характерным «цыкающим» звуком вынул промасленный клинок из ножен.

– Вот тут надпись, видите, «Meine Ehre heißt Treue» – «Моя честь – верность!» Это девиз охранных отрядов «СС». Кстати, Гитлерюгенд планировался как основной поставщик воинов для СС, Гитлер в одной из речей сказал: в Гитлерюгенде мы воспитываем мальчишек и девчонок четыре года, а затем мы отдаем их не в руки старых родителей и школьных воспитателей, но сразу же принимаем в партию или Трудовой фронт, в СА или СС! А если они там пробудут полтора или два года и не станут совершенными национал-социалистами, тогда их призовут в «Трудовую повинность» и будут шлифовать в течение шести-семи месяцев с помощью кое-какого символа – немецкой лопаты. А тем, что останется через шесть или семь месяцев от классового сознания или сословного высокомерия, в последующие два года займётся вермахт. А когда они вернутся через два, или три, или четыре года, мы их тотчас же возьмём в СА, СС. И они больше никогда не будут свободными – всю свою жизнь.

Понимаете, Арти? Смысл нацистской идеологии как раз в этом: не быть свободным, а быть винтиком в государственной машине. Трудиться или умирать во благо страны.

– Это неплохой принцип, если при этом не уничтожать других, – вставил Артем.

– Само собой, без идеи уничтожения или порабощения других народов нацизм ничем не отличается от патриотизма, – согласился Причалов. – Так вот, кстати, о лопате, о которой говорил Гитлер.

Он снял с подставки тяжелый кортик с символом лопаты на ножнах.

– Это парадный тесак рядового члена «Рабочего фронта». Глядите!

Со звуком нескольких стальных лопат, одновременно воткнутых в мерзлую землю, вылетел из ножен клинок в форме мачете.

– А? Видите? Кто вот у них такое выдумывал? – Сизи держал мачете так, будто собрался рубить толстые ветви лиан в непроходимых джунглях Амазонки.

– Это похоже на… мачете? – неуверенно сказал Артем.

– Похоже, и даже поставлялось в Южную Америку тысячами. «Arbeit adelt» – «Труд облагораживает», вот какой девиз вытравлен на лезвии, видите? Но я на другое хотел обратить внимание. Смотрите!

Причалов взял мачете-клинок в правую руку, а ножны в левую и расположил параллельно перед лицом Артема. Нетрудно было увидеть, что ножны – прямые с округлым навершием, а клинок изогнутый, с основанием тоньше острия, и поэтому оба предмета диссонировали друг с другом. Но в то же время они как-то одновременно друг друга и дополняли.

– Видите? – настойчиво и по-мальчишески озорно спросил Сизи. – Ну, Арти?! Правда не видите? На что это похоже?

Артем присмотрелся. Почесал в затылке, пожал плечами.

– Да ладно вам! – Сизи надул губы. – Не стройте из себя ханжу. Это же пенис! Член! Ножны – это вид сверху, видите головку? А клинок – тот же член, только вид сбоку!

– Черт, точно! – Артем удивился. – Надо же… И кому пришло в голову такое… И зачем?

– Искусство, геноссе! Над дизайном гитлеровских клинков работали лучшие искусствоведы. Первый клинок – штурмовых отрядов СА, такой же, как эсэсовский, только коричневый, Гитлер лично утверждал. Копия мистического швейцарского кинжала Гольбейна с гравюр «Пляски смерти».

Артем оглядел остальные предметы, выставленные на стеллаже. Поймал себя на мысли, что ищет взглядом кортик «Гитлерюгенд», но вспомнил, что тот остался на столе в кабинете Сизи.

– Сигиз… Сизи… Так что по поводу «Гитлерюгенда»? Почему в 1937-м появился этот клинок офицера? Ножи-то были, и я читал, это были уменьшенные копии винтовочных штыков с символикой и всем прочим, как положено. Просто потому что надо было выделить офицеров-воспитателей молодежной организации?

– Скорее всего. В 1936 году фон Ширах сблизился с Гиммлером, главой СС, и заключил с ним соглашение, по которому члены «Гитлерюгенда», отвечавшие требованиям, рассматривались как главный источник пополнения СС. А в декабре 1936-го фон Шираха ввели в состав имперского кабинета в качестве руководителя молодёжи. Тогда же на основании гитлеровского декрета «Гитлерюгенд» был признан единственной молодёжной организацией Германии. Я знаю, что лично Бальдур фон Ширах согласовывал форму кинжала со специалистами из «Аненербе» по протекции Гиммлера; тот был повернут на теме мистики, как известно. Но документов об этом не видел. Слышал только от родственников фон Шираха.

Артем удивленно вскинул брови.

– От кого?

– Чего вы удивляетесь? Фон Ширах отсидел в Шпандау 20 лет, освободился в 1966-м, книжку написал. У него осталась куча родственников, близких и дальних. Вот, с одним из них я и знаком. Когда бываю в Берлине, встречаемся иногда. Пиво пьем.

Причалов вдруг скорчил обиженную мину.

– Арти, вот вы меня уже час пытаете! Конечно, я не без удовольствия мучаюсь, но все-таки, может, просветите, вам зачем такие подробности? Вы этот предмет купить хотите или, наоборот, хотите продать чей-то? Покажите тогда?

Артем подумал секунду, потом достал из кармана мобильный смартфон и показал фотографию кинжала из материалов дела. Конечно, он потрудился над фото, размыв фон и убрав с помощью фоторедактора все атрибуты уголовного дела, так что снимок выглядел вполне обыкновенно для антиквара.

– Позволите? – Сигизмунд Робертович взял смартфон Артема в руки и раздвинул пальцами поверхность экрана для увеличения изображения. Внимательно осмотрел лезвие, затем рукоять. Сосредоточил взгляд на крестовине.

– Ох ты, батюшки мои, неужели? – воскликнул взволнованно.

– Что такое? – волнение антиквара передалось Артему мгновенно.

– Вот, смотрите! Две буквы «BS» как бы вкраплены в орнамент каната на крестовине?

Артем вгляделся в увеличенное изображение. Качество снимка было хорошим, так что при увеличении буквы были видны отчетливо.

Каховский оторвал взгляд от экрана и посмотрел на Сизи. Тот кивал головой и улыбался.

– Арти, колитесь! Где этот предмет? Я знаю, кому его можно продать. Это же личный кортик Бальдура фон Шираха! У него их, конечно, было несколько, такие вещи было принято дарить. В коллекционном исполнении, с золотом, серебром, с клинком из дамасской стали и прочая. Но этот может оказаться той самой первой моделью из «Аненербе».

Глава 4

– По-твоему, сын мой, жечь книги прямо под дверьми храма – это нормально? Это соответствует вашей идеологии?

– Библию же никто не сжег, падре? Это во-первых. А во-вторых, инквизицию для книг не мы придумали. Церковь это сделала раньше. Разве нет?

Шестнадцатилетний берлинский школьник Отто Шульц ходил в храм Святой Ядвиги, главный католический храм Великого рейха, скорее по привычке и из уважения к родителям. Никто из друзей-одноклассников и особенно товарищей по членству в «Гитлерюгенд» не одобрил бы бесед-исповедей с пастором. Конечно, дело было не только в привычке и уважении, просто по дороге из школы он забегал в кондитерскую на Жандарменмаркт, где с удовольствием предавался слабости съесть эклер на деньги, регулярно выдаваемые матерью, и встретиться взглядом с дочерью хозяина лавки – Оттилией Шмук.

Пастор, мужчина средних лет, в традиционном католическом повседневном облачении беседовал с Отто не в кабинке для исповеди, а в своем маленьком кабинете. Их беседы не были похожи на исповедь, мальчик, очевидно, проходил испытание веры и с юношеским абсолютизмом метался от принятия Христа как Бога до полного отрицания, нередко граничащего с богохульством.

– Падре, разве Иисус запретил жечь книги? Как раз наоборот. Разве не он сказал, «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь»?

Священник по-отечески улыбнулся, глядя на юношу добрыми серыми глазами сквозь линзы роговых очков.

– В этом стихе из Нагорной проповеди, как и в предыдущих, Иисус Христос выражается аллегорически. Под деревом, не приносящим плода доброго, подразумеваются плохие люди, грешники, а также лжепророки.

Отто, торжествуя, посмотрел на святого отца.

– То есть Иисус поддержал бы нас? Раз говорит о людях, которых нужно, не стесняясь, сжечь, раз они сеют ложь, то уж книги, написанные такими людьми, и подавно?

– Эти слова не нужно принимать буквально, сын мой. Это ведь аллегория. В этих словах сформулировано много понятий, связанных с участью грешника. А также с тем, кто их должен срубать и бросать в огонь.

– Наш вождь Адольф Гитлер – это тот, кто должен направлять нашу руку! Он должен определить как вождь всего народа, кто вреден для немцев! А мы, выполняя его волю, должны срубать и бросать в огонь! – с жаром воскликнул Отто.

– Добропорядочные христиане живут в окружающем мире, полном зла, и вынуждены общаться с грешниками. Добропорядочные христиане должны исполнить заповедь Божью о любви к ближнему, пусть он даже и грешник. Нужно наставить грешника на путь истинный, а не сжигать его.

– И что, можно всех образумить? Все понимают слова? Даже психи и коммунисты? – усмешка скривила губы юноши.

– Не все. К закоренелым грешникам такая забота неприемлема. Но речь не идет о казни. Пойми, мальчик мой, Спаситель говорил не об огне как таковом. Праведные люди должны просто прекратить с грешниками, не понимающими заповедей, всякие отношения. «Бросить в огонь» означает, что как огонь уничтожает дерево с дурными плодами, так и порядочный человек должен сжечь в себе, то есть полностью прекратить все отношения с закоренелым грешником. Так, как будто бы он сгорел в огне, как дерево с дурными плодами.

– Это где такое написано, падре? – юноша на секунду превратился в того любопытного мальчика, которого несколько лет назад привели в храм родители.

– Это не написано. Как не написано про людей и книги, которых можно сжигать. Написано про дерево, которое должно бросать в огонь.

– Наш вождь, Адольф Гитлер, – начал было Отто, но святой отец мягко остановил его, сделав красноречивый жест рукой.

– Наш вождь, – пастор намеренно выделил слово «наш», – Адольф Гитлер прежде всего крещеный католик, а его мать истинная католичка.

Отто насупился. Его глаза бегали из стороны в сторону, он уважал авторитет пастора и слова о настоящем крещеном католике Гитлере несколько охладили его пыл в этом споре.

– Фюрер, – неуверенно сказал Отто, – и я лично это читал в газете, сказал, что нацизм является светской идеологией, основанной на науке, для которой немыслимо сосуществование с религией.

– Фюрер сказал «в долгосрочной перспективе», – опять улыбнулся пастор. – В долгосрочной перспективе немыслимо существование с религией. Так он сказал. Вероятно, имел в виду, что все станет единым – религия и идеология. Фюрер также сказал…

Пастор встал из-за стола, скрипнув старинным стулом, на котором сидел, и прошелся по кабинету, сделав всего лишь три шага к окну и обратно, как бы раздумывая, продолжать ли цитировать Гитлера или вернуться к Священному Писанию.

Отто ждал продолжения с явным нетерпением.

– Фюрер сказал также… И я лично это слышал в 1928 году, а не просто читал: «Мы не потерпим никого в наших рядах, кто нападает на идеи христианства, в действительности наше движение – христианское!»

Священник испытующе посмотрел на юношу. Тот выглядел совсем растерянным.

Почесал бритый затылок, поправил светлый чуб, затем черно-коричневый галстук «Гитлерюгенда». Встал с табурета, подтянул короткие форменные штаны.

– Падре, я должен идти. У нас сегодня много дел. Готовим город к Олимпиаде.

– Олимпиада – это хорошо… – сказал святой отец, благословляя жестом. – Это лучше, чем рыть окопы.

«Надо будет – и окопы выроем, и могилы для врагов, и там их закопаем», – прорычал сквозь зубы Отто, спускаясь по ступеням церкви на площадь перед университетом.

«Срубают и бросают в огонь», – подумал он, бросив взгляд на брусчатку площади, где два года назад полыхал костер из книг университетской библиотеки, и уверенно зашагал в сторону Унтер ден Линден.

По бедру приятно постукивал черный нож «Гитлерюгенд», закрепленный подвесом на кожаном ремне.

Глава 5

Второй час Артем ковылял по московским пробкам в сторону Технического переулка, где на перекрестке с улицей Радио возвышалось здание Следственного комитета России. Водитель Артема Евгений, здоровенный детина свыше 120 килограммов, ругал мэра и его потуги сделать Москву китайской Европой.

– Кому нужны тут эти велосипедные дорожки? Вот с какого, спрашивается, хрена он решил, что москвичи пересядут на велики или вылезут из метро? Зачем эти раскопки? Сузил улицы и без того, узкие, как… как это… – Евгений не договорил, глядя на шефа в зеркало.

– Угу, – поддержал с заднего сиденья праведный гнев Жени Артем.

– Нет, правда… Видели, кто ездит по этим дорожкам? Только гастарбайтеры. Для них, что ли, старается? Плитку опять перекладывает тротуарную… Это сколько ж деньжищ зарывают в землю! Спрашивается, чем был плох асфальт? Поменяли на бетонную плитку. Миллиарды ушли ведь. Теперь бетонную плитку меняют на гранитную. Еще десятки миллиардов. Потом на какую поменяют? На золотую?

Евгений, чувствуя одобрение шефа, пытался болтовней сгладить вину за неверно выбранную дорогу. Артем ведь говорил неоднократно, ехать в СК нужно по Садовому кольцу. Евгений же повернул из переулков на Бульварное и, естественно, попал на реконструируемые и наглухо забитые машинами улицы.

– Угу… – мрачно повторил Артем. – Чего ты возмущаешься? Сам говорил – все разворовывается, весь бюджет Москвы.

– Разворовывается, мягко сказано, – согласился Евгений.

– А раз разворовывается, значит, и эти миллиарды бы украли, которые в плитке сейчас, – улыбнулся Артем.

– Ну, так вот и воруют же! На стройке всегда воровать легко. Скрытые работы и все такое!

– Правильно, но плитку-то кладут. Вот она! Гранитная. Не шоколадная. Деньги все равно бы украли. Шоколад растаял бы или слизали туристы. А эта плитка останется на века, – Артем хитро улыбнулся зеркалу заднего вида.

– Лучше бы поликлиники построили, где людей лечат, – ворчливо дал совет правительству Москвы Евгений. – А то ходим по красивому граниту в эти бесполезные поликлиники, вот радость-то?

– Радость в том, что мы пока еще по эту сторону гранита, Жень…

Подъехали к зданию СК, ощетинившемуся пиками забора. Евгений резко притормозил у ворот, чем вызвал гневно-настороженный взгляд стража-полицейского с пистолетом-пулеметом «Кедр» на груди.

Увидев выкарабкивающегося из проема задней двери машины адвоката, тот немного успокоился. Поправил ремень оружия и сделал небрежный шажок в сторону, вроде как дежурно прогуливался.

Артем вошел в бюро пропусков, где обычно многолюдно, долго и потно. В этот раз тут томились в ожидании лишь двое посетителей: мужчина и женщина (явно адвокат), вероятно, явились на допрос. Мужчина в костюме и галстуке вздыхал, смотря на спутницу с блеском надежды коровьих глаз. Адвокатесса занималась своими делами в смартфоне, прикусив нижнюю губу, внимания на «пациента» не обращала.

Артем просунул адвокатское удостоверение в щель тонированного бронестекла дежурной. Внутри зашипел принтер, печатали временный пропуск. Заявка на адвоката Каховского в бюро пропусков имелась, Тина позаботилась. Щель вернула красную книжицу адвоката вместе с пропуском. Артем набрал номер следователя Весло.

– Здравия желаю, Алексей Сергеич, Артем Каховский, адвокат Андреева.

– Пропуск получили? Сейчас за вами выйдут.

Худой молодой сотрудник провел Артема по знакомым коридорам главного сыскного ведомства страны. Прошли мимо знаменитого выхода на пожарную лестницу, где год назад прыгнул головой вниз арестованный полицейский генерал из Главка по борьбе с коррупцией. В прессе писали, что генерала могли и специально выбросить, уж слишком много знал. Но Артем как раз понимал, что это – журналистские и обывательские версии. В самом деле, расстояние от мужского туалета до выхода на пожарную лестницу – пять шагов. Двери там всегда открыты, ибо отягощенные борьбой с преступностью следователи снимали стресс курением табака, с чем как раз вдруг стала бороться верховная власть. Поэтому курить по-сталински в кабинетах было резко запрещено.

Вероятнее всего, генерал и не собирался кончать с собой. Просто пытался сбежать, да не рассчитал. Площадка пожарной лестницы слишком мала, а перила низкие. Вот и вылетел, не удержавшись. В одном можно было быть уверенным: если бы его захотели заставить «уйти из жизни», это сделали бы в СИЗО. Там такое рядовое происшествие можно было списать на что угодно, от «подрался с сокамерником» до «не выдержало сердце от стресса».

– Здравия желаю еще раз! – Артем поприветствовал майора Весло.

– И вам не хворать, – Весло приподнялся с кресла, протянул руку.

Весло был заместителем начальника отдела, молодой толковый майор с периферии, странным образом оказавшийся в фаворитах у руководства. Сейчас он был, как обычно, улыбчив, розовощек и одет по-парадному, в белую рубашку. Сколько Артем ни встречался с этим оппонентом, тот всегда был одет, будто на календаре – День российского следователя. На вопрос, с чего такой нарядный, Весло неизменно отвечал, что просто любит белые рубашки и золотые погоны.

– Чего пожаловали? – поинтересовался Весло.

– Да вот, хочу заново отснять 19-й том, там, где экспертиза ножика. Начал читать, а фотографии вышли мутные, ничего не разобрать.

– Что? Весь том?

– Нет, частично, конечно. Дадите?

– Чего же хорошим людям-то не помочь… – Весло хитро улыбнулся. Достал из пачки «Мальборо» сигарету, закурил.

– Это чего? – картинно вытаращил глаза Артем. – Курить в кабинете в нарушение закона? Кто разрешил?

– А! – Весло махнул рукой незримому начальству. – После того как «этот» сиганул, выход на лестницу закрыли. Где курить-то?

– Так не курите! – Артем подмигнул.

– Так, а с преступностью как бороться? С жульем этим вашим? – Весло подмигнул в ответ.

– Генерал – не наше жулье, а ваше! – ехидно заметил Артем.

– Не наше, а ментовское! Прошу не путать! – майор следственного комитета гордо поднял подбородок. Углядел краем глаза частичку пепла на белоснежном рукаве рубашки, смахнул картинно.

– Правоохранительное все равно, – Артем опять подмигнул. – Я вот сколько работаю адвокатом, все удивляюсь. Сегодня ты – генерал, завтра – мой клиент. Сами-то как, Алексей Сергеич? Не боитесь? Небось, тоже не ангел?

– Нету ангелов среди нас. И я не ангел. Понимаю, что 286-я статья плачет по всем. Но, что делать? Приходится с этим жить.

– Конечно… Чего вам от 286-й? Подумаешь, ерунда какая, иногда грань между превышением должностных полномочий и подвигом весьма тонка. Эх… Нету на вас 58-й, сталинской… – Артем решил, что подмигивать в третий раз не стоит и просто возвел глаза к потолку, к незримому отцу народов Иосифу Сталину.

Следователь решил, что пора заканчивать упражняться в колкостях с адвокатом. Стянул с лица улыбку, принял деловой вид, спросил:

– Артем Валерич, вы сняли копии всех материалов дела. Когда закончим знакомиться? Мне это дело вообще сто лет не приснилось, чего оно именно мне досталось, непонятно. Других дел будто нет. Подпишите «ознакомление», получите свой 19-й том.

– Сделка тут неуместна, товарищ майор, – Артем прищурился. – Если я правильно помню УПК[2], я могу при ознакомлении в любое время обращаться к любому тому дела. Мне нужно сейчас вернуться к 19-му тому. А когда я буду готов подписать протокол об ознакомлении, я с радостью это сделаю.

Видя, что Весло нахмурился, Артем немного растопил льдинку в голосе:

– Да ладно вам, Алексей… чего вы в самом деле? Может статься, я быстро закончу и подпишу вам все что хотите. Не давите на меня. Разве не достаточно, что мой «пациент» сам пришел с повинной?

– На фиг он мне сдался, ваш «пациент»? – повторил Весло свое отношение к делу Андреева, добавив пару крепких словечек.

Снял трубку телефона, набрал номер.

«Киря, принеси мне 19-й Андреева. Да… Вернулся? Неси давай».

Весло потушил остаток сигареты в пепельнице, вздохнул и посмотрел на дверь. Артем молчал. После минутной паузы, во время которой оба молча наблюдали за дымным издыханием окурка, в дверь постучали.

– Да! – Весло на всякий случай помахал рукой, разгоняя зависшее марево сизого дыма.

Сотрудник «весловского» отдела принес просимый кирпичик 19-го тома. Положил на стол перед начальником, заодно подсунув что-то подписать. Весло пошептал подчиненному в ухо, тот кивнул и удалился.

– Вот, держите, наслаждайтесь! – следователь протянул двухсотстраничную папку адвокату.

Артем привстал, вынул из кармана смартфон, включил фотокамеру. Начал листать. 111-я страница, 112-я, вот оно – заключение эксперта. Фототаблица. Перелистнул страницу, ожидая увидеть на фото знакомые очертания кортика «Гитлерюгенд».

Весло делал вид, что занимается своими делами, внимательно изучая экран компьютера. Переведя взгляд на Артема, спросил:

– Что-то не так, Артем Валерич?

Лицо Артема имело такое выражение, что вопрос прозвучал к месту.

Каховский таращил глаза на следователя, смартфон застыл в руке, так и не произведя снимок.

– Что-то не так? Вам плохо, что ли, товарищ защитник? – проявил Весло беспокойство.

– Я не понял, – выдавил из себя Артем.

– Чего вы не поняли? – участливо спросил следователь.

– Я не понял, это что? – Артем повернул к следователю фототаблицу из материалов дела. – Где кортик?

На фотографиях был запечатлен кухонный нож.

Следователь, не моргнув глазом, ответил:

– Ну, а это что по-вашему?

– Это – кухонный нож, – с дрожью в голосе сказал Артем.

– Ну и? – следователь подпер ладонью щеку.

– Что значит «ну и?», – Артем поперхнулся. – Где кортик «Гитлерюгенда»?

– Какого «Гитлерюгенда»? – взгляд Весло похолодел. – Артем Валерич, вы меня не путайте. Делайте ваши фото и не отнимайте у меня время.