Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии

Протоиерей Борис Ничипоров

Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологи

По благословению

архиепископа Тверского и Кашинского

ВИКТОРА

© Борис Ничипоров, текст, 2001 г.

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2002 г.

Очерки онтологической психологии

Насколько дальше идет страдание в психологии, чем сама психология…

М. Пруст

Предисловие

1

Книга клирика Тверской епархии, настоятеля прихода Ильинского храма села Селихово Конаковского района протоиерея Бориса Ничипорова заслуживает быть прочитанной со вниманием. Педагог, кандидат психологических наук, руководитель православного Культурно-образовательного центра, он отобрал для книги своей в разное время им произнесенные пасторские проповеди, беседы, эссе, в которых наиболее четко и последовательно выражено его кредо – православная духовность.

Книга – не умозрительные кабинетные изыски, а живое свидетельство практических дел автора. Священник и ученый, он организовал и возглавил Культурно-образовательный центр «Новая Корчева», названный по имени маленького, но древнего города Корчевы, скрытого ныне водами волжского Иваньковского водохранилища, питающего живительной влагой своей российскую столицу. За десять лет своего существования «Новая Корчева» крепко встала на ноги, являет собой для шести сотен малышей, отроков и отрочиц школу православного духовного становления и возрастания, а для многих из них – и начало глубокого воцерковления.

В 1995 году состоялось незабываемое посещение Тверской епархии Святейшим Патриархом Алексием II, ознакомившемся в пути своем с Центром «Новая Корчева». Предстоятель Православной Церкви высоко оценил и благословил деятельность Центра и его руководителя протоиерея Бориса Ничипорова.

В своей работе православного педагога протоиерей Борис Ничипоров, заслуженный учитель России, следует словам Святейшего Патриарха: «Юные чада нашего народа должны стать подлинными наследниками лучших традиций своих предков. Они должны быть воспитаны в любви к своей земле, к своему народу, ко всему, что составляет его национальное достояние».

О том и книга.

Архиепископ Тверской и Кашинский Виктор

2

Мне, как человеку, много лет работающему в области научной психологии, трудно писать о книге, посвященной религиозной христианской психологии. И вместе с тем я уже давно чувствую, что существуют такие сферы человеческой жизни и сознания человека, которые не охватываются средствами сциентистской психологии и предполагают понимание со стороны других подходов. Многое я увидел в возможностях христианской психологии, и поэтому решил познакомиться с содержанием этой книги и даже написать к ней предисловие.

Интересны суждения В.П. Вышеславцева о семи онтологических ступенях человеческого бытия, имеющих структурные и процессуальные характеристики. Перечислю их: физико-химическое, органическое, коллективное бессознательное, личное бессознательное бытие человека, его сознательная душа, его духовное сознание и личность, самость и уникальность человека. Первые пять ступеней, как известно, уже сравнительно давно изучают «обычная» физиология и психология. Но они, на мой взгляд, мало что могут сказать о двух последних ступенях. Правда, в последние годы в нашей стране стали появляться серьезные публикации о духовном сознании и духовной уникальности человека, но эти публикации так или иначе были связаны с ориентацией на религиозную философию и психологию, в чем, по-видимому, есть глубокий смысл. Именно этим ступеням человеческого бытия и посвящена рассматриваемая книга.

Второе, что меня в ней заинтересовало, касается способа изложения психологических и педагогических проблем и общих подходов к их решению. Так, достаточно глубоко анализируя отдельные черты духовного сознания и духовной уникальности человека, автор книги использует при этом многообразные поэтические произведения и отдельные афоризмы из Евангелия и других духовных сочинений. В поэзии и духовных сочинениях скристаллизованы многовековые наблюдения и суждения поэтов и проповедников о «духе» человека. Читая же книгу отца Бориса, изумляешься тому, какой огромнейший духовный опыт людей сконцентрирован и выражен в этих произведениях, опыт, который пока не известен (а может быть, и вообще не доступен), так называемой, научной психологии и который вместе с тем подробно раскрывается в работах, подобных данной.

Высшая ступень бытия человека, или его последняя ипостась, его уникальность и бесподобие, его последняя глубина все же людьми постигается и раскрывается, но лишь в Боге: Бог один знает тайну сердца, – говорит Библия. Или постигается в глубинном и откровенном общении одного человека с другим, близким и любимым ему человеком. Этот уровень постижения себя в другом выражен в таких строках О. Мандельштама:

Я и садовник,Я же и цветок.В темнице мираЯ не одинок.

«Любовь, – пишет отец Борис, – это ключ к раскрытию тайны «Я – Другой». Молитва и жертвенная помощь открывают мне радость встречи и искренность друга. Тогда я вхожу в близость моего ближнего. Это есть дружба, супружество, отцовство и материнство» (стр. 73).

Некоторые теории светской психологии также стремятся раскрыть тайну уникальности одного человека в реальности его общения с другими, но они до сих пор не могут сформулировать остроту, противоречивость, значимость и глубину всей этой проблемы так, как это выражено в поэтической и духовной литературе. В такой литературе проблема бесподобия духовности одного человека через его раскрытие в духовности других поднята на уровень рассмотрения тончайших отношений дружбы, товарищества, супружества и вместе с тем на уровень сакральной тайны. Видимо, для этого есть должные основания. И если это так, то нужно внимательно прислушиваться к интуитивным высказываниям поэтов и авторов работ по духовной психологии, касающимся столь тонкой и сложной области.

В рассматриваемой книге поднимается вопрос о том, как человек приобщается к Божественным и демоническим силам: к силам добра и зла, благодати и бездны. Только по воле самого человека в него входят те или иные силы (энергийности). Благодать – это любовь, радость, милосердие, вера, воздержание и некоторые другие свойства человека. Добродетельная и подвижническая жизнь способствует проникновению человека в благодать. Усугубление пороков, немощи и отчаяния ведет его в бездну.

Благодать и бездна – два различных духовных начала человека. Психология энергийности, излагаемая в книге отца Бориса, – это, по сути дела, попытка оценить роль и значение этих начал в сложной жизни человека, в становлении его поступков и личностных отношений. Здесь действительно лежит та область, о которой современная светская психология имеет, на мой взгляд, лишь беллетристические суждения и о которой духовная психология, опираясь на поэтический и религиозный опыт, может сказать нечто более весомое.

Поступок в книге характеризуется через диалог человека с другими и с самим собой, через диалог с разными «голосами» (с голосом собственной совести, с голосом «другого», который может окрылять и соблазнять, с голосом низкого «двойника» как соглядатая и мучителя, с голосом «людской молвы»). Путем диалога человек волен сделать выбор вполне определенного поступка, за последствия которого всегда несет нравственную ответственность. Выбрать поступок – это значит принять решение, «взять на себя» меру риска и неопределенности последствий, выделиться из безличной «молвы». В поступке – весь человек. «Именно через поступок мы узнаем поступь, характер и сущность всей уникальности Другого» (стр. 58).

Нравственный уровень поступка человека зависит от свойств благодати (от любви, веры, милосердия) или от свойств бездны (от немощи, отчаяния и пороков), а также от типа его личности. В книге приведена оригинальная типология: «обыватель», «камикадзе», «подвижник», «фарисей», а также даны тонкие психологические характеристики каждого личностного состояния человека.

Известно, что вопросы принятия решений и жизненного выбора рассматривает, исходя из самых разных теоретических оснований (в том числе опираясь на теорию деятельности), и собственно научная психология. Христианская же психология, представленная в этой книге, описывает соответствующие процессы на основе свойств двух исходных духовных начал человека – его благодати и его бездны – и тесно связанных с ними типов его личности. Поэтому можно сказать, что духовная христианская психология – это психология благодати и бездны, имеющих религиозно-нравственное истолкование. Понятно своеобразие именно такой психологии, опирающейся на духовные сочинения и на поэзию, в чем-то очень близкую по своему содержанию к этим сочинениям (это отчетливо просматривается при рассмотрении автором былин о Садко и Буслаеве, посвященных проблеме онтологического выбора). Такая психология существенно отличается от светской (или научной) психологии и вместе с тем от собственно богословских сочинений, как по тематике, так и по форме. Изложение работ по духовной психологии многое заимствует от эссе.

В этом меня еще раз убеждает прочтение книги отца Бориса. Некоторые специалисты стремятся как-то сблизить работы такого рода с научными, чего, на мой взгляд, не стоит делать, поскольку душевный и духовный мир человека рассматривается религией и наукой в различных и несводимых друг к другу ракурсах, одинаково необходимых современной культуре. К этому стоило бы добавить наличие таких своеобразных, независимых друг от друга и в то же время взаимосвязанных, ракурсов подхода к человеку, как нравственный, художественный и правовой.

В книге отца Бориса по-настоящему красиво представлена феноменология одиночества, его тесная связь с уникальностью человека (и с этим духовно-психологическим описанием вполне совпадают приводимые автором известные стихи М.Ю. Лермонтова). Столь же тонко и психологически корректно описано постижение смерти человеком. Эта труднейшая для всех живущих проблема по плечу именно духовной психологии (как и проблема рождения тела и духа человека).

Часть книги «Педагогика праздника» по своей общей тональности примыкает к «психологии энергий», более того, проистекает из нее. Праздник – это подлинная жизнь, жизнь в благодати, преодолевающая силы бездны. Согласно смыслу античных культур, первая ипостась праздника – линия Дионисия и Эроса, ведущая людей к вольнице и анархичности. Вторая ипостась – линия Аполлона, позволяющая сдерживать дионисийские силы и устанавливающая в душе человека нравственные законы. Эта антиномия диалектически снимается в гармоничном лике Христа, в Его богочеловечности, которая нераздельно объединила две антиномийные реальности.

В книге дана яркая и поэтичная картина двух ипостасей праздника и их не слитного слияния. Здесь автор отчетливо демонстрирует свою приверженность к диалектическим мотивам изложения, признающим антиномии (правда, они присутствуют и в психологии). В этом контексте отец Борис рассматривает основные вопросы воспитания детей, формулируя оригинальные педагогические антиномии. Первая из них выражает соотношение власти и безвластия педагога, вторая – свободы и послушания ученика. Дается и раскрывается третья двухсоставная антиномия – наличие и соотношение молчания и назидания, недеяния и активности.

Признание и формулирование этих антиномий можно считать, на мой взгляд, основой своеобразной христианской педагогики, которая конкретизируется затем в понятии братства как свободном единении самобытных личностей. Братство снимает оппозицию индивидуализма и коллективизма. Есть детско-взрослое братство школы, лицея, хора, церковного прихода… Сотворить братство очень трудно, это – игра и праздник. Братство выдерживает самые разные испытания на своем пути. При социально-педагогическом проектировании братства возникают и некоторые другие антиномии. В проектировании и реализации братства необходимо учитывать три детских «хочу»: «хочу быть вместе со всеми»; «хочу, чтобы мне и всем было хорошо»; «хочу, чтобы все это было по правде».

Важно отметить, что, опираясь на установки такой педагогики, отец Борис со своими последователями практически строит культурно-образовательный центр «Новая Корчева» в Тверской области. Старый уездный город Корчева был затоплен в конце тридцатых годов во время строительства волжского водохранилища. Рядом с этим местом существует город Конаково, и созданный в нем на основе праздничной психологии культурно-образовательный центр назван по старому имени.

Интересно то, что педагогика отца Бориса, создаваемая на основе христианского братства, вместе с тем использует современные идеи в области образования, связанные с «личностно-ориентированным» воспитанием детей и с проектированием культурно-образовательных центров.

С большим вниманием и, как принято говорить, «на одном дыхании» прочитал я текст отца Бориса, а затем неоднократно возвращался ко многим его местам, обдумывая их внутреннее содержание, их возможную связь с тем истолкованием души и духовности человека, которое мне известно по работам светской психологии и педагогики. И эту связь я нашел, но в основном, по принципу дополнительности. Исходные основания духовной психологии и педагогики братства не совпадают с основаниями привычных для меня наук, и вместе с тем они взаимно дополняют друг друга. То, что отсутствует в одних, имеется в других. И, как я говорил несколько выше, такие разные, но дополняющие подходы не нужно сглаживать. Они решают разные жизненно важные задачи. С одной из них неплохо справляется подход, изложенный в книге отца Бориса.

Действительный член Российской Академии образования,

доктор психологических наук,

профессор В. В. Давыдов

Глава I

Проблема и тайна

Антиномия как способ постижения онтологии жизни

Во всех религиозных и просто подлинно правдивых текстах о человеке мы обнаруживаем не просто сложность, но алогизм, совмещение несовместимого. Но странно – именно это обстоятельство и делает текст понятным и глубоким. Христос за мгновенье до воскрешения своего друга Лазаря плачет над его телом. Он же называет апостолов и своих учеников родом неверным (Мф. 17, 17), а в Нагорной проповеди в их же адрес звучит противоположное: Вы – соль земли и свет мира (Мф. 5, 14,13).

Как мог тот, кто предал (Петр), получить от Учителя благословение на первенство среди апостолов. Но нам-то понятно, что именно мог, и причем по праву, которое рождается, как плод покаянного страдания и анализа жизни, и всякий из нас – обладатель своей высоты и своей же низости. И все это в едином потоке бытия, в единой стихии жизни.

Греки, говоря о человеке, восклицали с одинаковой силой о том, что нет более великого творения, чем человек, но и они же – через строчку: «О! Как ты жалок, человеческий род!» (Эмпедокл). Оппозиция наивного оптимизма и отчаянного пессимизма снимается в антиномии двойного знания о человеке:

1. Человек прекрасен, глубок, обладатель великих божественных дарований, человек богоподобен, он – сам бог, творец и гений.

2. Человек уродлив и низок, неблагодарная тварь, братоубийца и богоубийца, предатель, вор, подлец, лицемер и блудник.

Антиномия у Канта понималась как оппозиция: тезис – антитезис. Но антиномия интуитивной психологии есть и единство, и примирение противоречий и оппозиции. Антиномия – это то, что воссоединяет и примиряет полюса одной и той же природы[1].

Между этими полюсами и в них самих – мы сами. Алчущий и жаждущий правды созерцатель восходит в своем мужестве к способности удержания в одном такте постижения сразу двух этих знаний. И не о «человечестве» вообще (о, как мы любим «человечество» и «всечеловечность»!), а о самом себе. Прежде всего о себе.

Самая популярная песня советского периода «Подмосковные вечера» написана в антиномийном ключе: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра. Песня слышится и не слышится в эти тихие вечера…» И никому не хочется спросить: «Так движется там у вас речка или нет?» Все понятно. Все красиво. Все правда.

Есть правильное духовное состояние, через которое открывается нам сама акция вхождения в антиномийную природу созерцания. Это есть трезвение, воля к удержанию и само удержание в неслиянном единстве сразу двух этих знаний: о себе и о человеке. Антиномийный принцип положен был в основу Халкидонского соборного решения (451 г.), которое сложилось в борьбе с монофизитами[2].

Проблема и тайна

Эти два слова никогда не стояли рядом в психологии советского периода. Более того, тайна вообще была изгнана из нашего сциентистского мышления.

И вновь здесь можно говорить в антиномийном залоге:

1. Человек познаваем.

В каком-то смысле он нам «дан», объективирован через тело, он виден нам, как говорят, «милицейским взглядом» в своих реакциях и непосредственности. Я знаю своего сына или друга «как облупленного», и мне не нужно никакого опросника. Я «узнаю себя» в кризисе и горе, в радости и успехе. Я как бы говорю себе: «А! Это опять ты, парень».

2. Человек есть тайна.

Я ложусь спать и на самом деле не знаю, что «день грядущий мне готовит». Я не вполне знаю, зачем я здесь на земле, в это странное время в начале тысячелетия. Я не знаю своего конца. (Я знаю лишь, что он не за горами, а за плечами). Я не знаю смысла многих встреч, размолвок и радостей. Я не знаю, что же мне сделалось вдруг:

… так больно и так трудно?Жду ль чего? жалею ли о чем?[3]

– Не знаю!

Я не знаю, зачем я Борис, а не Глеб. Мне многое дано, ко мне многое приходит и уходит. Зачем пришло? Почему?

– Не знаю!

И как гоголевская тройка, многое в моей жизни молчит и не дает ответа. Многое молчит, а я не вопрошаю. Я благоговею, дивлюсь и учусь молчанию в сердце. Тайна пути, рождения и смерти, тайна имени, тайна моей самости – все это онтологические тайны.

Попробуем поговорить о психологической реальности вокруг такого, безусловно, мистического понятия, как имя.

Во-первых, имя усвоено и присуществлено личности. Это неотъемлемо мое, и в одном из ракурсов: имя – это я сам. Отсюда выражения типа: «Я должен защитить свое доброе имя». Или: «Сегодня на все лады склоняли твое имя».

У человека есть особые властные полномочия – давать имена, поименовывать вещи, животных и себе подобных. Библия говорит нам о первом человеке: как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт. 2, 19).

Как известно, слово «Израиль» означает «богоборец». Это имя было усвоено Иаковом после его таинственной встречи и борьбы с Богом. Естественно, хотя это и была борьба в реальности, но она же была и символом.

Это библейское место все «завязано» на стихию имени. Во-первых, Бог дает Иакову новое имя Израиль, ибо ты боролся с Богом, – говорит Господь, – и человеков одолевать будешь (Быт. 32, 28). Иаков в свою очередь спросил у Бога о Его имени, но получил следующий ответ: на что ты спрашиваешь о имени Моем? оно чудно (Быт. 32, 29).

В древности царь давал новое имя наиболее отличившимся приближенным; Иисус Христос назвал Симона Петром: говорю тебе: ты – Петр (в переводе – камень) и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16,18).

У нас есть необъяснимое влечение к тому, чтобы узнать имя. Молодой человек знакомится с девушкой. И неким кодом того, что встречи могут быть продолжены, является то, что девушка произносит свое имя, «открывается». Мы вспоминаем лирический вопрос:

Что в имени тебе моем?Оно умрет, как шум печальныйВолны, плеснувшей в берег дальний,Как звук ночной в лесу глухом.[4]

Имя прямо связано с нравственным ореолом правды. Какое трудное дело – назвать вещи своими именами! Лгать – это подменять, подставлять вместо имени кличку. Так именно бывает в лагерной жизни. И здесь нельзя не сказать, что акция поименования есть очень часто особая форма посвящения. В христианской культуре – это таинство крещения. Переименование есть десакрализация личности. Утверждение за человеком клички вместо имени (при его внутреннем согласии) есть профанация личности. Лагерный язык точен.

Несколько лет назад, когда решался вопрос о переименовании города Калинина в Тверь, я спешил и взял такси. И мы обсуждали эту проблему с таксистом. И он сказал тогда, что мол, какая разница, как называть, лишь бы колбаса была. Я ему ответил: «Не знаю, будем ли мы лучше жить при имени Тверь, но в Калинине не было и никогда не будет колбасы». Жители собрались вместе и коллективно солгали, когда перекроили имя. И «до», и уже тем более «после» большая часть из них по сути мистически знала о своей без-родности и безымянности. Сам глагол «переименовывать» в данном контексте вообще неверен. Ибо Калинин – это вовсе не то имя, которое возвысило горожан до творчества и новых свершений. Скорее наоборот. Обретение своего имени – это трудный путь обретения «себя». Имя – это уже итог некоего пути, итог внутреннего движения вниз или вверх по шкале нравственных координат.

В день своих именин всякий христианин молится святому, имя которого он носит, размышляет и о своей, и о его жизни. Именины – это акция породнения с моим старшим и святым братом, благоверным князем и мучеником Борисом. У имени огромная энергийная мощь. Вот человек подходит к двери, а ему говорят: «Сюда нельзя, товарищ!». Он отвечает: «Я от Ивана Петровича». – «Да что же вы сразу не сказали?!»

Когда мы, пусть это не покажется странным, трансформируем этот пример в мир духа, то говорим, что тот, кто духовно знает, постигает имя Божие, имеет и иное ведение, и иную энергийность. Правда, если он не несет достойно врученного ему дара знать имя, он ниспадает ниже непосвященного[5].

Имя всегда прописано. Мы всю жизнь ищем свое имя в списках. Вспомним реакцию, когда Вы увидели себя в списках среди поступивших в вуз. Но есть и духовный аналог этого. Когда апостолы пришли ко Христу в радости, что они получили духовную силу, могут исцелять людей и многие идут к ним, Христос сказал им: однакож тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк. 10,20).

Есть особая власть, притягательность имени, но, пожалуй, только любовь может преодолеть ее. Влюбленная Джульетта на балконе произносит монолог:

Лишь это имя мне желает зла.Ты б был собой, не будучи Монтекки.Что есть Монтекки? Разве так зовутЛицо и плечи, ноги, грудь и руки?Неужто больше нет других имен?Что значит имя? Роза пахнет розой,Хоть розой назови ее, хоть нет.Ромео под любым названьем был быТем верхом совершенств, какой он есть.Зовись иначе как-нибудь, Ромео,И всю меня бери тогда взамен![6]

Но ей и Ромео предстоит умереть за одну только принадлежность к клановому имени. Однако и любовь их, и смерть примиряет и «снимает» силу имени кланов. Путь к преодолению силы кланового имени всегда лежит через жертву. И это смерть, смерть в своем пределе…

Двойное бытие

Ф.И. Тютчев пишет:

О вещая душа моя!О, сердце, полное тревоги,О, как ты бьешься на порогеКак бы двойного бытия! [7]

Само вхождение в природу «иного», инобытия, выводит нас сначала в «инаковость» другого лица, а в своем пределе в иное измерение, иную природу, в иной, нездешний мир со своими неведомыми законами. Их чувствует «вещая», угадывающая (через внутреннее усилие, конечно!) этот мир душа. С.С. Хоружий пишет: «Зло и грехи, вражда и страдания, рабство и унижение и, наконец, вершина всех подобных явлений, смерть – но все наравне чувствуют, что наличная наша жизнь, сам тип реальности, доставшийся нам в удел, – “не то”. Наблюдая, мы видим человека “тянущимся”, “стремящимся”, “взыскующим”». И далее: «Реальность характеризуется расщеплением между наличным бытием и иным ему бытием, а также определенною связью этих двух горизонтов».[8]

Никто, никакой глумливый атеизм не сможет поругать благоговение и удивление перед тайной, которая открывается правде и мужеству. Вспомним:

Во всем мне хочется дойтиДо самой сути.В работе, в поисках пути,В сердечной смуте. [9]

И вот когда мы строим наш педагогический концепт, мы должны вводить ребенка именно в реальность двойного бытия. Для освоения здешнего, «посюстороннего» (К. Маркс) бытия нужен хороший учитель и посредник. Еще более важно тонко и пластично открыть ребенку мир духовный, мир Божий. И здесь тоже необходим учитель, духовник, старец. В этом и открывается нам «двойное бытие».