Полная версия
Колея к ржавому солнцу
Тим остановился на другой стороне узкой улочки, разглядывая через большие окна людей за столиками. Привлекшие его внимание мужчина со своей спутницей лихо разделывались с огненно-рыжим содержимым больших квадратных тарелок. Тим пригляделся внимательней. Похоже на больших креветок, запутавшихся в спагетти, как в рыбацких сетях. Посетители ели, запивали еду вином из бокалов на высоких тонких ножках, над чем-то смеялись.
Глядя на них, Тим почувствовал, что хочет есть. Голод накинулся на него, словно соскочил с вилки, поднесенной ко рту женщины из кафе. Будто был неубывающей древней субстанцией, не исчезающей, а просто перетекающей от одного человека к другому. Надо было послушаться бабушку, подумал мальчик, и остаться поужинать…
Он сглотнул слюну, отвернулся от окна кафе и едва не наткнулся на спешащую куда-то парочку. Парень с девушкой, не посмотрев на него, машинально расступились, разорвав сцепленные руки. Девушка прижалась к стене, а парню пришлось шагнуть на край проезжей части. Тим обернулся на них. Продолжая разговаривать, парочка сблизилась и снова взялась за руки.
Тим вздохнул. Незаметка – так он называл себя иногда.
Эту свою необычную особенность Тим впервые обнаружил в детском саду, когда воспитательницы забывали его на площадке, уводив всех на обед и «тихий час», предоставляя ему, пятилетнему карандашу, четыре часа свободы, или, наоборот, в группе, если ему не хотелось идти на прогулку. Делавшая всем нестерпимо болючие прививки медсестра регулярно пропускала его. А в подготовительной группе Тим устроил настоящий переполох, сразу после полдника незаметно уйдя из садика и отправившись бродить по городскому пляжу. Пришедшая вечером забрать его бабушка строго смотрела на изумленную воспитательницу. Потом раскудахталась прибежавшая заведующая. Одногруппники Тима тоже не смогли вспомнить, когда тот пропал, да и вообще, видели ли они его сегодня, и с любопытством разглядывали вызванных милиционеров. Тим в это время уже сидел дома. Ему тогда здорово влетело и от бабушки, и от заведующей, и даже от мужа перепуганной воспитательницы, который пообещал в следующий раз надрать ему задницу, а заодно оторвать уши. Оставшееся время, которое Тим провел в детсаду, за ним неотрывно следили то нянечка, то дворник.
Потом началась школа. Учительница, присматривавшая за «камчаткой» своим, как она говорила, «третьим глазом», умудрялась упускать усаженного за заднюю парту Тима из вида. Если бы он не хотел учиться, то у него это бы получилось. Но ему в общем-то нравилось «грызть гранит наук»: учить правила русского языка и математики, заполнять дневник наблюдений за погодой, мастерить на уроках труда. Другое дело, что можно было не бояться неожиданного вызова к доске или замечания в дневник за то, что на уроке играл в морской бой с соседом по парте Ромкой. Ромка Финн (его отец был обрусевшим финном, фамилия у Ромки была смешная – Пюкко), кстати, постоянно обижался за то, что на него таинственная аура Тима не распространялась.
– Ты прямо как Фродо с кольцом, – говорил он с завистью.
Тим пожимал плечами. Он не считал это каким-то волшебством. Скорее, его организм просто обладал странным свойством вроде красного, а не коричневого, как у всех, Ромкиного загара или идеального слуха, на который не могла нарадоваться учительница музыки, у отличницы Нины Аносовой. Ну, может, еще кое-что, что обозначают малопонятным взрослым словом «психология».
Тим по натуре был скромным и немного застенчивым мальчиком, предпочитающим читать книжки и ковыряться в компьютерных программах, вместо того чтобы беситься и хулиганить с товарищами. «Под лестницу» он тоже никогда не ходил, хотя вряд ли бы его там заметили старшеклассники, «хозяева» этого места. «Под лестницей» называлась настоящая лестница, спускающаяся в запертый подвал, где раньше располагался школьный тир, а теперь хранились заросшие пылью сломанные парты, знамя бывшей пионерской дружины и сумки с просроченными противогазами, резко пахнущими резиной. «Под лестницей» был идеальный наблюдательный пункт, откуда можно было, затаившись, заглядывать под юбки поднимавшимся на второй этаж девчонкам. Старшеклассники регулярно устраивали там засады, пытались снимать что-то на телефоны, а среди младших классов про это место и его возможности расползались сильно преувеличенные легенды.
Девочки из его и параллельных классов тоже не замечали Тима, предпочитая общаться с другими мальчиками. С ними, с девочками, незаметность Тима достигала своего максимума, потому что одноклассницы не отвечали даже на его заявки в друзья ВКонтакте. А если они все же начинали с Тимом разговор (чаще всего об учебе), то быстро теряли интерес и, не прощаясь, отходили.
То же самое происходило на улице. На него не обращали внимания ни сверстники, ни взрослые. Были в этом свои минусы – приходилось особо тщательно соблюдать правила дорожного движения, думая сразу за себя и за водителей. Но были и плюсы – например, получалось бесплатно попадать в кино, пристроившись за какой-нибудь большой шумной компанией. Если не попадалась особо дотошная контролерша.
С родными, кстати, это тоже не проходило. Бабушка так вообще видела его спиной и угадывала наперед все его маленькие хитрости и редкие шалости…
Тим свернул на улицу Водной Заставы. Тоска, жевавшая его сердце, не растворилась в пропитанной влагой атмосфере нешироких улочек, а, наоборот, стала более осязаемой. Но от этого ему почему-то сделалось легче. Тим снова вспомнил о том, что услышал в больнице от умирающего Макса. Что-то про спрятанные деньги. Про то, что нужно… Или не нужно? Не ходить здесь. И делать ноги. Где это «здесь»? И почему? Что за деньги, про которые говорил брат? И, главное, где они спрятаны? Макс сказал: «На лодке». На какой? И что за работа?
Тим был еще мальчиком, но уже достаточно взрослым, чтобы понимать: все эти слова Макса больше походили не на правду, а на предсмертный морфиновый бред. Лишних денег, чтобы куда-то их еще прятать, у Макса никогда не водилось. Деньги у брата вообще бывали редко и никогда не задерживались, он тратил их либо на бабушку с Тимом, либо на наркотики. Но здесь, на безлюдной старинной улице, где темнота скрадывала приметы настоящего, хотелось поверить в чудо, в зарытые или просто спрятанные в укромном месте дензнаки. В реальный клад, который, может быть, лежит где-то в сундуке с прогнившей крышкой.
Да уж, найти клад, даже хоть самый небольшой, им с бабушкой не повредило бы. И так приходится жить на одну пенсию, а теперь у них почти не осталось сбережений. А если что случится с бабушкой? Полина Ивановна не жалуется, но Тим видит, что она все чаще и чаще держится за сердце.
Сырость просочилась под куртку, обвив худое тело холодным шарфом. Пора возвращаться домой. Сейчас он дойдет до перекрестка с Подгорной и повернет налево, к дому.
На перекрестке под мутным светом расплывающегося фонаря виднелись какие-то фигуры. Они напоминали одновременно и средневековый ночной дозор, только без шляп, ботфортов и мушкетов, и людей на остановке общественного транспорта. Только никакой остановки там отродясь не было. Тим прибавил шаг, непроизвольно втянув шею в плечи. Ладно…
Их было трое. Двое мокли под дождем, накинув на головы капюшоны, а еще один укрылся в стоящем за углом массивном, занимающем почти половину улицы, будто отъевшемся на блинах с икрой японском кроссовере. Дверь «самурая» была открыта, и водитель сидел в кресле боком, поставив ноги на каменную брусчатку. Из салона доносились негромкие, бьющиеся как стекло, звенящие биты музыки, которая, Тим знал, называется хип-хоп.
– Эй! – окликнули Тима.
На них не подействовало его обычное волшебство? Как это? Ну, такое бывает, конечно, но редко…
Тим сделал вид, что не услышал, но ему наперерез, преграждая дорогу, шагнул кто-то высокий.
– Я и смотрю, на ловца зверь бежит! – услышал Тим, и в следующий момент чужая рука крепко ухватила его за плечо.
Мальчик вздрогнул, увидев Повешенного.
– Пойдем-ка, – простуженным голосом сказал тот и потянул испуганного Тима за собой.
Повешенный вытащил мальчика из сумрака улицы под свет фонаря, как пойманную рыбу из воды. Его компаньон, напротив, отступил в темноту, к иномарке.
Тим на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, лицо присевшего на корточки Повешенного тускло маячило перед ним, заполнив собой вселенную. Даже тоска по умершему брату стала вдруг менее резкой, будто перестав фокусироваться.
– Ну, что да как? Как жизнь молодая? – прохрипел Повешенный.
Тим мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Повешенный казался не самым подходящим собеседником. Тим знал его через Макса. Повешенный был звеном в цепочке местной наркоторговли – барыгой, у которого покупал отраву его старший брат. Однажды, когда Макс задолжал деньги, драгдилер приехал к ним в Петровский. Один, и от этой его показной уверенности в своих силах было еще неприятнее. Макс тогда выгнал Тима с кухни и, поговорив с опасным гостем наедине, уладил проблему.
– Макс умер, – сказал Тим, глядя прямо в глаза Повешенного.
У того было гротескное лицо. Словно человек с головой ящерицы пришел к пластическому хирургу и попросил скроить из него киноактера, снимающегося в романтических комедиях.
– Я знаю, слышал, – кивнул Повешенный.
Зловещий хриплый голос не сулил никаких благ, но глаза на бледном лице вроде как наполнились грустью, и Тим чуть успокоился, решив, что все обойдется. Повешенный сейчас посочувствует его потере, может быть, довезет до дома. Наркоторговцы ведь тоже люди. По крайней мере кажутся таковыми в сериале «Во все тяжкие».
Рука Повешенного легла Тиму на плечо. Дружеский успокаивающий жест. Тим на секунду скосил взгляд. Подумал, что рука с обломаными квадратными ногтями и со сбитыми костяшками фаланг хорошо сочетается с острым носом, скошенным лбом и асимметричными скулами дилера.
– За братом твоим должок остался! – вдруг резко произнес Повешенный и, так же резко выпрямившись, скалой вырос над мальчиком. – Заплатишь за него?
Тим посмотрел на дилера снизу вверх. Голова того была немного наклонена к правому плечу, отсюда и прозвище. Макс рассказывал, что однажды Повешенного поймали друзья одной его клиентки, под кайфом выбросившейся с девятого этажа. Друзей было трое, один из них занимался классической борьбой. Они избили наркоторговца, отвезли в багажнике машины в лес и сунули в петлю перекинутого через толстый сук гибкого провода. Двое, намотав проволоку на руки, потянули ее, третий повис на брыкающихся ногах барыги. Тот захрипел, кажется, обгадился, а потом его шейный позвонок и сук дерева одновременно треснули. Повешенный рухнул на землю и остался лежать неподвижно с неестественно выгнутой шеей. Эта поза спасла его. Решив, что все кончено, убийцы-дилетанты ушли. Но Повешенный как-то выжил. Пока он отлеживался у знакомого, те, кто пытался его прикончить, в одночасье куда-то пропали, и больше их никто не видел.
А Повешенный вскоре вернулся на улицы и, как сказал тогда Макс, в свои тридцать лет стал их некоронованным королем. Он не был боссом, но ведь современные боссы – это, по большому счету, офисные работники, менеджеры и бухгалтеры, сводящие дебет с кредитом, составляющие отчеты и старающиеся не соваться на улицы. А на улицах тем временем идет своя жизнь. На них скипетром и державой Повешенного стали свернутая набок шея, которую дилер наотрез отказывался заковывать в жесткий воротник, хриплый из-за поврежденных связок голос, и красный, как от ожога, незаживающий след странгуляционной борозды, оставленной желто-зеленым, предназначенным по ГОСТу для заземления, проводом. Падение с шеей внутри петли заставило его поверить в свою неуязвимость, и тем, кто хотел проверить это самостоятельно, такая ошибка стоила дорого.
– Ты что, язык сожрал? – спросил Повешенный у Тима. – Только что ведь говорил.
– А… – мальчик пошевелил непослушными не то от холода, не то от страха губами. Все-таки от страха, потому что его мозг перестал работать, и Тим задал глупый вопрос: – А за что он должен?
– За гречу, за что еще? – ответил Повешенный. – Твой брат ведь герондосом жалился, или ты не знал?
– Знал, – ответил Тим. – А… Сколько он тебе был должен?
Повешенный, коротко усмехнувшись, назвал сумму. Тим даже не понял сначала. Потом удивился. Подумал, что дилер обманывает его. Тот, словно радар, уловил мысли мальчика, кивнул.
– Верно. До хрена. Прямо охуллиард. Этот пырь мне уже с год торчал. Вел себя, надо признать, – Повешенный пошевелил пальцами, как паук лапками, – правильно. Не шкерился, не сквозил, старался расплачиваться. Регулярно что-то отдавал, так что я его не трогал, – Повешенный хмыкнул. – Мы с ним почти сроднились. Но новые «чеки» – только за наличку… В последний раз обещал, что вот-вот раздобудет денег и заплатит. Сразу и за все. Тема у него какая-то вроде была. Не в курсе, в чем там дело?..
Тим слушал и не понимал слов. Сумма, названная Повешенным и мурашками прокатившаяся вдоль позвоночника мальчика, казалась немыслимой.
Но дилер молчал, ожидая ответа, и он решил попытаться.
– Я понял. Летом каникулы будут, – проговорил Тим, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно. – Я работать устроюсь. И буду отдавать тебе зарплату.
Повешенный хрипло рассмеялся. Что показалось ему смешным? Тим был всего лишь тринадцатилетним мальчиком, похоронившим брата, а теперь обсуждающим с барыгой реструктуризацию полученного в наследство долга.
Его взрослая жизнь только-только начиналась.
– Посчитай, сколько времени ты будешь выплачивать долг с зарплаты? Которую тебе пока еще никто и не платит. А я ждать не могу. Тем более до лета. Это ведь не мои деньги.
– Но у нас с бабушкой нет столько, – проговорил Тим. – У нас вообще ничего нет. Одна ее пенсия.
– Прямо уравнение с двумя неизвестными, да? Знаешь, не мои это проблемы, – пожал плечами Повешенный, и его голова дернулась. – Сам думай, что да как. Бабке расскажи… Пенсам в Сбербанке кредиты охотно дают…
Вот же падаль, с отчаянием подумал Тим. Он с отвращением взглянул на Повешенного как на человека, посадившего в чашу кухонного комбайна попугаев-неразлучников и нажавшего кнопку «On».
– Или дом продайте, – продолжал барыга, даже не глядя на Тима, будто разговаривал с невидимым собеседником по мобильнику. – А сами к родителям твоим уезжайте… Мне же Макс рассказывал… Хороший вариант, кстати, потому что, если не расплатишься, все равно сожжем вашу хибару. Вместе с бабкой твоей.
Тим со свистом вытолкнул воздух из легких и, не успев подумать, сжал кулаки и бросился на Повешенного. Хлесткий встречный удар в подбородок откинул его назад. Тим упал, опрокинулся на спину, головой ударившись о гулкую водосточную трубу, а локтями – о наросшую под ней наледь. На запрокинутое к небу лицо сеялась влага.
– Неделя! – услышал Тим сквозь боль. – У тебя есть неделя!
Он задохнулся, когда страх ударил его ногой в живот. Внутри Тима что-то булькнуло, перекатилось по внутренностям, натянулось спазмом. Повешенный посмотрел на мальчика и сказал:
– Долго лежать собрался? Я же тебя не убил. Так что шевели поршнями.
И отступил из-под фонаря в темноту, к компаньонам.
– Дай сигарету, – услышал Тим хриплый голос, а через несколько секунд чиркнула зажигалка.
Морщась от боли в ушибленных локтях и бедре, мальчик поднялся на ноги. Его взгляд уперся в ту часть стены, которую до этого закрывал собой Повешенный.
Висевшее, как заплатка, на фасаде старинного здания объявление выглядело насмешкой. На полуотклеившемся листе бумаги чернели отпечатанные на принтере, уже немного потекшие чернилами буквы: «Помощь при наркозависимости». И номер телефона.
6. Остров про́клятых
Пропущенный от Остров Про́клятых.
Костас Троцкий на ходу разглядывал экран телефона, словно пытаясь понять, перезванивать ему или нет. Его мобила – настоящий звероящер с монохромным дисплеем. Производитель уже несколько лет как перестал изготавливать телефоны, не выдержав конкуренции, перешел на выпуск другой продукции, а трубка все еще работает как новенькая. Даже батарея живая, тянет почти неделю.
– Эй! – каркнули вдруг впереди скрипучим голосом, напомнившим звук, с которым отдирают приколоченную доску. – Зенки разуй! Смотри, куда идешь!
Он моментально поднял глаза и едва успел притормозить, чуть не врезавшись в бездомного, раскорячившегося посреди тротуара в инвалидной коляске. Хромированные, как элементы прокаченного автомобиля, детали коляски резко контрастировали с грязными обносками, натянутыми на подобие человека.
– Машину так же водишь? – продребезжал бродяга, когда Костас встретился с его наглым взглядом. – Ни на кого не смотришь?
Страшное, переходящее от красного к синему цвету лицо бездомного покрывали крупные бордовые пятна. Немытые волосы на непокрытой голове походили на спутанную морскую капусту с вкраплениями то ли мусора, то ли крупной перхоти. Неопрятная борода росла клочками. Одна из рук колясочника пряталась под заляпанным краской шерстяным солдатским одеялом, укутывающим ноги или что там от них осталось. Другая, из-за недостающих мизинца и безымянного пальца больше похожая на птичью лапу, вцепилась в пузырек с настойкой боярышника, на дне которого что-то едко плескалось. Зубов, если судить по расколовшей лицо бездомного ухмылке, у него было еще меньше, чем пальцев. И запах как из помойного бака.
– Мелочью не выручишь, земеля? – взгляд инвалида мгновенно стал цинично-заискивающим.
Из похожих на плевки водянистых глаз с засохшими желтыми выделениями в уголках будто выплескивалась душевная муть. Троцкий успел разглядеть провод наушников, тянувшийся из-под одеяла, и молча обошел коляску по дуге, выйдя на самый край тротуара.
– Зажал денюжку? – громко выкрикнул бродяга. – Члену паралимпийской сборной зажал? Всего немного, на лекарства! Не на допинг! Страна запомнит своих гер-р-роев!.. – он пронзительно закашлялся, а потом стал материться в спину уходящему Троцкому.
Ругань бродяги ржавым саморезом ввинтилась в нездоровое состояние Костаса, помноженное на сто граммов «коскенкорвы», едва ли не насильно влитых в него Олегычем. Захотелось развернуться, схватить коляску, закатить в ближайшую подворотню и там, опрокинув на землю, в кровь избить «паралимпийца». Ногами, чтобы в следующий раз думал перед тем, как выступать. Впрочем, таким пассажирам все побои побоку.
Усилием воли заставил себя не оборачиваться, идти дальше, не обращать внимания. В конце концов, это же он сам обещал, произнося присягу: «Клянусь уважать и защищать права и свободы человека и гражданина». Вот и уважай теперь, несмотря ни на что…
Даже на то, что в данный момент Костас находится не при исполнении, а на больничном.
Грипп объявил населению города войну. Все вокруг температурили, кашляли и истекали соплями, в коридорах районных поликлиник закручивались змеи километровых очередей, на каждого отстоявшего в них пациента у участковых терапевтов по графику было выделено чуть больше шести с половиной минут – и за это время надо было еще заполнить карточку. Выручка в аптеках увеличилась в разы. Несколько человек, стариков и маленьких детей, умерло. На войне как на войне.
Троцкого прихватило неделю назад. В четверг на работе он почувствовал озноб и тяжесть в голове. К концу дня голова превратилась в наполненный пульсирующей болью ватный ком. Вечером, добравшись до дома, он выпил три рюмки водки, с октября настаивавшейся в темноте кладовки на меде и перце. С ощущением легкого опьянения и надеждой, что дотянет до выходных, уснул, до подбородка натянув на себя жаркое одеяло. Проверенный дедовский метод не помог. С утра Троцкий проснулся в таком состоянии, что лучше бы и не просыпаться. Штамм A/H3N2 питоном сжал его организм в кольцах вырабатываемого вирусами гемагглютинина и нейраминидазы, выкручивал кости и сухим кашлем выворачивал наизнанку легкие. Костас позвонил начальнику отдела, чтобы предупредить о своей болезни. Тот, бросив завал на работе, сам приехал к «безлошадному» Троцкому и отвез его в ведомственную поликлинику на Малой Морской. Пожилая, вымотанная врач-терапевт с чернотой под глазами, мельком глянув на него, расспросила про симптомы, прописала постельный режим, циклоферон, колдрекс и чай с малиновым вареньем. Явиться на прием велела через неделю. Все выходные Троцкий сражался с болезнью, не вылезая из своей холостяцкой берлоги. Валялся в кровати, гонял древние советские комедии, казахский рэп Скриптонита и отлично вваливающий в теперешнее состояние драм британца Etherwood. К понедельнику инфлюэнца стала понемногу сдавать позиции. Пошатываясь от слабости, он добрел до ближайшего продуктового мини-маркета, где под пристальными взглядами охранника-кавказца и кассирши-узбечки, помимо пельменей, макарон и замороженных мясных полуфабрикатов, взял бутылку серебряной «олмеки» и несколько лаймов для укрепления и витаминизации организма.
А сегодня утром Троцкий отправился на повторный прием, где все та же врач краем уха выслушала о его успехах, что-то буркнула про возможные осложнения и продлила больничный лист до понедельника. На работу во вторник. Разбогатев на несколько свободных дней и стараясь не думать о зашивающихся в отделе коллегах, Костас вышел из поликлиники. Домой возвращаться не хотелось, было желание пройтись и продышаться. Воткнув в уши пиратскую копию «Громче воды, выше травы» (что-то модно, а что-то вечно), он отправился побродить по скользким улицам, удивляясь встречным туристам, сошедшим с ума настолько, чтобы приехать смотреть его город в феврале. Старательно избегая продуваемые навылет набережные, Троцкий в какой-то момент понял, что оказался на Литейном проспекте, откуда дорога была одна – в «Копы».
Цифры на телефоне показывали почти двенадцать. Бар работал с одиннадцати. Сейчас там малолюдно, как в метро за пять минут до закрытия. Костас решил зайти. Высушить слякоть на «тимбах», согреться, перекинуться парой слов с барменшей, попросить ее налить в пивной бокал крепкого чая с лимоном, покивать головой в такт легкой атмосферной электронике, которую обычно крутили тут днем.
Вышло все по-другому.
На несколько секунд сбитый с толку нуаровым полумраком «Копов», он увидел сидящего за стойкой Артемьева, знакомого опера из Угрозыска. Это был похожий не то на древнего святого, не то на великого грешника мужик в годах. Волосы, присыпанные солью седины, резкие, словно вырезанные из потемневшего дерева, черты лица, пламя в желтовато-серых глазах, даже если Артемьев просто рассказывал анекдот. Впрочем, анекдотов от Артемьева Троцкий никогда не слышал. Говорил Олегыч только о делах. Вот и сейчас, орудуя вилкой в «шлемке» из нержавейки с разжаренной картошкой по-деревенски и свиной отбивной, он потчевал Костаса историей об обрушившемся на него свежем трупе, найденном в сторожке на стройке.
– …Кувалдометром ударили в затылок так, что у того глаза из глазниц повыскакивали. Висели на нервах, как елочные игрушки. И кожу содрали…
Мрачноватое общество, чтобы просто выпить горячего чая, подумал Троцкий, но все равно присел рядом за стойку. До чая, впрочем, дело не дошло. Артемьев сразу предложил выпить спиртного.
– По «соточке», а, Костас? Давай составь старику компанию.
– Ты же на работе.
– И что? Кому это когда мешало? Я почти пенсионер, ценный сотрудник. Руководство не трогает… Главное, завтра не продолжить. Все-таки убийство, нужно найти и покарать виновных… Так ты как?..
Обижать Артемьева, с которым Троцкий работал до перехода в отдел угонов, не хотелось, и он кивнул.
– Молодец!.. Только ты угощаешь, лады? В следующий раз выпивка за мной, а сейчас я на мели. Жене все деньги отдал на новую челюсть. Стоматологи, мать их! Вот кем надо было идти работать!.. Люся, нам еще по сто… Этой, что в первый раз была…
Троцкий стащил с головы «пидорку», снял куртку, расстегнул «адиковскую» кофту, бросив их на соседний стул. Взъерошил волосы, облепившие под шапкой голову. Артемьев покосился на его футболку, по темно-коричневой ткани которой порхали разноцветные бабочки.
– Ты в этой майке как баба, вырядившаяся на Восьмое марта. Не рановато?
Костас не успел ответить на провокационное замечание. Барменша поставила перед ними графинчик и рюмки. В графинчике вязко плескалось что-то похожее на нефть. «Эта, что в первый раз была», оказалась не водкой, а финским ликером «коскенкорва салмиакки», тридцатидвухградусной жидкостью со сладко-соленым вкусом «фазеровских» конфет, в которые добавляют нашатырь. Напиток очень на любителя.
– Ты, конечно, парень симпатичный, но уж больно худой, – заметил Артемьев. – Жениться тебе надо, отъесться.
– Жениться? – усмехнулся Троцкий. – Зачем мне это? На каждом столбе объявления с «женой на час».
– «Жена на час»? – переспросил опер. – Ты с ней за час только пососаки устроишь. Кастрюлю борща сварить уже не успеет. А горячее питание – залог здоровья.
– Да наливай уже…
– Ага… Ну, за Эру Милосердия, которая все никак не наступит, – провозгласил Артемьев, держа в руках наполненную рюмку. – Вроде все сидят за компьютерами, жмут на какие-то сердечки, сексом занимаются… этим… виртуальным… И все равно трупы через день. Не успеваем «глухари» оформлять… У вас ведь так же, Костас?.. У каждого студента-первачка теперь по машине…