Ралли Родина. Остров каторги

Я слушал его и только головой качал. Понятно, что современный «Урал» больше чем наполовину состоит из китайского железа, но Китай Китаю рознь. И если не пытаться «отщипнуть» на логистике и поставке самого дешевого хлама, то можно добиться по-настоящему отличного качества. Но для этого, разумеется, бизнес Ирбитского завод должен быть перестроен от и до. А пока руководство бессовестно наживается на поставках дрянных комплектующих и с высокой колокольни плюет на технологию производства, ни черта тут не изменится.

– То есть вы, – медленно начал я, – зная о проблеме с января… ну, пусть с ним, с марта… даже не подумали уведомить о ней ваших покупателей? Я уж не говорю про то, что правильней было бы вообще отозвать технику на замену…

– А зачем нам ее отзывать? – неподдельно удивился Владимир Николаевич. – Сломается если, тогда и починим.

Его непосредственность поражала меня все больше и больше.

– А вы знаете, что это как бы опасно для жизни? – сухо уточнил я.

– Мотоциклы вообще опасны для жизни, – пожал плечами директор. – Ездите аккуратней.

– Что значит – «ездите аккуратней»? – холодно осведомился я. – Вы поставляете мотоциклы с неисправной деталью, а потом, вместо того, чтобы признать ошибку, говорите «ездите аккуратней»? На вас в суд еще не подавали за продажу техники с заведомым браком?

– Пока нет, – шмыгнув носом, ответил Владимир Николаевич.

Я обычно человек достаточно сдержанный и культурный. Но сейчас мне захотелось просто встать и уйти, без объяснения причин, потому что общаться с человеком, сидящим напротив и продолжающим смотреть на меня своими черными, как бездна, глазами, было невыносимо трудно, а, главное, совершенно бессмысленно. По дороге на Ирбит во мне теплилась робкая надежда, что наши замечания воспримут адекватно и хотя бы извинятся за доставленные неудобства; теперь от этой надежды не осталось и следа – она утонула в беспросветном море пофигизма, которое раскинулось на месте здешнего мотоциклетного завода. Да, тут и в былые времена делали не самые лучшие мотоциклы на свете, но сейчас речь шла даже не о качестве, а о подходе и, в какой-то степени, человечности нынешних управленцев. А эти сумасшедшие по степени цинизма ответы на вопрос о заведомом браке? «Ездите аккуратней». Это все равно, что строители, комментируя обрушение здания, пожимали бы плечами и говорили: «Не стоило вам, конечно, к несущей стене прислоняться». Подобными комментариями уголовную ответственность, конечно, не снимешь, но отбрехаться от двух-трех недовольных покупателей вполне можно попытаться.

Будто прочтя мои мысли, директор сказал:

– Вы извините, Максим, но разговор продолжить не могу – скоро еду на встречу, бумаги надо подготовить. Петр вас еще по заводу поводит, если есть желание, и с запчастями вам, думаю, помогут…

Он взял короткую паузу, а потом зачем-то добавил:

– Все мы люди, все все понимаем…

«И как толковать эту твою фразу? Лицемерие какое-то…»

Решив не портить себе настроение окончательно, я поднялся из кресла, попрощался с Владимиром Николаевичем и вышел из кабинета. Петр тенью отца Гамлета проследовал за мной; от былого самоуверенного юноши не осталось и следа.

«Наверное, поначалу он считал нас придурками, которые ничего не смыслят в мотоциклах, а теперь понял, что все не так просто, и потому занервничал… По крайней мере, выглядит все именно так».

Когда мы вышли из кабинета, парни терпеливо ждали за дверью. Маялся только Иван – прохаживался по коридору туда-сюда и что-то негромко бормотал себе под нос.

– Ну че там? – первым нетерпеливо спросил Денис.

Он возился с чехлом фотоаппарата – то ли снимал что-то в коридоре, то ли просто проверял зарядку аккумулятора. Скорее второе, потому что ничего примечательного рядом с кабинетом Владимира Николаевича не было.

Я только поморщился и махнул рукой. Денис и Ребе, обменявшись красноречивыми взглядами, усмехнулись практически в унисон: они поняли все без лишних слов.

– А есть у вас тут столовая? – спросил Иван, подойдя. – А то мы с дороги, есть хочется…

Я нахмурился: конечно, все проголодались, но разве мы сюда животы набивать приехали? Впрочем, затевать новую ссору при сотруднике завода я не стал и, когда на меня покосился Денис, одними губами сказал:

– Не надо.

Режиссер разочарованно цокнул языком – он, видимо, очень хотел устроить Ивану внеплановый разнос – но решил не поступать мне назло и сдержался.

Петр наших молчаливых диалогов не видел и потому радостно сообщил:

– Отлично, что спросили! Столовая у нас хорошая – недорого, и готовят вкусно. Там сейчас как раз руководство обедает, самое лучшее подают. Идите за мной!

С этими словами он первым устремился к лестнице, ведущей на первый этаж. Мы, переглянувшись, устремились следом за ним.

– Надеюсь, у них хотя бы бульон в супе не бракованный, – пробормотал Ребе.

Я, не удержавшись, тихо прыснул: после встречи с Владимиром Николаевичем сложно было представить, что на заводе хоть где-то и что-то может быть в надлежащем порядке.

Как и следовало ожидать, столовая Ирбитскому заводу тоже досталась в наследство от советских времен: автомат с «колой» и «сникерсами» на фоне залапанных витрин и допотопного кассового аппарата казался настоящим гостем из будущего. Впрочем, женщине, которая рассчитывала покупателей, удалось нас удивить:

– Можно карточкой.

– Да ладно? – обрадовался Денис, снова запуская руку в бумажник.

Кассирша скривилась, но ничего не сказала – молча вставила карточку в аппарат, дождалась, пока наш доблестный режиссер, усмехаясь, введет пин-код, и кивнула в ответ на дежурное: «Спасибо».

Справедливости ради стоит заметить, сама еда действительно оказалась неплохой – может, мы, конечно, просто сильно проголодались, но суп и пюре с отбивной всем зашли «на ура», Иван с Денисом даже по второй порции заказали. Петр наблюдал за нашей трапезой с таким видом, будто основной задачей их завода было не мотоциклы делать, а хорошо готовить. Впрочем, цепляться к парню мне уже расхотелось – судя по всему, он работал на Ирбитском мотоциклетном не первый год и за время, проведенное здесь в должности конструктора, успел, как губка, впитать всю местную философию. За свою жизнь я не раз сталкивался с подобными «наследниками развала», которые, обученные великими мастерами перестройки, жили по принципам: «день прошел – и ладно», «война войной, а обед по расписанию» и тому подобным. Никто не думал про завтрашний день, и если с ветеранами, бороздившими море пофигизма уже четвертый-пятый десяток лет все было понятно, то куда подобное мировоззрение в итоге приведет условного выпускника института, который только-только вступает во взрослую жизнь, я и предположить боялся.

«А этот… ну, в менеджеры пойдет, если что, – подумал я, покосившись в сторону Петра. – Лет в сорок пять, когда другие его сверстники, кто изначально там карьеру строил, уже дослужатся до начальников и будут им, расхлябанным и аморфным, руководить. Вчерашние каторжане, которые переквалифицировались в надзирателей, но сами каторгу так и не покинули. И вот им бросят конструктора Петю…»

– Как обед? – спросил наш провожатый с улыбкой.

Он уже не пытался корчить ту деловую мину, с которой встречал нас за проходной. Теперь Петр хотел казаться дружелюбным и доверительно рассказывал, кто есть кто из обедающих сотрудников.

– Это вот инженер… те вот из руководства… а этот тем-то отделом управляет…

Обилие начальников поражало. Казалось, что на каждого рабочего приходится как минимум один управленец.

«Непозволительная роскошь какая-то: на каждого заключенного – по своему надзирателю. Хозяин, если узнает, обязательно пришлет еще с десяток проверяющих, чтобы выяснили, чем вызвано такое расточительство…»

Впрочем, человек, выкупивший Ирбитский мотоциклетный, ныне находился максимально далеко от производства и людей, с ленцой его гробящих – в Америке. И я практически не сомневался, что Владимир Николаевич и другие руководители старшего звена отсутствием «босса» пользовались охотно, «подтягивая» на хорошие должности своих родственников и друзей – чтоб тоже получали зарплату ни за что. Иначе объяснить раздутый аппарат управленцев было попросту невозможно.

– А вон наш главный конструктор… – продолжал тем временем Петя.

– Где? – встрепенулся Денис.

Не успели мы поднять головы, а наш режиссер уже деловитой походкой топал к тощему мужчине, стоящему в самом конце очереди. Сдвинув очки с прямоугольными стеклами на кончик носа и огладив седую козлиную бородку, он задумчиво рассматривал витрину с салатами.

– Петр, пойдем, представишь, – бросил Денис на ходу.

Конструктор, немного растерявшись, поднялся и медленно побрел следом за режиссером. Тот уже расчехлял фотоаппарат.

– Сними нас, пожалуйста, – попросил он Петра, когда тот подошел. – Я сам тогда запись начну… Вот, нажал. Здравствуйте, уважаемый!

Так Денис обратился к главному конструктору.

– Вы мне? – помедлив, осторожно уточнил тот.

– Ну, конечно же, вам! – громко ответил наш режиссер. – Вы же главный конструктор, правильно?

– Ну… допустим.

Было видно, что он не слишком рад встрече с Денисом. Впрочем, совру, если скажу, что был бы на седьмом небе от счастья, если бы ко мне ни с того, ни с сего подошел парень габаритов Дениса и начал задавать какие-то вопросы. Тем более если я как раз собирался поесть, а не давать интервью. Находиться с Амурским по одну сторону баррикад, бесспорно, весело и познавательно, но стоит представить себя на месте его «жертв», и становится малость неудобно перед ними за такой лютый напор нашего компаньона.

Как бы то ни было, разговор уже завязался, и отступать главному конструктору было некуда.

– А мы участники ралли на «Уралах», с Сахалина едем, – наконец-то представился Денис.

– А, так это вы и есть… – с явным облегчением произнес бородач.

– А вы за кого меня приняли? – хохотнул режиссер.

– Нет, ну мало ли, может, новых ребят на работу приняли? Я же тоже могу не владеть всей информацией, – пожал плечами главный конструктор.

Он заметно расслабился и теперь даже улыбался, хитро глядя через прямоугольные стекла очков то на Дениса и Петра, то на нас, по-прежнему сидевших за столом.

– Что у вас тут, легкая паника по поводу нашего приезда? – спросил режиссер.

– Паника? – хмыкнул главный конструктор. – Почему же – паника? Нормально все, работаем в обычном режиме.

– Ну-ну… – туманно ответил Денис. – А можно вопрос?

– Валяйте!

– Когда ваши мотоциклы завода «Ирбит» будут такими же классными, как их немецкие предки? Можете ответить?

Видя, что собеседник замялся, Денис не растерялся и сказал:

– А давайте я за вас отвечу: ни-ко-гда!

– Ой, ну зачем вы так? – поморщился главный конструктор. – Зачем так категорично?

– Ну а как? Скажите вы!

– Скоро, – ответил главный инженер.

И снова хитро улыбнулся – видимо, сам понимал, что его прогноз просто смешон.

«Чтобы это место привести в порядок, надо две трети людей выгнать, оставшимся зарплату поднять, обновить все оборудование, заключить уйму новых договоров с нормальными поставщиками, разобраться с рекламщиками… словом, легче ничего не делать и лишь грозиться, что скоро все наладится само собой. Видимо, когда еще парочку «белых воротничков» наймут… ну, или пьяного сторожа выгонят – все беды с браком коромысел ведь явно из-за него…»

Во мне причудливым образом смешались грусть и злоба. Злился я на людей, которые с таким наплевательским отношением взялись делать не декоративные плетеные корзины, а мотоциклы – средства передвижения, которые, плохо собранные, могли быть опасны и для самого водителя, и для тех, кто встречался ему в дороге. А грусть брала оттого, что наши земляки даже украсть нормально не смогли – хотя казалось бы, копировать куда проще, чем делать «с нуля». Как можно было превратить удобнейшую машину «БМВ» в убогий «Урал М-72», я, наверное, не пойму уже никогда. Но еще трудней осознать, что качество производства упало даже в сравнении с советским периодом.

«С другой стороны, мало ли таких заводов, которые после развала Союза стали никому не нужны? – подумал я, наблюдая за тем, как Денис возвращается за стол и усаживается рядом с Ребе. – Выкупают их предприниматели за копейки и держат, словно дорогую игрушку, пока не надоест».

– Не даешь человеку поесть, – усмехнувшись, буркнул Иван.

– Пусть сначала производство наладит, а потом уже о еде думает, – фыркнул режиссер.

– Ну, война войной, а обед по расписанию, – философски изрек Камов. – А тут, стало быть, не война даже, а простой рабочий день…

Я вздрогнул от неожиданности. Наверное, есть в этом что-то символическое – что один из тех девизов, которые я мысленно присвоил Ирбитскому мотоциклетному, озвучил именно Иван. Будто прочтя мои мысли, Денис спросил:

– Сможешь это повторить, когда у тебя в следующий раз на полном ходу коромысло сломается?

Камов замер, не донеся ложку с супом до рта, и исподлобья посмотрел на режиссера.

– Не каркай, ну… – буркнул обиженно.

– Вот то-то же, – с нажимом произнес Денис. – Сколько раз тебе уже говорил: сначала думай, а потом – говори.

Желваки на лице Ивана заходили ходуном: слова режиссера явно задели его за живое. Впрочем, судя по улыбке Дениса, он этого и добивался.

«Надо с ними что-то делать, иначе они друг друга поубивают еще до Питера», – подумал я и красноречиво посмотрел на Ламу.

Тот все понял без лишних слов и сказал:

– Ну все, брейк. Вот доедем до Дворцовой площади, там и разберетесь, кто прав, кто нет, а пока давайте-ка не накалять обстановку.

– Да я не накаляю, – равнодушно пожал плечами Денис. – Просто совет даю. Дружеский.

Иван тяжело вздохнул и вернулся к супу, так ничего и не сказав.

– На самом деле, проблем у нас, как и у всей России, всего две, – философски изрек Лама. – Ужасные дороги и дураки, которые делают ужасные мотоциклы. Давайте же выпьем, чтоб и того, и другого в нашей жизни было по минимуму!

Он поднял свой стакан с компотом, и мы с улыбками подняли наши – даже Иван, с неохотой, но тоже присоединился к «шутливому» тосту Бори. Звон стекла и громкие возгласы привлекли к нам внимание обедающих заводчан, которые недоуменно уставились на «чужаков». Судя по хмурым взглядам, они не понимали, как можно чокаться компотом.

Отхлебнув из стакана, Лама подмигнул мне – мол, все под контролем – и я благодарно ему улыбнулся: затрудняюсь сказать, что первично, увлечение буддизмом или врожденная дипломатичность, но другого человека, способного так легко и быстро сгладить практически любой конфликт, я никогда не встречал. Даже Ребе, миротворец от Бога, и тот всегда восхищался чудесными умениями Бори.

Петр, о чем-то быстро переговорив с главным конструктором, подошел к столу и, натужно улыбаясь, спросил:

– Ну что, понравился обед?

– Да, вполне, – ответил Саша Никифоров за всех.

– Отлично. Как доедите, можем в цех пойти, посмотреть, как что делается, – предложил конструктор.

– Ну да, давайте сходим, – сказал я.

– Ну, я тогда снаружи буду, в курилке. Подходите туда, соберемся и пойдем.

– Договорились.

Он кивнул и пошел к выходу из столовой, а я провожал его задумчивым взглядом.

«Может, даже хорошо, что их главного по ТО сейчас нет… что-то не очень хочется доверять им наши мотоциклы».

– Ну что, по коням? – сказал Ребе, первым поднимаясь с места.

– Коней бы сначала починить, – ухмыльнулся Саша Никифоров.

– Не в этом месте, старина, – пробормотал я. – Не в этом месте…

Судя по Сашиной улыбке, этот факт не печалил его, а, наоборот, радовал.

Экскурсия по цеху запомнилась диалогами с местными работягами и руководителями, которые решили, что без них нам наговорят лишнего: каждая фраза только усиливала ощущение всеобщего пофигизма.

– А вы мотоциклы где покупали?

– Дык, у вас же, в октябре!

– Да?

– Почему так ломаются?

– Герап надо было брать, а вы говно купили.

– Почему нельзя сделаеть аварийный сигнал и лампочку остатка топлива?

– А зачем?

– У вас металл – бумага, от камней вмятины, кронштейны лопаются. Фара просто отвалилась во время движения.

– Зато этот металл дешевле и легче. С хорошим металлом он бы вообще не поехал – движок бы не потянул.

– Да он во время дождя и так теряет мощность и не едет.

– А то, что в дождь не едет, это ж не двигло – это так фильтр воздушный воду набирает! Вам еще повезло, что мы масляный поставили, а не бумажный: тому в дождь сразу кранты.

– А почему воздухозаборник нельзя перенести с фронтальной стороны на боковую или обратную, чтобы вода и грязь по нему прямотоком не хлестали?

– А зачем? Кому надо, сами сделают. Вон, на наших личных воздухозаборник вообще в коляску выведен, сами можете посмотреть. Делов-то!

– Почему такая некорректная работа карбюраторов? Очень реагируют на качество топлива…

– Потому что нужно было брать инжектор, и не было бы вопросов.

– А с флиппером что?

– А что с ним?

– Ну вы вообще знаете, что он у вас тонкий и узкий, поэтому не закрывает головки спиц, и они перетирают камеру?

– А! Это, конечно, знаем. Это с Тайваня новая партия такая пришла. Но мы решили по два флиппера ставить, и тогда все зашибись.

– Странно, у нас во всех колесах по одному…

– Ну, значит, не повезло вам.

– Да это уж точно!

На выходе из цеха я увидел рабочего, который как раз монтировал колеса. И – о, чудо! – на подготовленных к бортировке у него стояло по одному флипперу.

«А нам тут рассказывают…»

Подойдя к рабочему, я спросил:

– Почему по одному флипперу в колесо ставите?

– Дык, по технологии положено!

После этого ответа у меня окончательно опустились руки, и я, обернувшись к парням, сказал:

– Поехали-ка отсюда. Тут трясина хлеще, чем в Чехове.

Нетрудно догадаться, что меня все поддержали.

* * *

1890

Чехов и Ракитин возвращались домой совершенно усталыми. С самого утра они катались по тюрьмам и везде знакомились с начальниками, заранее договариваясь о новых визитах Антона Павловича. С какими-то выходило проще – такие, как правило, знали и любили творчество Чехова, а потому охотно соглашались помочь. С парочкой упертых пришлось беседовать очень долго, и трудны были те разговоры. Особенно не повезло литератору в последней тюрьме – там буквально накануне одновременно свели счеты с жизнью трое заключенных, и начальник вообще отказался говорить с гостями. Впрочем, Чехов его за то не судил – учитывая масштаб случившейся трагедии.

– А вообще, как я понимаю, повешенные на каторге не редкость? – спросил Антон Павлович, когда они проезжали мимо дома Ландсберга. – И Карл Христофорович, помнится, говорил, что вполне обычное дело…

Один вид знакомого фасада живо напомнил Чехову про Тамару, несчастную вдову, вынутую из петли сердобольным соседом по казарме.

Ракитин, заслышав все это, заерзал на лавке и неуверенно промямлил:

– Обычное дело – это он в точку сказал… очень верно, к сожалению…

Офицер закашлялся, а потом вдруг спросил:

– А хотите, расскажу вам историю на этот счет? Такую… особенную… которую вам никто больше не расскажет? Но только прошу, если решите об этом писать, ни в каком виде не упоминайте мое имя! А то мне потом боком выйдет…

– Обещаю, – помедлив, согласился Чехов.

Сначала он хотел остановить Ракитина – впечатлений и без него хватало – но по огню в глазах, по едва уловимой нервозности спутника понял, что того давно подмывало поделиться с литератором своею сокровенной историей.

«А тут вроде бы и момент представился…»

– Ну вот, значит… – пробормотал офицер.

Он задумался ненадолго, а потом начал:

– Было это два года назад, в середине осени, которая тут особенно мерзостна. Я тогда еще только-только на остров прибыл и сразу был отправлен в Корсаковский округ. Буквально вот разместился в местной казарме, а там уже галдят, что послезавтра – казнь. Одиннадцать приговоренных, сговор и убийство.

– Одиннадцать!.. – изумился Чехов.

– Представляете, да?.. Народ постарше да поопытней и тот ходит бледный, места себе не находят, что уж обо мне говорить? Чиновники и офицеры всю ночь глаз не смыкали, бродили, словно привидения, друг к другу, пили чай… а иной раз и покрепче. Но хмель не брал. Слишком мрачные думы всех одолевали. Мыслимо ли – практически дюжину людей лишить жизни?

Антон Павлович слушал рассказ спутника и лишь качал головой. Слов не было, одни эмоции, самые разные, но сильней всех – сочувствие: невольное – к арестантам, осужденным на казнь, пусть даже справедливо; вполне понятное – к солдатам, кому надлежало стать палачами.

– И так все на нервах, а тут еще двое из приговоренных борщом отравились… – продолжил Ракитин. – Вся тюрьма на ушах стоит, не знают, что придумать. Послали тогда к начальнику округа, обо всем предупредили, и он в курсе был… но утром, как положено, спросил при всех у начальника команды – где еще двое приговоренных, должно ведь быть одиннадцать?

– А начальник команды что?

– А он, бедняга, растерялся и, окончательно разбитый, говорит – меня повесьте вместо них…

Чехов поежился, мысленно представив себе этот диалог. Слушая Ракитина, он, по старой привычке, пытался поставить себя на место этих и тех, и везде ему, конечно же, было неуютно.

– А был октябрь, поздний, погода – мерзость, все вокруг серое, мрачное, небо, как камень, тяжелое и темное. Все осужденные едва на ногах стоят, кажется, малейший ветерок, и рухнут замертво, безо всякой помощи палачей. Я стоял поодаль, в оцеплении, но видел, как священник в черной ризе носил распятие от одного преступника к другому, те целовали его, а священник все с мольбой косился на чиновника, который, спотыкаясь на каждом слове, зачитывал приговор… Каждый из присутствующих на площади в то утро хотел оказаться как можно дальше от места казни, но, увы, все мы были такой возможности лишены. Мне с самого утра нездоровилось, и лишь с большим трудом я нашел в себе силы все-таки выйти на службу и теперь стоял, с тоской глядя на то, как на головы осужденных надевают саваны, подводят их, беспомощных, к эшафоту, как на шеи накидывают петли… Ужасное, страшное зрелище, Антон Павлович!.. Глядя на поселенцев и каторжников из общих казарм, которые стянулись к месту казни, я был поражен – неужто кто-то может по своей воле сюда прийти? Но они, правда, шли, и собралось их в итоге довольно много…

Ракитин запнулся и украдкой смахнул слезу, которая возникла в уголке глаза по ходу рассказа: офицер явно до сих пор не мог говорить о событиях того ужасного дня без внутреннего содрогания и боли.

– И вот вся эта толпа стоит и смотрит на гирлянду из людей, которые висят в рядок. Когда последнего казнили, люди начали потихоньку расходиться. Мы же стали снимать висельников для похорон… как вдруг выяснилось, что один из казненных – живой.

Брови литератора взлетели на лоб.

– Живой? – переспросил он недоуменно.

– Ну доктора же начали осматривать и вот, определили, что сердце одного из осужденных все еще бьется.

– И что же с ним было дальше? Он выжил?

– Выжил. Но потом… потом его все равно повесили. В следующий раз.

Тут Чехов окончательно опешил.

– То есть, получается, его казнили… дважды? – пробормотал литератор.

– Именно так, – подтвердил Ракитин. – А что еще хуже…

Офицер взял паузу, чтобы прочистить горло, и с трудом выговорил:

– Еще хуже то, что он, как выяснилось после смерти, был не виновен.

Воцарилась тишина. Каждый думал о своем. Ракитин, судя по всему, снова и снова прокручивал в голове события тех чудовищных дней, а Чехов пытался понять, как же так вышло, что невинно осужденного казнили дважды, пытался… и не мог. Сама по себе жизнь на каторге казалась страшнейшим из наказаний, а тут человек чудом спасся из петли… но в итоге все равно в ней кончил.

«А не может, интересно, Ракитин слегка прибрехивать? Байка она, как говорят, и в Африке – байка… Или, может, ему наврали – не про все, а про то лишь, что бедолага, повешенный дважды, оказался невиновен?»

Здоровый скепсис часто выручал Антона Павловича, но сейчас он лишь немного притушил пожар эмоций, который пылал в душе. Даже если половина истории додумана Ракитиным или кем-то иным, то оставшейся половины хватит, чтобы ужаснуться дикими нравами сего места.

«Хотя законы-то для материка и острова – общие… Единственное, получается, что за убийство там наказывают ссылкой на каторгу, а того, кто здесь убил, неминуемо ждет петля… Видно, потому, что хуже Сахалина только ад с его чертями?..»

За разговором дорога от дома Ландсберга до обители Толмачева пролетела совершенно незаметно. Начали говорить, только проезжая мимо калитки, а закончили – уже у двери доктора, такой знакомой и почти родной.