За одну минуту до

Девушка опустила кота на пол. Сама прислонила заплаканное лицо к диванной обивке, кажется, сразу же уснула, облегчив свою душу от накопившихся печалей.

Максу в новинку было видеть слезы девушки, очень редко выражающей чувства. Надя для него была собранной, серьезной, не особенно эмоциональной девушкой с очень мягкими волосами и незапоминающейся внешность. Разговоры она, как ему думалось, не любила, предпочитала им действия и молчание. Даже слезы за все время общения он видел у нее один-единственный раз, во время знакомства. Наверное, этот человек, по которому она убивалась занял все ее сердце. Значит там для него не найдется уголка. Самое странное, что после умозаключения, Макс не испытал грусти или боли. Ведь их связь было очень, так сказать, надежно. Их отношения пропитаны постоянством и уверенностью, в них нет месту истерикам или пламенной любви, как и любви вообще, что было прекрасно.

Макс улыбнулся этой мысли. Все-таки вымыл руки и перенес Надю на кровать. Она все всхлипывала и всхлипывала, продолжая сжимать что-то в левой руке.

Макс, все еще улыбаясь, закрыл Надю одеялом и забрал бумажку, которую та невероятно крепко сжимала в руке.

То был очень измятый конверт, подписанный красивым каллиграфическим, должно быть женским почерком. Не очень прислушиваясь к совести Максим принялся читать.

Сперва он достал коротенькую записку, выведенную таким же почерком, как на конверте.

Здравствуй, Наденька. Я думаю, что ты меня уже и не помнишь, я тетя Пети. Я написала тебе, чтобы ты знала. Петя погиб. Утонул, полез спасать очередных котят, выброшенных в пруд. Ну ты понимаешь, что с его неустойчивым умением плавать, да еще в не прогревшейся воде… Похороны пройдут 28 июля. Я думаю, что письмо дойдет до тебя позже. Прости. Я не знала твоего номера. Но я знала, что Петька собирался ехать к тебе в Питер. Говорил, что так уже никогда тебя не отпустит. Я посылаю тебе его последнее письмо, он его не успел отправить. Приезжай Наденька, как сможешь. Я живу по тому же адресу.

Любящая тебя тетя Вика

Второе письмо было затертым и не очень аккуратным, в некоторых местах зачеркнутым и заляпанным.

Надюха! Сдал я все экзамены, ну в эту, ну ты поняла. В ветакадемию. Там даже не посмотрели, что у меня руки нет и ноги. Сказали- инвалидам у нас везде дорого. Я у них под какую-то квоту попал. Даже этот треклятый русский написал, постарался.

В общем, они меня взяли Надюха. Я это только пару часов назад узнал, мне какая-то женщина звонила. Сказала, чтобы вез документы. Представляешь! Я буду жить в твоем Питере, ходить всегда во влажной одежде и мерзнуть в малюсенькой комнате под самой крышей. Я надеюсь, что мы вместе там мерзнуть будем, что еще есть билеты на ближайший поезд, который, как ты не знаешь, отходит сегодня вечером. Я успею.

Вот сейчас схожу за билетами и позвоню тебе в общагу, ты, конечно же, обрадуешься и приедешь на вокзал намного раньше. Я тоже выйду в тамбур намного раньше и буду очень стараться разглядеть тебя на перроне. Надеюсь, что с прошлого лета ты не сильно поменялась и я вновь встречу Былиночку с злотыми звездочками на лице. Ты же ничего не сделала с веснушками? Ты такая красивая у тебя красивые веснушки.

Так вот, а когда я приеду, и ты поможешь мне вылезть со всеми чемоданами из вагона. Мы куда-нибудь их засунем, я верю, что в надежное место. И пойдем гулять.

И даже эта никчемная нога не помешает мне радоваться жизни. Ты потанцуешь со мной ночью? Ты же когда-нибудь пригласишь меня на свой балет?

Потом, я, дай бог, успеть к 29 июня, приду к тебе на выпускной. И ты со мной потанцуешь. Нет, не так. Я приглашу тебя потанцевать. Хочется верить, что не отдавлю тебе ноги.

Тогда я уже точно никогда от тебя не отстану. Обещаю. Ты больше не останешься одна. Если ли же все-таки останешься, я всегда найду способ до тебя добраться и быть рядом. Обязательно ворвусь в зал, дом, сарай, не важно где ты будешь, с огромным букетом и подарю тебе, как лучшей девушке на где бы ты ни была.

А пока все это не произошла, билет я еще не купил, мне надо дойти до тети Мани. У нее, говорят, кошка трех котят родила, хочу взять одного и привезти его с собой. Может ты его возьмешь, если у меня нельзя будет держать животных?

Назовешь его Петруней, а уж он тебя в обиду не даст. Я, кстати тоже. Потому что я тебя люблю я тебя никогда не придам, а ты не придашь меня. А ведь так важно, чтобы ты был кому-то нужен

Ну все Надюха, жди. Позвоню тебе с приветом, расскажу, что солнце встало.

Навсегда твой Петя

После прочтения письма, Максим понял отчего его так не любит кот и больше не пытался водить с ним дружбу, а старался держать оборону и, при удобных случаях, нападать. Радовало только одно- его соперник-человек был мертв.

Из пучины размышлений молодого мужчину вызволил телефонный звонок. Звонил брат Нади, утверждающий, что с ней что-то случилось в театре.

Максим, спешащий на помощь только своей матери, которую боготворил. Решил, что у брата Нади не все в порядке с головой спешить по его сумасшедшей просьбе в театр не стоит, еще силы свои тратить. Ну какие неприятности, а тем более теракт, может произойти в Москве. Да еще в весьма элитном театре, куда без разрешения даже мышь не пролезет.

Максим сделал звук громче и принялся наматывать на вилку бесконечную макаронину.

За одну минуту и час до…

Дети улеглись по кроватям, а старая нянечка Анна Николаевна тихо сидела в общей комнате и пила чай с оставшимися после ужина бутербродами. Женщина не очень любила хлеб с чаем, но ограничивала себя имеющимся, ибо лишние траты не входили в ее небольшой план и без того скромных трат. Деньги, которые она получала еле-еле хватал на жизнь, а еще надо было поддерживать сына, который недавно женился. Поэтому старушка уже десять лет подрабатывала в соседском детдоме ночной нянечкой.

Работа это была спокойная, не хлопотная. Одно что раз другой надо заглянуть к ребятишкам или провести маленьких в туалет, если дежурство выпадала на младшие группы. Пожалуй, то единственное, что расстраивало женщину во всем этом, это дети. Они были какие-то замороженные, словно ненастоящие, живущие по жестокому и злому сценарию, составленном жизнью.

Малыши, уже в свои пять –шесть годиков страшно ругались, и вели себя неестественно тихо для деток. Но, пожалуй, именно с ними было легче всего. В группах, где собирались детей старше, будто бы напускали холода. Они смеялись, ссорились, но почему-то не играли, а сразу же были такими миниатюрными взрослыми, которые тайно курят или что-то друг у друга выменивают. В средних и старших группах уже было невыносимо. Дети там вовсе «слетали с катушек» редко учились, порой ругались, но представляли собой взрослого, запертого в четырех стенах, который ради желания хоть что-то почувствовать воровал, курил что-то страшнее сигарет, путался с кем придется и с жаром говорил о будущей жизни, которой до дрожи в ногах боялся.

Вот такие они были, деты воспитанные в детском дом. Добрые, но замороженные, бесчувственные, но мечтающие о люби, дети, которых слишком рано обстоятельства превращают во взрослых. А если вдруг к ним попадали дети домашние, из благополучных семей, родители которых погибли, а родственников, готовых забрать, не нашлось, сколоченное годами общество их сначала не принимало. Их не любили, сторонились, порой гнобили, но недолго. Позднее домашние примыкали к местным, и ситуация налаживалась.

Но иногда, очень редко, домашние из благополучных оставались сами по себе. Старались инстинктивно сохранить внутреннее тепло, оставшееся после родительского дома.

Анна Николаевна восхищалась такими детьми. Они практически шли против общества ради того, чтобы сберечь хорошее и доброе, оставшееся от любящих родителей. Таким примером было Женьки. Этих ребят женщина помнила с того самого дня, как они попали сюда, пять лет назад.

Брат и сестра оказались в приюте после гибели родителей и несвоевременного ухода в мир иной бабушки. Белобрысый мальчишка-подросток и тихонькая девочка-первоклашка, конечно же оказались в разных группах. И, не взирая на скептические предположения воспитателей, так до конца и не стали в них своими.

Женька, не угодил местным своей начитанностью и жизнерадостностью. Слишком он опекал свою сестричку, тихо сидящую обычно в группе где-то с краешка стола и ни с кем не разговаривающую.

Но со временем он сблизился все-таки с Геной, пожалуй, одним из немногих адекватных пацанов, его ровесников, который страшно увлекался химией и радел за права люде. Мальчик выпустился из детского дома год назад. Да так и не пришел навестить сестренку.

А девочка, которой именно в этот момент была нужна поддержка и забота, закрылась в себе. Стала на отшибе коллектива да так там осталась бы, если бы ее не взяли под опеку.

Опека- очень интересное явление здесь. Вроде бы тебя забрали в семью, вроде бы то ее часть, а нет. Ты всего лишь опекаемый, за которого государство платит копеечку. Если у опекаемого какое-то проблемы со здоровьем, то за ребенка еще больше. Вот она, вся суть бескорыстной любви к детям сиротам.

Так молчаливую, но упрямую девчонку и взяла под опеку какая-то старуха-показушница. Конечно, Анна Николаевна очень хотела ошибаться, но седовласая опекунша Жени внушала именно такое впечатление.

Женька была ее любимицей. Такая скромная, но уверенная, в меру общительная и по-своему обаятельная девочка чем-то отдаленно напоминала женщине собственную внучку, росшую в любви и заботе. Будь у старушки немного больше денег она бы взяла Женечку к себе, как-нибудь бы устроила в жизни. Но вот страх, что денег не хватит, что сын из-за этого отвернутся от нее, а внучка обидится, заставил женщину бездействовать.

Оставалось надеяться, что девочка устроит свою судьбу…

Внезапно позвонил вечно молчащий стационарный телефон. Неужели руководство ночью решило позвонить?

Когда из трубки полились тревожные слова о том, что их воспитанница та самая Женя, вместе со своей опекуншей находится в захваченном неизвестными театре, сердце доброй старушки буквально ухнуло куда-то вниз. Звонили это полицейские, у которых имелся список взятых в заложники, оповещали так сказать близких, чтобы те начинали накручивать себя, видимо, заранее.

После последнего слова молодого милицейского в голове еще долго стоял звон, а мысли путались.

Неужели неспокойные, жестокие, бесчеловечные времена, которые, как думала Анна Николаевна, уже прошли, остались в далеком прошлом, вновь возвращаются?

Но зачем? Зачем убивать, мучать людей? Ради какой такой необходимости? Неужели ради вено недостаточных денег? Или, что маловероятно, для привлечения внимания? Привлечения внимания к чему? Ко злу, которое творят ради добра?

Старушка беззвучно заплакала. Чай остыл.

За одну минуту и часа до…

– Кушай Пашенька. Что же ты сегодня так поздно? Опять на очередную подработку ходил? Сколько тебе можно повторять – у нас есть деньги. Нам хватает. Не надо спину лишний раз гнуть. Наработаешься еще.

Паша, не успевший снять еще униформу, так и седел за кухонным столом в жилете и отвратительной фиолетовой бабочке, дополняющей клоунский наряд. Молодой человек с такой скоростью втягивал себя суп, что мама причитала еще больше.

– Ма, да я сегодня ушел, так сказать под шумок. У меня друг один, на голову больной, договорился со мной поменяться. Он за меня там остается, а я за него в вестибюле. Ну я постоял, постоял там. Никого нет, программки никому не нужны. Хорошо, что в гардероб не подрядился. Ну я тихонько у ушел, все равно деньги сразу же на руки дали. До чего ж он странный мам. Вот что академ с людьми делает.

– Ну значит, сына, он сам виноват. Учиться надо в институте, а он? Он под ничего не делал, да еще деньги зашибал, небось? Я не права? Но ты у меня хороший, учишься. А он пускай хоть уработается. – проворчала мама, кутаясь в фланелевый халат.

– Да вот знаешь, мам, а он как раз не из таких. Талантливый он, знаешь, как по нему преподы вздыхали, когда он на третий семестр не вернулся. Вот правду говорят, что, когда талант есть – его не замечаешь. У Славика, какие-то семейные обстоятельства форс-мажорные были. Поэтому и не смог вернуться. То ли мама умерла, то ли бабушка. Они экспериментальное лечение проходили, в долги влезли. А отдавать- ну никак. Он ж сирота, ил что-то около того. Вот и работает. Я уж не стал спрашивать, как там у него с долгами и вернется ли он. Как-то не тактично.

– Да. Жалко парнишку. Что ж… Ты чего притих, ну ка доедай. У меня там еще пирожки остались, которые тетка принесла. Принесу. Доедай. – мама вновь засуетилась.

Внезапно у мамы зазвонил телефон. Кому бы в такой час беспокоить ее, подумалось Паше.

– Да. Да. Паша? Как? Да вот он сидит напротив меня? Нет. Вернее, …– женщина медленное осела на пол.

– Мама, что случилось, – парнишка подхватил маму под руки.

–Поговори с ними, это из милиции.

– Да… Как? Да, должен был. Но я поменялся… Да, он остался там. Как? Да его зовут Слава. Слава Финист. Да… Я не знаю какое отчество. Да 18 лет. Не знаю где родился… И родителей тоже не знаю. Но он в Щепкенском учился со мной. Может быть там про него что есть. Да… Еще что-то надо. Хорошо… До свидания.

Маму Паша усадил на кушетку, принес воды. Женщину била мелкая дрожь и вода все никак не могла остаться в стакане из-за трясущихся рук.

– Он сказал, что ты в зале, который захватили неизвестные. Они сейчас как раз озвучивали требования. А мне позвонили, сказать, что ты там…– мама разрыдалась.

– Вот видишь. Мам, я тут. Я в рубашке родился. Уберегся от такого… Включи- ка телевизор. Уже журналисты размусолили уже все.

– А ведь родители у того мальчика, про которого ты говоришь даже не узнают, что он там. Бедные, – мама все еще плаката. Она крепко обняла Пашу, словно хотела вместить его в свое сердце без остатка, чтобы любимый сыночек был в безопасности.

Паша же, успокоив маму, первым дело включил телевизор, что по одному из центральных каналов транслировали выступление человека в черном.

Молодой парень в темных очках подсвечивался со всех сторон прожекторами и ехидно улыбался в камеру. Он провел рукой по ежику светлых волос и начал.

– Господа. Вот, наконец я на всех экранах страны. Такая честь, а такая честь. Я бы сначала хотел представиться. Мы, все те, кто безжалостно, жестоко и зло напали на людей, команда справедливости. Можете называть нас Б.Е.З.Ч.Е.Л.О.В.Е.Ч.Н.О. Я считаю это красивое смешение ни сколько смешение наших инициалов, сколько отражение наших требований.

Каждый из вас знает огромную, сейчас уже национальную фармацевтическую корпорацию, по названию «Человечность». Да все же слышали. И не по одному разу. У каждого в нашей стране найдется флакончик, тюбик или баночка, изготовленные на одном из их предприятий. И хорошо, если это окажется валерьяна или вазелин. А если это что-то более серьезное, чем витамины? Если это жизненно важные препараты? И все вы скажете, ну и что? Это же классные препараты, которые помогают. А я вам скажу, что нет. Они не помогают, не могут тягаться с иностранными аналогами, которых безжалостно вытеснили с рынка. Порой в них даже есть лекарственное вещество, только в такой микроскопической дозе, что пользы нет. А уже если это какие-то штучные препараты, которые предназначены сложным пациентам- фиаско. В 80 случаев из 100 ничего не поможет. Пациент умрет, а производитель с невинным видом заявит, что это виновата болезнь, которая не подвластна даже их лучшему из лучшего препарата. Ну что? Я заставил вас задуматься? Наверное, все припомнили антибиотик, который не подействовал или новенькое средство от аллергии, прописанное врачам? Да отчего же вы молчите! Сколько лет «Человечность» уже губит людей? Десять? Пятнадцать? И почему никто не говорит о смертях, к которому привело их лечение? Да потому что бесполезно. Не слышат нас, если мы говорим, если мы кричим, если мы стучимся во все двери, обиваем пороги. Но вот если будут кричать другие, если будут кричать обычные люди и мы, террористы, сотрудники головного офиса «Человечности», который мы любезно подорвем через часик другой… Тогда нас услышат? Только смерть тут может породить мир? Да что же это за жизнь то такая? Дофига справедливая!

Парень рассмеялся. Казалось, что еще секунда и что-то окончательно сорвет ему крышу и он вылезет из экрана и все…

– Вы ведь сейчас опустили глаза? «Это не мое дело. Меня это не касается. Что за сумасшедший»– это ваши мысли. Вот именно поэтому все в этом здании умрут. Окей, чтобы все было честно, умрут только те, кто как-то связан с этой заразой и те, кто хочет, как и мы, привлечь внимание. И, еще. Когда мы ворвались… Некоторые погибли, потому что очень хотели жить… Их смерть на наших руках. Поэтому можете ненавидеть нас, может быть это подстегнет всех сделать хоть что-то…

Выступающий стал серьезным.

– До связи. Господа.

Паша выключил телевизор. И почему-то сразу вспомнил как маме долго н помогали таблетки от суставов. Хотя может быть это совпадение?

– Ну сумасшедшие же люди. Мам! Ты как?

За одну минуту и пятьдесят пять минут до…

Включение закончилось. На экране снова появилась ведущая и продолжила рассказывать о новостях на сегодня, как ни в чем не бывало.

Владислав Игоревич допивал третье кофе и недовольно поглядывал на приехавших молоденьких журналистов-репортеров, мучающих родственников заложников.

«Не умеют людей на эмоции раскручивать, да не брались бы. Им же все на блюдечки поднесли. Обзвонили всех, кого смогли, нагнали темных красок. Пригласили сюда. Все. Расспрашивай- не хочу. А потом самую интересные реакции и в выпуск. А эти, проси господи, по краешку ходят, миндальничают. Главное-истина, которая получается при естественной реакции.»

Владислав Игоревич прошел мимо скучившихся журналистах, на коленки клепающих сценарий нового репортажа. Мимо дежурящих у ограждения милиционеров, с опаской поглядывающих на Свечку. Мимо родственников, практически разбившие палатки на театральной площади. Но постепенно, ради их же безопасности, милиция настойчиво отодвигала от здания все дальше и дальше. По краю площади, раскинувшейся перед высоткой, уже стояли спецмашины, полные спецназом, готовым выбежать в любой момент. Но для этого, как было понятно, стоило разработать план.

Владислав Игоревич уже подготовил небольшой сценарий про штурм, но материалы были сыроваты, поэтому мужчина просто ждал, когда молодежь закончит мельтешить и можно будить добраться до оператора.

Мужчина сел на низенькую скамейку и, потягивая кофе, принялся посматривать на Свечку.

Счет в здании горел на нескольких верхних этажах, отбрасывая тени ужаса, который царил там среди забаррикадированных людей. Отсветы бродили по второму этажу, смешивалась со страхом, преобразовывались в панику посетители театра.

Владислав Игоревич е жалел им, ибо они были лишь часть его работы, а переживать из-за работы он не любил. Но и полностью равнодушным мужчина тоже не мог оставаться, поэтому ему лишь оставалось слегка переживать за запертых. А может? А может покопаться во всей это каши с лекарственной компанией? Тем более, где-то, лет десять назад, всплывали подобные факты. Но журналистское расследование закрыли, потому что кто-то влиятельный поспособствовал этому. Возможно, где-то завалялись чеки с его подписью. Вот это была б буча… Все бы всколыхнулось, похлеще чем после его интервью с радикалами –соотечественники.

Но зачем эта головная боль? Ради самоутверждения? Да вроде бы все уже утверждено. А правда… Правда, порой хочет, чтобы ее лишний раз не трогали.

– Эх, какие смелые ребята. – сказал Владислав Игоревич, допивая кофе.

Внезапно к его островку спокойствия кто-то приблизился. Высокая женщина в нефритовом пальто уверенно подошла к нему вплотную. Она вытянулась в струнку и прямо на ходу громко прокричала Владиславу Игоревичу

– Это вы мне звонили? Как можно помочь? Что сделать, чтобы его вытащить! – женщина практически кричала.

– Гражданочка, тише. Вы кто будете? Простите…– устало произнес мужчина.

–Недара Елизарьева. Вы сказали, что мой муж в здании. И посоветовали приехать.

– А. Те самые зарвавшиеся Елизарьевы? Вообще, именно вам мы звонили, чтобы хоть как-то привлечь внимание к этому всем? Но, все, вроде бы и само раскручивается. Но вы, я не сомневаюсь, можете подключить какие-нибудь связи. Сможете?

Женщина поменялась в лице. Глаза приобрели сиренево-черный грозовой оттенок, а лицо вытянулось.

– Вы за кого нас принимаете? За криминальную группировку? Или за уважаемых врачей? – гневно прошипела Неда.

– Успокойтесь дамочка. Я много что знаю про вашу семью. И то, что вы с мужем не живете, и то, какие- штуки твориться в ваших центрах. Но, я же вас не хочу обидеть. Звонили, чтобы просто…

Женщина на ровном месте начала плакать.

– Господи. -журналист усадил женщину на скамейку.

– Просто… надо им помочь. Скажите, что надо сделать, – Неда беззвучно плакала и пыталась нормально говорить.

–Давайте интервью запишем? Гладишь еще больше резонанса будет. Только надо в эту же минуту делать. Приведу оператора, подождите.

«Вот так работают профессионалы, а не то, что вокруг.»– довольно отметил про себя Владислав Игоревич.

Несказка и легенда про одно целое

В приемном отделении было холодно, должно быть из-за того, что за окном бушевала снежная буря, клокочущая за витражным окном.

Гелька сидел, закутавшись в шаль, и тёр замёрзшие ручонки друг об друга. Мама, как и всегда, была занята. А посетителей, которых можно было бы поднимать, как назло не было. Мальчик сначала хотел попрыгать, но в итоге все же решил открыть свою любимую сказку.

Он сам ее когда-то записал, своей рукой, так попросила мама. Эта сказка не была волшебной, да и не очень походила на сказку, но она его согревала, будто бы делала живым изнутри, стоило лишь только начать ее читать.

«Говорили, что он появился из ниоткуда. Однажды белый, как легкое облачко, ребенок пришел к церковному приюту. Белоснежные волосы, бесцветная кожа, прозрачные, слегка синеватые глаза и светлый костюмчик- вот таким он предстал перед работающим там монахинями.

Среди икон и одинаковых кроватей, мальчик стал росте с невероятной, несвойственной детям скорость. В день он вытягивался на 2-3 сантиметра и очень этим пугал окружающих. Через пару недель был уже подростком.

– Сатаненок, – за глаза называли его местные жители.

– Белая ворона, – обзывали ровесники.

Его чурались, избегали, смеялись. Но мальчик, не понимая причины людской злости, воспринимал ее как должное. Улыбался прохожим, старался быть приветливым. От него лишь отшатывались.

Еще одно незадача была у подростка, он больше не взрослел. Как обратился тринадцатилетнем мальчишкой, так и остался им, прошел год, и два, и пять, и десять.

Его ровесники взрослели, создавали семьи, умирали. А он, будто стоял на месте. Смотрел на них и все больше отдалялся.

– Дьяволёнок из избушки, – теперь дразнили его уже дети былых ровесников.

А он, мечтавший стать наконец равным с ними, улыбался им. Сердце мальчишки было слишком большим и теплым, оно требовала поделиться теплом, накопленным за годы одиночества, с другими. Поэтому, прожив среди людей три десятилетия и, поняв, что добро для них диковина, которую редко принимают, за чистую монету, подросток стал творить маленькие чудеса тайно.

Иногда, вечерами, когда городок спал, он, знающий в чем нуждается та или иная семья, приносил им это и оставлял на пороге. Будь то новые башмаки или прорешка- парнишка мастерил это, в своей отшельничьей избушке и оставлял, желая сделать им приятное.

А на следующей день, на рынке слушал восхищенные разговоры людей, прознавших, что соседям что-то оставили под дверью. Люди уверовали, что эти чудеса- дело рук фей, которые по преданию живут в лесу, что окружает городок. Мальчик при этом только улыбался.

Но, как говориться, тайное всегда становиться явным. И однажды, когда мальчишка оставлял на пороге семьи фермеров новую косу, его подкараулили дети, жившие в доме напротив.

– Чудило, глядите. Это он косу хотел украсть? Вот же зараза. Ребята, бей его.

И дети, как псы, которых спустили с цепи, накинулись на парнишку, который удивительно неловко от них отклонился назад, запнулся о ступеньку и спиной напоролся на косу, прислоненную к двери.

Дети тут же бросились в рассыпную, будто не они были причиной всего этого.

А мальчик тихо лежал на ступеньках, сжимая левой рукой рукоять косы. Ему показалось, что он умер.

Неожиданно для себя самого, мальчик открыл глаза. Снова. Словом, ничего и не бывало.

Он стоял в каком-то помещение с большими окнами и светлыми стенами. Паренек не чувствовал боли, с легкость переставлял ноги, а в руке у него так и осталась коса.