Остальные – лишние

Остальные – лишние

Елена Булучевская

© Елена Булучевская, 2020

ISBN 978-5-4498-5760-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Остальные – лишние

Все события – вымышлены, все совпадения – случайны.

Пролог

Осень

Стемнело. Здесь, на этой заброшенной стройке не было ни одного фонаря, который смог бы разогнать окружающий мрак. Сюда приходили начинающие наркоманы – попробовать, каково это – побывать в других мирах, и всего-то нужно пожевать, покурить или уколоться. Здесь начинающие проститутки обоих полов отрабатывали умение с первыми клиентами. Учиться курить и выпивать малолетки всего района тоже сползались сюда. Сбежавшие из дома подростки знали, что пару-тройку ночей могут перекантоваться в Развалинах. Такое название появилось из ниоткуда, кто-то ляпнул, да и прижилось. Развалины – звучно, запоминается легко, звучит зловеще… Мечта, а не название для груды кое-как скрепленных осыпающихся кирпичей. На одном из шатких верхних этажей любители острых ощущений устроили настоящую берлогу, натащив кучу старых одеял и подушек, найденных возле мусорных ящиков либо выпрошенных дома. И полиция знала, куда в первую очередь отправляются местные подростки, когда что-нибудь натворили. Или всегда там был кто-то, кто мог рассказать или показать, что случилось на самом деле с теми, кто натворил и скрылся – все те же подростки или кто постарше, из числа постоянных обитателей.

…Мальчишки уже давно разбежались по домам. Старожилы разбрелись по своим углам. Кто постоянно в Развалинах околачивается – и их не видать и не слыхать. А мальчику домой не хотелось – ужин то ли будет, то ли нет, а орать и драться – точно будут. Хотя вроде бы не за что. Ну да, они найдут, за что. Не так глянул – подзатыльник, не так сел – оплеуха, слишком громко сопишь – снова оплеуха. Мамка и этот новый папка скорее всего уже к бутылке приложились, да не по разу. И теперь ищут на ком бы выместить зло, что скопилось за день, за месяц, за всю жизнь. Найти того, кого можно обвинить во всех неудачах, того, кто сдачи дать не сможет. Только за порог переступишь и начнется… Нет уж. Здесь никто не пристает, и не дерется. Здесь тихо и пока тепло. Страшновато немного, но это не самое главное. Фингал получить страшнее – могут и без глаза оставить, уж точно гораздо больнее.

Живот от голода урчит, зараза, аж подвывать начинает. Пойти в «Светляк», что ли – магазин в доме через дорогу, попросить что-нибудь. Там тетка Олька добрая, всегда подкармливает. У нее своих детей нет, и муж ушел, а она все равно добрая. Всегда пожалеет и никогда не орет. Точно, надо пойти туда, помочь ей коробки на мусорку утащить или еще чего, и вроде как не выпросил, а заработал. Мальчик заулыбался. Если тетка Оля работает, можно у нее там посидеть, иногда она пускала в уголочке в подсобке переночевать – нечасто, но бывало же. Тогда будет сытый и в тепле, даже может телек посмотреть разрешит. И никто не наградит лишним фонарем под глазом, или еще чем похуже. Конечно, можно и на хозяев магазинских нарваться или на сменщицу теть Олину, Маринку. Они таких, как он, не жалуют. Думают, что он воровать приходит, орут всегда, чтобы уходил. Мальчик выпрямился во весь рост – а он не вор, он не такой. И не попрошайничает. Всегда свой хлеб отрабатывает. Надо идти, а то околеешь тут с голоду и холоду. Если бы днем голубей наловил, сейчас можно было супец сварганить, да тупанул.

Мальчик перепрыгивал через кучи строительного мусора, которыми изобиловал двор. Контора, что начинала строить этот дом, в одночасье разорилась, и стройку забросили. Вывезли нетронутые стройматериалы и на этом закончили. Все, что можно было снять, что имело хоть какую-то ценность, давно растащили. Остался лишь ненужный хлам. И через этот хлам пробираться надо очень осторожно, особенно в этих потемках. Тонкий серпик молодого месяца выполз на чернеющее небо с яркими проколами звезд, но осветить что-либо этот серпик был явно не в силах. Провалы между мусорными кучами казались бездонными. И в Развалинах как-то исключительно тихо. Мальчик заметил эту громкую тишину, когда камешки под ногами хрупнули. Обычно где-нибудь горит костер, тренькает чья-то гитара, в одном углу ссорятся, в другом – в карты режутся, песни орут, ржут над кем-нибудь или чем-нибудь. А сегодня – тишина и темнота. Прыг, прыг, темнота. Пока сидел да раздумывал, месяц уже повис почти над головой, хоть немного света дает и то хорошо. Прыг, прыг, допрыгал до обрушенной лет сто назад бетонной балки, через которую надо перелезать. Залез на балку, прошел, балансируя по ее краю почти до выхода из двора, решил красиво спрыгнуть – как в цирке. Ну не то, чтобы он в таких заведениях часто бывал, но ведь в телевизоре много чего показывают, а он же не дикий какой. Вон к Владу как-то заходил, к Зверенку, у него мамка даже еще приглашала. У них телек нехилый, такой здоровенный – историю какого-то известного цирка показывали как раз. Мамка хорошая у Влада, не стала орать, чтобы уже шли уроки сразу делать и вообще, не стала даже спрашивать, чего приперлись без разрешения. Красивая такая, пахнет от нее вкусностями, печеньками какими-то, и ничего Владу не сказала, даже шепотом. Зверенку и ему тогда надо было какой-то дурацкий школьный проект делать, в пару училка поставила. Вот и пришлось к ним идти. Но было хорошо, никогда не видел, как в настоящем доме бывает. Не в жилище или в квартире, а ДОМА – вот прям так, большими буквами. Дом – это там, где тебя всегда ждут, и всегда тебе рады, наверное так.

Мамка Влада их сначала руки мыть отправила и переодеваться, ему тоже домашнюю одежду выдали – шорты и майку со смешным мышом. Потом сказали, что можно их себе забрать, ту майку и шорты. Мальчику все время было неловко, что у него носки зашитые и не очень чистые, он старался ноги то под стул спрятать, то скрючить как-нибудь. Но ни Влад, ни его мамка ничего не сказали про это, вроде и не заметили. Потом после мытья-переодевания отправились обедать. И это был самый запоминающийся обед в жизни мальчика. Всего было много, все было свежее и такое вкусное! В кухне пахло всякими вкусностями… Потом, когда проект был закончен и благополучно сдан, Влад первое время звал в гости, но мальчик стыдился за свои носки, за свою старую одежду, за потрепанный рюкзак, за многочисленные синяки и ссадины. Пришлось придумывать всякие отговорки, чтобы Зверенок отвязался. И Влад снова стал лишь одноклассником, с которым здороваешься, бегаешь на переменках и все, никаких личных контактов. А мамка мальчика сказала, чтобы «не водился с этим Зверевым, они из богатеньких. Будут на тебя сверху вниз смотреть, а тебе их подаяния даром не нужны». Ага, не нужны, ничьи не нужны. Сам все могу, сам все заработаю…

И брякнулся с балки в кучу строительного мусора. Боль была жуткая. Ободрал руки, ноги, порвал одежду. Спину, похоже, тоже ободрал. Сел, зашипев от боли. Блин, за одежду опять бухтеть будут дома. Будут орать, что огнем все горит. Ну да, огнем – штанам лет пять, и достались уже не новыми. Куртку эту джинсовую мамка откуда-то притащила, отстирала и сказала, что купила. Сказочница. Тьфу, блин, больно-то как. Надо теперь точно до «Светляка» прыгать как-то, вдруг сломал чего и сдохнет тут. От таких невеселых мыслей стало и вовсе плохо. Развалины возвышались равнодушной темной грудой, казались снизу еще выше. Поднялся холодный ветер, завывая в подворотнях, шуршал опавшей листвой. Мальчик попытался встать, опираясь на руки. Вскрикнул от боли и упал снова, ударившись головой о так некстати подвернувшийся камень. Падая, успел посмотреть на Развалины, которые сейчас выглядели похожими на башню. Огромная темная башня… Как у Влада в комнате на постере – нарисована темная башня, вокруг поле цветов каких-то красных и пацан вдалеке на башню пялится (цикл романов С. Кинга «Темная башня»). Закрутилась эта башня, завертелась и пропала. Все стало черным, звуки исчезли, все исчезло. И мальчик потерял сознание.

Очнулся от ощущения, что его кто-то несет. Валяться по осени на битых кирпичах и строительном мусоре – так себе удовольствие. Чужой человек – а он был точно чужой – пах как-то странно. Вроде знакомо и незнакомо одновременно. Мальчик попытался поднять руки, чтобы дотронуться до этого человека, что нес его, но руки не слушались.

– Э, друг, ты очнулся? Ты лежи, лежи себе спокойно. Сейчас я тебе помогу. Боли скоро не будет.

Мальчик попытался откашляться, чтобы ответить, но из горла вылетел сгусток крови, голос так и не появился, удалось лишь промычать нечто невразумительное. А человек – мужчина, очень сильный, похоже – сколько он тащит страдальца и не запыхался даже – продолжал:

– Придем сейчас, уложу тебя, таблеточками накормлю, перевяжу, и все замечательно будет, – напевно так, словно сказку читал.

Мальчик попытался прошептать, что ему бы в больничку надо, но нет.

– Зачем тебе туда, там коновалы эти, они тебе ничем не помогут, а я помогу. Не переживай, не дергайся, лежи спокойненько, и все будет хорошо.

Подозрительный все-таки мужик. Мальчик попросил в «Светляк» завернуть, мол, его ждут там. Мужик промолчал, плечи только как-то приподнялись, показалось – замахивается, ударит сейчас. Мальчик вскинулся из последних сил, пытаясь хотя бы закричать. Но дядька этот, оглянувшись по сторонам – вот волк, чисто волк, как в телевизоре показывали, всем туловищем повернулся – зажал рот какой-то тряпкой, и снова все поплыло, и пропало в серо-черной мутной круговерти…

Глава 1

Весна следующего года

День сегодня не задался с самого утра. Он мало того, что понедельник, так и еще всяких всякостей набежало. Небо затянуто низкими тучами, хмурь сплошная. Будильник почему-то не сработал, Влад раскапризничался с утра, не желая идти к бабушке-дедушке: «Че я там делать-то буду? Мне там скучно, я лучше дома посижу! Я уже большой! И на улицу не пойду, и открывать никому не буду!». А я ведь обещала маме, что Влад будет к ним ходить на каникулах. Мама, наконец, оттаяла. Поначалу-то и слышать не хотела ни о каких внуках: «Я их не заказывала!» Даже с братниными не оставалась, только если уж совсем никак без ее участия, и то после долгих уговоров. А моего так и за внука поначалу не считала. Ну да я не обижалась. Понять ее можно – а как же, их любимая красавица-умница поступила по-своему, не так, как мама-папа говорили. Самостоятельная слишком… Мама не так уж давно начала хоть как-то с нами общаться. Поэтому я отмела все возражения, как незначительные, и велела собираться пошустрее. И так опаздываю, а шеф злющий ходит, у опоздания могут обнаружиться нежелательные последствия. В виде лишения премии, или зарплату задержат на месяцок, а то и попросить могут. Кто потом примет на работу мать-одиночку в последнем приступе юности? Мне к сорока уже, а всем нужны двадцатипятилетние длинноногие умницы с холодными глазами, да чтобы стаж был лет 10. Вот и приходится соответствовать все время. Уволят – содержать меня будет некому. Мне кажется, на работе меня держат за мою безотказную память, и шеф Боярика побаивается. Хоть я и бывшая его пассия, но мало ли.

А Боярик вроде и не при чем. Я сама ребеночка захотела, и когда беременная была, ему не говорила до последнего. Мужик женатый, зачем лишний раз дергать. Было нам хорошо вместе и не раз, а на этом и точку можно поставить. Он из семьи уходить не собирался при любом раскладе, и рождение Владика ничуть не изменило бы его решения. Конечно, он об всем узнал. Я в роддоме еще была, а он уже названивать начал: что, да как, да почему ничего не сказала… Что ж я скажу-то ему – решила вот ребеночка от тебя заиметь? Он же жутко подозрительный. Подумал бы, что денег отжать хочу или еще чего, заранее пересрались бы напрочь, зачем это все. Он во время моей беременности с семьей полгода в заграницах находился. Пашка, помощник-секретарь его, в курсе был, он мне всякие вкусности-цветочки в роддом носил, когда на сохранении лежала. Не сказал шефу, ха! Я давно подозревала, что неспроста помощник крутится так, по собственному почину. Неравнодушен ко всем беременным пассиям шефа? Сомневаюсь. Неравнодушен ко мне все-таки, наверное. Хотя он-то нам не очень нужен, Пашка. И вдвоем с ребенком хорошо будет.

Мальчик родился спокойный и здоровенький, я в нем души не чаяла. Только вот семья моя… Особенно братец кипятился – ему-то хорошо, у него две близняшки по дому разгуливают, взирая на всех с высоты своего семилетнего возраста, да жена – белесая и молчаливая – вновь с круглым животом. А мне по вечерам на темнеющее небо вой, что ли, или котяток штук сорок – сильная и независимая, да? Семья моя, в общем и целом, очень была недовольна – старорежимники какие-то или сектанты. Ну и ладно, обойдемся. Будет у меня собственный мужичок, с которым и поговорить можно, и вот чаю попить. Жить где есть, так что, сами мы, все сами. Квартира наша не очень большая – всего три комнаты. Часть денег на покупку и ремонт пришлось в банке брать, зато своя. Родители неподалеку – так, на всякий случай, на самый крайний. И школа есть через дом, подрастет мой мужичок, и пойдет учиться. Сразу вспомнила сказку про Буратино, чуть не засмеялась в голос. Спешить надо, некогда ржать с утра пораньше. А то на работе и будешь Буратино самый натуральный…

…Боярик приезжал пару раз, когда я в с малышом осваивалась, привез вещички какие-то детские, цветов – веник, еще какой-то белиберды, прощался вежливо, говорил – звонить, вдруг что понадобится, и отчалил. У него неотложные дела, как всегда ооочень важные. Помощника своего иногда присылал с подарками для детеныша моего. Пашка и сам забегал – все на что-то надеялся. Боярик купил новый бизнес у вдовы одного местного туза, теперь разгребать надо, перестраивать по-своему, по-бояриковски. Он и фамилию мне сказал, и говорил, что я должна их помнить – обоих – и туза того, и супружницу его. Я и правда вспомнила их – очень красивая пара, как не запомнить.

Вся его былая страсть ко мне улетучилась. Решил, видимо, что я хотела ребенка, и заполучила желаемое. Я ему, видите ли, импонировала – раньше. Таскал с собой везде на всякие приемы. Ну и пусть его. Кто с кем играл – непонятно, да и разбираться ни к чему… Я не в обиде, не внакладе. Теперь может найти кучу новых ненаглядных лялек с их пятьюдесятью килограммами, десяток из которых – силикон, ботокс, наращенные волосы и вся эта искусственная ерунда, которую сейчас модно на себя напяливать.

…И вот надо же было сегодня-то так проспать. На работе какой новый внедреж обещали, инструкции читать надо, а тут… Влада с уговорами удалось-таки утащить к бабке, которая с утра уже ждала его, напекла вкусностей. Мальчик на это и купился, даже ручкой соизволил помахать, когда убегала. Чмокнула маму и унеслась. Пока к дороге бежала, на подъездах, столбах заметила белый лист: «Разыскивается!», на нем фотка какого-то пацана, лицо показалось очень знакомым. Не первый раз видела листы такие, но внимания как-то недосуг было обратить. А сейчас – вот же, когда опаздываешь, такие мелочи подчас замечаешь! Порылась в памяти на ходу, вспомнить не удалось – слабеет, что ли. Засело это лицо, как заноза, как полузажившая ранка, что чешется все время. Вот вам и знаменитая фотографическая память! Надо каких-то таблеток для памяти съесть, что ли…

Такси ловила прямо на дороге, чего терпеть не могу – мало ли кто остановится, будет мозги полоскать до самого места назначения. Но тут повезло – таксист оказался мужиком серьезным, годился мне в папаши, домчал быстро и аккуратно, денег взял немного.

На работе царил реальный аврал – везде суетня и беготня. Мое отсутствие пока не заметили. Настюха, подружка моя закадычная, компьютер включить догадалась, врала всем напропалую, что я в аптеку отлучилась. Я чуть ее не спалила – забежала, начала извиняться, а она уже навстречу бежит:

– Ну, купила? Как голова твоя? Работать-то сможешь? – золото, а не девка, надо будет ей шоколаду килограмм купить – черного и горького, она только такую благодарность от меня принимает. Я быстренько состряпала страдальческую мину:

– Ой, не знаю, мне таблеток каких-то насоветовали, сейчас выпью, надеюсь, что отпустит.

Дальше рабочий день покатился, как всегда. Беготня, инструктаж, чай-кофе, сплетни и все такое. Лишь в обед удалось выкроить минутку и позвонить маме. У них все было нормально, Влад выпросился погулять, и куда-то смылся из зоны видимости. Ох, и получит вечером, если у меня на взбучку силы еще останутся.

И вот, наконец! Рабочий день, казавшийся бесконечным, все же решил приказать долго жить. И я с облегчением выдохнув, выключила компьютер. Сгребла свои вещички и сделав ручкой бедолагам, которым пришлось задержаться, потопала домой. Позвонила маме, спросить хотела, не нужно ли чего купить. Но у нее было все время занято. Ну да ладно, если вдруг что понадобится, Влад сгоняет. Или мы вместе с ним сходим.

Уже возле родительского дома меня обогнала машина с мигалками. Сердце екнуло: чье-то горе-беда проехали. Выйдя из-за угла, увидела, что полицейская машина остановилась возле подъезда, к которому я и шла. Сердце уже не екало, а колотилось об ребра, руки дрожали. Ноги отказывались идти, уговаривала себя, что это не к нам, это не наша беда приехала… Открылась дверь подъезда, вышла мама в сопровождении участкового. Она была бледна, как снег, и, наверное впервые в жизни я увидела ее без помады на губах. Это напугало больше всего. Заставила себя идти быстрее, хотела окликнуть, чтобы меня подождали. Но мама уже меня увидела:

– Доченька, ты только не волнуйся. Сережа говорит, что все обойдется.

Маму знали все в округе – заслуженный воспитатель местного детского садика, жизнь посвятившая чужим детям. Чтобы попасть в ее группу, записывались заранее. И шкафоподобный Сережа в полицейской форме, смущенно мявший папку позади мамы, явно был из ее воспитанников.

– Мама, что обойдется? Что случилось? Влад? Где он?

– Доченька, – кольнуло вновь, – «доченька», да она меня так уже лет сто не называла, и голос хриплый, дрожит, – Влад потерялся. Дед по городу ездит, ищет, вдруг заигрался мальчик где-нибудь. А Сереженьку я на всякий случай вызвала. Он говорит, что заявления о пропаже принимаются только через три дня. Но к нам приехал. И помочь обещал.

У меня похолодели руки, в глазах мухи полетели. Но потом тряхнула головой, нельзя сейчас. Потом, когда все закончится, тогда можно будет позволить себе и слезки, и обмороки, и все остальное.

– Мама, когда он ушел и что сказал?

– Он после обеда заскучал. Телевизор и компьютер надоели. Посидел возле окна, мне на кухне помог. А потом и не знал, куда себя деть. Приластился ко мне, мол, баба, отпусти погулять, я же здесь все знаю. И в школу я, мол, рядом хожу. Да уговаривал так, что я и растаяла.

Вот в этом точно весь Влад – кого угодно уболтает. Я прям себе наметила запомнить накрепко, что после моих слез и обмороков, светит мальчику такое… Что именно – я еще даже не знаю, какое. Потом наказание придумаю. Когда найдется. Оглянулась на дорогу, что вела к подъезду – послышалось, едет кто-то. А вдруг папа и с ним мой неслух? Но нет, показалось, точно показалось. Полицейские, опросив всех еще раз, пообещали держать нас в курсе и уехали. Мы поднялись в родительскую квартиру.

– Мама, я пойду к себе. Ты мне позвони, если вдруг что.

– А может ты у нас останешься? Так и мне спокойнее будет, что с тобой все в порядке. Женя с семьей забежать собирались. Папа приедет, сразу все узнаешь, если новости будут.

– Нет, я пойду. А вдруг он домой ушел и сидит, ждет меня. Знаешь же, как он сюрпризы любит устраивать… Если так – вот ему сюрприз-то будет! Позвонишь, если вдруг что-то прояснится.

Она вскинулась было сначала обнадежено, потом поникла, устало кивнула, забормотав:

– Ты прости меня, прости, что недоглядела…

На глаза слезы навернулись, я обняла ее, поглаживая по вздрагивающей спине, напоила лекарствами и ушла. Сидеть и ждать здесь я просто физически не могла.

К дому я летела, а вдруг так и есть? Надоело Владу у стариков, он удрал домой, а сейчас меня поджидает, где-нибудь прячась, напугать решил… Но чуда не случилось. Его не было ни возле подъезда, ни возле дверей. Никто из его друзей-одноклассников ничего не знал. Теперь-то и пришло время активных действий. Я позвонила шефу и рассказала ему все, обещала забежать и написать заявление про отпуск без содержания. Удивительно, но шеф воспринял мои новости более-менее адекватно, даже голос не повысил. Потом обзвонила коллег и раскидала свои проекты, внутренне содрогаясь. Если и не запорют, а сделают нормально – тогда я без премии остаюсь, точняк, вроде не такой уж незаменимый работник. А уж если запорют… Тогда несдобровать и им, и мне. Позвонила Насте, выслушала ахи-охи, предложения помочь и все такое.

Оставался теперь лишь один звонок. Очень не хотелось, но надо. Господин Бояриков, конечно, высоко взлетел, но интереса к потомству не потерял – даже к внебрачному. Изредка названивал, интересовался что-как, подкидывал мелкому подарки, стараясь особо не светиться. Все-таки Боярик неплохой человек – по-своему и в силу своего положения. Вот поэтому я должна была позвонить и ему. Вдруг он чем помочь сможет. Отправила сообщение и, пока ждала звонка, решила набрать объявление о пропаже мальчика. Открыла файл с фотографиями, выбирала самую подходящую, наревелась, пока разглядывала. От звука звонка, показавшегося оглушительным в тягучей тишине, подпрыгнула на месте. Наш кот, Кубик, сердито заворчал на меня, мой скачок оторвал его от насущных, очень важных кошачьих дум. Боярик выслушал мою взволнованную тираду, не перебивая. Попросил скинуть ему самую свежую фотографию, пообещал помочь и отключился. Я осталась одна со своим горем.

Голова кружилась и подташнивало. Я вспомнила, что не ела почти с самого утра. Кофе пили литрами на работе, поэтому голода и не чувствовалось, а за всей этой беготней и некогда было. Поплелась в кухню, найти что-нибудь съедобное и заглянула в комнату Влада. Все было в порядке – чисто, аккуратно, тихо. Шторы только открыты и не жужжит компьютер, кажется, что хозяин комнаты просто вышел на минуточку – воды попить или еще зачем. Я повернулась, чтобы выйти, оглянулась и замерла. Ночь заглядывала в потемневшее окно, уличные фонари превращали обычную мальчиковую комнату в нечто зловещее. Плакат с башней – я его всегда не любила, мне и фильм не понравился. Влада идея вдохновляла, вот и оставил себе постер. Картинка там словно звала в себя, звала на поле роз, и мальчик, что был на плакате, обернулся. И это был Влад… Вокруг него летали драконы. Драконы – с другого постера, книга недавно вышла, как ее там, «Мир меняющие», вроде бы. Влад зачитывался, пока я не решила, что и мне надо. А там жестяк такой, что я книжки изъяла, в свою библиотеку утащила. В интернете читать запретила. Уж не знаю, послушался или нет. Но возмущался долго: «Мама, ну мама, там про мальчишек же написано, таких как я. Там и наказывают плохих всяких! Ты же сама говорила, что слабым нужно помогать, а плохих наказывать! Ну дай хоть дочитать-то…».

Я не помню, как вылетела из комнаты. Не знала, куда мне спрятаться. Закрыла везде шторы, включила свет. Везде, даже в ванной. Только тогда приступ паники начал отступать. И вспомнилось то, что пыталась вспомнить весь день. Лицо мальчика на плакате «Разыскивается!». Лицо мне до боли знакомо: одноклассник Влада, он как-то приходил к нам. Они задание совместно делали для школы! Точно! Надо его родителям позвонить, узнать, как и давно ли пропал их сын, нашелся ли он. А еще вспомнила маму мальчика, видела ее пару раз в школе – впечатления не произвела, по виду – любительница крепких напитков, не очень-то заботящаяся о своем потомстве, нигде особо не участвовала. Хотя… мало ли, может она – исключение из правил. И искренне заботится о сыне. Полезла искать их телефон – не нашла, собралась уже учителю звонить, да вовремя на часы глянула. Было уже три часа ночи. Оглушила я себя снотворным и провалилась в сон.

Глава 2

Осень, что была до весны.

Меня зовут Рикат Ралдугин. Классно зовут, имя такое рычащее. Произносить даже приятно. Я много времени провожу возле окна. Времени, которого у меня нереально много, даже слишком. Я готов поделиться им с кем угодно, если этот кто-то будет проводить время со мной. Но, к сожалению, таких желающих очень мало, можно даже сказать, что нету. И не потому что я плохой человек, нет, совсем нет. Я – инвалид, калека, колясочник, или как там нас еще называют обычные люди, которых мне иногда охота назвать «обычниками» – когда совсем припекут своим нытьем и жалением. Особенно жалением. Или как это правильно – жалостью? Однажды, давно, когда я еще маленьким был, мама вывезла мою колясищу на улицу – погулять. Долго корячилась, пока эту конструкцию выволокла. Шел дядька какой-то пьяный, вроде мимо шел. Но нет, прошел, оглянулся, вернулся и началось… «Ой-бай, я вам так сочувствую, как же бедный мальчик живет… А ему больно?». И все в этом духе. Мама тогда еще была молодая, за словом в карман не лезла, она этого дядьку так отбрила, что он пошел по своим делам, бормоча под нос себе что-то вроде «вот, мол, сочувствуешь им, а они…». Мы тогда с мамой переглянулись и засмеялись.