Разбитая Гитара. Книга 2

Но только не он! У него уже был опыт несчастной любви, диких запоев потом, и повторять все это он не собирался.

Но эта непонятная женщина, с которой он проговорил практически сутки без остановки, но которая при этом ни на миллиметр не впустила его в свою душу, эта женщина, практически без сил сидевшая у иллюминатора, уставившись в одну точку, вызывала у него все новые приступы нежности. Ему так захотелось подойти к ней и просто обнять.

Но он не сделал этого, зная, как нелепо будет выглядеть.

Вместо этого он опять попытался начать разговор, спросив:

– Вы не боитесь выходить? Вы же живая мишень. Убийца, который пытался покончить с вами, наверняка предпримет еще попытку. И это место подходит ему как нельзя лучше.

Амира, немного повернув голову, отозвалась:

– Вы знаете, Дмитрий, но я буду вынуждена огорчить вас, – все еще немного морщась от боли, выдавила из себя Амира. – На самом деле, стреляли в вас.

– В меня???

– Это легко определить, в данном случае, по крайней мере. Снайпер находился на крыше, чуть выше положенного. Так как я должна была быть в кресле пилота, а вы – сидеть на моем месте, пуля предназначалась вам. Убить вас не хотели, нужно было лишь ранить. Иначе бы снайпер стрелял с другой высоты, под другим углом и аккурат в вашу голову.

– Выходит, я целиком обязан вам тем, что остался цел и невредим…

– На самом деле, на вашем месте я была бы сейчас осторожнее. Не буду предостерегать вас от общения со мной. Убийца слишком умен, чтобы допустить фиаско во второй раз.

Поэтому стрелять в вас в моем, по крайней мере, присутствии он не будет. Но опасайтесь других ловушек, промышленного шпионажа или похищения ваших родных. Усильте охрану сына на всякий случай.

– Но почему вы решили, что в мои дела кто-то полезет?

– Видите ли, со мной кто-то уже давно ведет какую-то непонятную игру. Убить меня не пытаются, сегодняшний случай, как вы поняли, был случайностью. И, тем не менее, все, к чему или к кому я прикасаюсь, выводят из строя.

Тут ее лицо погрустнело, Подольский не мог этого не заметить.

– И раз уж так получилось, что мы с вами познакомились, у вас есть только два выхода: первый – отказаться от общения со мной, и второй – принять параноидальные меры безопасности. Очень может быть, что кто-то попытается сделать что-либо, чтобы иметь возможность надавить на вас, а затем получить от меня то, что им нужно.

Так было уже однажды, когда в нашем офисе на сервера была совершена хакерская атака, призванная подставить меня и уличить в мошенничестве. В результате человека, который приехал из Европы расследовать это дело, пришили как собаку ни за что, ни про что.

– И как давно это продолжается?

– Уже тринадцать лет. Тринадцать лет прошло, с тех пор, как…

На ее лицо опять набежала тень. Теперь ее молчание неприлично затянулось.

Однако вскоре она продолжила.

– Мне пока не удается выяснить ни мотивов, ни причин этой адской игры. Вы ведь помните ту мерзкую телепередачу, да? Так вот, многое из того, что там показывали, имело своей целью вывести меня из игры. И к сожалению, мой враг очень хитер, крайне осторожен и необычайно умен.

Подольский задумался.

– Но вы не считаете, что там, куда мы с вами едем, выстрелить будет проще простого?

– Я уже сказала вам, что повтора не будет. Убийца – не идиот. Сегодня он уже точно повторять попыток не будет, слишком высока вероятность попасться. Я уже сообщила куда следует, и меры безопасности будут усилены, не успеют шасси нашего самолета коснуться взлетно-посадочной полосы.

На нашем мероприятии будет очень много людей, будет и пресса. Мы впервые снимаем гриф секретности. Ведь мы проводим его в последний раз. В такой толпе легко ошибиться, а как я сказала, второй ошибки преступник допустить не может. Это вам не дилетант какой-нибудь.

– Но могу ли я, наконец, узнать, на какое именно мероприятие мы летим?

– Наберитесь терпения, мой дорогой друг. Неужели вы не хотите доиграть эту партию до конца?

– Господи, да я-то хочу, но вы, вы-то как? Как вы собираетесь что-либо делать в таком состоянии?

– Не волнуйтесь, Дмитрий. Об этом я позабочусь. Вы даже не представляете себе, как мне повезло сегодня. Если бы пуля попала в нерв, пальцы или какое-нибудь сухожилие, все было бы гораздо мрачнее. А это заживет, не успеете и глазом моргнуть. А сегодня… Сегодня у меня в аптечке еще осталось много обезболивающего.

«Мой дорогой друг», – промелькнуло у него в голове.

Интересно, кто-то еще осмелился бы назвать его так? Кроме этой непонятной женщины, разумеется? Дмитрий улыбнулся. Ему было хорошо с ней, и он решил просто ей довериться, раз уж другого выхода у него не было.

2

Приземлившись в Сараево, они пересели на уже поджидавший их вертолет. Когда они долетели до места, Подольский увидел внизу огромную толпу журналистов.

Местность выглядела подозрительно знакомой. Что же здесь происходит? И тут его словно молнией ударила догадка. Да это же то самое место, где тринадцать лет назад расстреляли оркестр!

Да-да…он вдруг вспомнил ту злосчастную передачу, и его вновь замутило. Какая сволочь могла снять акт этого зверства на камеру! И совершенным верхом цинизма было показать эту пленку на всю страну.

Он не собирался делиться своими мыслями с Амирой, не хотел ворошить в ее душе и без того болезненные воспоминания. Хотя, наверное, она и без него там уже много чего переворошила.

Одно, все же, оставалось непонятным: зачем они здесь? Амира сказала, что они здесь в последний раз. Что же здесь происходило раньше? Как же все запутано, однако.

Вскоре он увидел, что возле того места, где когда-то был вырыт котлован, расположился хор. Подольский толком не успел сообразить, в чем дело. Позади одетых в длинные белые платья, больше похожие на саваны, чем на платья, женщин и мужчин, в несколько рядов расположились белые зонты.

Как-то странно они стояли, ведь обычно хор стоит позади оркестра, а эти были впереди всех.

Он хотел было задать вопрос Амире, но она как-то незаметно ретировалась. Подольский оглянулся по сторонам, но так и не увидел ее.

Казалось, зонтов было целое море. Дмитрий начал считать, и насчитал тридцать штук. На каждом из зонтов он увидел отпринтованную фотографию человека, державшего музыкальный инструмент.

Еще какое-то время коммерсант находился в замешательстве по поводу происходящего, пока, наконец, страшная догадка потихоньку не начала пробираться в его утомленный мозг.

Догадка подтвердилась после того, как между хором и морем из зонтов он увидел обособленный зонт, на котором было фото пожилого человека в очках. Вспышки из той страшной передачи вновь пронзили мозг раскаленным железом.

Да! Это же был дирижер оркестра «Фортиссимо». Он вспомнил, как даже его холодное, расчетливое сердце, сердце человека, многое повидавшее для своей не столь уж длинной жизни, сжалось тогда при виде жестокой расправы.

Было жалко молодых, но при виде того, с каким несгибаемым достоинством держался этот уже далеко не юный мужчина, с какой выдержкой провел он последние минуты своей жизни, выворачивало наизнанку даже циничную душу Подольского.

Его сердце екнуло лишь от одного воспоминания о том, что случилось.

За этими думами его застал интроит. Подольский не был сведущ в музыке, но минут через десять понял, что хор поет «Реквием». По спине побежал холодок.

Он увидел Амиру в центре. Она была бледна, как полотно. Похоже, ей было совсем плохо.

Tuba mirum spargens sonum

Per sepulcra regionum,

Coget omnes ante thronum.1

Пел бас. По позвоночнику Подольского побежали мурашки, размером, наверное, с крупного таракана.

Mors stupebit et natura,

Cum resurget creatura,

Judicanti responsura2.

      Тенор следовал за ним по пятам.

Колокольчиком зазвенел голос Амиры.

Господи, а она! Она что, еще и поет? Попробуй, разбери сейчас.

По голосу было сложно определить, что еще несколько часов назад в его обладательницу хладнокровно выстрелила какая-то скотина, а эта молодая женщина, поющая сейчас, собственноручно выковыряла из своей руки пулю, будто косточку из арбуза.

Пока тянулись эти размышления, хор запел Confutatis. Тут Подольский заметил, что лицо Амиры, бледное и прежде, приобрело землистый оттенок.

Господи, да она сейчас потеряет сознание.

Тенор и стоящая слева от Амиры женщина, словно почувствовав это, незаметно пододвинулись ближе, и когда звуки скрипки, каплями падающие на землю, плавными легато переходя от одной хоровой фуги к другой, незаметно подобрались к Lacrimosa, Амира оказалась тесно зажата между ними, да так, что ее глаза, начинавшие было закрываться, тут же открывались вновь.

Но вот хор запел Hostias. В это время оркестр, которому будто помогал кто-то невидимый, вдруг сменил зонтики с белых на красные, словно обагренные кровью.

На некоторых из зонтов он заметил нанесенные черной краской какие-то буквы, по одной букве на зонт. Но вот зонты пригнулись, и Дмитрий увидел, что на них было по-английски написано We Remember3.

Он оглянулся вокруг и заметил, что многие журналисты, особенно, женщины, плачут. Что говорить, зрелище это было не для слабонервных. Даже ему было слегка не по себе.

Он увидел дирижера, которого он тоже узнал. Это был тот самый чудаковатый молодой парень, повелитель оркестра, названия которого он почему-то не помнил.

Зачем понадобилось ворошить столь болезненное прошлое? Ах да, Амира говорила, что она что-то, вроде бы, обещала своему покойному мужу, принцу Анхелю.

Принц…вдруг это словно бы ножом резануло Дмитрия по сердцу. Он неожиданно спустился с небес на землю. Теперь он, наконец-то, смог прочувствовать, почему Амира вела с ним себя так свободно, с ним, миллиардером, завидным холостяком, мечтой доброй половины женщин России и не только.

Вот прямо сейчас он понял, что все дело в том, что он просто не принц. А если и принц, то не из ее сказки. У него не было никаких шансов. И она это знала, поэтому вела себя с ним, как…как с подружкой.

Дмитрия захлестнуло странное чувство, то ли грусть, то ли обида. Про Анхеля он сейчас вообще не думал.

Слава богу, этот трагический концерт подходил к концу, потому что Амира вообще еле стояла на ногах.

Она пыталась держаться, сколько могла. Как же все это было некстати! Она имела в виду выстрел. Четыре года они пели здесь каждый год, в строжайшем секрете храня все происходящее. Каждый музыкант обыскивался с особым пристрастием на предмет камер. Вся фототехника и мобильные телефоны отбирались.

И вот, наконец-то, в последний год они решили допустить сюда прессу, и тут это.

Но, слава богу, она справилась. Она мысленно похвалила себя за стойкость. Слово, данное Анхелю, она сдержала. Скоро можно будет потихоньку собираться домой.

Когда она очнулась, то увидела, что лежит на траве, а точнее, на руках у Подольского, который так уютно обнимал ее, сидя на коленях.

– Ну почему вы меня не послушали? – в голосе Подольского была досада. – Почему вы не могли отменить это мероприятие?

– Думаю, Дмитрий, чего-то лучше просто не понимать. Еще великий Спиноза говорил, что если так случится, что объект нашего восхищения будет часто пониматься нами, наше восхищение иссякнет. Золотые слова!

– И все же, Амира. Было бы очень любопытно узнать, почему вы рисковали здоровьем, а, возможно, и жизнью, приехав сюда с простреленной рукой!

– Господи, Подольский! Ну, какой же вы дотошный. До всего вам нужно докопаться, все проанализировать. А вообще, поехали-ка домой. Как-никак у меня день рождения сегодня.

– Как день рождения? – удивленно спросил Подольский и тут же пожалел об этом, буквально на секунду увидев в глазах своей прекрасной спутницы вспышку поистине нечеловеческой боли.

«Какой же я олух, однако, – думал он, – ведь именно в этот день, в день ее рождения она чуть не погибла! И что там еще говорили в той отвратительной передаче? Кажется, у Анхеля сегодня тоже был день рождения…Просто невероятно».

Впрочем, Амира быстро справилась с собой.

– Теперь из-за количества лекарств в крови мне даже и не выпить, – пыталась пошутить она.

– И куда мы сейчас едем? – спросил Подольский.

– Как куда? В Москву, конечно же!

***

Следующие две недели прошли спокойно. Амира практически не выходила из дома, поправлялась. По крайней мере, ей хотелось, чтобы все так думали.

На самом же деле она уже успела дать все необходимые указания насчет своей лаборатории для проведения дальнейших экспериментов.

Уже не в первый раз она радовалась тому, что пуля не задела сухожилий, суставов или крупных нервных окончаний. В противном случае ей бы пришлось очень, очень туго.

И вовсе не игра на фортепиано ее так беспокоила, и даже не тот факт, что она могла лишиться возможности стрелять ведущей рукой. В Патонге предвидели все или практически все. В том числе и возможную потерю одной из рук.

В мире, где не было войн, и практически не было терактов, это режет слух, кажется безумным зверством. Но только не в Патонге, только не в войсках особого назначения, где люди ежедневно рисковали своими жизнями. Поэтому Амира была обучена стрелять левой рукой в том числе.

То, что действительно было страшно, так это риск лишиться возможности играть на гитаре. У нее уже давно были на этот счет свои планы. Но к счастью, все обошлось, и это придавало ей бодрости духа.

Подольский приходил каждый день: приносил фрукты, цветы, и просто какие-то милые безделушки, поднимавшие ей настроение. Он ей определенно нравился. С ним ей было спокойно, даже комфортно. И кажется, она ему нравилась тоже.

Она не испытывала к нему тех обжигающих душу чувств, которые когда-то пылали у нее к Анхелю, но она и так знала, что никогда и ни к кому у нее таких чувств больше не будет. Никто и никогда не займет место Анхеля в ее сердце.

И это был и грех ее, и крест. Видимо, так распорядилась судьба, что не суждено ей больше испытать рая на земле. Однако оставаться одной ей больше не хотелось тоже.

И почему бы не Подольский, в конце концов? Ее не волновали его деньги, но человеком он был интересным. Самое главное, что им явно есть о чем поговорить, и они могли делать это буквально часами.

И вот, наконец, тревоги последних дней остались позади, и она смогла выйти на улицу. Ее так раздражал этот уродливый черный фиксатор, поддерживающий руку, и каким же счастьем было, наконец, от него избавиться!

Сегодня они с Подольским поедут на прогулку в центр, а потом она вновь начнет практиковаться. Так она решила.

Настроение у обоих было приподнятым. Они бродили по узким улочкам, по Солянке, Ильинке, Подколокольному переулку, Покровскому бульвару, а потом пошли вдоль Большого Трёхсвятительского переулка.

На секунду Амира остановилась в изумлении, увидев, что на одном из домов сохранилась вывеска старого названия улицы: Большой Вузовский переулок, хотя его переименовали давно, в далеком 1993 году, когда она еще преспокойно жила в своем доме в пригороде Марселя, занималась музыкой, слушала поучения маменьки, и не знала еще ничего из того, что знала сейчас.

Такое небольшое путешествие во времени и пространстве, словно бы они были галактическими туристами, прибывшими из фантастической страны под названием Ниоткуда. Туристы из Ниоткуда, она внутренне улыбнулась своему остроумию.

Тогда еще не родился Конфуций, а Анхель, Анхель еще был… К ее горлу вдруг подступил ком.

В это время Подольский предложил ей сходить в Исторический музей. Каждый москвич, да и не только москвич, наверное, хотя бы раз был в Историческом.

Но Амира, несмотря на то, что в ее жилах текла русская кровь, несмотря на то, что она прожила в Москве целых пять лет, ни разу здесь не была. Что же, туристы так туристы. И они двинулись в сторону улицы Варварка, с которой они и планировали попасть на Красную Площадь, а потом в музей.

Красная Площадь, как всегда, была наполнена туристами, несмотря на конец ноября и достаточно ветреную и холодную погоду.

Амира чувствовала себя уютно, засунув руку в карман Подольского. Он говорил, она слушала, и так и шли они по направлению к Историческому.

Вдруг Амира встала, как вкопанная, и резко побелела, как мел. Ее спутник не сразу успел понять, в чем дело, но проследив направление ее взгляда, увидел, что он устремлен куда-то вперед-ввысь. И тут он вмиг понял, что так напугало ее. Над церковью был установлен плазменный рекламный щит. Точнее, это был даже не щит, а экран, с которого…с которого прямо в упор на них смотрели глаза Анхеля Оливера.

Перепутать эти глаза было сложно. Это странное сочетание опущенных вниз уголков глаз, одновременно искрящихся светом, он больше нигде и никогда не видел.

В этот момент, как будто бы одного этого посещения из зазеркалья не было достаточно, включился звук, и из встроенных в плазму динамиков полился бархатный голос.

К горлу Амиры подкатила дурнота. Анхель пел ТУ САМУЮ песню! Их песню. С нового, второго диска, который только записывался на момент их поездки в Боснию.

Об этой песне знали всего человек пять, и все они были проверенными людьми, людьми, которым они доверяли. Кто же из них мог продать их за грош, продать циничным преступникам, способным на все, лишь бы состряпать свое грязное и доселе неразгаданное дельце?

Амира чувствовала себя так, словно бы на нее навели оптический прицел и прямо сейчас выстрелят прямо в аорту. Глядя на улыбающееся, счастливое лицо Анхеля, она медленно умирала. Умирала прямо здесь. Посреди этой сырой, вымощенной брусчаткой площади.

Она задыхалась. К счастью, Подольский не дал этому продолжаться дольше. Схватив свою спутницу в охапку, он быстрым шагом, бегом почти, направился в сторону Моховой улицы, где их ждал его водитель.

Усадив Амиру в машину, он достал аптечку и ампулу с нашатырным спиртом. Разбив ампулу, он смочил ватный диск и поднес к ее носу.

Через пару минут она пришла в себя. Лицо ее слегка порозовело. Но в глазах стояла такая мука, что в них больно было смотреть. Взгляд ее просто резал на части, словно бы в этих глазах разбились вдребезги миллионы черных стекол. Подольский привез ее к себе домой, взял на руки и понес наверх, в спальню.

Он был готов к сопротивлению, но Амира оказывать его не стала.

3

Прошло еще четыре дня.

Амира с головой окунулась в работу. Она работала практически круглыми сутками, сидя в своей лаборатории.

С Подольским они не виделись.

Одним не столь прекрасным утром ему позвонили.

Это был начальник его службы безопасности. Услышав, в чем дело, Дмитрий быстро накинул пальто и вышел куда-то, по телефону давая указания.

Приехал он не куда-нибудь, а в отделение полиции, расположенное рядом с аэропортом Шереметьево. Он не понимал, что происходило, но его возмущало, что он никак не мог связаться с адвокатом Амиры. Похоже, этот пройдоха отрывается где-нибудь на Бали.

Времени не было. Амира была задержана, и это было противозаконно, потому что прямым образом попирало ее иммунитет. У нее даже на автомобилях были дипломатические номера. Как посмели эти люди посадить ее в обезьянник?

Тем не менее, прояснить ситуацию мог только Сиддхартх или, на худой конец, Ренье, связь с которыми у него была только через адвоката. Они никогда не общались напрямую ни с кем, кроме Амиры и него.

И что сейчас ему делать, он просто не знал. Он набрал номер своего адвоката. Нужно как-то вытащить Амиру из камеры, после чего она сможет сама связаться с Сиддхартхом. То, что вытворила Амира, уже показывали по всем телеканалам. Не хватало еще, чтобы ее сфотографировали журналисты здесь, в полицейском участке!

Ему совершенно не хотелось быть в этом замешанным, но еще меньше хотелось, чтобы в очередной раз пострадала она. Ей уже и так досталось сполна. Пора бы и честь знать.

После переговоров с адвокатом и бесконечных звонков в различные инстанции Амиру, наконец-то, освободили. Подойдя к камере, Подольский увидел странное зрелище.

Амира, сидя на полу, держала в руках гитару, которую каким-то неведомым ему способом она уговорила дежурного ей отдать в нарушение всех мыслимых правил.

Прислонившись к стене, она наигрывала меланхоличные мелодии, но не пела. Две ее сокамерницы сидели на скамейках и тоскливым взглядом смотрели куда-то вдаль.

– Амира! Что все это значит? Как ты сюда попала?

– За хулиганство. Сегодня первое декабря, международный день борьбы со СПИДом. Поэтому я не нашла ничего лучше, чем раздавать презервативы пассажирам чистой зоны.

– Господи, я ничего не понимаю. Но почему таким странным способом? Как тебе удалось проникнуть в зону вылета?

– Да, вот это было самым трудным. Я просто купила билет на самолет за двести долларов. Кажется, это было все.

– Да уж…не знаю, как и кого тебе удалось подкупить, но выглядело это все очень эффектно. По крайней мере, в новостях. Эти вылетающие с потолка презервативы прямо на головы пассажирам…чокнутый заяц, раздающий листовки, пропаганда безопасного секса по громкой связи и Амира, играющая на гитаре в зале перед выходом на посадку. Да уж. С тобой явно не скучно.

– Ты даже представить себе не можешь, какой досмотр мне устроили семь лет назад при вылете в Белград. И все из-за моих ног. Теперь пришла моя очередь веселиться.

– А что было с ногами?

– Неважно.

– Ладно. Теперь, когда ты вновь стала звездой голубого экрана всего почти через три недели после своего феерического прибытия в страну с простреленной рукой, надеюсь, ты все же захочешь пойти со мной и выпить кофе сегодня вечером у тебя в спальне.

Он заговорщицки подмигнул.

Амира вдруг залилась звонким, веселым смехом.

– Ну, конечно же, кофе! Тебе с кардамоном? Или фильтр-пакета будет достаточно? Я приглашу тебя на кофе, мы даже можем с тобой посмотреть, как летают золотые бабочки по ночам. Но сначала я хочу обрадовать тебя. Перед тем, как приехать в аэропорт, я кое с кем поговорила, и у нас есть возможность прославиться. Мы должны будем на время покинуть Москву, чтобы выполнить задание, которое поступило из высших правительственных кругов одной из стран Ближнего Востока.

– Мы? Почему ты говоришь, мы?

– Мы – это я и ты. Мы летим вдвоем.

– О чем это ты? Причем тут я? Чем я могу тебе помочь? И вообще-то у меня нет намерения попадать в кадр новостных телеканалов. Ты ведь знаешь, что моя репутация в бизнесе должна оставаться незапятнанной. В том числе, и различными политическими заданиями из высших правительственных кругов.

– Не волнуйся. У меня имеются договоренности на самом высоком уровне о том, что записи с камер наблюдения останутся в строжайшем секрете.

– Ну, хорошо, а как же пассажиры? Они тут же снимут все происходящее на камеры, и через пять минут это будет на YouTube. Ты знаешь ведь, как сейчас это все быстро делается.

– Не волнуйся, о пассажирах позаботятся. К тому же, боюсь, у нас нет выбора. Это личное задание Сиддхартха, и как ты уже знаешь, права отказаться он не дает. А ты мне нужен, потому что у меня должен быть напарник. Но обещаю, это будет интересно.

Подольский вздохнул.

На следующие сутки в одном из международных аэропортов Ближнего Востока на первый взгляд не происходило ничего странного. Пассажиры проходили паспортный контроль, снимали-надевали обувь, ставили контейнеры, проходили досмотр.

От внимания пограничников не ускользнула странновато выглядящая пара панков, которые, пройдя паспортный контроль, расположились у окна и, достав гитары, начали о чем-то болтать между собой. Это были мужчина и женщина, внешний вид которых был просто ужасающим.

Мужчина, высокий, был весь исколот татуировками. На голове у него был здоровенный ирокез черного цвета, в ушах – внушительные гайки, а на ногах – высокие шнурованные ботинки.

Женщина, с отталкивающе-черной копной длинных волос, размалеванная, как дешевая проститутка, с не менее, чем двадцатью кольцами на руках и совершенно отвратительной манерой держать себя, жевала жвачку, надувала пузыри и постоянно лопала их с противным звуком.

Ее руки также были все в татуировках, означавших непонятно что. Ее одежда была грязной, такое впечатление, что она не стирала ее месяца три. Она достала было сигарету, но потом, вспомнив, что в аэропорту не курят, убрала ее назад в пачку.

Пограничники хотели прогнать панков, но формально у них не было на это права. Молодые люди не нарушали общественного порядка, даже на гитарах не играли. Они просто сидели на полу у окна, женщина – спиной к пассажирам, мужчина – лицом, и болтали о чем-то своем.

Рядом с ними лежал раскрытый ноутбук, на котором они оживленно смотрели какой-то ролик по техникам гитарной игры.

В это время на лицах пограничников проступило беспокойство. К стойке досмотра подошла странного вида женщина в черной абайе. На голове у нее был никаб, полностью закрывавший лицо, из которого были видны лишь ее глаза.