Разбитая Гитара. Книга 2

1

Камчатка. 12 ноября 2010 года. Три года спустя.

Вертолет приземлился на небольшой, занесенной снегом площадке.

– Ваше высочество, вы уверены? – негромко спросил коренастый мужчина в солнцезащитных очках.

– За этим вы и здесь, месье Бастьен. Как и вся остальная команда. И давайте уже как-нибудь без вашего высочества, прошу вас. Еще один год в Патонге хорошо помог в исцелении от спеси и титулов, – ответила ему невысокая женщина в горнолыжном костюме. – Думаю, вам стоит поволноваться не за меня, а за тех, кто будет спускаться по склону вместе со мной. Что же касается меня, то все горы Патонга уже не знают, как от меня отвязаться, наверное. Так я замучила их своим фрирайдом, – добавила она, обнажив белые зубы в ослепительной улыбке, вместе с которой на щеках заиграли обворожительные ямочки.

– Я хоть и врач, ваше высочество. Простите…ваше высочество…В общем, я хоть и врач, но если к месту вашего прибытия вас выйдет встречать с шампанским и красной ковровой дорожкой медведь, или чего хуже, небольшая….гм…группа медведей…Что мы тогда делать будем?

– Там и посмотрим, – она взяла в руки сноуборд.

Никогда еще спуск не доставлял ей такого удовольствия. Она летела по склону самого настоящего вулкана, словно бы кожей ощущая его спящую мощь. Ее тело то пригибалось, повторяя рельеф склона, то чуть отклонялось назад, пронзительный ветер дул в лицо, замораживая щеки, а от кристально чистого воздуха ее душа хотела петь.

После столь триумфального спуска ей захотелось повторить заход, о чем она и сообщила сопровождавшим ее людям. Вертолет, находившийся неподалеку, подобрал их и повез на другой склон.

Бастьен слегка волновался. Склоны были для всех новыми. Что, если кто-то напорется на камень или ударится головой? Ну и что, что тренированные спортсмены. Все равно душа не на месте почему-то.

Пролетая мимо какого-то ущелья на пути к склону, они вдруг заметили скопление черных точек внизу. Женщина нахмурилась и достала бинокль. После чего тихо, но достаточно резко достала из чехла винтовку, навинтила на нее прицел и передала одному из сопровождавших.

Ее помощник, Робер, взяв в руки бинокль, лишь взглянул вниз, как сразу же оценил обстановку как потенциально опасную.

Небольшая группа людей, очевидно, туристов, стояла, не двигаясь. Перед ними находился невесть откуда взявшийся медведь. А возможно, медведица, что было бы только хуже.

Настроение у медведя было явно не романтическим, если судить по его чуть вздыбленной шерсти на холке. Еще несколько секунд, и он ринется в атаку на стоявшего спереди высокого мужчину. А еще через секунду получит пулю от его компаньона, уже нацелившего винтовку горемыке прямо в лоб.

– Наведите прицел. Робер, выловите их по рации, скажите, чтобы не стреляли…не стреляли в медведя. Скажите, что мы успеем. Предупредите, что они под прицелом, и лучше в русскую рулетку с нами не играть. Быстрее!

Помощник выполнил ее просьбу, а точнее, приказ. Вертолет почти что достиг ущелья, и мужчины теперь хорошо видели и их, и направленный на них ствол.

– Ваше высочество, что вы собираетесь делать? Вы же не… Пожалуйста, не ходите туда. Этот медведь накинется на вас! – взволнованным голосом сказал Робер.

– Сразу видно, Робер, что вы не так уж и давно со мной. Иначе вы бы увидели такое… Поверьте, медведь – не самое худшее, что может с нами произойти в этой жизни, – пошутила она. – К тому же, я знаю достаточно запрещенных методов на случай, если уговоры не помогут. Вырубится, поспит чуток и пойдет домой. Ишь ты, сезон еще толком не начался, а нервишки у мишки уже никуда не годятся.

Робер удивленно посмотрел на нее. Нет, ну у кого еще хватит смелости шутить в такой момент.

Приземлиться не было возможности, и вертолет завис в воздухе, выбросив лестницу. Пара секунд и женщина была на земле, встав между группой и медведем.

Повелитель Камчатки тут же встал на дыбы, показывая, что уж он-то шутить не намерен. На какое-то мгновение две пары черных глаз встретились. Медведь был агрессивен, но словно бы чувствовал, что она его не боится, но и в обиду себя не даст.

В ее же голове происходил настоящий сумбур. Она никогда еще не находилась так близко к этому меховому властелину зверей, собравшемуся, судя по всему, задрать ее себе на завтрак.

Она сверлила его глазами, словно буравчиком. В этот момент она почему-то вспомнила военный госпиталь, где очень много лет назад искусные руки Мирослава Драговича из номера 1332597 превратили ее в Елену Скворцову.

Она почему-то вспомнила, как после двух месяцев полурастительного существования, скрашиваемого разве что изрядными дозами анальгетиков, она заметила, как ее упругий живот становится дряблым.

Наверное, только ей могло тогда прийти в голову, что это некрасиво. Она, видимо, продолжала жить в состоянии аффекта или какого-то полусна, ведь на ее теле живого места не было, на голове – ни единого волоса. А она беспокоилась о плоском животике.

Она нервно хихикнула, вспомнив, как вскарабкалась на старые перила балкона, пытаясь подкачать мышцы. Как ее пальцы, державшиеся за перила, медленно разжались, и она со скоростью водопада полетела вниз. Как вскрикнула вошедшая сделать ей укол медсестра. Хотя… любой на ее месте мог испугаться, увидев изуродованное пугало в лубках на ногах, летящее вниз головой с балкона.

Но уже тогда она знала, что ноги смогут удержать ее. Ими она держалась за прутья балкона. И все было бы гораздо проще, если бы она с самого начала знала, чего ей будет стоить поднять тело обратно в вертикальное положение!

За прохлаждение в больнице приходилось платить мышечной слабостью. Она уцепилась руками за перила, но все равно не могла подняться. Медсестра пыталась помочь ей, но упрямо была отправлена туда, куда и следует.

Когда же, наконец, ей удалось залезть обратно, она просто рухнула без сознания на пол, совсем обессилев. И какую длинную и муторную лекцию ей потом пришлось выслушать от Драговича.

Медведь, похоже, не понимал ее игривого настроения. Он так и стоял на двух лапах, собираясь напасть. Рука женщины уже было потянулась к воротнику, где были спрятаны иглы со снотворным, которое она собиралась вколоть ему прямо между глаз, как вдруг…вдруг медведь опустился.

Рука женщины дрогнула и тоже опустилась. Медведь развернулся, и тихо побрел восвояси. Раздался облегченный вздох более, чем из одной груди.

– Что вы ему внушили? – нервно воскликнул высокий мужчина, стоявший впереди.

– Только то, что я совсем невкусная. – она слегка усмехнулась. – Передала ему мысль на расстоянии, что титановыми пластинами и подавиться можно.

– Вы еще можете шутить! – мужчина был восхищен. Вообще, первый раз вижу, что женщина защищает группу мужчин. Как-то даже неловко.

– Неловко было бы, если бы ваш телохранитель пристрелил бедолагу, – медленно сказала она.

– И что, вы сегодня без сына? – съязвила она секундой позже.

– Постойте. Откуда вы знаете, что здесь мой телохранитель?

На лбу мужчины залегла складка. Вопроса про сына он, похоже, не расслышал.

– Даже если бы я видела вас впервые, задача не так уж сложна. Для меня, по крайней мере. Я в общей сложности шесть лет провела в армии Патонга, и чего только мы там не видели. Правда, с живым медведем повстречаться посчастливилось лишь сегодня. Но мне было еще легче. Я вас знаю. Вы – Дмитрий Подольский. Владелец заводов, газет…и так далее.

– Что же. Я тоже попробую сыграть в Шерлока. У вас есть дети. Иначе, зачем вам цитировать Маршака. У вас в теле титановые пластины. Вы прилетели сюда на вертолете, а значит, работаете не моим секретарем. И, в конце концов, мы с вами встречались раньше. А значит, я вас тоже знаю. Ваше высочество, вы – Амира де Оливера, княгиня Кастании.

– Да-да…сначала на Тверском бульваре во время ночных заездов верхом, а затем во время гонки на автомобиле, где из-за вас я попала в аварию. И если можно, давайте без этого вашего высочества. Я давно не живу в Кастании, отвыкла. Я позволяю вам называть меня просто Амира.

Подольский мысленно присвистнул. Он был завидным холостяком, довольно привлекательным внешне, да к тому же обладал внушительным капиталом в несколько десятков миллиардов долларов.

Мечта всех свободных и не очень женщин России и не только. На все готовых, лишь бы он обратил на них внимание. Популярность его была сравнима разве что с популярностью голливудских актеров.

А тут на тебе. Оказывается, есть еще на свете женщины, которых он не только не впечатляет, но которые говорят тебе: «Я позволяю вам». Он уже и отвык от такого.

– Прошу вас, извините. Я действительно не нарочно, – сказал Подольский после небольшой паузы.

– Все в порядке. Но что вы здесь делаете? Вы же можете позволить себе что угодно; лучшие горнолыжные курорты мира к вашим услугам. Куршевель, например. Или Швейцария. Почему Камчатка?

– Не поверите, но я вас о том же спросить хотел. – Он улыбался.

– У меня все гораздо прозаичнее. Камчатка – одно из немногих мест, где я могу столь свободно разгуливать, не будучи замеченной журналистами.

– И, правда, за последние годы о вас ничего не было слышно. Как исчезли вы тогда после той скандальной телепередачи, так словно в воду канули. Поговаривали, что вы опять изменили имя и уехали в Мексику. Ну, или что-то вроде того.

– На самом деле, это похоже на правду. За эти три года я много где побывала. Но самое главное – годичная переподготовка в армии Патонга. Это было гвоздем программы.

– Раз уж мы с вами в третий раз встречаемся при столь загадочных обстоятельствах, может быть, нам стоит познакомиться, как нормальным людям? Я имею в виду, не примете ли вы мое приглашение поужинать?

– Скажите, а загранпаспорт у вас с собой? – ее слова, на первый взгляд, звучали невпопад.

– А зачем это? – все так же невпопад спросил он.

– Хочу проверить, насколько вы способны поддаться духу авантюризма. У меня в аэропорту Петропа…Петропавловск…в Елизово стоит одно транспортное средство, на котором я собираюсь совершить небольшое путешествие в Марсель. Давно не была дома, соскучилась по сыну и по родным.

Помолчав немного, она спросила:

– Не составите ли вы мне компанию?

***

– Сестренка, как я счастлив, что ты, наконец, вернулась! – Люк весь светился от радости.

– Господин Подольский, позвольте вам представить моего брата Люка.

Подольский остался на ужин и весь вечер протанцевал с Амирой. Во время ужина разговаривали о России, о переменах, произошедших за эти годы, о том, отразится ли мировой кризис на ее экономике, и о многом другом.

– Чем вы сейчас занимаетесь, ваше высочество? – спросил Подольский.

– Я прошу вас, давайте обойдемся без высочества – голос Амиры выражал легкую досаду.

– Договорились. Но и вы меня тогда будете вынуждены называть не господин Подольский, а просто Дмитрий, как это делают все мои друзья.

– Намекаете на то, что мы друзья?

– Вроде бы, как – ответил Подольский. – Так чем вы сейчас занимаетесь?

– Разными, совершенно разными вещами. В офисе не работаю, если вы об этом. Все свое время отдаю поискам себя. Ну и еще кое-чем занимаюсь, – добавила она после небольшой паузы.

– Наслышан про ваш высокочастотный прибор. Настоящий подарок для криминалистов.

– Спасибо.

– И еще вы вроде бы работали над каким-то поглотителем шума, да?

– С подавителем, к сожалению, так ничего и не выходит. Постоянно нахожу в нем какие-то дыры. В закрытом помещении он работает нормально, а в открытом пространстве и начинаются все проблемы. Чуть стоит поменяться влажности и все, прибор начинает пропускать звук.

– Но, постойте, зачем вам открытое пространство? – Подольский был удивлен.

– Так за этим и нужен этот прибор, чтобы снижать шум на больших расстояниях. Для того, чтобы подавлять звук электрогитары в комнате, это было бы слишком шикарно. Допустим, вам нужно подавлять шум точечно, но механические поглотители по эстетическим соображениям вы устанавливать не хотите. Ну, или если у вас нет возможности ставить защитные экраны! Только представьте, что вам хочется провести рок-концерт, скажем, на площади старого европейского города. Или, нет! Представьте, что вам предстоит провести автомобильную гонку! Или построить взлетную площадку для вертолета прямо в соседнем дворе. Или целый аэропорт! – Амира говорила с таким энтузиазмом, что Подольский невольно залюбовался ей.

Ее темно-карие, почти что черные глаза словно бы брызгали горячим мазутом, в котором плясали маленькие бесенята. Вот вроде бы еще минуту назад такая сдержанная и спокойная, сейчас она представляла собой оголенный провод, сгусток энергии, фейерверк эмоций отражался на ее лице, и, казалось, она не слышала никого вокруг.

– Собираетесь ли вы вернуться в Россию? – голос Подольского вернул ее на грешную землю.

– Теперь, когда прошло столько времени, меня ничего с ней особо не связывает, поэтому, скорее всего, этот этап моей жизни завершен. Наш офис перестали финансировать, а онкологический центр справляется и без меня.

– Но вы же не продали дом? А значит, в глубине души вы все-таки надеетесь вернуться. – Предположил ее собеседник.

Амира оставила этот вопрос без ответа. Подольского многое в ней удивляло и заставляло задуматься. Во-первых, то, что она постоянно отвечала уклончиво или вовсе предпочитала не отвечать ничего. Во-вторых, то, что она очень редко смеялась и даже улыбалась.

И, наконец, что несмотря на то, что стол в их доме буквально ломился от разнообразия самых дорогих закусок и напитков, а уж Подольский-то знал в этом толк, ни Амира, ни Люк не притронулись практически ни к чему.

Алкоголя они не выпили ни рюмки. Амира только слегка покрутила свой бокал красного вина и поставила его обратно. Непонятно было вообще, как эти люди развлекались.

Тем не менее, не в привычках Подольского было отступать, и через некоторое время он, слегка подогретый почти целой бутылкой «Шато Петрюс» 1988 года, вновь начал расспрашивать Амиру о ее планах.

– Завтра мы с Люком вылетаем в Боснию, – сказала Амира. – Если хотите, вы можете поехать с нами, и тогда сами все увидите.

Сказано – сделано. На следующее утро в аэропорту их ждал самолет. Настроение у всех было боевым.

Амира что-то обсуждала с Подольским и, казалось, была полностью поглощена беседой. Ей было интересно с ним. Этот человек сделал себя сам, а таких людей Амира если уж не любила, то до безграничности уважала.

Свое состояние Подольский сколотил в годы перестройки. Само по себе слово «перестройка» вызывало у Амиры живой интерес. Она прожила в России пять лет, ее прадед был русским, у нее когда-то был российский паспорт, и она считала, что со спокойной совестью может называть русской и себя.

Но перестройка была для нее чем-то из области terra incognita, дразнящим и загадочным. В то время она была еще слишком молода, чтобы интересоваться политикой и экономикой других стран, а теперь все, что так или иначе было связано с неизведанным, манило ее, словно магнит.

Подольский, как и многие в то время, брался за любую работу: разгружал вагоны, мотался челноком в Китай и Польшу, стоял на рынке, торгуя модными тряпками, да чего он только ни делал, пока в один прекрасный день не вложил купленные почти за бесценок ваучеры в один загнивающий завод в Подмосковье. На заводе половина мощностей простаивали, персонал уже несколько лет получал зарплату продукцией, и все пришло в полнейший упадок.

И именно он, Подольский, поднял полумертвое предприятие с колен, превратив его в преуспевающий бизнес, именно он. Потом он стал приобретать объекты недвижимости и перепродавать их, потом создал свою девелоперскую компанию и, наконец, стал таким, каким его все знали сегодня.

Амира слушала его с неподдельным восхищением. В обществе своего компаньона она чувствовала себя довольно особенно. Размер их капиталов был примерно одинаковым, но рядом с Подольским она чувствовала себя дошкольницей.

В отличие от удачливого русского бизнесмена, вынужденного в детстве и юности считать каждую копейку, она родилась в роскоши, которая была для нее естественной. Все эти частные самолеты, приемы, коллекционные вина и одежда от лучших портных, которые в кругу Подольского считались атрибутами успеха и достижений, были для нее самим собой разумеющимся.

По законам Кастании она также была наследницей части имущества семьи Оливера. Значительную часть этого состояния унаследует Эстебан, которому рано или поздно придется взять бразды правления страной на себя, когда это не сможет делать Массимо Оливера, ведь Анхель был единственным сыном князя, и после гибели молодого наследника все его права и обязанности переходили к внуку.

Каждый раз, когда Амира думала об этом, ее мысли становились печальными. Она знала, что никогда не вернется жить в Кастанию. Это было просто выше ее сил. Каждая кочка на дороге, каждый вздох на этой земле напоминал ей об Анхеле, и это было невыносимо больно, больно даже сейчас.

Однако ее сын, являясь полноправным наследником, должен будет однажды туда переехать, и они расстанутся. Ей становилось грустно от этой мысли. Но таковы были правила. С того момента, как тебе повезло стать членом королевской семьи, на тебя возлагается огромная ответственность, и себе ты принадлежишь лишь отчасти.

Поэтому ей как-то придется смириться с тем, что она родила Эстебана не для того, чтобы он принадлежал ей, и даже не для того, чтобы он прожил свою жизнь, как хотел. Она родила его для того, чтобы он исполнил свой долг перед страной, в память о своем отце.

Конечно, у Эстебана всегда оставалось право отречения. Тогда он будет жить во Франции или любом месте, котором пожелает, да хоть в России. Престол в этом случае перейдет к каким-то дальним родственникам Массимо Оливера.

Но Амира знала, что никогда в жизни не попросит Эстебана о такой жертве. В отличие от нее Эстебан не знал жизни при дворе. Пять лет он прожил в самом обычном доме в России и дружил с самыми обычными детьми.

И хотя ее сын был не менее интеллигентен и образован, чем она сама, ее сердце знало, что придворная жизнь Эстебану чужда, а значит, для того, чтобы исполнить свой долг, ему придется наступать на себя.

И это тоже ее отчасти угнетало. Но сейчас думать об этом не хотелось. Эстебану было всего тринадцать лет, а здоровье и работоспособность князя не вызывали опасений. Это значит, у нее в запасе есть еще, минимум, лет восемь, которые они могут потратить на то, чтобы радоваться жизни. А когда придет время решать, тогда и они и посмотрят.

Так думала она сейчас. В конце концов, уже достаточно давно она верила в то, что в жизни трудно что-либо планировать на столь длительный срок, ведь всего за какие-то пять минут все может измениться до неузнаваемости.

Поэтому она в очередной раз отмахнулась от этих мыслей и решила думать о Подольском, с которым так живо общалась сейчас.

Уже в самом начале их разговора она поняла, что система их ценностей и картина мира кардинально отличаются друг от друга, но оттого он лишь казался ей еще интереснее. Он был для нее очень непонятным, загадочным типажом и был словно закрытая книга, которую очень хотелось прочесть.

Они говорили и говорили, и, казалось, не могли наговориться. У Подольского было припасено множество историй о его бизнесе, молодых годах, приключениях, количество которых порой зашкаливало.

К Амире подошел ее помощник, второй пилот, и тихо сказал, что открыт коридор для взлета, и что ей пора. Амира собиралась пилотировать самолет сама, но ей не хотелось оставлять Подольского сейчас.

Она была в этом вся. Если ее что-то захватывало столь сильно, остановиться было невозможно. Поэтому она велела ее напарнику взлетать самому и вместо кресла пилота она уселась в пассажирское кресло в салоне, где должен был сидеть Подольский. Их беседа продолжилась.

Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу. Получив разрешение на взлет, пилот приготовил борт к разбегу. Двигатели заработали в полную мощность, и группа путешественников была готова покинуть аэропорт, как вдруг раздался какой-то хлопок и послышался звон разбитого стекла.

Полет был в экстренном порядке прерван, а в салоне началась легкая паника. Амира сидела у иллюминатора справа. Стекло иллюминатора было прострелено, Амира держалась за правую руку, а между ее пальцев на одежду стекала алая кровь.

Пуля попала ей в плечо, чуть выше локтя.

Люк побелел. Он было взял телефон, чтобы вызвать врача, но Амира остановила его.

– Не нужно, Люк. Врачи обязаны будут вызвать полицию. Лучше найди нам новый борт. Мы обязательно должны попасть в Боснию. Ты прекрасно знаешь, как важен для нас этот день, и как долго мы ждали его. И ты прекрасно знаешь, что я скорее умру, чем нарушу последнюю волю Анхеля Оливера, – в этот момент она закусила губу от боли. Найди исправный самолет и уладь это дело без полиции. Я сама сообщу Ренье. На этой полосе нет камер, и скорее всего, никто не видел, что в самолет стреляли. Придумай что-нибудь. Замни эту историю…придумай что-нибудь…

Она потеряла много крови, и силы медленно начали оставлять ее.

– Не допусти, чтобы сюда попала полиция. Ты прекрасно…ты прекрасно знаешь, что нельзя…

– Дмитрий, помогите мне, – все, что она успела сказать.

Подольский помог ей встать. Амира жестом велела ему двигаться в хвостовую часть самолета и достать чемоданчик в углу. Взяв чемоданчик, они двинулись в направлении туалета. Там Амира, продизенфицировав руки, взяла из чемоданчика какой-то предмет, напоминавший хирургический ланцет.

Не успел Подольский и рта раскрыть, как Амира полоснула ланцетом по руке. Из руки брызнула кровь, к горлу Подольского подступила тошнота. Он чувствовал, как кружится голова.

Тем временем Амира, с хладнокровием серийного убийцы запустила левую руку в рану и вытащила окровавленную пулю. Продезинфицировала и зашила рану. Потом наложила на рану тугую стерильную повязку. Ее мутило.

Закусив губу, она продолжала свои манипуляции. Вколов в ягодичную мышцу антибиотик, она, практически обессилев, откинулась на сиденье унитаза. Лицо ее было землисто-серым.

Через пару минут она вновь взяла чемоданчик и сделала себе укол обезболивающего и успокоительного. И лишь сейчас она заметила, что Подольский лежит в проходе без сознания. Она нащупала в чемоданчике флакон с нашатырем, быстро разбила его и поднесла к носу своего спутника.

Дмитрий очнулся, не сразу понимая, где находится. Но уже через секунду вскочил, как ошпаренный.

– Как вы? – обеспокоенно спросил он.

– Все в порядке, жить буду, – сказала Амира. Придется теперь мне делать еще одну татуировку, показав на перевязанную руку, сказала она.

– Господи, у вас, что, еще есть силы шутить? – Подольский был сражен. Он не сразу обратил внимание на то, что Амира упомянула «еще одну» татуировку.

Насколько было ему известно, у нее не было татуировок? Или были? И почему она так убивается о том, что ей нужно непременно попасть в Боснию? Могло ли быть что-то важнее ее жизни? Не женщина, а одна сплошная загадка.

Амира посмотрела на свою окровавленную одежду.

– Боюсь, мне придется попросить вас о несколько интимной услуге, хотя мы с вами и незнакомы практически, – в ее глазах заплясали чертики. – Мне нужно переодеться, и вы мне в этом должны помочь.

Подольский помог ей снять блузку. Сидящая перед ним девушка была, скорее, худощавого телосложения, и на ее теле не было ни грамма жира. То, что он видел, охватывал плотный мышечный каркас. Грудь ее была миниатюрной, живот – плоским, и на нем еле ощутимо вычерчивались четыре кубика.

Он взял из чемодана сложенную в несколько раз марлю, намочил ее водой и стал вытирать кровь с тела Амиры. Он медленно провел рукой по ее животу. В этот момент их глаза встретились, и Подольского бросило в жар.

Но уже через секунду он овладел собой. О чем он думает? Видимо, совсем из ума выжил. Только полоумный может желать женщину, которая от слабости еле сидит! С этими мыслями он быстро закончил свою работу, принес новую блузку и помог Амире одеться.

Через два часа они летели в Боснию. Амире явно нездоровилось. Она сидела, прислонившись головой к обшивке самолета, но ничего не говорила. Подольский хотел было что-то спросить, но Люк жестом показал, что сейчас ее лучше не трогать.

Подольского одолевали странные мысли.

Господи, неужели он влюбляется в нее? Только этого не хватало. Ходили слухи, что Амира так и не смогла разлюбить своего погибшего мужа, и что из-за этого она уже разбила немало сердец, не будучи в состоянии ответить взаимностью никому. А поклонников у нее было много, скорее даже, очень много. А теперь, когда весь мир узнал про овдовевшую наследницу миллиардного состояния, их стало еще больше.

Хотя…когда Подольский смотрел на нее, он готов был побиться об заклад, что если бы у нее за душой не было ни гроша, все эти толпы несчастных донимали бы ее все равно. За то, чтобы в этих бархатных глазах появилось выражение любви и нежности, можно было бы и душу продать, наверное.