МирЭМ

– Накапай мне капли, что-то в груди сжало, – попросила ее мама, обомлев от скорби. И тело окаменело, покоробилось, словно перестало принадлежать хозяйке.

– Сейчас мама, принесу. – Яна, присмотри за Соней, маме плохо, – долетел до Маруськи голос старшей дочери.

– Сама смотри! Я гулять! – отказалась сестра, вредничая. Поверхностная для своего возраста.

– Прабабушки, Паулины не стало! – втолковала ей Арина, – поэтому ты останешься дома и не перечь мне! – твердо произнесла старшая сестра, осерчало сведя брови.

– Нет! Гулять пойду и ты меня не остановишь! – ногами перебирая к выходу. Прямолинейная Арина перегородила ей путь. – Мама, а Арина меня не отпускает гулять! – завопила средняя дочь, насупившись.

– Мама себя плохо чувствует, оставь маму в покое!

– Мама, мама, – проверещала Яна, направляясь к матери, ища у ней поддержки.

Арина цепко ухватила ее за руку:

– Не пущу! Нечего маму беспокоить!

– Мама! Арина не пускает меня гулять! – увернулась Янка от старшей сестры покраснев лицом, волосы клочками выдернулись из хвоста.

– Девочки! Девочки! – позвала дочерей своих Маруся, пересилив внутреннюю скорбь, в благоусмотрении рассудить споры. Сестры явились к матери. – Арина, Яна, давайте урегулировать вопросы мирно. Яна пусть пойдет погуляет, а с Соней я сама посижу, приведите ее сюда ко мне.

– Ура, мамочка! – обрадовалась Яна, глаза довольно заулыбались и сдавая Соню на попечение матери, она убежала гулять.

– Добренькая ты слишком, я бы не отпустила! – высказалась Арина, сгустившись тучей и ушла за успокоительным.

5

Южный, раскаленный ветер налетал порывами, обдавая Маруськину горницу пряностями созревших трав. Птичий гомон сделался тише. Солнце, припозднившись, взыграло последними, вьющимися лучами, заметалось за шторами, ютилось любопытно в комнате, редея.

В семь вечера к Марусе зашел Денис, худощавый, высокий, сдержанно-разумный. Его тугие щеки, отливали загаром. И жалостно посмотрев на двоюродную сестру, он прочитал на лице мглу и убитое несчастное сердце внучки.

– Сочувствую, я тоже любил Паулину! – печально произнес двоюродный брат по отцовской линии, вклиниваясь светло-карими разумными глазами в сестру, присаживаясь рядышком на стул.

– Спасибо! – сказала Маруська и присела на край кровати.

– Влад то где?

– За избой прохлаждается. Слышишь, как голосит!? Уже выпил и песни поет во всю глотку!

– Это он так смерть оплакивает? – Чего он не на работе? – почесал Денис свой твердый затылок, неробкой жилистой рукой.

– Собирался вроде как после обеда, да вдруг решил, что с него хватит… – нездоровым голосом высказалась Маруся, покрываясь испариной, прибрав волосы назад.

– Дуралей, – произнес Денис, подумав, что это не его дело. – Как на счет похоронить в пятницу. Возьму выходной. Проводим на кладбище, место же есть вроде?

– Рядом с дедом.

– Уже легче, а тело покойной в доме?

– Нет. Забрали в морг. Дети боятся, – уронили ее губы неулыбчивую тональность, щеки серые, глаза заплаканные, с вздутыми веками. – Завтра нужно получить свидетельство о смерти.

– Вернусь с работы, свожу тебя утром, нет проблем, – кашлянул Денис, расстроенно.

– Спасибо, что помогаешь.

– Пожалуйста, всегда рад помочь… В пятницу мы на кладбище, а Марту попрошу помочь с готовкой, а она пусть Машку зовет, подругу вашу, – сказал он и мрачно поглядел на Маруську, – жаль, что жизнь заканчивается, родные уходят, никого уж и не осталось у нас, – замолчал Денис задумавшись то время, как зрачки его блестели собранностью. – Дети то твои где? Что-то не слышно их…, – спросил он после образовавшейся паузы.

– Аришка смотрит за Соней, а Яна гуляет.

– Что ж, пойду я, ждет меня служба. Если Яну увижу, загоню ее ко двору, нечего ей сегодня долго гулять.

– Да, хорошо, загони если увидишь. Она любит на пригорке гулять с девочками, – заранее поблагодарила его Маруся, взглянув на брата. Лицо выражало собранность, решительный сосредоточенный взгляд. Работа обязывала, а ему то всего двадцать пять лет.

– До завтра, держись! – простился Денис и вышел на террасу, обходя вокруг дом, где застал выпившего Влада, обнимающего с лопатой, сидя на скамейке.

Где-то в самом низу участка, стекал ручей. Бежал весело тонкой струйкой. Играл каплями на уходящем солнце.

– О Денис! – протянул ему свою руку Влад, шатко держась на ногах. Панама на голове, в глазах муть осоловелая.

– Здравия желаю! – по привычке поздоровался Денис протянув ладонь, – лопатой то, чего вооружился, зимним посевом занимаешься? – поинтересовался он.

– Посевом? – переспросил кладоискатель и бегающими глазками, покосился на свою лопату, – да, точно. – Думаю лук, свеклу, морковь посадить, морозоустойчивые сорта, – объяснил садовод. Ладонь у Влада большая, не мозольная, но сильная в злости.

– Вроде рано?

– Да не рано, – прикинулся простаком Владислав, желая отделаться быстрее от ненужных разговоров, – вольюсь работать, а Маруська, будет давить на меня, отсюда решил заранее подготовиться….

– Ты только громко не пой, и много не пей, а то Маруся неважно себя чувствует, – вежливо попросил Денис, глядя на чудака и пустые бутылки из-под крепкого пива.

– Понял… воздержусь, – пообещал Влад представителю закона и попрощавшись с двоюродным шурином, с ухмылкой довольной принялся в своем азартном одиночестве попивать далее, откупоривая четвертую по счету бутылочку «крепкого», предположительно размечая на глаз просторное поле для деятельности своих будущих раскопок. «Вот найду клад и на багамские острова уеду! Отлично заживу там! Кайфово!» – смаковал он, свои ложные посылы. «А, Маруська?!» «А она пусть тут живет, как знает!» «Таких как моя Маруська, там пруд пруди и даже лучше!» «По щелчку!» – щелкнул он пальцами в довершение отрадных мыслей.

6

Дрема разгулялась по их округе, почти всех уложив спать. Насыщенная, густая тьма останавливала припозднившихся прохожих на первом же перекрестке и обрекала их уткнуться в путеводитель, ненамеренно сбивая с нужного пути.

Маша не могла заснуть. Певчие алкоголики запевали хором: – «Что тебе сниться, крейсер Аврора; В час, когда утро встает над Невой?» Кто-то им кричал с окон: – заткнитесь, иначе над вами полиция встанет! Голоса затихали и где-то за кустами садового жасмина, раздавались заново и с новыми песнями.

Она переворачивалась с боку на бок. Натягивала одеяло, закидывала на себя сверху подушку, а когда становилось жарко, сбрасывала эту водруженную конструкцию и снова просыпалась от пьяных криков. «Откуда они берутся? В их четырехэтажке уже давно никто не пьет». «Наверное эти заблудшие, иначе как объяснить…»

«– Майкл…! Майкл…!» – Звал кто-то кого-то. «– Куда же ты…, Майкл?»

«Задам я этому Майклу!» – погрозилась она и не заметила, как провалилась в глубокий сон.

В восемь утра зазвенел будильник. Машка протянула руку, желая поскорее его выключить, да тот отскочил, покатившись на пол, затрезвонив пуще прежнего, во все колокола.

«Как же ей не охота вставать!» Но она обещала прийти к Марусе, помочь с готовкой на поминки!

Откидывая одеяло и выползая вслед за будильником, она наконец-то выключила орущее изобретение. Поставив на плиту чайник, умылась, налила себе черное кофе. Свежее утро вглядывалось в ее окно на первом этаже. Разросшиеся кусты шиповника отделяли ее живым заборчиком от идущих по тротуару любопытных зевак. С чашкой кофе в руках, она подошла к окну, выглядывая. В окружении розоцветия, на зеленой травке кто-то сладко спал…

– «О бог мой, кто же это пристроился под ее окнами!?» – испугалась она, отставляя в сторону недопитую чашку и облачившись в заранее приготовленную черную рубашку и юбку, торопливо покинула квартиру, затормозившись у подъезда. С любопытством обозрев спящего, она не слишком одобрительно подметила – «Мужчина. Нашел, где разложиться»! И тут же сердце Марии дрогнуло: – «замерзнуть может», но не озаботиться о том, чтобы как-то помочь уснувшему или уже почти «мертвому», о чем она потом всю дорогу до самого Маруськиного дома переживала.

7

Каждое утро солнце примеряется в разные оттенки, которые видны лишь внимательному глазу. Этим утром оно приобрело коньячный антураж, озарившись и замерцав, перемешавшись с голубым небом, обещая сухую и ясную погоду. Казалось, природа напевает свое особое, тихое приветствие, которое может услышать каждый, если захочет, стоит только замереть и прислушаться. Июль подходил к концу, приятно шелестев зелеными листьями на деревьях.

Маша прошлась глазами, отмечая великолепие нынешнего лета и благочинный аромат соцветий. «Какой-то месяц и вся эта красота пожелтеет», – подумала она с сожалением, давно разлюбившая осень… И даже то, что в осени присутствует некий дух пестрого праздника, втягивающий всех в состояние литургии, не спасало ее положения. Осенние пейзажи никак не благословляли ее на хороший настрой. Осенними, темными вечерами душа Марии страдала от одиночества, обостряя застаревшую депрессию.

Она посмотрела по сторонам. «Может около нее давно есть кто-нибудь, некий «тайный вздыхатель», скромно держащийся особнячком, мечтающий составить ей пару?» Но нет! Никого поблизости… Губы ее поджались жалобно.

По дороге ей встретилась местная бабуля, Тамара Ильинична, разодетая в длинный прилично-выглядящий на ней сарафанчик. Как говорит про нее Маруся, «агент еще тот». Наперед знает про каждого, и даже то, чего и сам не успел сделать. Глаза как у ясновидящей, оптические стекла, пронизывающие полынью горькой. Машка поприветствовала ее кротко, поспешив мимо.

– Здравствуй Машуня, к Колосовым идешь? – задержала ее бабуля вопросом, скользнув по Маше боковым зрением.

– Да, сегодня же поминки бабушки Паулины, – встала Маша подле, вежливо отвечая.

– Знаю деточка, знаю про поминки, царство ей небесное…

– Да. Жаль Паулину, – вздохнула тяжело Мария, втянувшись в разговор, вслушиваясь в щебет птиц, стрекотание кузнечиков в утренней траве. Вот и корова замычала, на прилежащей улице и собака гавкнула, натягивая воздух, а в небе ритмично секлись неугомонные ласточки.

– Всех жалко, Машенька. Тебе не надо горевать, молодая ты, а у нас старых один уж конец!

– Убереги вас бог! – выпалила Машка, с продрогнувшими ногами от утренней прохлады.

– Спасибо, бог даст, поживем свое маленько, – улыбнулась она сомкнутыми уголками губ, и искрящее солнце коснулся ее неувядающего лица.

– Ладно, извините. Мне бежать надо, – подернулась Мария телом.

– Беги милая, беги, – отпустила ее Тамара Ильинична, не смея задерживать.

Утопала в солнечной одежде просторная Маруськина изба, с дощатым полом, где бабушка Паулина была лучом, животворящим озаряя собой всю горницу. И каждая травка сникла, березки, да рябина застыли в дань памяти, прощаясь с любимицей.

В доме суетилась Марта, одетая в черное, с покрытой головой, нарезая на кухне сыр, колбасу, сало. На плите тушилась картошка с мясом. Варилась кутья на помин.

– Привет! – поздоровалась с ней Маша. Ее голубые глаза на фоне траурного облачения особо выделялись нежно.

– Привет, Машунечка! Повязывай фартук, берись за селедку, ты вроде спец по ней, – рьяно управлялась не скучающая Марта.

– Детей Маруськиных нет?

– Нет, Агафья Алексеевна, свекровь Маруськина, должна прийти с Яной и Соней, а Арина со всеми ушла на похороны. А что?

– Я им конфеты принесла, – произнесла Мария, показывая на пакет.

– На стуле оставь, как придут, угостишь. – А платок твой где? – заметила Марта, хлопоча.

– Про платок я и не подумала, – замешалась Маша, упустив нюанс.

– У меня есть запасной, повяжу тебе, как полагается, – заверила ее Марта, и Маша наклонилась вперед. – Ты чего такая, как будто не выспалась? – поинтересовалась подруга, обратив внимание на темные Машкины круги под глазами.

– Не знаю, что-то спала плохо, – ответила Мария, приступая разделывать сельдь. – Представляешь, какой-то мужчина заснул у меня под окном, – поведала она.

– Забулдыга что ли? Хочешь Дениса не него натравим? – прозвенела пылкая Марта, поспевая с помощью.

– Нет, нет. Ты что! – всколыхнулась Маша, – думаю, проспится и сам уйдет. – Мне казалось, что через колючий шиповник к моим окнам никто не проберется. И как только его занесло?

– Ничего удивительного! Пьяный себя не помнит. Главное шибко не переживай, Машунь, если вздумает ходить под твои окна полеживать, сразу позвони мне, а Денис там разберется, – беззлобно, но по делу разложила Марта, располагающе улыбнувшись.

Маша оцепенела, огорошено посмотрев на подругу:

– Думаешь, может повадиться?

– Не факт, но всякие бывают личности, не хочу стращать тебя, элементарно будь осторожна, если что, обращайся, – успокоила ее Марта, заверив в помощи. Но, Машка заробела, искусно запрятав страх, она выкладывала на селедочницу сельдь, принимаясь нарезать лук.

– В большой комнате поставили стол, все блюда сразу туда составляем, – распорядилась Мартушка, унося овощи. – Хлеб осталось нарезать. Скоро уж вернутся…

8

Первая явилась свекровь, Агафья Алексеевна. Привела внучек, которые ночевали у нее. Соня, после смерти Паулины, ежечасно спрашивала:

– «А бабушка теперь приведение?», чем накануне напугала Янку, а Яне одной было не интересно бояться, выбрав себе в компаньонки младшую сестру, подговорив ее закатить истерику, чтобы уйти вместе ночевать в другой дом. Владу ничего не оставалось, как увезти их к своей матери, которая от силы, раза три, не больше, за все время почивала у себя в гостях родных внучек, неоднократно отказываясь брать, ссылаясь на плохое здоровье.

Седая, постаревшая женщина, с глазами вдовы, молчаливо поздоровавшись с двумя энергичными помощницами по хозяйству, заставила девочек помыть руки, после чего прошла в комнату, присаживаясь у стола. На стене, возле протертого дивана, висел ковер дорогостоящий, ручной работы, ромбами перекрестился за упокой.

– Ты видела, какой у нее взгляд, пренебрежительный, стылый? – прошептала Марта, заметавшись по кухни, – мне аж не по себе от нее.

– Маруся как-то обмолвилась, что жизнь потрепала ее нещадно, поэтому она с возрастом нелюдимая такая, – просветила Мария подругу, приоткрывая личную тайну Маруськиной свекрови.

– Печально, раз так…

Вскоре с кладбища вернулись Денис, Влад, Маруся со старшей дочерью Ариной и две пожилые соседки, которые близко общались с Паулиной при жизни. «Провожающие в последний путь», тщательно обтерев ноги об мокрую тряпку на крыльце, зашли в хату.

Маруся, подавленная утратой, сидела бледная, как в воду опущенная. Марта слегка подтолкнула локтем Машу, показывая на страдающую подругу. Они с радостью бы были готовы, облегчить ее душевные страдания, но не знали, как…

Агафья Алексеевна, Маруськина свекровь, долго не засиживалась. Помянув со всеми упокоенную, сославшись на дела, попрощалась с присутствующими и поспешила удалиться. За ней сразу же ушли две пожилые дамы, дружившие с Паулиной по-соседски.

Маруськины дочери скрылись в другой комнату для поедания шоколадных конфет, что принесла им Маша.

Влад настроился обстоятельно. Помянув бабушку стаканом водки, он плотно и охотно закусил, забивая свои щеки едой, подобно хомяку. Ныне тяготея к кладоискательству «силы ой, как скоро пригодятся». Работы непочатый край, и ему на этот раз стопудово повезет! А посему, такую удачу надобно отметить, наливая себе следующий стакан, после которого и счет потерялся. Развеселился он не на шутку, обводя по собравшимся у поминального стола, пронырливыми глазками чтоб даже мысли ни одной не могли его прочитать, бесцеремонно разболтавшись языком:

– Жаль, конечно, Паулину, жаль… Хорошая была бабка. Тепленькая, сладенькая… Пусть земля ей будет пухом! Недолюбливала она меня, ну и ладно, главное, нужную дорожку указала. Давайте помянем ее по-людски, царство ей небесное! – разошелся Влад, с щеками маслянистыми.

– Ну, может хватит тебе уже! – не сдержалась Маруся.

– Мне!? – удивился подвыпивший Влад, глаза пафосно лоснятся, – я трезвый как огурец! – Я столько могу выпить, что другому невмоготу! И схватив бутылку водки умело налил перво-наперво себе, а далее по кругу, – за владение информацией! – сболтнул он не к месту и выпив в два счета, запел во весь дребезжащий, занозистый голос:

– «На поле танки грохотали, Солдаты шли в последний бой, А молодого командира несли с пробитой головой».

– Влад, Влад, пожалуйста, иди петь на улицу! – попросила его Маруся, которую уж начинало потряхивать от пьяного мужа.

– Давай Влад, – пойдем покурим! – позвал его Денис, статно держащий себя, почувствовав, что Маруська заводится.

– Пойдем, дружище! Только я заберу свою бутыль, с ними сидеть скучно! Ни попеть, ни поплясать! – не сопротивлялся Влад, унося с собой недопитую бутылку водки, качающей походкой.

Маруся выпроводила мужа источающим мрачным взглядом, почувствовав успокоение. Подруги глядели на нее, с пониманием.

– Ты только, Маруся, не замыкайся надолго, – попросила ее Марта, – будет плохо, приходи ко мне. – Посидим, поговорим. Хочешь, до Липецка доедем, в парке погуляем.

– Или ко мне приходи, – предложила Мария, – помогу чем смогу!

– Спасибо вам подруженьки мои, за поддержку, – поблагодарила их Маруся.

9

За окном распространялся солнечный рассвет. Маруська, открыв глаза, прочувствовала маленький комочек, безмятежно сопящий тесно с ней. «Как прекрасно быть мамой!» – порадовалась ее душа… Поцеловав дочь, она встала, оглядывая комнату. Арина и Яна спали, каждая на своих кроватях, расположенных у окна. «Значит вчера она заснула в детской, избегая в стельку пьяного Влада». Ей частенько приходилось ночевать в комнате дочерей, скрываясь от через чур набравшегося вдрызг мужа.

За пределами детской захолодело. Окна и дверь на террасу были распахнуты. За ночь на кухне похозяйничал «Мамай». На полу валялись окурки, разбросанные пустые бутылки, чешуя от сушеной рыбы. «Слава богу, что дом не спалил!», – смягчилась она, поразмыслив. Озябнув до гусиной корочки, Маруся вынужденно позакрывала створки, оградившись от ночной изморози и схватившись за веник, резво прибрала бардак. Умывшись, в маленькой, когда-то сооруженной ее отцом ванной, включила чайник.

Запах кофе обосновался на кухне. Тщательно намазанный бутерброд с маслом выглядел отменным деликатесом, «ведь ничего вкуснее не бывает этого», подначивая хозяюшку определенным аппетитным утолением. И так бы она сидела бы, в пронизанной красотой предрассветной радуге, но издалека заголосил петух, напоминая про Алмаза, притаившегося в будке.

– Держи, мой хороший, – поставила Маруся перед собакой миску с похлебкой, – кушай, Алмаз!

Заспанная, пригревшая в конуре овчарка, закопошилась и затеплилась. Звякнув стальным поводком, псина подалась к хозяйке, потрясая интенсивно своей жесткой шерстью, стряхивая глубокий сон. Принюхавшись к похлебке, собака с благодарностью лизнула Маруськину руку, утыкаясь мордой в миску.

Маруся поднялась, излюблено облюбовав глазами свой участок с избой; зеленую травку, распустившиеся цветы у дома, птицы в оранжево-гвоздичном небе. Природа степенно включалась, издавала гул, трескотню, жужжание, шорохи. И это утро побудило в ней единое благолепие и умиротворение, оставляя Паулину в прошлом, принимая жизнь вразумлено, сохранив мудрый и добрый бабушкин лик в своей душе.

Не успев воротиться в хату, как на Маруську набросился помятый Влад:

– Вот ты где? Я тебя искал. Завтрак мне делай! – приказал он, закрываясь в умывальне.

Подойдя к плите, Маруся зажгла газ и разбила два яйца, разжарив на сковороде.

– Не вздумай мне курить там! – погрозилась она мужу через дверь, почуяв, что оттуда уже понесло дымом. – Неужели так трудно выйти на улицу?

– Трудно! – раздался чахлый ответ.

Поставив на стол тарелку с яичницей, Маруся налила чай. – Ты едешь сегодня работать?

– Какой там?! Ты что, не видишь, как мне плохо!? Работа изнурила меня в доску, – отмахнулся Владислав от разговора, присевший поесть, трясущейся рукой держа вилку.

– Вижу…, – подтвердила она, снисходительно, – но Алмаза все равно придется тебя вывести погулять до лужайки.

– Попозже. Посплю пока немного.

На кухню зашла Соня. – Кто там проснулся? – расплылась Маруся в улыбке, – иди ко мне, моя красавица!

– Мама, мамочка, ты сегодня со мною спала?

– Да, лапуля моя, с тобой.

– А ты меня любишь?

– Люблю, – сердечно призналась Маруся и зацеловала свою младшую дочь. – Садись, я тебе чаю налью, кашу сварю.

– Во! Мне бы так! – приревновал муж к дочери, приговаривая: – «Любимый, присаживайся. Каша и чай уже готовы». – А меня доча чего не целует?

Соня замотала головой, прилипнув глазами к маме.

– Ладно, попросишь меня конфет купить…

– Мне мама купит! – защитилась Соня.

Влад показал дочери язык, смываясь с кухни, оставляя на столе не убранную за собой посуду. Не без сожаления она проводила его, предвидя, что он задурил и ближайшее время работать не собирается, в чем, собственно, она и убедилась.

Первый день ее муж отлеживался, второй пил, на третий отправился за огород, копать клад. На четвертый сорвал себе спину, на пятый крепился здоровьем, на шестой пил, на седьмой день принялся отчаянно рыть землю, разрыхляя траншею… На восьмой у него иссякло настроение и пропал энтузиазм браться за лопату, но зато снова появилось желание выпить. На какие деньги он пил, Марусиному уму было непостижимо. И так прошла вторая неделя. Избегая мыслить о плохом, Маруся отдавала отчет в том, что «жить вне любви – не худший вариант, жить без денег – уже труднее…» И то, что бабушка оставила ей небольшие свои сбережения, Владиславу знать воспрещалось, ибо ее нестабильный супруг, находящийся в регулярных поисках себя и выгоды, приносил в семью одни напасти, что прям так и цеплялись к нему.

10

Почтенный август, помузицировав легкой дымкой со сладковатым привкусом, под аранжировку уходящего лета, вторгнулся маршем в липецкую область. Стояли последние теплые, солнечные дни. Пожелтела, высохла местами зеленая трава; медленно пролетали по небу белые витиеватые тучки. Отовсюду доносилась мелодия разно-пестрых птиц, прячущихся на самой макушке лиственных деревьев, у которых утратив силу, отрывались и далеко разносились потухшие листья.

Маруся подошла к яме и наиболее любезным голосом обратилась к мужу, расположившемуся на самом дне широкой окопы. Отбросившему подальше от себя лопату и задумавшись о чем-то с досадным лицом, он стоял в круглой панаме, в образе застывшей статуи.

– Влад, сколько можно идти на поводу у своего богатого воображения? – спросила она, выдерживая тон. – В доме элементарно закончился сахар, чай, и твой телефон названивает целый день!

– Правильно подметила, что богат я всего лишь не более чем на воображение, но скоро все поменяется, когда найду клад, – ответил амбициозно ее супруг, подкуривая сигарету спичками, – и копал бы до первых заморозков, но и здесь отмечу, ты снова права, мне нужно что-то решить с работой, тем более что возникла серьезная проблемка…

– Проблемка!? – всполошилась Маруся, тут же начиная опасаться этого слова. Пахло свежевырытой землей, и ей под пальцы в шлепанцы присыпался глинистый песок.

– Да, проблемка! И лишь ты одна мне можешь в этом помочь! – проговорил он с сигаретой во рту, потирая натертые руки мозолью.

– Я? О чем ты?

Выдержав деликатную паузу, Влад медленно поднялся по деревянной лестнице, с выражением чувства собственного достоинства:

– Ты же знаешь, я не работал две недели, – продолжил он разговор, близко поддавшись к жене, освобождая ботинки от налипшей глины, выкидывая недокуренную сигарету. – Произошел некоторый простой, нащелкав за аренду машины, – протарахтел он.

Маруся, окинув его смугло-загорелые уши, отросшие виски из-под панамы и небритую щетину, – ускорила шаг к избе. Потная футболка Влада, вытянувшись, висела на нем.

– И в этом я ни в коем случае ни при чем! – урезонивал ей муж, с незазорным взглядом. – Во всем виновата «нажива», на которую меня подбила Паулина, как назло, не договорив, где копать, в каком конкретном месте. А я-то лопух, понадеялся быстренько отрыть клад, зажить припеваючи, а оказалось немного прошляпил! Марусенька, любимая, что ж выходит, несдобровать мне! Они приедут и убьют меня, без всякой пощады! – взвыл Влад, произнося чрезвычайно важным голосом, скривив несчастную гримасу и солнце ужимаясь, подобрало луч с грустного клочка земли.

– Кто они? – забурлил ее голос.

– Арендодатели такси. Мне срочно нужны рубли!

– И сколько же!?

– Двадцать тысяч! – выдал он, снова закуривая.

– Что?! Ты в своем уме! – вспылила она, содрогнувшись. – С чего ты взял, что у меня есть такие деньги?! – встревоженно запылали ее щеки. Повернувшись, ее взгляда коснулась узорчатая бабочка, умиротворенно пролетев мимо взмахивая крылышками.

– Я знаю, что у тебя есть! – дерзко намекнул Влад, впиваясь в Марусю молящими глазами.