Держава том 2

– Да-да, Константин Константинович. Благодарю, что напомнили. Лишь у Победоносцева новость вызвала неудовольствие, а весь высший свет с энтузиазмом готовился к балу.

– Дамам о чёрном бале сообщили лишь за четыре дня, – рассмеялся сидевший рядом с императрицей-матерью великий князь Владимир Александрович.

– Это вам, сударь, смешно, а мне в то время было не до смеха, – с улыбкой произнесла его жена Мария Павловна. – Представляете, – обратилась ко всем присутствующим, – 22 января к нам во дворец приезжает гофмаршал Оболенский и с ухмылкой объявляет, что в четверг будут танцевать в чёрных платьях… Ужас! – рассмеялась она.

– Никогда дамы не выглядели так привлекательно, как на этом балу: чёрные веера, чёрные по локоть перчатки, усыпанные бриллиантами чёрные платья, – поднял рюмку Константин Константинович.

– За Рождество, господа. Вы действительно поэт, – подняла рюмку Мария Фёдоровна.

– Нет, выглядели… – стала спорить супруга Владимира Александровича. – Мы с мужем первыми провели исторический бал в конце января далёкого уже 1883 года. У вас, ваше величество, – улыбнулась вдовой императрице, – был прелестный костюм русской царицы семнадцатого века.

– О-о! Я и сейчас помню отороченную соболиным мехом парчовую шубку с золотыми цветами. И всё усыпано бриллиантами, жемчугом, рубинами… Эскиз костюма срисовал с настоящего князь Григорий Гагарин. Вы правы, Машенька, исторический бал не уступит цветному. Лишь мой супруг-император был в простом генеральском мундире, – вздохнула Мария фёдоровна.

– Зато все великие князья нарядились боярами, воеводами, витязями, – улыбнулся другой брат почившего императора, великий князь Сергей.

– Да и мой бал в начале царствования был не плох, – глянул на сидевшего в конце стола Рубанова Николай. – А давайте через две недели проведём ещё один исторический бал, – вдохновился он. – Это не четыре дня. Дамы вполне успеют платья пошить… 22 января в Зимнем дворце состоится костюмированный исторический бал, – несильно хлопнул ладонью по столу.

И здесь началось…

Петербургские портные стали нарасхват. Старичок Норденштрем, надев очки, занялся архивными изысканиями, ибо пошли заказы не на мундиры, кители и шинели преображенцев, кавалергардов и конногвардейцев, а на костюмы стрельцов, бояр, сокольничих, окольничих, ловчих.

Статские высшие чиновники решили нарядиться думскими и посольскими дьяками.

У дипломатического корпуса пользовался успехом костюм стольника Потёмкина, ездившего послом в Англию, ибо в министерстве висела его гравюра.

А вот для офицеров гвардии – стольник был не послом, а ассигнацией.

Так как все портные, не разгибаясь, горбатились ночи напролёт над заказами, Ирина Аркадьевна ринулась в Москву к госпоже Ламановой, и заказала портнихе сарафан с кокошником. Рубанов-старший, не мудрствуя лукаво, заказал костюм воеводы с деревянной позолоченной булавой в придачу.

Костюмом для Николая озаботились художник санкт-петербургских императорских театров Пономарёв и директор Эрмитажа Всеволожский. Из оружейной палаты они затребовали различные предметы царского костюма, в которые вошли даже жемчужные запястья, принадлежавшие сыну Ивана Грозного Фёдору Иоанновичу. В качестве дополнения к наряду взяли подлинный жезл царя Алексея Михайловича.

Александра Фёдоровна, ясное дело, выбрала костюм московской царицы.

Гвардейские полки, хотя они в основном были сухопутные, штормило.

Офицерам личное приглашение посылалось редко. В лейб-гвардии Павловский полк пришло сообщение, что на Большой, или, как его ещё называли, Николаевский бал, должно прибыть четыре офицера, одетые не в свои мундиры, а в исторические костюмы сокольничих, присланные гофмаршальской частью в полк.

Полковник Ряснянский выстроил офицерский состав и огласил условия.

– Так вот, господа, кому сии костюмы подойдут, те и станут танцевать на балу. От нас всего четыре офицера, а от конногвардейцев и кавалергардов по пятнадцать, – довольно усмехнулся он. – Это, конечно, очень почётно, но павловцы не паркетные шаркуны, а солдаты… Может, кто своей волей вызовется пойти на фронт… э-э-э, на бал?..

Офицеры сурово молчали.

– Да, бал – это не парад, – сделал вывод Ряснянский. – Ну что ж, господа, тогда начинаем примерку присланной амуниции.

Ясное дело, или, как выражался фельдфебель 1-ой роты, ясная кокарда, примерка началась с субалтерн-офицеров, и всем древний наряд оказался в пору.

– Вот и прекрасненько, – чему-то обрадовался полковник. – Мы, ветераны, и на частных балах потанцуем, а молодым воинам следует начинать с официальных. Подпоручики: Буданов, Гороховодатсковский, Зерендорф и Рубанов будут высоко нести честь полка на Николаевском балу, – отпустил других офицеров. – Прошу вас, господа, в портретный зал.

– Так мы пока не провинились, – по своей привычке стал спорить с начальством Буданов.

– Ты сначала усы отпусти, а потом господину полковнику перечь, – мигом поставил его на место Ряснянский. – Помните, господа, что вы едете во дворец не развлекаться… Это вам не частный бал. Вы едете выполнять боевое задание… И ваши улыбки здесь неуместны, – сурово оглядел молодых сокольничих. – Ну что у вас на головах? – с жаром воскликнул он, – обозревая обитые горностаем шапки. – Будто дам через Неву возить собрались, – скрипнул зубами. – Ну ладно… Ваша основная задача – танцевать. Дамы высшего света не должны простаивать у стены. Как увидите одинокую даму, хватайте её и в строй… Пардон, в круг. Хватит смеяться… Толпой не стойте, рассыпайтесь по залу.., но не маскируйтесь складками местности: буфетами, столами с закуской, а всё время ищите свободных дам. Понятно?

– Так точно! – подытожил Буданов. – Разрешите вопрос.

– Разрешаю, – нахмурился полковник.

– А честь старшим по чину отдавать?

– Так я и думал, Анатолий Владимирович, что ты какую-нибудь заковыку подсунешь. Честь старшим всегда отдаётся.., – задумался полковник.

– Ну да. Боярам, воеводам… А вот ловчий – старше сокольничего?

– Так! Вольно, разойдись, – рассвирепел Ряснянский. – И если хоть на минуту после бала останетесь в этой одежде, гауптвахта вам обеспечена. А обо всех ваших ляпах на балу, я узнаю у одной знакомой гофмейстерины.

22 января в половине девятого вечера, к ярко освещённому Зимнему дворцу подъезжали сани и кареты с приглашёнными на бал.

Как и положено, великие князья проходили через Салтыковские ворота, стольники, посольские и думные дьяки, чередой тянулись через Иорданский вход, а бояре, воеводы, сокольничие и стрельцы с жёнами и без оных, имели привилегию войти через Командирские ворота.

«Януарий… Мороз лютует», – вышел из кареты на полозьях воевода Рубанов, бережно придерживая позолоченную булаву, и погрозил оной жандарму, куда-то направляющему кучера Ванятку.

Жандарм, вытянувшись, козырнул воеводе, раскумекав, что был бы ловчий, али стрелец какой, тады можно ба и поцапаться… А с воеводо-ой.., шалишь брат… Не иначе – енерал маскируется…

Максим Акимович, подав руку боярыне, помог ей выбраться из кареты.

Голову Ирины Аркадьевны украшал кокошник, а не горностаевая шапка, потому она быстро прошла в подъезд.

Привычно поднимаясь по застеленной ковром мраморной лестнице, оглядела себя в огромное зеркало, поправив жемчужное ожерелье на шее.

Серьёзные церемониймейстеры двигались в толпе приглашённых, важно держа в руках чёрные жезлы, и помогая заблудившимся пройти в свои залы.

Романовы, по-традиции, собрались в Малахитовом зале и ревниво оглядывали старинные одежды.

«Хотя царский наряд сшил театральный костюмер Императорских театров Каффи, а шапку изготовили в шляпной мастерской поставщиков Высочайшего двора братьев Брюно, – размышлял великий князь Александр Михайлович, – мой костюм сокольничего ничем не хуже, – оглядел в зеркале белый с золотом кафтан, с нашитыми на груди и спине золотыми орлами, розовую шёлковую рубашку, голубые шаровары и жёлтые сафьяновые сапоги. – А государь для своего великолепного наряда недостаточно велик ростом», – язвительно улыбнулся он.

В половине десятого вечера гофмаршал, поклонившись Николаю, зашептал:

– Ваше величество, гости собрались в Романовской галерее.

– Благодарю! – ответил император и по-доброму улыбнулся. – Господа родственники, прошу строиться и готовиться к выходу.

Всё было расписано по минутам. Царь с великими князьями и их жёнами торжественно прошёл в Николаевский зал, и все приглашённые, шествуя попарно, в чём была заслуга церемониймейстеров с жезлами, «отдавали» русский поклон царской чете.

Воевода Рубанов при этом, с грохотом уронил на паркетный пол деревянную с позолотой булаву, чем привёл в восторг царя, царицу и присных.

Гофмаршал, мысленно перекрестившись, вцепился в свой жезл с венчавшим его двуглавым орлом на шаре из слоновой кости.

Гофмейстерина в ужасе схватилась за сердце, а Ирина Аркадьевна фыркнула, едва сдержав смех.

Николай, ухватившись за жезл царя Алексея Михайловича, и с трудом сохраняя значительный, как у церемониймейстера вид, поклонился в ответ.

Александра Фёдоровна, забывшись, сделала реверанс, чем безумно развеселила себя и императора.

«Бал явно удался, – с удовольствием подумал Николай. – Вон как моя Аликс радуется».

Хмурился лишь великий князь Владимир Александрович, держа под руку обвешанную фамильными драгоценностями супругу: «Что папа, что сынок эти Рубановы. Никакой дисциплины… А государю, смотрю, понравилось».

После поклонов – обязательный придворный полонез.

Николай взял за руку супругу старшины дипломатического корпуса.

Великие князья, согласно ритуалу, пригласили на государственный танец жён дипломатов, а послы танцевали, вернее, важно вышагивали с великими княгинями.

Бледный от пережитых волнений гофмаршал, окружённый верными суровыми церемониймейстерами, шествовал перед царём расчищая проход.

Гости пятились по сторонам, уступая путь шествию.

Обойдя зал один раз, поменялись партнёршами.

Затем начинался вальс. Здесь уже кружились в танце сокольничие, окольничие, ловчие и стрельцы.

Воеводы с боярами ушли играть в карты.

– О-о-х, красота-а, – расселись за столиком с картами два воеводы с боярином.

– Милейший, принеси-ка шампанского, – велел пробегавшему лакею боярин, он же генерал от инфантерии Драгомиров.

– Вы правы, поддержал его вислоусый, похожий на запорожца, пишущего письмо султану, воевода, он же генерал-майор Троцкий. – Ни музыки, ни шума разговоров, а главное, прохладнее…

– Сутолока утомила, – выложил на стол виновницу переполоха – булаву, воевода Рубанов.

Расторопный лакей уже разливал по бокалам шампанское, облив белую перчатку воеводы Троцкого.

– Ну и дурак же ты, братец, – снял перчатку генерал-воевода.

– Так точно, ваше превосходительство, – гаркнул лакей, примирив генерала с жизнью.

– Видно из солдат? – успокаивающе похлопал провинившегося по руке.

– Так точно. Унтер-офицер лейб-гвардии Семёновского полка. Обходительным манерам до конца не обучен. Вот ежели бы маршировать приказали.

– Ничего, ничего, научишься, – отпустил его Драгомиров. – А вот вас бы, Владимир Иоанникиевич, – обратился к Троцкому, – при императоре Александре Третьем, выйди вы без перчаток, мигом упекли бы на гауптвахту. Как сейчас помню, – начал раздавать карты, – в 1890 году, на одном из январских балов, выпившие за ужином офицеры позволили себе маленькую, по их понятиям, вольность… Гвардейцы же… Пошли танцевать без перчаток. Но император не считал нарушение формы одежды мелочью. На следующий после бала день, четырёх офицеров посадили в Комендантскую.

– Ха! Пустяки какие, – положил на стол карты Троцкий. – В 1882 году, на Большом балу, после принятия горячительных напитков, я и вовсе во время исполнения польки, начал танцевать вальс. Вот скандал был, – радостно произнёс генерал. – Меня даже из лейб-гвардии Павловского полка в пехотный перевели.

– То-то вы в 55 лет всё генерал-майор, – уколол товарища Драгомиров.

– Пустяки, дослужусь ещё до генерала от инфантерии.

– А меня зато сам Александр Третий жучил за расстегнутый крючок, – с завистью глянул на Троцкого Драгомиров. – А теперь что? Половину ловчих со стрельцами на губу пересажать следует, а никому и дела нет, – в раздражении бросил на стол карты. – Во времена Александра Первого и Николая Первого дисциплина соблюдалась жёстко. Римского-Корсакова исключили из гвардии за то, что позволил за ужином расстегнуть мундир. На представлении об увольнении помета: «Высочайше поведено мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что оный его беспокоит. 20 февраля 1821г.» Так вот было. Потому: дисциплина.

– Самого Лермонтова великий князь Михаил Павлович отправил под арест прямо с бала в Царском Селе, за неформенное шитьё на воротнике и обшлагах вицмундира. Лермонтова-а! – с завистью вздохнул Рубанов. – А я вот ничем таким не прославлен, – загрустил он.

– Как? А булаву нынче кто уронил? – захмыкал Драгомиров и его поддержал Троцкий. – То-то батюшку-царя развеселил… Эй, братец, – остановил пробегающего мимо лакея, – чем народ изволит заниматься?

– Так это, вашвысокопревосходительство. Танцы пока закончились и все гужом двинулись на концерт в Эрмитажный театр.

– Ну, коли так, принеси-ка нам ещё бутылочку… Да прям с подо льда бери.

– Глянул я, сплошной бомонд пришёл, а не нормальные генералы, как мы, – вздохнул Троцкий, ожидая лакея.

– Да-а, кого только на бал не приглашают. Фабрикантов с жёнами даже, – постучал булавой по столу Рубанов, завидя спешащего к ним лакея. – Ты где это, братец, запропал? Будто в девятивёрстный поход ходил, – развеселил Драгомирова.

Отсмеявшись и выпив шампанского, тот продолжил тему:

– Раньше появление так называемых, нестатусных лиц, вызывало огромное негодование высшего света. Помню, в 1884 году, на Большом балу появилась дочь парижского Ротшильда – Ефруссия… Высший свет был в шоке. Кусок рябчика в горло не лез, – хохотнул он, – хотя все знали о контактах Александра Третьего и российского министра финансов с Ротшильдом. Но для русской аристократии он оставался не более как «одесским купцом», – вновь загоготал генерал, стуча ладонями по столу.

«Уроженец Конотопа, хоть и генерал от инфантерии», – добродушно глянул на Михаила Ивановича Рубанов:

– Таинственная сила петербургских салонов, – отхлебнув из бокала, промолвил он. – Даже сам Александр Третий не мог осилить мнение света. Через четыре года после Ротшильда, лорд Черчилль лично просил императора выдать ему с супругой приглашение на бал, но, ярый апологет традиций Александр Третий распорядился допустить их лишь на хоры одной из зал, дабы те могли хотя бы посмотреть на шествие…

– Вот она, волшебная сила высшего света, – от души пригубил из бокала Троцкий. – Братец, – увидел он лакея, нёсшего ещё одну бутылку, – ты, видимо, был отчётливым унтером…

Друзья-генералы согласно покивали головами.

– … Чем там общество занимается? – докончил он мысль.

– Так это… Спектаклю в Павильонном зале глазеют…

– Ну, тогда ещё посидим, – обрадовался Рубанов. – Что же ты, господин унтер-лакей, бездействуешь? – подставил ему свой бокал.

– Как ужинать, это, гужом пойдут.., ты, мил-человек, нам просигналь, – велел служивому Драгомиров.

– Ваши сияси, – вскоре доложил тоже изрядно принявший на «унтерскую» грудь лакей. – Опосля спектакля, сплясав «Русского», гости строем направились ужинать… Столы накрыты в Испанском, Итальянском и Фламандском залах Эрмитажа.

– Молодец! – похвалил героического лакея Драгомиров, поднимаясь из-за карточного стола. – Пора вливаться в сливки общества, – допил из бокала.

– Почему сливки, а не шампанское, – развеселил генералов Рубанов.

После ужина, когда вновь начались танцы, они тихо, по-английски, как учил лорд Черчилль, затерялись в многочисленных залах дворца, с азартом принявшись за карты.

Рубанову катастрофически не везло – проиграл даже булаву.

Через несколько дней давали так называемый Концертный бал.

От гвардии ангажировали 65 офицеров.

– Господа, – собрал в портретном зале подпоручиков Ряснянский. – Вы весьма понравились своим поведением моей знакомой гофмейстерине… Кроме младшего унтер-офицера Рубанова, – подкрутил усы полковник, глядя при этом на Буданова.

– Почему унтер-то, да ещё и младший? – возопил «разжалованный».

– Нарушая все приличия, опережая иногда даже великих князей, вы нагло кружились в танце то с княгиней Зинаидой Юсуповой, – вновь подкрутил усы, – то с самой Елизаветой Фёдоровной, старшей сестрой императрицы.

– Великая княгиня Эллочка, – выставив ногу вперёд, произнёс Рубанов, – сама посылала ко мне офицера, с просьбой пригласить её на танец, – с удовольствием глядел в выпученные полковничьи глаза, с трудом скрывая улыбку.

Не выдержав, закатился смехом. Его радостно поддержали подпоручики. Через секунду рассмеялся и полковник.

– Не-ет, … На Концертный бал вы, сударь, не пойдёте, – вытер он глаза платком. – Чего же больше не гогочете, мистер Рубанов? Я вместо вас пострадаю… Да шучу… Ни в жизнь не променяю знаменитую гренадёрку на шапочку ловчего.

– Сокольничего, – поправил начальство пришедший в себя Рубанов.

– Жаль, дочка великого князя Владимира, Елена, в прошлом году замуж вышла. Вот уж, кто танцевать любила, – мечтательно почесав безусую губу, произнёс Буданов.

– И вы приглашали её? – почтительно поинтересовался Зерендорф.

– Ты ещё слишком молод, чтобы это знать, господин подведомственный, – напустил туману подпоручик.

– Танцы, это хорошо! – подытожил Гороховодатсковский. – Особенно мне понравился придворный оркестр в костюмах трубачей царя Алексея Михайловича. Они так весело жарили мазурку, – привёл в ступор полковника.

– Кого жарили?.. Подпоручик, вы явно посещаете пристанционный буфет вместо ресторана «Донон», – пришёл он к выводу.

      _________________________________________

На отлогом склоне горы с редкими елями и соснами, возле трёх упряжек с санями, у небольшого костра расположилась живописная группа охотников.

Жареный заяц много антиресней живого, – рассуждал бородатый рабочий, из горлышка длинной, тёмного стекла бутылки громко прихлёбывая пиво и указывая пальцем на несколько заячьих тушек в санях. – А ежели подрумянить до хрустящей корочки, ску-у-с, чисто лимонад-фиалка, – вновь приложился к бутылке.

Василий Северьянов не слушал его, задумчиво разглядывая раскинувшиеся внизу старинные, одноэтажные улочки Златоуста, города российского булата.

Отсюда, с невысокой горы, хорошо был виден военный завод, где работала расположившаяся у костра дюжина охотников, и двухэтажный с мезонином, каменный дом горного начальника Златоустовского горного округа Анатолия Александровича Зеленцова.

Александр Шотман лениво подкладывал в нещадно чадивший костерок мёрзлые тонкие колючие веточки.

– А ведь, товарищи мои дорогие, власти вновь хотят крепостное право в России возродить…

Охотники непонимающе уставились на произнёсшего эти слова черноволосого молодого парня, года полтора назад устроившегося на завод вместе со своим рыжим, конопатым другом.

– То есть, как это крепостное право? – забыл об «антиресном» зайце бородатый рабочий.

– А вот так, товарищ Филимошкин, – бросив в костёр все ветки, тоже хлебнул из бутылки Шотман. – В новых расчётных книжках, оговаривающих условия найма на работу, ни слова не написано о правах, полученных рабочими после отмены крепостничества…

Нахмурив лбы, охотники с недоумением разглядывали черноволосого парня, обдумывая его слова.

Все они относились к крестьянскому сословию.

– А ведь и взаправду так, – схватился за ружьё сидевший неподалёку от костра нестриженый, весь какой-то неухоженный и помятый, с въевшейся в заскорузлые пальцы и ладони грязью, токарь казённого Златоустовского оружейного завода.

– Рано пока из ружья палить, товарищ Симонов, рано, – легко поднялся на ноги и подошёл к костру Северьянов. – Власти вновь мечтают закабалить народ… Вот и исчезла ссылка на царский манифест 1861 года в новой расчётной книжке, – сел на облучок саней. – Тпр-р-у, – схватив вожжи, осадил встрепенувшуюся лошадь. – Вот так в свои рабочие руки мы должны взять администрацию завода, – натянул он вожжи, задрав лошади голову. – Начальник горного округа и не рыпнется, если мы, рабочие, дружно потребуем вернуться к старым расчётным книжкам, – бросил вожжи на сани.

– Наша партия «Союз народных прав», должна выпустить листовки с этим требованием, – подошёл к другу Шотман и встал рядом. – А если требования не удовлетворят, будем бастовать. Не допустим возрождения крепостного права, – глянул в сторону завода, и широко перекрестился на купола примыкавшего к нему Свято-Троицкого собора, незаметно подмигнув Василию.

Большинство рабочих, отложив ружья, тоже перекрестились на кресты собора.

– Мужики, ну какое крепостное право? – сняв шапку и несколько раз перекрестившись, произнёс один из охотников. – Ребята молодые, несемейные, – кивнул в сторону стоящих у саней товарищей. – Ещё и двух лет у нас не пашут, а уже баламутить народ начали, – решительно надел на голову малахай. – Анатолия Александровича трудно запугать… Не мальчик, как эти, – пренебрежительно кивнул в сторону Шотмана с Северьяновым. – Зеленцову 49 лет в январе стукнуло. Русско-турецкую войну прошёл, крест Георгиевский заслужил, и вас, с вашими пукалками, испугается? – закинул за спину ружьё. – А в прошлом году восьмичасовой рабочий день ввёл на всех заводах округа… На других-то по одиннадцать с половиной ломят. И зарплата исправная… Хватает жану с дитями накормить… Как хотите, но я вам в этом деле не помощник, – повернулся и стал спускаться с горы по неширокой тропинке.

– Да никто о зарплате не говорит, – видя, что рабочие задумались, всполошился Шотман. – Давайте пошлём двух представителей к Зеленцову и потребуем вернуть старые расчётные книжки, – оглядел охотников. – Вернут их, и бастовать не станем…

– Текст мы составим, – поддержал приятеля Василий, – и пусть двое рабочих… кто у нас тут самые смелые и умные… Вот, к примеру, Филимошкин с Симоновым, и отнесут начальству наши требования. – А этот трус пусть ко всем чертям катится, – плюнул в сторону ушедшего рабочего. – Вычеркнем его из «Союза народных прав».

– Согласны, ребята? – обратился к любителю зайчатины и шелудивому борову Шотман.

Те утвердительно покивали тупыми своими головами: кому не лестно прослыть «смелым и умным».

8-го марта они и отнесли петицию начальнику Златоустовского горного округа, с трудом прорвавшись в его кабинет.

Перед лицом Зеленцова, вся их активность и напускная смелость без следа иссякли.

Прочтя послание рабочих масс, Анатолий Александрович от души рассмеялся.

– Это явная глупость, – потряс бумагой. – Новые расчётные книжки абсолютно законны и не ущемляют ваших интересов… Идите спокойно работайте и не слушайте смутьянов.

– По-моему, друг ты мой ситный, влипли мы с тобой по самую рукоять кинжала, – выйдя на улицу и надев шапку, поплевал на свои заскорузлые ладони Симонов. – Кажись, по головке нас не погладят, – развеселил товарища, представившего, как Зеленцов гладит сальные, взъерошенные космы токаря.

– Ничё-ё! Народ поддержит, – подбодрил себя Филимошкин и оказался прав.

Агитаторы времени зря не теряли и подняли прокатчиков. Те тоже подали докладную записку Зеленцову.

На этот раз, внимательно читая её, он не смеялся: «Мы, рабочие большого прокатного цеха, прекратим работу в случае невыполнения наших требований… Мы просим: 1). ввести в расчётные книжки все права и преимущества, предоставленные положением 8 марта 1861 года без последующих и могущих последовать изменений. 2). изъять из книжек правила из закона 11 марта 1902 года, как применимые к фабрично-заводской промышленности, а не к казённым горным заводам».

– Не в моей компетенции выполнить ваши требования, – горячился начальник горного округа. – Циркуляр спущен сверху, – тыкал пальцем в потолок, – и нужно время, дабы во всём разобраться.

На этот раз во главе пришедшей делегации стояли Шотман с Василием Северьяновым.

– Не удовлетворите требования, станем бастовать, – нагло глядя в глаза Зеленцову, произнёс Шотман.

– О ваших требованиях я извещу директора горного департамента, – холодно глянув на делегацию, поднялся из-за стола Зеленцов. – А вас, юноша, прошу мне не угрожать… Молоды вы для этого. Приказываю немедленно приступать к работе, – стукнул по столу кулаком.

К работе не приступили.

Мало того, даже тех, кто хотел работать, активисты силой выталкивали из цехов на улицу. Дело доходило до избиений.

Рабочему, что ушёл от компании охотников, какой-то доброхот проломил голову, и его увезли в горнозаводскую больницу.

Обстановка накалялась…

– Опыт Обуховской обороны имеем, – хлопал по плечу Василия Шотман. – Полицию без труда разгоним…