Сарматы. Рать порубежная

Малый род Горда жил у лесистого берега реки, называемой в его племени Вислою, ближе к ее истоку. Родичи кормились дарами Воды и Леса; ловили рыбу, бортничали, били птицу и зверя. Зверь давал мясо, шкуры. Водился и скот. В один день род лишился всего – запасов, утвари, свободы, а большинство родовичей и жизни. Воины бастранов с берегов Данастра[13] потревожили спокойную жизнь венедского селения. Они же уничтожили род Горда, а оставшихся в живых родичей продали в Тирасе римлянам. Четырнадцати годов от рождения Горд стал рабом. Непокорный нравом венед не мог стерпеть унижений, ему удалось бежать. Долгие скитания привели его, тяжело раненного роксоланской стрелой, в племя Евнона. Благодаря аорсам, выходившим его, он обрел вторую жизнь. Сам же Горд говорил, что родился среди аорсов, среди них и умрет. Еще отец Евнона принял белокурого великана с серо-голубыми глазами под крыло рода, оценив его здравомыслие, воинское умение и недюжинную силу. А сила у него имелась: о том говорили крепкие ноги, мощная грудь, мускулистые руки и бычья шея. В стане не было равных ему в борьбе и поднятии тяжестей. Несмотря на то что Горд был немного младше Евнона, тот относился к нему с уважением.

– Что войско? – спросил Евнон.

– Готово. – Горд пригладил густые пшеничные усы.

– Войско поведешь ты. Я останусь… У предводителя должна быть светлая голова.

– Может, отменить поход?

– Нет.

К походу на племена, чьи земли находились севернее владений нижних аорсов, Евнон готовился давно и, несмотря на смерть сына, отменять его не собирался.

– Мое главенство в войске может вызвать недовольство среди старейшин и знати, – сказал Горд.

– Мой отец принял тебя в наш род, а значит, ты такой же, как и мы. Ты один из лучших воинов и не раз водил мой личный отряд на врага. Причем всегда успешно. Помимо этого, тебе одному приходилось бывать в тех местах. И не забывай, мое слово немало значит для аорсов. Думаю, старейшины и знать согласятся со мной.

– Надеюсь на это.

– Выступите на следующий день после погребения Туракарта. – Голос Евнона дрогнул. Справившись с собой, он продолжил: – Возьмешь часть моих личных воинов. Дарган и Сухрасп отправятся с тобой. Здесь они будут напоминать мне о смерти сына. И еще… – Евнон развернулся и тяжелой поступью пошел к повозке.

Горд посмотрел ему вслед: вялая походка, опущенные плечи. Горе не сломало, такого человека сломать трудно, но пригнуло его сотоварища и повелителя. Да и у самого Горда при мысли о смерти Туракарта комок подкатывал к горлу, он был его учителем и любил сына Евнона как собственного. Своих детей, впрочем, как и жены, у него не было.

Вернулся Евнон с мечом.

– Этот меч ты подарил моему сыну. Им ты учил его сражаться. Выполни то, что не привелось сделать Туракарту – обагри его в сраженье кровью наших врагов.

– Я выполню твою волю. – Горд принял из рук вождя меч в деревянных, обшитых кожей ножнах с медными накладками. Бронзовая рукоять с прямой гардой заканчивалась круглой головкой из розового сердолика. Таких мечей у аорсов не было, этот Горд добыл во время скитаний, а затем подарил Туракарту.

* * *

Туракарта, как и многих других представителей его рода, хоронили на вершине кургана. Уходил к предкам старший сын вождя. Горькие мысли, словно змеи, жалили сердце Евнона, но, пересиливая себя, он всем своим видом показывал несгибаемую волю. На похороны сына вождь явился в лучшем наряде. На нем была темно-коричневая куртка без воротника с длинными рукавами, запахнутая на левую сторону, украшенная по краям золотыми бляшками виде бараньих голов, того же цвета штаны и красные сапожки из мягкой кожи. Стан вождя стягивал кожаный пояс с застежками из золота, изображающими схватку львов. На поясе короткий меч-акинак в богато убранных ножнах с золотыми накладками, подарок зятя – аланского вождя Бахтава. Голову Евнона украшала кожаная повязка, грудь – золотая пектораль[14] с концами в виде змеиных головок, символ власти сарматских вождей. Похожую он заказал боспорскому купцу Ахиллесу, чтобы возложить на Туракарта. Не случилось. Теперь ни одно божество не в силах воскресить сына…

Донага, успокаивая, тронула его за локоть. Хорошо, что она рядом. Такая женщина достойна называться женой вождя. Переборов свои чувства, она в подобающем наряде с гордо поднятой головой вышла к аорсам заодно с мужем. Взор синих глаз казался ясным. Но лишь казался. Перед Донагой все происходящее проплывало, как в пелене тумана: свежевырытая яма, кошомная подстилка, на которой покоится тело их первенца, печальные лица сородичей.

Звук бубна возвестил о появлении жрицы. Зимегана, моложавая женщина с длинными иссиня-черными прямыми волосами, достигающими колен, была красива. Ее красота, в отличие от других женщин племени, увядала намного медленнее, а потому выглядела она гораздо моложе своих лет. Поговаривали, это ей удавалось благодаря колдовской силе и зелью из трав. Невысокого роста, белолицая, тонкобровая, с алыми губами и гибким станом, она могла бы пользоваться любовью многих мужчин. Если бы ни ее служение священному огню, надменность и глаза. Светло-голубые, холодные, они пугали, завораживали, проникали внутрь, читали мысли. Взгляд больше напоминал змеиный, как и ее движения. Ее называли повелительницей змей, и поговаривали, что свои снадобья она изготавливает при помощи гадов, живущих у нее в повозке в корзине из ивовых прутьев, будто они же помогают ей предсказывать и наводить порчу на неугодных ей соплеменников. Ее больше боялись, чем любили.

Жрица была облачена в белую длинную рубаху, стянутую у стана поясом из шерсти белой овцы. К поясу подвешены амулеты из камня, изображающие животных, и маленький жертвенный кинжал с костяной ручкой в виде барана. Белое покрывало скрывало ее волосы. Поверх него на голову одета высокая конусовидная шапка из белого войлока с золотыми нашивками. Прикрепленный к ней золотой лепесток прикрывал верхнюю часть прямого тонкого носа. За Зимеганой шла помощница жрицы, сирота Газная. Маленького росточка, пухленькая, смуглолицая девушка с добрыми черными глазами и большим родимым пятном в виде верблюда на левой щеке. Соплеменники говорили, что родимое пятно Газнаи – знак свыше, и хоть считали ее чудаковатой, любили и уважали за доброту, умение излечивать людей и животных. Младшая жрица была одета в те же одежды, что и Зимегана, но без золотых украшений. Ей доверили бронзовую чашу с раскаленными углями – детьми священного очищающего огня. За ней ковыляла кривоногая Пунгара, широколицая, узкоглазая старуха в повседневном наряде сарматских женщин, отличном от мужского лишь тем, что полы куртки были несколько длинней. В подрагивающих руках старуха несла пустую чашу из золота.

Жрицы остановились у края ямы. Зимегана, обратилась к находившемуся в зените солнцу, вскинула руки и заговорила. Многие из слов жрицы казались окружающим чужими, но это был язык их далеких предков, ныне изменившийся, отчасти забытый и доступный только посвященным, да еще может быть самому светилу. Голос ее менялся каждый миг: вибрировал, срывался на визг, затихал, превращался в усыпляющий шепот, напоминающий шипение змеи, и внезапно перерастал в громкий пугающий крик. Все это повторялось снова и снова, пока жрица, вскрикнув в очередной раз, обессиленная, не упала на колени. Аорсы последовали ее примеру, преклонили колени пред Великим Светилом, дающим жизнь. Только Газная, держащая частицу священного огня, осталась стоять. Зимегана коснулась земли губами и вновь устремила взор ввысь. Три раза прикладывала она руки к груди, а затем вскидывала их вверх, славя отца – Небо, мать – землю и солнце – Дарителя Священного Огня. Аорсы не замедлили повторить ее движения. Вновь поцеловав землю, жрица поднялась, посмотрела на помощницу. Подчиняясь взгляду Зимеганы, Газная протянула чашу с углями. Зимегана растопырила пальцы, махнула над ней руками. Угли, к тому времени едва тлевшие, вспыхнули голубым огнем. Жрица протянула к нему ладони, прикрыла глаза и зашептала ведомые ей одной слова.

Дно погребальной ямы закидали сухими ветками и жердями, в двух шагах от края поставили большой котел с водой, под низ подсунули хворост, обложили костями. Они дольше горели и давали больше жара.

Жрица содрогнулась всем телом, открыла глаза, убрала ладони от пламени, громко произнесла:

– Пора принести жертву.

Два молодых сармата подвели к жрице белого с закрученными рогами барана – символ небесного блага, связали ему ноги, повалили на землю. К ним подошла старуха Пунгара с золотой чашей. Зимегана вынула из ножен жертвенный кинжал. Белая шерсть на шее животного обагрилась кровью. Старуха подставила чашу к бившей из горла струе, наполнила, передала жрице. Зимегана обернулась к Газнае, свободной рукой зачерпнула горсть углей, бросила их на дно ямы. Ветки вспыхнули, занялись жерди. Следующая горсть разожгла хворост под котлом. Обычай соблюден. Зимегана полила жертвенной кровью угли в бронзовой чаше. Пламя потухло. Молодые аорсы приступили к жертве, содрав с барана шкуру, они разделали тушу, куски покидали в котел.

Священный очищающий огонь торопливо сделал свое дело, оставив в могиле лишь остывшие угли. Дно погребения посыпали мелом, на кошомной подстилке опустили тело Туракарта. У левой ноги положили длинный меч, у правой акинак и кинжал с прямым перекрестьем и кольцевидным навершием на рукояти. Прославленный воин и единоборец Туракарт с малых лет любил мечи, их он забирал собой в небытие. Копье, лук и колчан со стрелами для войны и охоты легли рядом, у правой руки. Туда же, по обычаю, поместили разрубленное на куски бронзовое зеркало Туракарта, а также все, что могло понадобиться сыну вождя в иной жизни: оселок, кремень, огниво, серебряную чашу, медный ковш, кувшин с питьем. Вынув из котла переднюю ногу барана, Евнон положил ее в широкую глиняную миску, отдал Умабию:

– Положи в могилу брата. Путь Туракарта будет долгим… Наверное, ему больше пришлось по душе, если бы мы положили в могилу тушу кабана. Тогда бы он, в мире ушедших предков, насладился мясом своего убийцы…

Последним за хозяином отправился верный Кахар. Горд лично умертвил коня у могилы Туракарта.

Справив тризну по сыну вождя, аорсы покинули печальное место упокоения предков. Соплеменники оставили Евнона в одиночестве. Таково было его желание.

Предводитель аорсов печально смотрел на невысокий холм, насыпанный над могилой сына, и мысленно перебирал памятные вехи его жизни. Вот он в первый раз сажает маленького Туракарта на коня, вот дарит меч, признавая его воином, вот они бок о бок сражаются с парфянами… На миг Евнону показалось, что холм окрасился кровью… Нет, это уходило за горизонт красное закатное солнце. Солнце жизни его сына…

Глава третья

Когда они появляются конными отрядами, едва ли какой народ может им противостоять.

Тацит

Евнону не спалось. Горькие мысли и воспоминания о Туракарте не давали ему заснуть. Он повернулся набок. Рядом спала Донага. Переживания последних дней утомили ее. Евнон позавидовал ей. Сон помогает хотя бы на время уйти от невзгод. Погладив жену по теплому плечу, он встал и тихо вылез из повозки.

Свежий весенний ветерок пахнул в лицо запахом молодых трав. Вдохнув полной грудью степной воздух, он посмотрел на небо. Оно было прекрасно. Богиня сна – Ночь укрыла первозданную ширь степи черным покрывалом, усыпанным россыпью звезд, будто золотыми бляшками.

Степь замерла. Только плеск воды в реке, брачные песни лягушек, стрекотание сверчков, уханье сов и редкое тявканье шакалов нарушали разлившуюся по ней тишину. Но для Евнона это не было тишиной – это была ночная песня степи, песня его народа.

«Жаль, Туракарту уже не придется увидеть этой ночной степи, и услышать ее поющей тишины», – мелькнуло в голове Евнона. Словно вопреки его мыслям перед ним возник сын – живой, красивый. Отгоняя наваждение, Евнон потер лицо ладонью. Видение не исчезло. Его и не было. Перед ним стоял младший сын Умабий.

«И ему не спится, видимо, тоже терзает потеря брата…» Захотелось подойти, утешить. Не подошел, не утешил. Кратко бросил:

– Готовься, тебе быть старшим в роду, – повернулся, зашагал к повозке.

Уснуть удалось только после полуночи…

С восходом солнца его разбудили громкие голоса, ржание лошадей и бряцание оружия. Знакомые с детства звуки означали, что войско готовится к выступлению. Евнон оделся, вылез наружу. Горд уже ожидал его. В железном шлеме и доспехе он казался еще внушительнее. В шаге от него стоял Умабий, без доспеха, но с мечом на поясе.

– Войско готово, – доложил Горд.

– Что ж, отправляйтесь. Пусть удача будет с тобой.

– Прощай, господин.

Горд поклонился, сбежал по склону, сел на коня, махнул – пора!

– Отец, отпусти меня. – Синие глаза Умабия с упрямством смотрели на Евнона.

– Нет. Ты уже слышал мой ответ.

Евнон понимал, что правильнее отпустить его, но сейчас он не мог себе позволить потерять второго сына, да и слезные мольбы Донаги немало повлияли на его решение.

* * *

Дарган собирался сесть на коня, когда женский голос остановил его:

– Спешишь уехать, Дарган? От кого бежишь? Не от себя ли?

Он обернулся. Перед ним стояла Зимегана. Словно с неба упала чернокрылой птицей. Колдовской взгляд светло-голубых глаз верховной жрицы ожег его и не предвещал ничего хорошего. Неспроста она подошла. Глянув исподлобья, Дарган ответил:

– Убегаю? Мне не от кого убегать. Я никого и ничего не боюсь. Или ты считаешь исполнение воли верховного вождя бегством?

– Ты лжешь. Каждый человек чего-то боится. – Зимегана понизила голос, и он стал похож на шипение змеи. – Боишься и ты. Боишься, что Евнон, волю которого ты спешишь исполнить, узнает о том, кто убил его сына.

Узкое лицо Даргана побледнело. Маленькие темно-карие глазки забегали. Откуда она знает, что это он убил Туракарта? Неужели дар ясновидения открыл жрице его тайну? Совладав с чувствами, он огляделся. Не слышал ли кто ее слов? Похоже, нет. Ближе всех находился Сухрасп, но и он вряд ли мог что-то расслышать в гомоне собравшегося в поход войска. Дарган усмехнулся:

– О чем ты говоришь? Всем известно, что виновником смерти Туракарта стал вепрь.

– Не пытайся обмануть меня. Я ловила змей у высохшего озера и видела, кто свернул шею сыну Евнона. – Жрица пронзила его ледяным взглядом.

Дарган отвел глаза, стал нервно поглаживать черную клиновидную бородку:

– Чего ты хочешь?

– Это ты хочешь стать вождем аорсов. Теперь, когда нет Туракарта, тебе мешает только Евнон, чьей смерти ты желаешь. И не пытайся скрыть от меня своих мыслей, я вижу их… Желание твое похвально, и я помогу тебе исполнить его, если ты будешь делать то, что я тебе прикажу. Иначе…

– Я согласен.

– Другого ответа я не ожидала. Знаю, у тебя, как и у меня, достаточно причин ненавидеть Евнона. Выкормыш рода Спадина[15] взлетел слишком высоко. Пора обрезать ему крылья.

– Ты права. Евнон забирает в свои руки все больше и больше власти, попирает обычаи предков. Он позволил Горду возглавить поход. Когда это позволялось иноплеменнику управлять войском аорсов и стоять выше знатных воинов?! Многие этим недовольны.

– Это неплохо. Чем больше недовольных Евноном, тем больше у тебя возможностей занять его место. Жди, когда придет пора, я дам знать. Ищи себе союзников, они тебе пригодятся. – Жрица, одарив Даргана улыбкой, направилась в сторону своей повозки.

Дарган провожал ее задумчивым взглядом. И без того сутулый, он ссутулился еще больше.

«Змея, настоящая змея. Эта может ужалить в любое время». – Дарган сплюнул.

От раздумий его оторвал оклик Сухраспа:

– Господин, Горд зовет тебя!

* * *

Всадники неспешно проезжали мимо. Евнон с удовлетворением, взирал с высоты бугра на своих воинов, которых он пожелал увидеть в полном боевом снаряжении. Ему хотелось быть с ними, но предводитель чувствовал, что не готов управлять войском. Горе надломило его духовные силы. Но вождь не сомневался, придет время, и он вновь поведет их в бой.

Ныне аорсов возглавлял Горд. Первым за ним следовал отряд тяжеловооруженных конников, состоявший из знатных воинов. Греки, македонцы и римляне называли таких воинов катафрактами. Гордость многих сарматских племен и основная сила в борьбе против кавалерии врага, а порой и против пехоты, использовалась для нападения с флангов, вклинивания в образовавшиеся разрывы и пробивания брешей в рядах войска. Но последнее удавалось крайне редко, особенно если это касалось обученных воинов, построенных в фалангу[16]. Копья с железными наконечниками, длинные мечи и акинаки, вот оружие тяжелой конницы сарматов, разившее без пощады и наводившее на противников страх. Имели эти воители и луки, использовали их при преследовании врага. В конусовидных и полусферических шлемах из железа и бронзы, но больше в кожаных, усиленных металлическими полосами, облаченные в чешуйчатые и пластинчатые доспехи, они казались несокрушимыми. Броня, частично прикрывающая коней некоторых из них, усиливала это впечатление. Среди этих отборных всадников была и часть личного отряда Евнона. Отряд состоял из родичей, особо приближенных и верных аорсов, а также двух десятков роксолан и алан, волею судеб попавших к нему на службу. В состав отряда входили и не сарматы: несколько армян, что ушли из родных мест с аорсами, опасаясь мести со стороны Митридата Иберийца, и римлянин Квинт, слуга и переводчик Евнона. Его вождь оставил при себе. Личным отрядом Евнон дорожил. Знать могла взбунтоваться, эти же преданы ему как псы.

За катафрактами скакал второй, гораздо больший числом, отряд всадников. Вторыми они были и в сраженьях. Следуя за тяжеловооруженными воинами, прикрывавшими их своей броней, словно щитом, сами же, в свою очередь, всеми силами содействовали в битве соратникам. На этих воинах доспехи проще. Панцири из бычьей кожи, кожаные шлемы, а то и обычные войлочные остроконечные и закругленные шапки, небольшие плетеные из ивовых прутьев щиты, обтянутые все той же кожей, это все, что защищало их головы и тела. Но, несмотря на это, вооруженные луками, мечами, кинжалами, дротиками и арканами, они нисколько не уступали в храбрости своим собратьям по оружию. Это они до появления тяжелой конницы являлись главной силой скифов и сарматов. Но и в данное время эта сила играла немаловажную роль, вступая в схватки с такими же отрядами, производя разведку, раздергивая построения противника, осыпая его градом стрел и прикрывая тяжелую конницу. А стрелы не все обычные. У некоторых воинов наконечники смазаны ядом. От таких стрел не спастись, не излечиться. В племени Евнона такой яд изготавливала жрица Зимегана, его было мало, поэтому не у каждого воина имелись отравленные стрелы. Но не в ядовитых стрелах таилась их сила. Верхом на степных лошадях, которых сарматы и их одноязыкие родственники и соседи скифы предпочитали менее покладистым жеребцам, они стремительно нападали на врага, а затем стремительно уходили от погони, не давая ему надежд на победу. Сообща с катафрактами они составляли грозное войско. Сейчас часть этого войска отправлялась в поход. Каждый всадник вел за собой одну, а то и двух сменных лошадей. Без них в степи, а тем паче на войне не обойтись. В лошадях была сила сарматов. Слава Небесному Светилу, их у нижних аорсов хватало, и Евнону не требовалось много времени и сил, чтобы собрать конное войско. Пехотинцев Евнон применял редко: спешивал при необходимости часть всадников или набирал их из землепашцев. К землепашцам он относился с легким презрением, считал, что настоящий кочевник не должен копаться в земле, но делу этому в своих владениях не препятствовал. Знал, нужное это дело и даже покровительствовал нескольким поселениям в низовьях Дана. Они же снабжали его пшеницей, овсом, просом. Привлекать их к военному делу приходилось не часто. В основном аорсам приходилось воевать в степной и холмистой местности, где важна скорость. Ее-то и давали выносливые лошади сарматов, обученные к тому же помогать хозяину в бою, кусая противников и их коней, пуская при надобности в ход мощные копыта. Смена лошадей помогала совершать стремительные переходы и отрываться от преследования противника, а это, в свою очередь, нередко сохраняло жизнь и приносило победу.

Петляя между повозками, словно степной уж из своего гнезда, войско медленно выползало из стана. Лошади постепенно набирали ход. Воинский отряд уходил все дальше и дальше, пока не стал похож на тонкую нить, чернеющую на зеленом травяном покрывале, а вскоре вовсе растворился в бескрайней степи.

* * *

Войско ушло, а с ним и верный соратник Горд. Его отсутствие отозвалось в душе Евнона еще большей тоской и пустотой. Из близких людей, способных поддержать его, остались только сын Умабий и жена, но она сама нуждалась в поддержке. А может, все-таки стоило возглавить поход? Война могла бы отвлечь от горьких мыслей и залечить сердечную рану… Нет. Евнон чувствовал – надо побыть одному. Но это ему не удалось.

В то время как войско скрылось за линией горизонта, с противоположной стороны показался отряд, состоящий из четырех десятков вооруженных всадников и такого же количества погонщиков, сопровождающих караван верблюдов и лошадей, навьюченных тюками с товаром. Весть о его приближении застала Евнона сидящим в одиночестве под навесом, где недавно лежало бренное тело его сына. Квинт, худощавый черноволосый римлянин с большими карими глазами, прервав раздумья вождя, доложил о прибытии гостей. Евнон неспешно поднялся, вышел навстречу. Гостем оказался старый знакомый – боспорский купец Ахиллес по прозвищу Непоседа. Предводитель аорсов не считал для себя зазорным самому встретить торговца. Сопровождение караванов, сбор за проезд по землям аорсов и мена с соседями давали прибыток не меньший, а порой больший, чем военная добыча и наемная служба. Аорсам было что предложить. Реки Дан[17] и Ра были полны рыбы, в степях паслись тучные стада лошадей, овец, коров. Изделия из кожи, шкуры, скот, рыба менялись на одежду, ткани, вино, специи, посуду, драгоценные вещи и другие товары, производимые как ближними, так и дальними соседями. Торговый путь из Индии и Вавилона через Мидию и Армению к Танаису частично проходил по землям нижних аорсов и обогащал их, по этой причине Евнон дорожил дружбой с купцами и радушно встречал у себя в стане.

Ахиллес Непоседа, низкорослый, лысоватый, курчавобородый грек в пышных одеждах, не дойдя двух шагов до Евнона, остановился, приложил ладонь правой руки к груди, поклонился:

– Приветствую тебя, царь аорсов! Благополучия и процветания твоему народу! Долгих лет жизни тебе и твоему семейству!

Лицо вождя нахмурилось, доброжелательный взгляд стал холодным. Ахиллес своими словами невольно напомнил ему о смерти сына. Это длилось лишь мгновение. Евнон справился со своими чувствами, выражение глаз потеплело:

– И я приветствую тебя, Ахиллес! Что привело купца в мой стан?

– Дела задержали меня в Горгиппии, мне не удалось застать тебя у Танаиса. Отправляясь в дальнее путешествие, я решил сделать крюк и навестить великого царя аорсов.

– Благополучной ли была дорога?

– Слава богам, ничто не омрачило наш путь.

– Что ж, не буду мучить тебя расспросами. Отдохни с дороги и раздели со мной трапезу. – Евнон, слегка повернул голову, бросил стоящему позади Квинту:

– Распорядись. И предупреди Донагу.

Склонив голову, римлянин удалился.

– О царь, прежде позволь преподнести тебе дары. – Боспорец поднял руку вверх, щелкнул пальцами.

Аорсы, у подножья бугра, с любопытством поглядывали в их сторону. Всех, от мала до велика, мучил вопрос: «Чем одарит боспорский купец вождя?»

Повинуясь жесту Ахиллеса, слуги поставили у ног Евнона две амфоры с вином, серебряный набор, состоящий из кувшина с ручкой в виде грифона и двух чаш. К ним слуги присоединили плетеную корзину со сладостями из далеких южных стран. Затем настала очередь резной шкатулки из ливанского кедра.

Ахиллес принял ее от слуги, открыл крышку, поднес дар вождю.

– Это то, что ты просил. Скарабеи и фигурки из таинственного Египта, перстень из Пантикапея и зеркало из Ольвии для тебя. Бусы из желтого камня – янтаря с берегов Свевского моря, золотые серьги, изготовленные дакийским мастером[18], коробочка с благовонием и коробочка для игл и булавок для царицы. – Ахиллес подозвал еще одного слугу: – Ну и конечно же меч из Херсонеса для старшего сына!

Лицо Евнона вновь помрачнело:

– Мой сын умер.

– Туракарт?! – Боспорец склонил голову. Весть огорчила его. Он был дружен с сыном предводителя, ему нравился жизнерадостный и общительный молодой аорс. Ахиллес надеялся, что это знакомство могло в будущем пригодиться ему. Если купец хочет, чтобы дела шли удачно, он должен уметь считать деньги, заглядывать далеко вперед и иметь обширные, а главное, нужные связи. – Прости, царь. Не знал… Мое сердце скорбит с тобой. – Ахиллес взял меч у слуги, преклонил колено, положил на землю с остальными дарами. – Пусть он послужит твоему младшему сыну.

– Такой дар обрадует Умабия.