Колокольчики мертвеца

– Ступайте по этой тропке, пане, там Скитский хутор. А я вернусь, коняшки-то в лесу одне…

«Хитрит. Не хочет показываться в хуторе. Точно бандит», – вздохнул Алексей, протягивая вознице деньги.

– Благодарствую, пане, – бережно взял сотенную мужик, пряча улыбку. – Ще не видал таких. Це хто тут намалеван, що за пан?

– Какой тебе «пан»? Ленин это!

– Ты вы, мабуть, шуткуете?

– Говорю – Ленин, Владимир Ильич!

Мужик рассматривал ассигнацию внимательно, мял хрустящую бумагу заскорузлыми пальцами. Тем же ножом, которым кромсал ночью сало, вырезал портрет, а остальное бросил на землю. Бережно уложил его в гайтан рядом с позеленевшим от жизни соленой крестиком и застегнул домотканую рубаху.

– Теперь не сыщут. А гроши мне не потрибны, що на их купишь?

Алексей проводил взглядом громоздкую фигуру возницы и вздохнул: «Обнаружат гайтан бандеровцы, что тогда?»

Глава третья. Учитель по приказу

Величественно-мрачная красота окружающей природы, обласканной утренним солнцем, не радовала Алексея. Что же он наделал!? Зачем согласился ехать сюда? Черт бы побрал этого капитана в синей фуражке! Что им от него надо? С семнадцати лет на фронте, ранения да контузии! Могли бы просто демобилизовать и отправить домой, если уж в армии оставить нельзя. Так тут, пожалуй, будет похлеще, чем на фронте. Да и какой он учитель? Все, что проходил в техникуме, благополучно забыл. Может, вернуться? Ну не посадят же его за это? Хотя… черт его знает. Расценят как трусость. А за трусость в бою положена пуля. Какой же он тогда комсомолец? Делать нечего, придется идти в этот хутор. Поработать месяц-другой, а там, может, вновь призовут в армию – Дальний Восток еще не утихомирился. С немцами-то уже почти разделались.

Алексей задумчиво брел в гору по узкой тропе, густо обрамленной подорожником. Спускаясь вниз, увидел он кривые улочки с потемневшими хатами. Навстречу ковыляла косматая старуха с вязанкой хвороста.

– Слава Иисусу! – выдохнула она.

– Здравствуйте, бабушка! Где тут у вас школа?

Старуха шарахнулась в сторону и засеменила прочь, истово крестясь. Брошенная ею вязанка скатилась в лужу. За ближайшим плетнем мелькнула женская фигура.

– Хозяйка! Где тут школа?

Женщина ахнула и проворно шмыгнула в хату.

– Спытайте кого другого, пане, – крикнула она, приоткрыв дверь.

Шагая через хутор к майдану, Алексей ловил за плетнями текучие, ощупывающие взгляды. Во дворе одного из домов возился плечистый мужик в кожушке.

– Здравствуйте, товарищ!

– Слава Иисусу.

– Скажите, где у вас школа?

– А пану зачем? – оглядел мужик цепким взглядом Алексея, хватаясь за вилы.

– Я не пан, я учитель. Меня направили сюда работать. Так где школа?

– Не вовремя приехали, пан научитель. Ох, не вовремя, – насупился мужик, махнув куда-то в сторону.

Чертыхаясь и скользя по влажному суглинку, Алексей вышел, наконец, к просторной хате на околице, окруженной разросшимся садом. Заглянул в класс – черные парты в два ряда, цветы на окнах, черная школьная доска, на которой мелом нарисован трезубец Нептуна. Вспомнилась своя школа в Подмосковье – большая, двухэтажная… Из дома писали, что от нее остался один фундамент, выщербленный осколками. На крышке передней парты нацарапано перочинным ножом: «Маричка». Эх, когда-то и он этим грешил…

Открыв дверь в соседнюю комнату, он опешил: посеченная осколками, залитая кровью кровать, медленно оседающий пух из разорванной перины, словно снежинки, засыпающий разорванные книги и бумаги. Сломанная этажерка в углу. На полу – человек в гимнастерке. Затылок срезан, череп вскрыт, словно консервная банка, розовеет мозг. Бурые, слипшиеся от крови волосы повисли сосульками… «Граната! В окно швырнули!» – понял Алексей. Возле кровати белел листок бумаги.

СПРАВКА

Выдана Струку Сергею Ивановичу в том, что он действительно является директором школы № 1 Скитского хутора Станиславской области УССР.

Справка выдана для…

А дальше – грязный след сапога. За спиной резко щелкнуло. Алексей метнулся в сторону, но удара пули не услышал. Выскочив на крыльцо, он едва не сшиб одноногого старика в обтерханном мундире времен Австро-Венгерской империи.

– Езус-Мария, кто тутай? – испуганно попятился дед.

Алексей представился и в свою очередь спросил:

– Ты, дед, кто?

– Естем сторож. – Проше, проше, пан научитель. Давно пана чекаем[2].

Алексей закурил. Старик, путаясь в польских, русских и украинских словах, никак не мог собраться с мыслями. Алексей протянул ему папиросу, тот поклонился и пристроил ее за ухо.

– Пан директор хотел учеников собрать, скоро надо начинать учиться. Но время такое страшное… Во́йна, най ее холера везьме, йой во́йна! Ах, пан научитель! Если бы не во́йна, пан директор был бы жив. Йой, то был человек! Во́йна замордовала.

– По-твоему, его немцы убили?! – возмутился Алексей.

– Не знам! Ниц не знам, хто. Мордерцы[3] из лясу пшишли.

Бандеровцы! За что? Алексей встряхнул легонько сторожа, сокрушенно мотавшего головой. Узнав от бестолкового деда, где ему найти сельсовет, Алексей побежал искать местную власть. А бедный старик еще долго поминал Матку Боску, пшекленту во́йну и смутное время, в которое ему пришлось доживать свой век в одиночестве.

* * *

Председатель с озабоченным видом, кивнув Алексею на стул, продолжал распекать чернявого мужичонку за незаконную порубку в казенном лесу. Алексея слушал рассеянно, объяснив, что сам все уже видел, но нет времени на похороны, каждый час дорог – поля еще не убраны, зерно осыпается.

– Вы что? Человек убит! В район сообщили?

– Да без толку: милиционеры в хуторе порыщут, а в лес – ни-ни. Поколготятся, попьют горилки, акт составят и в обрат. А мы время зря потеряем. Ты, парень, на меня больно-то не зыркай! Что я могу? Их в лесу – сила, а нас? Знаешь, что вытворяют националисты? Весь хутор в крови потопят, пеплом по ветру пустят. Их в лесу тысячи, оружия им немцы оставили целые склады. Они людей жестоко мучают, убивают, жгут. Вот вернется народ с войны, тогда и покончим с бандеровцами. Чтобы этот лес прочесать, целый фронт надобен. А пока нужно тихо сидеть и не чирикать – дольше проживем. И ты, друг сердечный, таракан запечный, особо не петушись. Покойник Струк тоже горячился, хотел школу открыть к учебному году. Да какая там школа! Не до нее пока. Живым бы остаться. А школу открывать нельзя – лесовики не допустят этого.

– Значит, надо подчиниться этой сволочи? – негодовал Алексей.

– Напрасно ты так. Один против них не пойдешь – сломают. Я тоже поначалу маялся, а потом привык: лучше живым остаться, чем на рожон лезть. Струк тоже все горячился, вот и погиб по-дурному. Сгинул понапрасну. По глупости. А я действую по обстоятельствам.

– Вы коммунист? – усомнился Алексей.

– Состою в кандидатах. Я свое дело делаю, но… не обостряю, чтобы требухе моей на елке не висеть. В хозяйстве у меня порядок, лес казенный сберегаю. А с этими… из леса… стараюсь не связываться. Войска у меня нет, чтобы с ними биться. Тебя бы на мое место…, – разозлился председатель.

– Да это же форменное предательство! – Алексей нервно шарил на поясе, забыв, что он безоружный (майоров пистолет остался в котомке). – Кто здесь хозяин, в конце концов? Мы или бандиты? Где ваш актив?

– Нас-то всего ничего, а в Черном лесу Резун. Слыхал про такого? Не приведи Господь с ним свидеться. А что актив? Поживешь, увидишь. Только помни: тише себя веди, не нарывайся. Кстати, похороны завтра, гроб уже делают и священника предупредили.

– Поп будет коммуниста отпевать? – возмутился Алексей.

– Ничего, это мы для видимости. Народишко у нас темный, без церковного обряда никак нельзя. Крест, конечно, ставить не будем: узнают в районе, да и те… в лесу… не одобрят. Потом памятник сработаем из тиса – сто лет простоит. Кстати, помоги надпись на нем сочинить. Юрек, полячок, намалюет. Хороший художник будет, даже иконы подновляет, хоть и сопляк еще. Ну, як, козаче, уяснил ситуацию? Терпи, пока терпелка не треснет, – усмехнулся председатель.

Алексей молча смотрел на председателя. На вид ему было лет сорок. Широкоплечий, круглолицый, глаза синие с хитринкой. Рыжеватые баки и усы придают ему солидность. Что же он за человек?

Вернувшись в школу, Алексей до ночи разбирал папки с бумагами. За стеной тихо пели старухи, прибирая покойного. Его семья из Киева на похороны вряд ли приедет. Не успеет. Сторож суетился тут же, шепотом рассказывая Алексею о Резуне, устроившем свой курень в Черном лесу. Закончив с папками, Алексей заглянул в соседнюю комнату. Струк, уже обмытый и одетый, лежал в некрашеном гробу, над ним читал заупокойную священник. Старухи косо взглянули на чужака, священник с достоинством поклонился. Коммуниста хоронят по обряду! А он, комсомолец, должен делать вид, что так и надо? Алексей вырвал свечку из рук покойника – пламя заметалось и погасло. Молитва оборвалась на полуслове.

– Что делаешь, нечестивец? – взвизгнули старухи.

– А ну, хромай отсюда, бородатый козел! – рявкнул Алексей, выталкивая священника за дверь.

– Опомнись, сын мой! Образумься! – попятился священник под завывания старух. – Я всего лишь исполняю свой долг!

– А я – свой. Убирайся.

* * *

Председатель сидел за столом, время от времени щелкая на облезлых счетах. Увидев учителя, он приветливо поздоровался, поинтересовался его школьными делами и сообщил, что похороны будут завтра, а потом надо решить, куда определить самого Алексея. Может, поручить ему делопроизводство?

– Меня уже назначили на должность учителя и другого мне не надо. Вообще-то я могу кем угодно работать, хоть председателем – невелика мудрость, это не взводом командовать. Но меня направили в вашу дыру учителем, и я буду им! Армия всему научила, прикажут – маршалом стану. Вот так. Будем хоронить товарища Струка как коммуниста, павшего на боевом посту, как солдата. И обелиск поставим с красной звездой.

– Ишь ты, какой герой! Нельзя осложнять отношения…

– С кем? с бандитами? Вы же здесь советская власть! – кипел Алексей.

– Без тебя знаю, молод еще мне указывать!

– Я советую! А попа я прогнал. В шею.

Вернувшись в школу, Алексей заварил себе ежевичный чай, поужинал и улегся спать на столе, постелив плащ-палатку. Под голову уложил полевую сумку и кубанку. За стеной бормотали старухи, да на крыльце трескуче кашлял сторож. Разбудило его солнце – горячее, яркое. Он с наслаждением плескался в ледяной воде горной речки – хорошо-то как! Услышав переливчатый смех, он обернулся и увидел молодайку с ведрами, встретившуюся ему на пути в хутор. Поздоровавшись, она зачерпнула воды и, будто ненароком, плеснула через плечо. Алексей едва увернулся.

– Йой, нечаянно! Не сердитесь, пан научитель, – лукаво улыбнулась она.

– Ах, ты, озорница! – рассмеялся Алексей, обнимая женщину и целуя ее в смуглую щечку.

– О, какой пан моторный! Хоть и хромой.

– Хоть и хромой, а красавиц не пропускаю!

* * *

Струка хоронили в полдень. Командовал обступившими гроб стариками сам председатель, попутно наставляя плешивого музыканта с облезлой расстроенной скрипкой и приказывая сторожу Казимиру ступать живой ногой к Калине Григорьевичу за лошадью – старикам-то гроб не донести.

– Где же народ? – удивился Алексей, не понимая, почему на похороны директора школы пришли одни старики.

– Этим – что? Их не тронут… – вздохнул председатель.

Вот оно что! Люди боятся прогневать бандитов! Ну и дела! Милиция тут много не навоюет: у бандеровцев пулеметы, а у самого Алексея – лишь чужой пистолет. Председатель взмахнул платком, гроб поставили на повозку, зарыдала скрипка, и печальная процессия медленно двинулась к кладбищу, тяжело вздыхая – коротка жизнь человеческая. Гроб тряхнуло на ухабе, старухи заскулили. Алексей взглянул на покойника. Скольких ему пришлось зарыть за войну! Одних с прощальным троекратным залпом, других в траншее, просто привалив суглинком. «Может, и меня так повезут?» – мелькнула грустная мысль. Думалось об этом спокойно.

Кладбище с позеленевшими крестами, замшелыми плитами со стертыми надписями, заросшее высоченной жирной травой, притулилось на склоне холма. Кучи свежего грунта островками поднимались из бурьяна. Председатель обругал могильщиков – лучшего места не нашли? Сыро! Хотя таковы уж наши Карпаты.

Гроб поставили на краю могилы.

– Вот, значит, несчастье какое… Хороним нынче товарища Струка. Смерть его, конечно, преждевременная, еще пожил бы… сколь годов. Но не вышло. «Память о тебе мы, конечно, сохраним навеки… Спи спокойно, дорогой наш товарищ Струк», – торопливо произнес прощальную речь председатель, отирая вспотевший лоб, и с облегчением отступил в сторону. – Опускайте, – распорядился он.

– Стой! – возмутился Алексей, взбираясь на глиняную кучу. – Мы хороним человека, – выдохнул он, – который приехал сюда учить детей. Он хотел воспитать будущих ученых, врачей, летчиков, активных строителей коммунизма. Но работать ему не дали, его убили. Ясно, кто это сделал. Бандиты думают, что они одержали победу, но советскую власть не убьешь! Придет время и врагам так врежут, что они костей на соберут!

– Что ты?! – схватил учителя за руку испуганный председатель.

– Знаю, в лесу затаились банды, – продолжал Алексей, – слышал и об их атамане Резуне. Но бандиты меня, фронтовика, не запугают. Я открою школу во что бы то ни стало, и она станет лучшим памятником погибшему!

Старики разинули рты, председатель затормошил могильщиков. Гулко застучал молоток.

– Играй гимн! – обернулся Алексей к музыканту.

– Он не знает, – заикнулся председатель, но уже торжественно и печально зазвучал «Интернационал».

Алексей сразу же написал в обком партии: убит директор, опытного учителя нет (себя он таковым не считал); нужно срочно покончить с бандеровцами, в чем он, Алексей, готов помочь, отправившись вместе с милиционерами на их обезвреживание. Конечно, он будет здесь трудиться на педагогическом поприще, пока не пришлют замену и рана на ноге не заживет, но потом – обратно в армию! Вечером они со сторожем пили чай:

– Йой, пан научитель! Как красиво говорил пан на кладбище. Только… в лясе все уже знают. Йой, плохо будет! Йой, плохо!

– Хрен с ними. Пусть знают!

Сторож покачал головой. В школе Алексею нельзя ночевать. Как можно? Бандиты уже протоптали сюда тропку. К себе старик его позвать тоже не мог. Да и ни одна семья его теперь не приютит, иначе вздернут на сук хозяина хаты. Учитель обречен. Бедный парень! Уходя, сторож посоветовал Алексею запереться изнутри. Зачем? Ставней нет – трудно ли еще одну гранату швырнуть в окно? И все же он закрыл дверь на хлипкую щеколду, которая не выдержит и легкого толчка. Отныне ему придется поселиться в комнате покойного директора. Сторож позаботился об этом: все прибрано, пол вымыт, на постели, где еще днем лежал мертвец, сменили белье, подушку и одеяло. Алексей открыл окно и уселся на подоконнике покурить. С детства боялся он оставаться один в темноте, поэтому фитиль в лампе лишь слегка прикрутил. Страх не отпускал, и лишь под утро ему удалось задремать.

Что-то мягко шлепнулось о подоконник. Мгновенно вскочив, Алексей отшвырнул подушку, нашаривая пистолет, и прыгнул к стене. За распахнутым окном серел утренний туман. На подоконнике сидел здоровенный черный кот, уставив янтарные глаза на постояльца.

– Ах ты, поганец! – хватил Алексей кота кулаком, нервно матерясь.

Незваный гость пулей слетел с подоконника и пропал в темноте. Потирая бешено колотящееся сердце, Алексей повалился на жалобно скрипнувшую кровать, облегченно рассмеялся и погасил лампу. Косой солнечный луч коснулся подоконника.

* * *

Алексей бодро шагал по улице, слегка припадая на раненую ногу. Взглянув на список учеников, толкнул калитку, не обращая внимания на лохматого злобного пса. У сарая хозяин отбивал косу.

– Слава Иисусу. Чего желаете, пане?

– Вы товарищ Терновец?

– Мы…

– А где ваш сын Дмитрий?

– Дмитро? Туточки.

Мужик позвал сына.

– Я вас знаю, пан научитель, – несмело подошел к Алексею голубоглазый мальчик:

– Ах ты, шельмец! Но я не пан, Митя. Зовут меня Алексей Иванович. Ты читать умеешь?

– Не-а…

– Хочешь – научу?

– О! Еще бы! – радостно запрыгал мальчишка.

Встревоженный отец отослал его в хату.

– Вы, золотой паночек, хлопчика не сманивайте, в школу он не пойдет. Не велю!

Боится! И этот боится! Что за люди… Алексей попытался уговорить упрямого мужика. Неужели его сын должен оставаться неучем? Но тот мотал головой, твердя свое «Не велю!» и уверяя, что его сыну в школу никак нельзя, он будет крестьянствовать. Неудача караулила учителя и в других дворах, хуторяне глядели на него с ужасом, сторонились, как зачумленного, детей прятали по сараям, запирали в подполе: согласятся по дурости, а из-за них хату спалят вместе с хозяевами. Но Алексей не сдавался, колеся по хутору от зари до зари. Со взрослыми больше не заговаривал, а ребятишек останавливал, спрашивал фамилию и возраст, записывая в блокнот. Они с любопытством слушали его и вежливо кланялись, прощаясь.

* * *

За околицей на лугу подпасок в широкополом дырявом бриле щелкал кнутом, сгоняя коз. Заметив Алексея, не застеснялся, как другие, подошел, поздоровался, попросил папиросу. Держался независимо.

– Не рано ли начинаешь, дружок?

– Я второй год курю.

– А родители не дерут?

– Некому, пан. Батьку на войне убили, маму Резун заколол. Как? Обнаковенно. Как свинью колют, видали? Пришел со своими… «Краснюка голубила? Режь ее! И штыком вот сюда… Я на чердаке притаился, видел.

От страшных подробностей убийства Алексею стало не по себе. Он угостил пастушонка папиросой и предложил ему прийти в школу. Мальчишка оживился, сказав, что обязательно будет учиться назло тем катам. Вот и первый ученик! А вскоре появился второй, за ним – третий. Алексея едва не сшиб выскочивший из-за угла малец, за которым гнался паренек постарше. Догнав беглеца, он надавал ему тумаков, но тот не сдавался.

– Эй, огольцы! А ну прекратите! – приказал Алексей, сгребая драчунов в охапку.

Старший притих, опасливо косясь на него, а маленький яростно вырывался.

– Не бейте его, пан.

– Не бойся, – успокоил старшего малец, – в советской школе не бьют. Мне ойтец говорил. Я сам скоро школьником буду.

– Только спробуй! – пригрозил старший, на что малыш показал ему язык.

– Пишите: Юрек Пшеманский.

– Дурной ты, Юрек. Юрек – келбаса и шнурек!

В школе сторож доложил Алексею: «Два лайдака пшишли до пана научителя».

Алексей, увидев старых знакомых, обрадовался и позвал ребят в класс. Юрек подскочил к столу, схватил книжку и стал рассматривать картинки, а его приятель несмело топтался у двери.

– А тебя как зовут, герой?

– Гриць Омельчук.

– Учиться хочешь?

– Конечно, хочет, даже очень, – встрял Юрек, разглядывая учебник географии. – Вы, пан научитель, не глядите, что он такой длинный, що та оглобля, он еще дурной, боится… Ведь у него…

– Та, Боже ж мий, Юрек!

– Ладно, не скажу.

Почему дылда Гриць заискивает перед малолеткой Юреком? Все просто: Гриць решился пойти в школу ради сестры Юрека.

Так в списке учеников появилась первая девочка.

Глава четвертая. Хуторяне

В окно постучали. Алексей открыл дверь: на крыльце загадочно улыбалась чернобровая красавица.

– Неужто учиться собрались, Славця?

– А чем я хуже других? Может, и меня уговорите?

«Ведь предупредил ребят, чтобы не болтали. Родители дознаются – не пустят в школу, запрут дома и все».

– Ах, пан научитель! Оставьте свои дела, отдохните. Чего вы затеялись с той школой? Нужна она вам?

«Подослали, хитрые бестии. Не мытьем, так катаньем. На мою мужскую погибель такая краля!»

– Зря стараетесь, Славця, – процедил Алексей. – Так и передайте тем, кто вас направил.

– Никто меня не направил – сама пришла!

«Нет, неспроста она заявилась. Наверное, с бандеровцами связана. Решили ему ловушку устроить».

– Так сколько же вам за меня заплатили?

– Коли б заплатили, вас бы давно река унесла!

Хлопнула дверь, дробно простучали по ступенькам крыльца красные сапожки. Обидел девушку. Напрасно, наверное. Она – единственная в хуторе – его привечает. Другие сторонятся. Днем Алексей зашел на мельницу, поздоровался с мужиками, которые носили мешки с зерном. В ответ те сняли шапки, загалдев свое «Слава Иисусу», и пытливо уставились на него. Закурили предложенные папиросы.

– Посоветоваться надо, товарищи…

– Мы темные, а пан – человек ученый. Что мы ему можем насоветовать?

– Как же так? – обратился Алексей к мельнику, с досадой затаптывая окурок. – Вы же, Калина Григорьевич, во Львове коммерческое училище окончили.

– А ты, – обернулся он к стоявшему рядом мужику, – хочешь, чтобы твои дети стали инженерами или врачами?

Тот беспомощно оглянулся на остальных.

– Ну что ж, дело хозяйское. На других хуторах ребятишки будут учиться, а ваши останутся неграмотными – школу-то придется закрыть.

Мужики подавленно молчали.

– Какая учеба?! – не выдержал мельник. – Война же… Горы все еще гудут… Вдруг германец вернется?

– Не вернется! Фашистам скоро крышка!

Хуторяне недоверчиво помолчали и, недовольно посопев, занялись своим зерном. Обескураженный Алексей понял, что уговаривать их бесполезно. Мельник отвел учителя в сторонку и стал его убеждать в ненадежности этой затеи со школой. Да и жить ему в таком сарае нельзя – опасно, опять же никто не постирает и не приготовит… Несолидно это. В старое время научитель был господином. Имел прислугу. Лучше уж Алексею поселиться у него, у мельника, в чистой комнатке, жинка еду сготовит, пану постирает. Все лучше, чем холостяцким чайком пробавляться. Вот дела! Весь хутор его остерегается, а мельник зовет на квартиру. Зачем? Убить-то его способнее в школе, где он один ночует. Но… перченый украинский борщ с добрым шматком сала… Алексей сглотнул голодную слюну и… согласился.

* * *

Дымным маревом догорало жаркое лето. Скоро начнется учебный год. Список учеников потихоньку пополнялся. Алексей готовился к занятиям, когда в класс прошмыгнул Юрек. Вытерев нос, он доверительно сообщил, что придут записываться в школу Мыколка и Михась:

– Я им сбрехал, что вы про войну расскажете, как фашистов били. Только батькам ихним не говорите – шкуру хлопцам надубят!

– Почему про войну? Мы будем изучать родную речь, арифметику, географию…

– Нет. Сперва про войну! Я им сказал, что вы чуть Гитлера не поймали, а они ухи разлопушили, як кабанятки. Это я так, для приманки, потом они привыкнут и будут учиться. А сегодня приходите к нам в гости – Кшися приготовила сладкие мазурки.

– А что это?

– Бардзо[4] вкусная вещь. Сегодня день нашего святого, и мы просим пана, йой, туварища научителя до хатынки.

– Святого? Не пойду!

– Да мы не молимся, Алексей Иванович! Бабця старая молится, а мы нет.

Юрек жил в просторном чистом доме. Семья уже сидела за столом. Алексей снял кубанку, поздоровался. Юрек представил домочадцев: «Бабця, дзядек, наш ойтец пан Пшиманский». Загорелый высокий мужчина с приятным лицом и решительными серыми глазами крепко пожал руку Алексею. Морщинистые старички казались бестелесными. Маленькая седенькая старушка всплеснула руками: «Ладный жолнеж, хол-леро![5]» Все засмеялись, хозяин усадил Алексея за стол.

– Очень хорошо, что наконец откроется школа, дети должны учиться. Мои ребята станут первыми учениками, они способные. Скорей бы война кончилась, чтобы пожить по-человечески.

– Уже скоро. Конец фашизму. А вы где работаете?

– Я лесничий. И при немцах лесниковал. А сейчас лес охранять бессмысленно – хуторяне туда не ходят. Люди у нас трусливые. Разве это мужчины? Ну есть в лесу бандиты, ну случилось несчастье с директором школы, так что ж теперь – по норам, как мыши, прятаться?

– Похоже, вы бандеровцев не опасаетесь?

– А что они мне сделают? Я не коммунист, а простой лесник. Делить мне с ними нечего. Разве что из-за детей озлобятся? Пусть попробуют – гляньте, какая игрушка висит! – показал он на двустволку. – Медведей валит, лосей насквозь прохватывает. Пусть только сунутся!

– Ойтец бардзо отважный, – шепнул Алексею Юрек. – Один на медведя ходит.

Вошла Кшися, миловидная пятнадцатилетняя девочка, в голубом платье, в сапожках, расшитом кожушке.

– Чем не невеста наша Кристина? Смотрите, какая красивая! – похвалился Юрек.

Кшися, легонько стукнув брата по затылку, стала наливать пиво Алексею. Тот поблагодарил.