Полная версия
Колокольчики мертвеца
Вера Заведеева
Колокольчики мертвеца
© В. Ю. Заведеева, 2020.
© ООО «Библос», 2020.
* * *Посвящается моему отцу, ветерану войны,
Деницкому Юрию Борисовичу
«Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу»
А. Чехов. Скрипка РотшильдаПредисловие. Ушедшие свидетели эпохи
«Опять весна на белом свете…», – вздыхает старенький радиоприемник на кухне. А за окном уже давно отшумели майские грозы вперемешку с праздничными салютами, уступив место ярко-зеленому жизнеутверждающему июню. В июне 2019-го Писателю исполнилось бы девяносто пять. Солидный юбилей! Немногим удается дотянуть до него в нашей державе. Ему, ушедшему семнадцатилетним школьником 7 июля 1941-го на фронт и вернувшемуся с войны лишь в 1946-м, – не удалось. Даже краешком глаза заглянуть в новое тысячелетие – не удалось. И совсем чуть-чуть не дотянул он до своего семидесятипятилетнего юбилея, который предполагалось отметить широко и торжественно: с непременными здравицами в СМИ, официозом в Доме литераторов и других Домах, а также ожидаемыми правительственными наградами. Он достоин этого – фронтовик, историк, журналист, писатель, общественный деятель и весьма обаятельный человек.
Бурные 90-е ушедшего века не прошли для него даром. Развал страны, за которую проливал кровь, «дикий капитализм», обобранный, униженный народ и поруганная партия, которую он не предал, несмотря на лавину страшных откровений в печати, – все это подкосило его поколение – тех, кто спас мир в страшной бойне. Одной из первых в 1991-м ушла из жизни в знак протеста ровесница-фронтовичка, писавшая пронзительные стихи, с которой его связывала работа в Доме литераторов. А он еще несколько лет после ее гибели не сдавался. Но его сердце не смогло пережить очередного инфаркта на исходе этого десятилетия, этого кровавого века, этого тысячелетия. Так стоило ли цепляться за жизнь в следующем столетии, в котором такие, как он, сделаются досадным балластом? В конце марта 1998-го его не стало.
Он ушел, но остались обрывки дневниковых записей, черновики, пожелтевшие газеты с его статьями, фотографии и письма – малая часть архива, которую удалось спасти. Чужие равнодушные руки, жадные до чужого имущества, уготовили сему «ненужному хламу» место на помойке. Доживи он до девяноста пяти лет, его бы порадовало возвращение Крыма в Россию – там он родился вскоре после Гражданской войны в семье буденновского конника. Но совсем бы не удивила, как очень многих, война на Украине: о бандеровских боевиках знал не понаслышке. Еще в далеком 1965-м, когда в стране впервые всенародно праздновали День Победы, он хотел написать книгу о своем близком друге и о том, что там творилось в те годы и уже после войны, но никто не желал даже слышать об этом – боялись задеть чьи-то национальные струны, поскольку тогда страной «рулили» выходцы из Украины. Но и в дальнейшем эта тема замалчивалась по разным причинам, а с наступлением третьего тысячелетия и вовсе стала неинтересна новым поколениям. Однако забвение истории чревато ее повторением уже на новом витке.
Глава первая. Командир конных разведчиков
В 1944-м война неудержимо катилась на Запад, но фашисты упорно сопротивлялись, все еще надеясь обрести былую прыть. Осенью в Прикарпатье шли кровопролитные бои. В только что освобожденном Станиславе еще дымились пожарища, на изрытых воронками дорогах замерли подбитые танки, всюду груды искореженного металла и битого кирпича. Но единственное в городке промышленное предприятие – маслозавод – стоит целехонький: ни авиаудары, ни ожесточенные бои не причинили ему особого вреда. Немцы не успели его взорвать, застигнутые неожиданным наступлением 4-го Украинского фронта. Попав в окружение, они неистово сопротивлялись. Их разрозненные группы вместе с бандами «лесных братьев», засевшие в лесах и на хуторах, нередко оказывались в тылу у красноармейцев. «Вычесывать» их отовсюду командование направило отряд конных разведчиков.
В зеленой дымке искореженных войной садов на окраине прикарпатского села замелькали всадники. Безусый офицер в лихо заломленной кубанке, с сияющими на солнце новенькими погонами придержал коня: он, командир конных разведчиков, должен чуять врага за километр. В селе могли окопаться фашисты-окруженцы или оуновцы, беспощадные не только к чужим, но и к своим землякам. Командиру не раз доставалось от начальства за лихачество: «Зачем тебе золотые погоны? На радость снайперу?» Да еще никак не могли простить отчаянному парню кубанку – не по уставу. Но кубанка – это святое, фронтовой шик. Правда, летом в ней жарко, пот заливает глаза, а зимой уши отмерзают. И все же расставаться с этим казацким головным убором никто не хотел. Вот и за кудрявый чуб – в пехоте-то! – перестали уже ему выговаривать. Осмотрев в бинокль местность, Алексей, так звали командира, пришпорил коня. Вокруг – полуразрушенные хаты, село будто вымерло, но кто знает, что таится за этой настороженностью. Может, разведчиков давно держат на мушке?
Пролетев село, отряд рысью понесся через поле к синевшему вдали лесу. К опушке пробирались по дну заболоченного оврага. Алексей вглядывался в бинокль – пока ничего подозрительного не наблюдалось, и все же он выслал вперед пятерых бойцов. Оказалось, что немцы заняли оборону на берегу реки. «Доверяй, но проверяй. Разведчик – что охотник, и сбрехнуть может», – решил Алексей, направляясь в чащу. Пятеро бойцов двинулись за ним. Остальным приказано было оставаться на месте. В лесу сумрачно, тянет сыростью. Кони неслышно ступают по мшанику.
Прошелестев в листве, мягко упала в мох немецкая граната-колотушка. Взрыв выбил Алексея из седла, и в тот же миг его накрыла мокрая конская туша. Пули свистели над головой, осыпая хвою. Алексей выхватил парабеллум. В ельнике замелькало, затрещали автоматы. Услышав выстрелы, отряд бросился на помощь и, спешившись, сразу ввязался в бой. «Молодцы, успели, а то худо бы нам пришлось – вшестером биться с такой ордой», – мысленно похвалил своих орлов командир. Внезапно наступила тишина, и только сосновые иголки плавно опускались на землю, укрывая тела убитых.
– Фашисты, товарищ лейтенант, а с ними вроде гражданские, кто и в одном исподнем, но все с немецкими автоматами. Документов у них нет, – доложил боец.
– Бандеровец, точно, я уже повидал их, – уточнил его товарищ. – Сами зверствуют и население заставляют вредить нам. Недавно, когда стояли на отдыхе, один солдат купил на базаре водку, а в ней карбид разведен. Ослеп. Сколь немцев положил, а погиб от рук этих сволочей, «благодарных» за освобождение от немцев.
– У нас потери есть? – оглядывал Алексей свое войско, морщась от боли: здорово долбанула его копытом лошадь, бившаяся в агонии.
– Есть, – расступились бойцы.
Среди погибших увидел Алексей своего закадычного дружка Сашку, скрючившегося под хвойным «покрывалом». Полкового «Васю Теркина», за всю войну не получившего даже царапины. Наступление пережил, а тут…
Докладывая командиру о проведенной операции, Алексей невольно морщился, боясь наступить на пострадавшую от лошадиного копыта ногу, с усмешкой вспоминая далекое школьное: «И примешь ты смерть от коня своего». Ну прямо про него. Командир, конечно, заметил. Пришлось сознаться.
– Ничего, мы тебе пока поручим «легкое» задание – будешь комендантом Станислава, которому не дают покоя оуновцы, терзая израненный городок. Они решили во что бы то ни стало исправить «оплошность» немцев, не успевших уничтожить маслозавод, и сжечь все вокруг вместе со своими земляками.
Двадцатилетний лейтенант, назначенный комендантом Станислава, понял сразу: если бандиты взорвут завод, от городка ничего не останется, погибнут люди, едва успевшие вздохнуть после трехлетней немецкой оккупации. С кучкой бойцов он каждую ночь готовился к бою. И все же «лесные братья» застали их врасплох: как с неба свалились. Скорее всего, местные. Знают каждый камень, каждую щель. Днем они – неприметные жители, выходящие на расчистку завалов с лопатами, а ночью – рыскающие с оружием в руках враги. Как их тут выловишь?
Бились отчаянно. Комендант знал: помощи ждать неоткуда. Их воинская часть вторые сутки отражала натиск крупной банды на дальней окраине. Связи не было. И отступать некуда. Свист пуль, треск винтовок и немецких «шмайсеров» в кромешной тьме украинской ночи сливались в единое соло. Резко дернуло плечо, по руке потянулась липкая струйка. «Хорошо, что не правая… – мелькнула мысль, – плохо, что патроны на исходе…».
– Бей их, ребята! – отчаянно крикнул лейтенант, рванувшись из-за укрытия.
Завязалась рукопашная – в ход пошли штыковые лопатки. Вдруг сноп яркого света заметался по заводскому двору, ослепив на миг воюющих. «Свои! Успели! – выдохнул лейтенант. И в тот же миг неведомая сила сбила его с ног. «Подстрелили, сволочи…», – мелькнула досадная мысль и угасла.
В госпитале он узнал, что его представили к награде. За то, что выстояли, не дали погубить город и превратить всю округу в выжженную пустыню. И за личное мужество. Молодость не подвела лейтенанта: его подштопали, подлечили-откормили – и вперед! Победа уже близка – «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой – он трудный самый…», как будут потом вспоминать эту страшную мировую бойню. А пока лейтенант, поблескивая новеньким орденом, продолжал бить фашистов уже в Европе, отделываясь легкими ранениями, и верил, что своей крови он уже пролил достаточно и его не убьют. Ну не могут его теперь убить! Не должны! У него – вся жизнь впереди!
Шальная пуля догнала его на исходе боя. Коварная разрывная. Его быстро доставили в госпиталь – это и спасло, да еще умные руки молодого бесстрашного хирурга, будущего светила отечественной медицины.
* * *Опять госпиталь. Но все же жив остался. Алексей целыми днями лежал, отвернувшись к стене, и молчал. Соседи старались ему не докучать. Ночами скрипел зубами от боли в раненой ноге. Спал почти сидя, опустив это огненное бревно на пол. Так было легче, но палатный врач грозил привязать его к кровати: опускать ногу вниз было смерти подобно. Начальник отделения, ежедневно осматривая рану, сердито сопел и однажды утром решительно заявил:
– Придется отнять. Чуть ниже паха. Готовьте его к операции, – бросил он медсестре, не глядя на онемевшего Алексея.
– Не дам!!
– Ну и дурак! – разозлился врач. – Сдохнешь! Антонов огонь никого не щадит!
Ночью Алексей не спал. Нога – как в кипятке. И не поймешь, что сильнее мучило – боль в ноге или в истерзанной душе: куда он безногий? Кому нужен? Рядом на койке тихо постанывал майор – ночью раненых особенно донимали боли.
– Слышь, парень, – тихонько окликнул он Алексея. – Ты раньше времени не паникуй. Тут есть один хирург, молоденький, правда. Так вот он не одного бедолагу от ампутации спас. Операции делает как-то по-новому, у фашистского хирурга пленного научился. А начальству это поперек авторитета. Вот они его и затирают. Проще – отрезал и все. А человеку всю оставшуюся жизнь майся. И вот еще что. Мне-то уже не выкарабкаться, я знаю точно. Забери мой браунинг, именной. Может, выживешь, семье моей передашь в память обо мне. Больше ничего на этой войне не нажил, кроме смертельного ранения, – горько усмехнулся он. – А ты живи, такой молодой…
Утром Алексей, прихватив соседский костыль, отправился в ординаторскую.
– Ты куда это? Испугался операции? – грозно сдвинул лохматые брови начальник отделения. – Ты же мужик! Да еще разведчик!
– Раздумал я, товарищ военврач. Решил умирать двуногим, чтобы на том свете способнее было за девками бегать.
– Вон отсюда! – завопил побагровевший доктор. – Выпишу немедленно! Подыхай под забором! Я и сам на такого наглеца время тратить не буду!
В ординаторской повисла нехорошая тишина. Все понимали, что добром это не кончится. Молодой хирург, похожий больше на вечно голодного студента, чем на опытного врача, разрядил гнетущую атмосферу:
– Я его прооперирую, – твердо заявил он. Уговорю.
– Черт с вами со всеми… Экспериментируйте, набивайте шишки… вам же и отвечать придется. А с меня довольно этого упертого идиота. Меня другие раненые ждут. «Пусть молокосос на этом упрямце себе шею свернет – вышвырнут из армии или вообще отправят в лагерь по 58-й за его “немецкие опыты”».
«Молокосос» ногу спас, хотя до полного ее заживления было далеко. Месяц спустя Алексей предстал перед комиссией. Костылик предусмотрительно оставил за дверью.
– Как вы себя чувствуете, лейтенант?
Алексей бодрился, стараясь не очень опираться на раненую ногу и обещая долечиться в медсанбате. На передовой. «Ваньки-взводные» в дивизии ой как нужны. Но доктора решили, что там и без него, хромого, справятся – война-то к концу идет. Дело ему и здесь найдется. Весьма ответственное.
– Вы же комсомолец, разведчик, геройский парень, – вкрадчиво произнес капитан в синей фуражке, сидевший в сторонке. – Должны понимать ситуацию в Прикарпатье… К тому же у вас профильное образование. Вас рекомендуют направить в небольшой хутор под Станиславом – знакомое вам место. Поработать учителем, пока все там более-менее успокоится. Детей учить надо, оторвать их от проклятой бандеровщины, чтобы они стали настоящими советскими людьми, а не бандитами.
Такого поворота Алексей никак не ожидал, уже мысленно догоняя свою часть. Какое у него «профильное» образование? Всего два курса педагогического техникума – и после сессии всей группой в военкомат. Но оказалось, что сейчас не это главное. Его задача – не столько учебная, сколько политическая. Школу нужно открыть при любых условиях. А условия там… три года фашисты и бандеровцы народ терзали, запугали вконец. О советской власти чушь всякую несли, и забитые крестьяне верили. Но детей-то, пока не поздно, надо вызволять из оуновского плена, не дать их одурманить национализмом, да и их родителей тоже. И ему придется учить ребят родной речи, истории, географии, арифметике и русскому, пока его не сменят опытные преподаватели.
На следующий день Алексею предстояло получить инструкции в горкоме партии и еще кое-где, а затем забрать потрепанные учебники и чудом уцелевшие конторские книги вместо тетрадок в областном отделе народного образования. Да еще надо было оформить документы в военкомате. Круглолицый молодой подполковник, выписав военный билет, приказал сдать оружие. Как? Сдать пистолет, добытый в рукопашной? Такой устойчивый в руке, бьющий без промаха. Из него Алексей всаживал пулю за пулей в прикрепленный к дереву тетрадный листок с пятидесяти метров! И вообще – как остаться безоружным в предстоящей ему «командировке»? Но распространяться о том, куда его направляют, он не имел права. Капитан в синей фуражке подчеркнул это особо. Может, все же разрешат? Не домой ведь еду… к теще на блины. Но упитанный службист, затянутый ремнями, с новенькой портупеей, блестящим планшетом и крохотным дамским револьверчиком в лакированной кобуре на жирном боку, был неумолим. Тыловик, конечно. Пороху не нюхал, вот перья-то и распустил.
– А ну – сдать оружие! – рявкнул подполковник, заметив насмешливый взгляд нахального мальчишки в лихо заломленной кубанке. – Как себя ведешь в учреждении? Как стоишь перед старшим по званию? Не научили? Видали мы здесь таких ухарей! Погоны долой!
Алексей шваркнул на стол тяжелую угольчатую кобуру. Подполковник вскочил, спрятал пистолет в сейф, щелкнул тугим замком. Что же теперь делать без пистолета? В самом жестоком бою стоит взять в руки оружие – и сразу успокаиваешься. И вдруг вспомнился «подарок» умирающего майора в госпитале, спрятанный в вещмешке. Выручил боевой товарищ! Не будут же его здесь обыскивать? Снимать китель и оставаться в нательной рубахе перед старшим офицером было неловко, а золотые погоны, за которые его часто корило начальство, пришиты на совесть.
– Чего ты возишься? – смягчился подполковник. – Сорви и делу конец.
– Бабушке своей советуйте! – не стерпел Алексей, аккуратно спарывая погоны финкой.
– Что?! Да я тебя… В комендатуру!
«Нужен я комендатуре, как собаке боковой карман», – подумал Алексей, но нарываться на неприятность не стал, помня о майоровом «подарке».
Глава вторая. Скитский хутор
У подножия Карпат раскинулся глухой, сумрачный Черный лес. Он тянется от древнего Тернополя до самого Львова, вплотную подступает к Станиславу, круто взбирается в гору и, перемахнув перевалы, спускается в Чехословакию. Угрюмый, заваленный буреломом, он совсем не похож на подмосковные: косматые бороды седых мхов свисают с гниющих деревьев, прелая листва проседает под ногами, затягивает. Пахнет сыростью. От малейшего движения падают источенные червецом и шашелем стволы, липкие сучья цепляются за одежду, будто звериные когти. В жару здесь влажно и душно, зловонные испарения витают над буйной травой. Бездонные провалы озер, глубокие илистые ямы, затянутые ряской, черная зловонная вода, осклизлые стволы трухлявых деревьев, гигантские темно-зеленые лопухи, тонконогие головастые поганки, серые мухоморы, петли паутины, распяленной в зарослях боярышника, – царство жирного паука с черным крестом… Гнетущая тишина, нарушаемая лишь мерзким кваканьем бородавчатых жаб, клокотаньем ржавой болотной воды и выхлопами глубинного газа, висит над этой глухоманью. Изредка лес оглашает хриплое карканье воронья, да прошелестит в траве змея – им здесь раздолье.
Люди обходят чащобу стороной, даже охотники. Особенно теперь, когда еще не утихла военная канонада.
Сюда, в предгорья Карпат, в стародавние времена, в XIII веке, бежали от хана Батыя монахи Киево-Печерской лавры, разоренной монголо-татарским нашествием. Тяжек был их путь среди непроходимых чащоб, глубоких ущелий и горных рек, но святая православная вера вывела их, наконец, к Блаженному Камню на склоне горы возле целительного источника. Небольшая пещера под этим камнем и стала их первым пристанищем. Неподалеку присмотрели монахи ровную поляну у подножия горы, защищенную с другой стороны глубоким ущельем. А вокруг – частокол угрюмого ельника. Через несколько лет поднялся на поляне деревянный храм, но и в эту глушь однажды нагрянули монголо-татарские отряды и разорили его, а монахов поубивали.
Без малого четыре века минуло с тех пор, когда, наконец, вновь затеплилась жизнь в этом святом месте благодаря пришедшему с Афона монаху-схимнику, овеянному славой благочестивого набожного пустынника. Несколько лет провел он со своими учениками в пещере под Блаженным Камнем в бдении и молитвах. Слух о лесных монахах облетел все Прикарпатье, и потянулись к Блаженному Камню те, кто желал уединения в поисках Бога. Вновь поднялась на поляне деревянная церковь в окружении крепостных стен, к которым лепились монашеские кельи. Так начинался Манявский скит – православный монастырь на воинственной католической земле.
За полвека слава о чудо-монастыре, почитаемом и Богданом Хмельницким, и польским королем Яном Казимиром, перелетела уже через Карпатские горы. Но напавшие на Польшу турки не пощадили его – сожгли дотла вместе с бесценными реликвиями и обширной библиотекой. Долгие годы восстанавливали разоренный монастырь монахи, по-прежнему стекавшиеся отовсюду к этому святому месту. Однако униатская церковь не могла простить православному монастырю того, что он в очередной раз возродился из пепла. Манявский скит повелением австрийского двора был закрыт. Монастырь опустел, постепенно превращаясь в руины.
Святое место, как магнитом, притягивало людей: еще до нашествия французов сюда бежали уцелевшие монахи, староверы и беглые людишки. Строили в некотором отдалении от разоренного скита избушки, отвоевывали землю у леса, распахивали ее и засевали. Урожая и до весны не хватало, поэтому пробавлялись охотой, бортничеством, гоняли плоты по буйным рекам, добывали соль под Солотвином, а иные хаживали и на нефтепромыслы. Трудились от зари до зари, но жили скудно. Со временем прознали о них власти. Обложили налогами, отметили поселение на карте и нарекли его Скитским хутором.
Разный народ прижился здесь: западные украинцы, беглые русаки, подоляне с певучим говорком, угрюмые полещуки, поляки и прочий люд. Шли годы, мешалась кровь. Хватало тут и австрийской, и сербской, и мадьярской, и польской. Говорили все на причудливом смешении «двунадесяти языков». Молились по-разному. «Отче наш» соседствовал с призывами к Матке Боске Ченстоховской. Поляки-католики крестились двумя пальцами, а украинцы – ладонью. Шипели на иноверцев, проклинали безбожников и дружно падали на колени перед гипсовым Иисусом, раскрашенным неизвестным умельцем, на потемневшем кресте у дороги. В чаще, возле песчаных отвалов, где покоились староверы-основатели, воздвигли часовенку и перенесли туда чудотворную икону, породив множество суеверий.
* * *Вот сюда, в этот забытый Богом и людьми угол и направили недавнего взводного, разведчика Алексея – учить детей. Путь неблизкий: добирался он на игрушечном паровозике по узкоколейке, трясся в кузове попутной машины, а из райцентра до места – на подводе. Рослый неразговорчивый мужик, скупо сцеживая слова сквозь едкий дым своей люльки из букового корневища, запряг лошадей, бросил в пароконную повозку охапку соломы и взмахнул кнутом.
– Вьее!
Алексей прилег, глядя сквозь густую крону ветвей на серое небо. Повозку сильно тряхнуло.
– Дорожку черти, наверное, прокладывали? – попытался он разговорить угрюмого возницу.
– Кесарев шлях. За австрийского кесаря робыли.
Тряска выматывала всю душу. Алексей спрыгнул на землю и пошел за уверенно шагавшим в вязкой тьме мужиком. Когда совсем стемнело, тот остановился и, пыхнув трубкой, пробурчал:
– Поночуемо.
Разнуздав коней, он повесил им торбы с овсом и подсел к костерку, который развел тем временем Алексей.
– Напрасно, пане.
– Почему?!
Возница молчал. Закипела вода в котелке. Алексей бросил в него щепотку чая. Мужик нарезал складным ножом сало, покромсал краюху хлеба. Поев и вытерев вислые усы, перекрестился и процедил сквозь зубы:
– Стало быть, некрещеный?
– Нет, конечно. Я религию не признаю.
– Очень даже зря, пане. Под Богом ходишь.
– Это как понимать?
Возница молчал. С гор тянуло холодом. На медном диске взошедшей луны заплясали черные тени ветвей.
– Красиво тут у вас!
– Подходяще. Вон тая гора – Поп Иван, – показал он на темнеющую вдали громаду. – А ты, пане научитель, зря едешь. Пропадешь, – вздохнул мужик и равнодушно отвернулся.
– Ничего, поработаю, расшевелю ваш Черный лес, – бодрился Алексей, подбрасывая сушняк в угасающий костер. – А откуда ты меня знаешь?
– Кто-сь сбрехал. Тут не скроешь…
Алексей невольно оглянулся. «Кто ему мог сказать? Вот чудеса. А вдруг он из банды? Рожа уголовная. Воткнет нож спящему – и привет. Подполковник, сучий хвост. Его бы сюда. За неделю галифе бы не отстирал. Хорошо хоть “подарок” майора удалось сохранить. Все же с оружием спокойнее». Покосившись на спутника, Алексей завернулся в плащ-палатку и улегся поудобнее. Проснулся он от нежного прикосновения: рыжий ланенок на точеных ножках лизал его ладонь. Алексей замер, боясь шелохнуться. Малыш скосил на него янтарные глазки и постучал по земле не ороговевшим копытцем. Заворочался во сне возница, и лесной гость вмиг растворился в знобком утреннем тумане, только качнулись седоватые головки одуванчиков до затрепетали неведомой красоты разноцветные свечки с колокольчиками, будто ковром покрывавшие поляну.
– Что это за цветы такие необыкновенные? У нас в Подмосковье тоже растут одиночные белые и синие колокольчики, маленькие, правда, с этими не сравнишь.
– Разно их называют. Кто ведьминым огнем кличет, а у нас зовут колокольчиками мертвеца[1]. Ядовитые оне. К войне да к беде какой бушуют по всей округе.
Возница спутал коней и хмуро кивнул Алексею, сказав, что проводит его, а лошади пока отдохнут и покормятся.
– Понятно, – усмехнулся Алексей. – Кесарев шлях кончился.
– Так, пане. А ваши шляхов не прокладывают вовсе. Кровь льют, нема часу.
– Ваши тоже времени зря не теряют, – обозлился Алексей. – Дай срок, настроим здесь такое!
– Ну как же – вы настроите, – презрительно бросил мужик.
«Странный тип, – насторожился Алексей, искоса поглядывая на спутника. – Небось, бандюк недорезанный. А может, просто запуганный селянин». Поравнявшись с распятием у обочины дороги, возница скинул шапку и долго молился. Сухоребрый бог, прибитый к кресту ржавыми гвоздями, с проволочным венчиком и погнутыми терньями вокруг склоненной головы, слепо смотрел в пустоту. Такого Алексей еще не видел. Он вспомнил бабкины иконы – строгие лики святых, засиженные мухами, в потемневших серебряных окладах, а под ними теплится чахлая лампадка. А здесь вместо икон – раскрашенные картинки в простых рамках. Наконец мужик, вздохнув, поднялся с колен и нахлобучил шапку.
